Клинок мечты

– Я хотел у тебя кое-что спросить. Была одна мысль. Идея. Когда дядя Осай уйдет, ты будешь жить одна в… – Широким жестом он обвел все поместье. – Одному человеку нелегко справиться с такой громадой. И рано или поздно ты окажешься во дворце. Надеюсь, пройдет не один десяток лет, но… Не в один час, так в другой. Переезд неизбежен, и…

Он взмахнул рукой, как будто подчеркивая суть сказаного. По сути, об этом и были все ее мысли – картины устрашающего будущего, – но она хорошо знала отца и понимала, что главное впереди. Она наклонила голову и внимательно ждала. Плечи отца поникли, придавая ему вид побежденного.

– Твой родич по матери, Джоррег, ждет очередного ребенка. У его жены лишь три месяца сроку, но это означает пятого отпрыска в переполненном особняке Аббасанн. А у нас зря простаивает столько места.

– Да пусть забирают, – чуть ли не перебила его Элейна, будто речь велась не о ее доме.

Будто не прожила здесь всю жизнь. В этих садах, в этих залах она играла в детстве. В этом доме поселились родители после свадьбы. Здесь, в детской, умерли ее братья. Если все это безразлично отцу, то почему должно цениться ею? Что именно, собственно? Стены. Двери. Ковры. Ничто. Холодок в спине навевала не грусть, и то, что Элейна боялась жить тут одна, когда о передаче дома не было речи, сулило мало уюта.

– Не стоит отвечать сразу. Обдумай спокойно.

– Незачем, – сказала Элейна. – Дом должен перейти к ним. Мать обязательно одобрила бы этот шаг. К тому же так я останусь с вами.

Отец посмотрел на нее из-под бровей, как мальчишка, застуканный на краже сладостей. Это был желанный ему ответ.

– Если ты точно уверена. Я хочу, чтобы ты была счастлива.

– И я хочу себе счастья, – сказала она. – Но такова наша ноша. У меня есть все – и ничего своего.

– У тебя мудрый материнский ум, – сказал он. – Именно так она смотрела на все. С тобой и правда все хорошо?

– Прекрасно, – ответила она вполне убежденно, чтобы отец при желании поверил. И достаточно резко, чтобы он, если предпочтет, расслышал правду.

– Тогда решено. Пошлю весть. Негромкую, разумеется. Дяде Осаю не принесет добра созерцать, как мы потираем руки, загадывая наперед его последнего вздоха.

– Да, это подло, – промолвила Элейна.

Когда Элейна отыскала ее, Теддан отдыхала в садах Дома Аббасанн. Искусно взращенные деревья создавали озерцо тени вокруг гранитного фонтана, что вытекал непосредственно из акведука – холодная речная вода бесконечно плескала на камень. Льняное платье на Теддан прилипло к коже, над губой собрались капельки пота. Элейна села на парапет фонтана, расшнуровала сандалии и окунула ноги в воду. Знойный воздух казался загустевшим.

– И чего напрягаешься? – поинтересовалась Теддан. – При такой парилке и пальцем пошевелить тяжко.

– Я остужаюсь.

– Ты пришла сюда по жаре, чтобы остудиться после прогулки сюда по жаре? Какая-то бессмыслица.

Слуга-инлиск, мальчик с луноподобным лицом и вьющимися волосами, вышел из дома, но Элейна поймала его взгляд и покачала головой, и мальчишка не успел ничего ей предложить. Он опять исчез в здании, так же плавно, как появился. Элейна обмакнула в воду рукав, потом поднесла ко лбу и выжала ткань, как губку. Ручеек прохлады излился на шею, скрываясь за вырезом блузы.

– Знаешь, почему ты мне нравишься?

– Я твоя родственница.

– Каждый первый мой, мать его, родственник. Тут нечем хвалиться.

Теддан пристально посмотрела на нее.

– Чего? – бросила Элейна. – Так ведь оно и есть.

– Ну хорошо. Почему же ты предпочитаешь меня остальным? Дрожу в нетерпении узнать.

– Тебе от меня ничего не нужно.

– Мне постоянно от тебя что-нибудь нужно.

– Нет, – сказала Элейна. – Тебе просто постоянно что-нибудь нужно, а я иногда в этом тебе помогаю. Вот в чем разница.

Теддан, помедлив, кивнула:

– Думаешь? По мне, так звучит одинаково.

– Отец передает нашу усадьбу Джоррегу Аббасанну. Это будет преподнесено как акт княжеского великодушия.

– Ого, – вымолвила Теддан. – Прости, пожалуйста.

– Да мне без разницы. Все без разницы. Без особой.

Кузина пошевелилась, встала и пересела рядышком с Элейной. Та хотела к ней прильнуть, но Теддан первая положила голову ей на плечо. От сестры пахло лавандой и медом.

– Тогда к чему так усердно трудиться?

– Не знаю, – произнесла Элейна. Она поболтала босой ногой в воде, разглядывая брызги. Потом, нарочно резко, болтнула снова. – Лучше бы мне быть тобой.

– Милая, о нет. Не желай моей судьбы. Я в полном раздрае.

– Ты в своем личном раздрае. А я в чьем-то чужом, даже не знаю в чьем. Моего отца? Матери? Может, в раздрае всего этого города. Ты делаешь то, что хочешь. Я делаю что положено, и что взамен?

– Власть.

– Я ничего подобного не ощущаю.

– Ты недолюбливаешь власть, – сказала Теддан. – Ты считаешь ее поддельной. Поэтому от всей души любишь меня. Ведь я легко отыгрываю свое, как будто Теддан Аббасанн – это роль, а в жизни я развязная актриска из Притечья. Ты ревнуешь к моему таланту.

Элейна рассмеялась. Это было так по-дурацки, за исключением того, что задевало струнку истины. И потому звучало еще забавней.

– Тебе ведь не обязательно быть одной, – сказала Теддан. – Найди кого-то, кто будет с тобой дружить или согревать постель.

– Ничего не выйдет. Даже если такие найдутся, они не увидят меня. Будут видеть одну ее.

– Ее?

– Элейну а Саль, дочь следующего князя, и однажды воплощение самого Китамара. У меня ничего нет и не будет. Все получит она. Никто не смотрит на меня в одной с нею комнате. Даже я иногда в ней теряюсь. Напетого обо мне несоизмеримо больше меня самой.

– Неправда.

– Истинная причина моей любви в том, что ты умеешь меня обмануть.

Теддан отмахнулась.

– Я догадывалась о чем-то в этом духе. В следующий раз ты идешь со мной.

Элейна ерзнула, и Теддан выпрямилась. Губы Элейны слегка шевельнулись в улыбке, но она покачала головой:

– Нет. Совершенно исключено.

– Именно этого тебе не хватает! Я же уже объясняла. Все в масках. Никто не узнает тебя, наверняка не узнает. Не об этом ли ты только что говорила? Оно перед тобой – на твои слова откликнулись сами боги! Будет святотатственно не пойти.

– Это сборище пьяных купчиков, а ты играешь в опасные игры, опускаясь ниже своего положения.

– Так ведь в маске, – хихикнула Теддан. – Кажется, ты упустила этот момент. Подари себе хоть что-нибудь, пока можно. Потом, когда очутишься во дворце под охраной старого Кинта, лазейки не будет. И только память согреет тебя теплом в жестокую холодную зиму старческого слабоумия.

– Прекрати подначивать.

– Древняя княгиня Элейна а Саль восседала на ледяном троне, обреченная на тленное затворничество и… не знаю. Озноб? Пагубный колотун, и лишь греза о жаркой летней ночи безрассудства напоминала ей, что значило быть живой.

– Ах ты бестолочь, – расхохоталась Элейна. Теснота вокруг сердца ослабла. Улыбка наконец-то стала ощущаться улыбкой. – Я не попрусь в какой-то цех, полный незнакомцев и бочек вина. Такому не бывать.

– Понимаю.

– Я серьезно.

– Я знаю. И уважаю твой выбор.

Они посидели еще немного, прохладная вода булькала, струясь вокруг лодыжек Элейны. Наверху по деревьям прыгала белка, перескакивая с ветки на ветку на своем пути неизвестно откуда в неизвестно куда. Постройки усадьбы из тени казались ярче, точно белые кирпичи были слеплены из огня.

Элейна вздохнула.

– Ну, привет, – сказала она. – Ладно, схожу.

6

Дайвол Сенит, капитан городской стражи и смотритель Новорядских казарм, не принадлежал к числу набожных, но и не видел большой потери от того, что стелит соломку. Если Трех Матерей взаправду не существует, то от него убудут лишь крупицы ладана да считаные минуты за день, просиженные перед алтарем в кабинете. А если они все же есть, ему, очень даже возможно, улыбнется судьба.

Кабинет был небольшой. На северной стене растрескалась штукатурка, и он так и не собрался ее отремонтировать, хотя каждый раз глядел туда с раздражением. Имелось тут и маленькое оконце, сложенное из кусков стекла, с залитыми свинцом стыками. На цельный стеклянный лист не находилось бюджета. На столе лежал открытый журнал происшествий. Капитан водил по каждой записи пальцами.

НТ 3-я хищение Хаттин Каммер кожаные обрезки пер. маг. В третью смену патруль Наттана Торра задержал некоего Хаттина Каммера за кражу кожаных обрезков и передал на следствие магистрату. Исчерпывающий отчет о деле будет составлен службой магистратов, вне ведений Дайвола.

ЛЛ 2-я уклонение пошлин 2 с. 5 м. Во вторую смену патруль Ледри Ладдата взыскал два серебреника и пять медяков с народа, пытавшегося миновать уплату мостовых сборов. Это лишь пеня. Суммы пошлинных сборов заносились в другой журнал. Подати передавались во дворец. Пени оставались в части или в карманах взимающих их людей. Он перевел пальцы к следующей записи.

В течение нескольких минут Дайвол способен был вникнуть во все дела своих подчиненных за последние сутки. Если что-то привлечет его любопытство, то мог посодействовать лично. Когда б не тысяча других вопросов, требующих его времени и внимания. Управлять стражей города – даже частью – походило скорее на работу няньки с тремя дюжинами детишек, чем на служение карающей дланью правосудия. Хватает ли продуктов для общей кухни? Если нет, это его забота. Обучены ли новобранцы выступать представителями закона, а не просто бандюгами с опорой на магистратскую власть? Если нет, это его вина. Наточены ли мечи? Надежны ли камеры для задержанных? Довольны ли душеньки магистратов? Доходит ли до казарм их доля от текущей из дворца монеты? Вовремя ли выплачиваются пенсии? Поддался ли кто из состава искушению отщипнуть кусочек от пошлин себе в кошелек? Ему, ему и больше некому, выправлять любые огрехи или же, волевым решением, закрывать на них глаза.

Молодым он натопался в уличных дежурствах. В толпе замечал карманника, как кровь на платье невесты. Чуял подтесанные грани костей, покатав их в руке. Мог уболтать пьяного отойти от обрыва и в потасовке урезонить дюжину долгогорских разбойников. От него уже не требовалось выходить на улицы, высматривая неладное, но в иные дни он все равно шел. Ностальгия звала хлеще долга.

Раздался стук в дверь, и Дайвол вдруг осознал, что не может разобрать, о чем говорят последние строчки журнала происшествий. Он надавил большим и указательным пальцем на глаза, отгоняя усталость сильнее, чем требовалось.

– Чего?

Дверь отворилась, и внутрь заглянул Наттан Торр. Шрам на щеке оттягивал его губу, придавая бойцу вечно подтрунивающий вид, даже когда он был серьезен, но смешинка в глазах означала, что нынче ему и впрямь весело.

– Кой-чего, капитан. Марсен Уэллис привел человечка. Они сейчас в камере.

Сенит закрыл журнал происшествий и встал, подтягивая пояс.

– У меня ощущение, что ты чего-то недоговариваешь – ждешь потеху?

– Может, и так.

– Мне уже потешнее некуда. Выкладывай.

– Арестованный – вор, – сказал Торр.

– Ну? И что украдено?

– Он нам не говорит.

Сенит насупился:

– Кто не говорит?

– Арестант.

– А жертвой кражи кто стал?

– Задержанный нам и этого не говорит, – ответил Торр. – Сказал только, что ему нужно поговорить лично с вами.

Два протяженных вдоха Сенит молча смотрел Торру в глаза.

– Едрить твою мать. – Он схватил со стола служебный значок увеличенного размера и прицепил на пояс. – Уж лучше бы там отыскался повод для смеха.

Он прошествовал к лестнице и далее, в сторону блока камер. Из низких блестящих туч накрапывал дождик. Долго он не продлится, но хоть немного собьет жару. Если небо расчистится до темноты, в городе станет душно, как под горячим полотенцем на лице. На дворе пыхтели новобранцы. Старый Сааль показывал им приемы задержания. Как обездвижить человека, не причиняя ему вреда, как ушибить самую малость или изрядно. И как наверняка – чтобы тот больше не смог нормально ходить. Новое пополнение не было исключительно перспективным, но и не самым худшим на его веку. Среди них был племянник Марсена.

Марсен числился в страже добрых полтора десятка лет. Рассказывал легенды о себе он получше, чем в действительности служил, но умел откалывать сюрпризы и тогда, и сейчас. С капелькой любопытства, что скрывает Марсен под своим брюзжанием, Сенит спустился по каменным ступеням до арестантского блока.

Сама камера задержания была небольшой. Единственный источник света – тонкая полоска от восточной стены. Там было даже не окно – ряд кирпичей с несколькими пропущенными, достаточно высоко, чтобы трудно было незаметно просунуть что-нибудь между ними. Не сказать чтобы подопечные рьяно пытались. Люди, по опыту капитана Дайвола Сенита, были идиотами.

Марсен стоял, прислонившись к стене, со скрещенными на груди руками. Когда вошел Сенит, он немного выправил осанку. Другой человек в комнате, судя по его ребрам, недоедал, а судя по глазницам – голодал. Острые скулы, но ниже плеч спадали волнистые волосы и торчала аккуратная стриженая бородка. Щеки ханча. Волосы инлиска. Он носил холщовые рабочие штаны и жилет из желтого хлопка без пуговиц, но с крючками-застежками эбенового дерева. Когда он почесывал шею, Сенит заметил на левой руке мужчины наколотого паука.

– Капитан Сенит, – произнес Марсен.

– Боец, – с кивком отозвался Сенит. – Как я понимаю, здесь требуется мое присутствие? – Он сохранял выдержанный тон.

Арестованный не услышал в его голосе угрозы, в отличие от Марсена.

– Я патрулировал Притечье, сэр. Этот человек окликнул меня. Он хотел говорить с капитаном.

«А зачем сообщил?» – едва не сорвалось с языка Сенита, но капитан удержался. Слишком едко и колко, кроме того, не стоило обсуждать мужчину в желтом жилете, словно его тут нет. Это было бы слишком грубо, а грубость, она как соль. Легко добавить, трудно избавиться.

– Так, встреча свершилась. – Он повернулся к мужчине: – Я капитан городской стражи Сенит. Ты что-то хотел мне сообщить?

Человек облизал губы. Молниеносным, как ящерица, движением. С ушлым и хитрым, но не особенно умным видом.

– Мне необходима защита.

– Ясно. Расскажи поподробней. От кого тебя необходимо защитить?

Человек посмотрел на него, потом на Марсена и обратно, что-то взвешивая в уме. Что бы его ни снедало, сейчас продумывать исход явно поздно. Сознавал он это сам или нет, но с выбранного пути ему уже не свернуть.

– Я своровал кое-что ценное.

– В самом деле?

– Но, – мужчина поднял палец, – своровал я у вора, поэтому разница есть.

На этом Сенит едва не закончил. Принимать чью-либо сторону в мелких склоках китамарского отребья интересовало его меньше всего. Этот малый уже признался в краже, и, даже не зная подробностей, Сениту нет смысла заморачиваться ради него с магистратом. Пару-тройку недель почистит город днем, поспит за решеткой ночью, а потом незадачливого олуха выпустят обратно на улицу и станет ясно, набрался ли тот ума вместе с опытом.

Вздумалось пошутить. А будет не до смеха.

Но… в блоке для заключенных прохладно, а Сенит подустал. Можно дать придурку еще веревки и поглядеть, не сплетет ли он из нее петлю.

– Ясно. Что за вещицу ты взял у вора?

Человек в желтом жилете пожал плечами.

– Нож.

– М-да, ножей там у вас полным-полно. Чем же примечателен этот? Он по-прежнему у тебя?

Человек усмехнулся, точно Сенит сморозил глупость.

– Я увел его, поскольку он понадобился кому-то другому. Нож продан, деньги потрачены. Три серебреника.

– Неплохо, – кивнув, произнес Дайвол. – Кругом выгода. Исключая то, что ты ищешь убежища под моим крылом. Что бы это значило?

– Клинок я украл у Тетки Шипихи, – сказал вор, рисуясь, словно преподносил конец анекдота. В каком-то смысле так оно и было.

– Ах вот оно что. Так тебе крышка настала?

Лицо мужчины осунулось. Марсен нервно переступил с ноги на ногу. Если все обернется тем, к чему шло, Сенит снимет его со старшего пьяно-ссаной смены, и над ним будет хохотать вся казарма. Марсен наверняка уже предвидит такую концовку.

– Она послала людей убить меня, – захныкал вор.

– Представляю, послала. А когда они исполнят приказ, мы найдем их и именем закона покараем. Можешь смело на это рассчитывать. Ну, здесь закончили.

Он повернулся к двери, и задержанный вскочил на ноги. Бросившись вперед, он ухватил Сенита за рукав. Сенит сместил свой вес, повел разворот от бедра и впечатал костяшки кулака прямо в переносицу вору. Хрящ хрустнул, как гравий под колесом, мужчину качнуло назад. Через секунду кровь придала желтому жилету новый, оригинальный цвет.

– Слушай сюда, говнюк, – зарычал Сенит. – Я знаю, что у тебя на уме. «Тетка Шипиха мне враг. При этом она и твой враг. Почему бы нам не стать приятелями, да?» Так вот, тут ты в корне не прав. Мой враг в этом городе – каждый самодовольный кусок дерьма, который мнит, будто, когда дело касается его, закон не в счет. Посади в ведро двух крыс, они подерутся. Это не делает одну из них моим, сука, домашним питомцем. Что до моих обязанностей, то если она упокоит тебя в реке, то только сбережет мне время и силы.

– Но ведь я могу вам помочь, – сквозь кровь залепетал мужчина. – Я помогу вам.

От мрачного оскала у Сенита свело челюсть.

– Как такой кошачий высер собрался помогать капитану городской стражи?

– Я готов ее отыскать, – сказал задержанный. На его губе набух и лопнул кровавый пузырь. – Я взял нож в туннелях. В ее потайном подземелье.

Сенит, разминая, растопырил ладонь и опять сжал в кулак.

– А ну повтори.

– Нож, который я вынес, не простой. Он хранился в ее туннелях. В ее покоях. – Голос у него натянулся, как тугая струна. – Я был в ее личной команде. Знаю все пути внутрь. Знаю знаки и жесты, которыми они пользуются. Я помогу вас туда провести.

У Сенита начали поднывать костяшки. И ему, по правде говоря, это ощущение нравилось. И еще. Тетка Шипиха. С таким именем потягаться не грех. Она отдавала приказы грабителям и убийцам так же, как капитан командовал своей стражей, и прочнее, чем он, властвовала над своей частью города. Способен ли этот отощавший, загнанный огузок открыть дверь к тому, чтобы ее изловить? А еще лучше – прикончить…

Он взглянул на Марсена – тот лишь вскинул брови. «Как прикажете, командир».

– Тащи мне стул и немного воды, – приказал он Марсену, а затем повернулся обратно к вору: – Начинай с самого начала, и мы поглядим, в чем тут суть.

7

Лето перезревало – дни становились короче, не давая продолжительных передышек от невыносимой жары. Каждые несколько дней собирались ураганные ливни – громады туч темнили высокое небо, омывались улицы и полдень наполнялся известковым паром. Листва тех немногих деревьев, которым повезло расти в садах или у речного берега, напиталась насыщенной зеленью, в предвестие грядущей желтизны и багрянца. Солнце ложилось на плечи непрошеной дланью.

Для непосвященных ремесленные улицы и цеха могли казаться полными повозок с товарами и туго набитых кошельков, навесы перекупщиков и счетные конторы – обильно заставленными журналами учета, контрактами, медовыми закусками и пивом. Гаррет видел то, на что его учили смотреть: неизменное прощупывание возможных выгод, медленно текущую в общепринятых рамках битву денег и времени, ликование над поверженным домом соперника или отчаяние собственного краха. Речной Порт рассекал часы света и тьмы, отмеряя взвешенное, продуманное насилие борца, гнущего ногу противнику, пока не хрустнет сустав. Такова коммерция, и она следует своим курсом, не зная жалости.

Невысказанное напряжение сквозило в Доме Лефт на каждом обеде, при каждом совместном молебне и в каждом деловом поручении. Гаррет чувствовал это, проснувшись с утра и до тех пор, пока не задувал вечером свечу. Даже скулы сводило.

В передней гостиной Вэшш сидел вместе с Ирит, дочерью Сау, над картой мира. Или существенной доли мира, как ни крути. Дуэнья юной инлиски посапывала в уголке, и лишь влажный проблеск из-под тяжелых век выдавал, что ее бдительность не дремлет даже в минуты отдыха.

– Нет, – сказал младший брат Гаррета, – город не похож на животное. Скорее он… как заводной механизм. – Мальчик соединил пальцы, имитируя шестерни. – Все подогнано ко всему, каждому зубчику свое время и место. Их сцепка придает вращение новым деталькам, а те – следующим, и так круглый год без конца.

Стоявший в тени Гаррет видел бороздившие ее лоб морщинки сосредоточенности.

– Мы подходим к концу летнего сезона, – продолжал Вэшш, указывая на карту. – Все товары, которые сейчас поступают, должны помочь нам пережить зиму. Соль с Медного Берега для мясников, чтобы не протухало мясо. Квасцы и красители для ткачей. Руду, уголь и дрова для топки зимой переработают в Коптильне – то везут сушей с востока или сплавляют по реке с северных лесопилок.

– Еще сахар, – сказала Ирит.

– Да, верно. Сахар мы завозим из Карама. У родственника по отцу есть права на большую посевную площадь в тех краях. Но Дом Реффон получает свой сахар из Имайи, а это чуточку ближе, поэтому у них конкурентное преимущество.

– Преимущество, – повторила Ирит. Ее густой акцент можно было намазывать на хлеб.

– Если мы сумеем доставить сахар раньше их, то сможем первыми закрыть договоры поставок и распродать излишки. Если вперед успеют они, то оставят нам лишь тех покупателей, которым не хватит их сахара, и, возможно, придется до весны хранить на складе непроданный остаток.

– И быть нам плохо.

– Ну, – Вэшш хихикнул, – нехорошо уж точно.

Гаррет тихонько отступил. Окна были открыты по всему дому, в надежде, что протянет сквозняк и немного охладит ночной сумрак. В иные вечера это срабатывало, но сегодня в прихожей было как в духовке у пекаря. Гаррет поднялся по главной лестнице, оставляя свою суженую внимать обучению, а сам подкрался к семейному кабинету. Это была узкая комната с зарешеченными окнами и замком на двери, что могли отпереть лишь родители и дядя Роббсон. Сейчас дверь была открыта, и, еще не заглядывая внутрь, по приглушенному бормотанию Гаррет понял, что там дядя Роббсон.

Он расположился за скромным письменным столом, спиной к окну. Перед ним лежали деловые записи, а в руке он держал небольшое стальное перо. К пробковой поверхности был пришпилен тонкий листок, и, не пододвигаясь, Гаррет распознал почерк матери и семейный шифр. Роббсон поднял глаза.

– Что нового? – спросил Гаррет.

Он шел на риск. До появления девушки его любопытство сдерживалось установкой. Но теперь статус старшего сына внутри и семьи, и компании изменился, и если он сам четко не знал на какой, то не спешили с определением и другие. Единственный способ выяснить, котируется ли он нынче в семье, был действовать будто так и есть и поглядеть, что из этого выйдет.

Роббсон, буркнув, опустил взгляд к письму. На два долгих вдоха Гаррет подумал, что это все сведения, какие ему предоставят.

Дядя прочистил горло, затем кашлянул.

– Намечаются затруднения.

Всплеск надежды в груди Гаррета был подобен заработавшему весной фонтану.

– Может, это и к лучшему. – Он старался хранить сдержанный тон.

– Как тебя понимать? – сердито громыхнул дядя.

– Выкарабкаться таким вот образом… будет для нас унизительно. Я не хочу, чтобы замысел провалился, но если все же сорвется и нам придется искать другой выход, быть может, в долгосрочной перспективе, это и к лучшему.

Роббсон отложил стальное перо, придвинулся на локтях и улыбнулся. Но теплоты в его глазах не было.

– Я позабыл, что тебя еще не отучили от соски. Когда я говорю «затруднения», то это значит, что сделка пока не закрыта. И только. Затруднения – это нормально. В них и есть наша работа. Иногда проблемы ставит другая сторона, иногда создаем мы сами, но затрудения есть всегда.

– Ох, я и не…

– Если бы существовал другой способ, твоя мать его бы нашла. Она поступает так, потому что это наилучший выход для компании и семьи, а значит, наилучший и для тебя. Прояви, мать твою, хоть немного признательности.

– Она даже не китамарская инлиска, – молвил Гаррет. – Она кетилийка. Никто не будет принимать ее всерьез. Все поймут, что это лишь сделка. Нас перестанут уважать.

– Уважать деньги не перестанут, – сказал Роббсон, возвращаясь к листку. – Деньги всегда в почете. В этой семье мы расхлебываем дерьмо, которым нас потчуют, и ты не благороднее прочих из нас.

– Я этого не говорил.

– Я занят работой.

Гаррет сделал шаг назад, по-театральному нарочито кивнул не заметившему того дяде и повернул обратно на лестницу. Надежда испарилась как не бывало, и он не мог придумать названия тому, что пришло ей на смену. Или же мог, но очень не хотел.

Сэррия стояла у главного входа с новенькой горничной. Когда Гаррет проходил мимо, глаза пожилой женщины встревоженно расширились: