Клинок мечты

Зимние караваны были отчаянным, на грани безнадежности, предприятием. Восемь лет назад дом Кортан снарядил один такой – с десятью фургонами под началом опытного вожатого. Когда повозки, коней, товары и самого караванщика поглотил снежный буран, Кортаны распродали остатки имущества и ушли наниматься на службу к другим купцам. Их дом пал.

Но с караванщиком-инлиском, северными лошадками и средствами немногих избранных союзников-вкладчиков Лефты способны были удачно провернуть дельце, на котором запнулись Кортаны. Пряности, шелк, квасцы и лекарственные травы прибудут за месяцы до товара конкурентов. Семья сможет распоряжаться годовыми контрактами, развезти уже лежащие на складе товары и получить достаточно чистой прибыли, чтобы закрыть долги и вдобавок обеспечить вложения на следующий год.

И да, им приходилось тщательно выбирать, чьи средства привлекать себе в помощь. Дядя Роббсон хотел пригласить Окасо Дюрраля, но отец отказал ему. Мать настаивала на встрече с Берис а Лорья, и дядя Роббсон в лицо назвал ее идиоткой. Никто не берет денег у священников и знати в надежде оказаться с прибытком.

Когда, наконец распрощавшись, мать в плаще с капюшоном выскользнула из дома в утренний мрак, план был составлен только наполовину. Однако дядя Роббсон с отцом четко держали в уме предстоящие задачи и встречи. Этапы пути были намечены, установлены временные рамки. Сроки, когда необходимо собрать деньги, когда матери и ее поверенным в Дальнем Кетиле отправят заказы, и когда должен будет прибыть караван.

Среди этих дат и заданий имелся момент, когда Гаррету следовало предстать перед маленьким семейным алтарем в присутствии свидетеля-северянина, а нанятому дядей священнику было поручено соединить жизнь Гаррета и Ирит, дочери Сау, узами брака. Это было столь же весомо, как размещение закладной или уплата отчислений в гильдию лодочников. На повестке стоял деловой вопрос.

– Тебе придется с ней спать, – сказал Вэшш. – Сам понимаешь. Им нужны будут дети.

– Я знаю, – сказал Гаррет.

Вэшш появился на свет годом позже Гаррета, но порой казался гораздо моложе. У него были материнские глаза и скулы дяди Роббсона, и даже плечами он пожимал как мать.

– Думаешь, сумеешь выдержать?

– Что?

– Все твои дети будут наполовину инлисками. Выглядеть будут как Сэррия.

Гаррет бросил взгляд на дверь. Они сидели в малом зале. Никого не было слышно, но Сэррия – домоправительница и глава над прислугой – умела ступать тихонько, когда ей хотелось.

– Сэррия не полуинлиска.

– Она частично инлиска, – сказал Вэшш.

– Меньше, чем наполовину. На треть.

Вэшш сморщил нос.

– По-моему, там считается немного не так.

– Не знаю я, кто она, и мне все равно. Она – прислуга. А это… это Дом Лефт. Это наша семья. Ныне. И вовеки. Мы больше не будем ханчами.

– Перестанем быть, – подтвердил Вэшш.

– Я в этом особой беды не вижу, – сказал Гаррет. – Лично я. А вот другие не одобрят. И будут глядеть на нас сверху вниз.

– А подумай, каково ей. Породниться с семьей городских задохликов вроде нас. Мы даже коз сами не доим.

Должно быть, выражение лица Гаррета подсказало брату, что черта пройдена, потому что Вэшш примирительно вскинул руки. Что отразилось на его лице, Гаррет не разобрал. Возможно, жалость.

– Мы делаем то, что должны ради дела, – проговорил он.

– То, что должны, – эхом отозвался его брат.

– А поэтому… – Гаррет не знал, что еще сказать.

Встал из-за стола и вышел. От тяжести слегка ломило плечи и скулы. Девчонке – Ирит – не разрешалось покидать дом, то же относилось к ее пожилой сопровождающей, однако когда он вошел к ней в комнату, там оказалась одна только Сэррия. Она собирала в резной каменной вазе букет цветов с широкими лепестками. Заметив вошедшего Гаррета, экономка вскинула бровь, и появилось зловещее ощущение, будто она слышала, как юноша распространялся по поводу чистоты ее крови, даже находясь этажом ниже.

– Я искал ее, – произнес он.

Сэррия вновь занялась цветами, кивая на окно:

– Вы найдете ее за домом.

Гаррет подошел к окну. Ирит вместе со своей дуэньей сидела во дворе на каменной скамейке у грядок. Стояло позднее утро, солнце окрепло, и дневная знойная духота быстро копила злость. К полудню будет настоящая парилка. Ирит что-то перебирала руками. Возможно, сплетала тонкие кожаные шнурки. Он присмотрелся к кудрям ее волос, к широким скулам. Правую бровь пересекал шрам, будто кто-то стер кусочек кожи. Когда из-за забора донеслись звуки улицы – дребезжанье колес по булыжникам, голоса мужчин и женщин, – она подняла голову, осматриваясь, словно ждала обнаружить кого-то или что-то поблизости.

«Я стану твоим мужем до конца дней, – подумал Гаррет. – Буду засыпать – ты будешь со мной. Буду просыпаться – со мною ты. На каждом ужине, на каждом приеме, каждый день, навсегда». Эта мысль отскакивала от его сознания, как дождевая капля от натертой воском рогожи. Полная бессмыслица.

– Я могу вам чем-то помочь? – спросила Сэррия.

– Нет, я всего лишь… Я думал провести… Не знаю, о чем я думал.

– Мне позвать ее?

– Нет, – сказал Гаррет. – Спущусь сам.

– Как будет угодно.

Когда он вышел во двор, Ирит замерла. Гаррет приближался к ней медленно, точно к собаке, что старался не спугнуть. Лицо Ирит было каменно-бесстрастным, пустым. Дуэнья, шамкая зубами, уставилась в никуда, одновременно и сидя здесь, и отсутствуя.

– Я хотел вас проведать, – медленно и с расстановкой обратился он к Ирит, кивками подчеркивая слова. – Может, вам что-то понадобилось.

Ирит единожды кивнула в ответ и быстро произнесла что-то неразборчивое.

– Прошу прощения, – сказал Гаррет. – Я не говорю по… эмм…

Наставница ухмыльнулась и крякнула, помотав седыми, заплетенными в косы волосами, будто он пошутил. У Ирит зарумянились щеки, и она сложила руки по бокам. Гаррет не понимал, что сказал не так, пока Ирит не продолжила, уже медленней, так что акцент не скрадывал слов:

– Спасибо, но у меня все есть.

– Да. Конечно. Вам… спасибо.

Дуэнья опять хохотнула, теперь сопровождая его отступление. Гаррет побрел в домашнюю прохладу. Где-то поодаль разговаривали дядя Роббсон с отцом. Вернее, разговаривал отец, а дядя восклицал – сердито и раздраженно.

Он нашел Сэррию в передней.

– Схожу на улицу.

– Считаете, это мудро?

– Меня что, взяли в плен в собственном доме, Сэррия? У меня есть друзья. Есть дела, которыми надо заняться. Их это не отменяет.

Немолодая женщина – возраста матери или, вопреки седине, чуть помоложе – поджала губы. К горлу Гаррета подкатили назойливые извинения, но он проглотил их. Чему бы там, внутри, ни взбрело набить его голову хлопковой ватой, проронить «простите» он ему не позволит.

– Понимаю.

– Спасибо, – сказал Гаррет. А затем добавил: – Ей нужен учитель.

– Сударь?

– Ирит. Ей нужен учитель. Кто-нибудь, чтобы помочь ей… вписаться. Нельзя выводить ее в общество такой, как сейчас. Нас это опозорит.

– Да, по отношению к ней это будет жестоко, – поддержала его Сэррия. – Но мне кажется, ваш отец не разрешит показывать ее постороннему гувернеру.

– Нам придется что-нибудь придумать, – сказал Гаррет.

– Разумеется. Я этим займусь.

Городской страже принадлежали три рассредоточенные по Китамару казармы. Одна, в Коптильне, плоское и вытянутое сооружение из серого кирпича, стояла над каналом, забитым пеплом и отходами кузниц. Та, что на Камнерядье, служила конюшней ханчийских войск еще в то времена, когда Китамар был заурядной переправой и излюбленной целью набегов кочевых инлисков.

Крупнейшая располагалась на южном краю Новорядья. Шириной почти в квартал, она включала в себя просторную земляную площадку для упражнений, которую предохраняли от зарастания сорняком дисциплинарные взыскания. Сами жилые казармы уходили ввысь тремя этажами побелки под серой слюдой. В конюшнях стояли телеги, которыми пользовались арестанты, когда конвойные с бичами в руках вывозили их на очистку улиц и, теоретически, их порочных душ.

Приказарменный двор будто осуждающим взором жреца смотрел на юг – на скверну Долгогорья, Притечья и заодно в сторону больницы, за стену. Под палящим летним солнцем раздетые по пояс стражи тренировались утром и пополудни. Меч и лук, хлыст и бой без оружия. Городская стража постоянно выставляла напоказ жестокость и силу, потому как вела войну, которой не суждено – невозможно – было закончиться. Страх, внушаемый синими плащами самому лихому китамарскому отребью, был таким же оружием, как их мечи и стрекала, и в конечном счете служил одному: стабильности.

А когда городской стражник не вышагивал по улицам, не взымал налоги и мзду, которую тратил на дрова и пищу, не упражнялся во дворе, то он частенько шел в баню.

– Что с тобой приключилось? – спросил Гаррет.

Маур поглядел на него из прохладной купальни, моргая, как мышонок. Во всю его грудь ядовито темнел синяк с красными крапинами поврежденной кожи.

– Ты про этот любовный засосик?

– Капитан Сенит решил продемонстрировать новые боевые приемы, – ответил Канниш. – А Маур вызвался добровольцем.

Общественную баню устилали желтые и зеленые плитки, и голоса гуляли по залам гулко, как в пещере. В мужском зале – а другого Гаррет не видел – стоял помостик с чашками питьевой воды и постоянный нерезкий запах мыла и тел. Зимой в горячем бассейне всегда было тесно – мужчины откисали, болтали и отогревались от холода. Летом народу было поменьше, в основном в отсеке с прохладной водой.

– Я бы выразился не так, – сказал Маур. – Меня поощрили показать мое ратное умение.

Гаррет скинул полотенце и окунулся в воду, присоединяясь к друзьям.

– И как прошло?

– Я показал свое ратное умение, – невозмутимо произнес Маур. – Капитан намекнул на имеющиеся перспективы в моем развитии.

– Хорошо хоть плоской гранью лезвия.

– Да, – отметил Маур. – Добрый поступок с его стороны.

– А ты чем занимался? – спросил Канниш, откидываясь спиной на плитку и вытянув руки в обе стороны, точно купальня была его личным троном. – Тебя не было несколько дней.

Гаррет наклонился поближе.

– Да ничем. Так, дома сидел.

– Врун из тебя никакой, – сказал Маур. – Реально убогий.

– Да уж, – произнес Гаррет. – У нас вообще жуткий бардак. Сейчас каждый день под папиной крышей все равно что отдых под ливнем, вдобавок все от меня чего-то хотят, а взамен получаешь шиш. А если я расскажу вам подробности, чего я страстно желаю, то нарушу семейную установку. Поэтому лучше я поторчу здесь, попялюсь на твою драную шкуру.

– Не так все и плохо, – сказал Маур. – По ощущениям легче, чем с виду.

– Одно другому не мешает, – произнес незнакомый голос. – Даже грызи она тебя до блевоты, все равно будет легче, чем с виду.

Человек, скользнувший в бассейн, выглядел юным и немного рыхловатым – с недооформившимся в бородке пушком. Канниш протянул руку, и новенький непринужденно, по-товарищески пожал ее и отпустил, а после вскинул подбородок на Гаррета:

– Кто такой?

– Гаррет Лефт, – сказал Канниш. – Наш старый друг. Гаррет, это Таннен. Он один из нас.

– Из вас?

– Ребят из патруля, – сказал Таннен. – Мы прикрываем друг другу спину.

– Разумно, – высказался Гаррет резче, чем собирался.

Маур придвинулся, глядя то на Гаррета, то на нового парня. Его озабоченность должна была казаться смешной, однако никто не смеялся.

– С Гарретом мы дружим целую вечность. В дальнейшем он станет главой купеческой компании. Дом Лефт – значительная сила на рынке.

– Ты чересчур великодушен, – сказал Гаррет. – Моя семья более-менее справляется с делами.

– Я великодушен, зато он – скромняга, – возразил Маур. – На самом деле их семья где-то между.

– Однако мне не хотелось бы задираться на уважаемого купца, – подал голос Таннен. – Обещаю, сделаю все, что в моих силах, чтобы Канниша с Мауром никто не зарезал. За исключением капитана. Против него я бессилен.

Он огляделся, ожидая смеха, и, не дождавшись, смутился. На минуту бассейн показался занятым чужой компанией. Не совершил ли Гаррет ошибку, придя сюда?

– Не то чтобы нам светили увлекательные приключения, – сказал Маур, разбавляя тишину. – Куда уж, пока… – Он указал на свою рану.

Канниш подхватил его фразу:

– Верно. Мы на пьяных обходах, пока капитан не удостоверится, что нам по-плечу…

– Хоть что-нибудь, – вставил Маур. – Пока не убедится, что меня не забьет молотком любая уличная шпана.

Слова на мгновенье зависли в воздухе, как брошенный мяч, а поймают его или нет, неизвестно. Гаррет почувствовал, как в груди что-то шевельнулось, и решил не обращать на это внимания.

– Пьяные обходы?

– Кажись, кто-то полюбил устраивать разгульные оргии, – сказал Канниш, – что не касается нас никоим боком, за исключением того, что посиделки происходят на чужих складах, пристанях и после них не любят убираться.

– Капитан думает, что это шайка богатенькой молодежи, у кого денег поболее, чем умишка, – вставил Таннен.

– Похоже, заманчиво было бы получить туда приглашение, – сказал Гаррет, чуточку расслабляясь.

– Раньше да, верно, – сказал Канниш. – Но теперь я дал присягу. Моя верность отныне принадлежит городу. Что означает задачу: найти тех, кто там безобразничает, и приволочь их за шиворот к магистрату. Не самая роскошная часть нашей работы, зато относительно мало шансов поймать заточку.

– Тебе надо сходить с нами.

Из другого помещения донеслось эхо всплеска, а затем гулкий хохот. Гаррет посмотрел на высокие узкие окна и синее небо за ними.

– Мне нельзя с вами в патруль. Я не служитель порядка.

– Для нас это служба в рабочее время, – сказал Канниш. – Для тебя – прогулка по более-менее привычным местам. Уставом это не возбраняется.

– К тому же ты не пожелаешь лучшей охраны. – Таннен откинулся назад и раскинул руки. – Тебя будет сопровождать городская стража.

Гаррет ухмыльнулся, желая, чтобы Таннен охранял кого угодно, только подальше от него. Однако тоска и отчужденность завели знакомство с новым товарищем. Он присоседился к Гаррету, и с этим надо было как-то мириться. Маур что-то буркнул под нос. В нетерепении или призывно.

– Я… – проронил Гаррет. – Я полагаю, в прогулке ничего предосудительного нет. Я только не хочу быть там, где меня не желают видеть. – Вдруг перед глазами встала, заслонив прочие мысли, внезапная картина. Ирит, дочь Сау, – ее суровые глаза, сердито сжатые губы. – Не хочу быть там, где мне не рады.

– С кем с кем, а с тобой всегда здорово, – сказал Канниш и плеснул водой на Таннена с Мауром. – Ты-то побашковитей этих двух. Хорошо бы разок для разнообразия пообщаться на умные темы.

Таннен заорал и плеснул в отместку, и вот они все уже почти что друзья. Гаррет погрузился в воду чуть ниже. Маур потрепал его по локтю.

– А теперь серьезно. С тобой все ладно?

Гаррет улыбнулся и мотнул головой, но сам на этот вопрос ответить был не в силах.

5

Недобрая новость просквозила по Зеленой Горке, как легкий бриз в предвестии грядущего шторма. Умирал князь Осай, и с ним умирала эпоха. И как перед всякой бурей, перед этим событием взлетало кружить воронье.

Несмотря на полумрак, гостиная нагрелась. Послеобеденный летний час жаловал лишь ленивые вздохи ветра, несущие еще больше жары, чем прохлады. Они сидели за наборным столиком, чью поверхность в красно-белую клетку отец с Халевом Карсоном иногда использовали в качестве игрового поля. Той игры Элейна не знала и сейчас играла в другую.

– Когда я на него наткнулась, подумала о вас, – сказала Беайя Рейос. С материнской и хорошо отработанной улыбкой.

Элейна провела пальцами по шитью. Оно едва ли превышало вширь ее составленные вместе ладони, но исполнение поражало искусностью. Шелк и лен складывались в миниатюрную карту Зеленой Горки. Поместья великих родов. Зелено-синим переливался акведук, проходивший от реки выше порога и далее вниз, в Коптильню. Элейне стало интересно, какого рода нитью его вышивали.

– Помните, когда вы были помладше, мы шили вместе? – спросила Беайя.

– Помню, – ответила Элейна, потому что правда вышла бы неловкой и грубой.

Вероятно, глава рода Рейос прежде приглашала Элейну в гости по случаю, но очень сомнительно, чтобы они хоть раз вышивали вдвоем. Скорее Элейне давали повозиться с иголкой в обществе дворецкого или гувернера, чтобы чем-то занять ее, пока отец встречался с другими взрослыми. Происхождение маленькой карты от тех занятий не более правдоподобно, чем рождение собакой птенца. Куда важнее притворный предлог.

– Я нежно любила вашу маму, – продолжала Беайя, возможно уловив, что подарок не пробудил желаемой ностальгии. – Замечательная была женщина. Все мы чем могли помогали несчастному Бирну растить вас после ее ухода.

Элейна улыбнулась, тогда как внутри нее что-то сжалось в клубок. Беайя огладила свою пергаментную щеку, будто потерялась в воспоминаниях. Вполне может быть. Как знала мать Элейны Беайя, самой дочери не узнать никогда. Кто готов утверждать, что этой сушеной груше не выпадало теплых минут с той, которая умерла при рождении Элейны? Но и нити карты, и нити памяти предназначались в качестве уз, пусть и непрочных, и не могли не вызвать негодования. Беайя Рейос не была первой, кто нанес Элейне визит, не первой с небольшими подарками в напоминание о знакомстве. Если бы Осай а Саль был здоров, если бы его правление обещало протянуться еще десяток лет или два, посетители бы к ней не ходили.

Но пока отец приближался ко дворцу, Элейна – старший и единственный ребенок – тоже менялась. Становилось труднее игнорировать факт, что день ее собственного взошествия вполне способен настать. Лихоманка приходит за власть имущими равно как и за голытьбой. Князья страдают от неизлечимых болезней, злосчастья и порчи, как и все остальные. И добрые отношения с девчонкой непременно окупятся, если она однажды станет в этом городе всем.

Беайя сжала кисть Элейны и утерла явно не видимую для той слезу. Пожилая дама даже не думала упоминать о том, что ее внуку Фортону шестнадцать – всего на два года меньше, чем Элейне. Не сегодня. Да и два года разницы между шестнадцатью и восемнадцатью поболе, нежели между восемнадцатью и двадцатью, когда он достигнет ее нынешнего возраста. Намекать на это сейчас будет бестактно, зато когда остынет погребальный костер Осая, а ее отец уверенно устроится во дворце… что ж, тогда все они будут жить в совсем другом мире.

Их прервала служанка, постучав в дверь, как и было обговорено Элейной. В глазах Беайи вспыхнуло и тут же сокрылось раздражение – пламя присыпал песок.

– К вам знахарка, леди а Саль, – возвестила девушка.

– Спасибо, – сказала Элейна, поднимаясь и пряча миниатюру в рукав. – Скажи ей, я уже иду.

Служанка, шагнув назад, удалилась. Беайя сморгнула, разыгрывая постановку смущенности и заботы:

– Врачевательница? Милая, я надеюсь, ничего серьезного?

Конечно, ничего. Элейна прерывала встречи с помощью воображаемой лекарши, чтобы не вызвать обиду, но теперь, похоже, время использовать…

– У меня чирей, – солгала она. – Такой неудобный. Красный, с ноготь, и зудит. Врач выдавливает его два раза в неделю. И он прямо… – Элейна наморщила нос и сдержанно указала вниз, на подол.

Отвращение во взгляде старой дамы сокрылось столь же стремительно, как до того раздражение. Пускай донесет этот образ до своего шестнадцатилетнего перспективного жениха.

– Как я вам сочувствую, – сказала старушка, вставая. – Надеюсь… искренне надеюсь, он скоро пройдет.

– Уверена, очень скоро, – сказала Элейна. – Но, увы, вы же понимаете. Мне необходимо…

– Конечно, конечно.

Когда дверь закрылась, Элейна снова плюхнулась в кресло. Уже подступало раскаяние. Это было мелочно, пошло и, наверно, превратится в придворную сплетню еще до того, как опустится ночь. Элейна не понимала, отчего так приятно было ставить старую даму в неудобное положение, но приятно все-таки было и это – низкий поступок.

Что-то заскреблось за окном, раздвигая снаружи плющ. Упитанный рыжий кот, один из мышеловов, которых держали слуги, ввалился в комнату.

– О, приветик, – сказала Элейна, протягивая руку коту. – Ты только что наткнулся на какую-то вещь, что напомнила тебе обо мне? Или совершенно невзначай тебе подумалось: «Ба, Элейна а Саль! Да как я мог до сих пор оставлять невозделанным садик нашей с ней дружбы?»

Кот слегка фыркнул и, мягко приблизившись к ее вытянутым пальцам, с опаской принюхался.

– В чем дело, сударь? Разве вы от меня не хотите что-либо? Однажды, знаете ли, я могу стать княгиней нашего города. А быть княгиней города куда лучше, чем быть просто мной.

Кот потянулся к ее руке, понюхал ладонь, а потом повернулся боком, милостиво соглашаясь на ласку. Шерсть у него была грубоватой и немного сальной. Элейна почесывала его искусанные блохами уши.

– По крайней мере, ты честен, – сказала она, когда кот замурлыкал.

Опять раздался стук, и вошла та же девушка. Элейна вопросительно подняла брови.

– Ваш отец хотел бы вас видеть, когда освободитесь. Он у себя в библиотеке, – сообщила служанка. – Он сказал, это не срочно.

Элейна встала. Котяра, видя, что ее внимание отвлечено, соскочил под солнечный луч и принялся вылизываться сам. Служанка собралась было его прогнать, но Элейна остановила ее.

– Он тут ничего не натворит, – сказала она. – Пускай остается.

На ее памяти библиотека служила в основном лишь видимостью. Здесь были книги и стояла полка для карт. Решетчатая подставка с дюжиной старинных свитков – ей не разрешали их разворачивать, вдруг потрескаются. По образу жизни отца библиотеки делались гостиными на те случаи, когда ему хотелось подчеркнуть свою образованность. Неоднократно она утаскивала томик, чтобы почитать в своих покоях, предаваясь неге, – как правило, увеселительные повести да пара эротических сборников с гравюрами, которые отец, прознай об их существовании, запер бы под замок.

Однако сегодня библиотека представляла собой рабочий кабинет. Развернутые на столе свитки в разошедшихся местах придавливали шлифованные камни. На прежде декоративных подставках стояли раскрытые книги. К стене прислонилась сланцевая доска с начертанными мелом каскадами цифр и уравнений. И точно воры при разработке преступного плана, лицом к лицу через стол стояли отец и Халев Карсон.

Оба были в рубашках с короткими рукавами, под мышками темнел пот. Волосы у Карсена были каштановыми и прямыми, а нос чуточку выдавался вперед. Он кивнул вошедшей Элейне, но не прервал обсуждения, которое вел с отцом.

– Но если вы понизите ставки одним…

Отец почесал лоб ладонью.

– Тогда того же захотят и другие. Но нельзя ли их снизить по-тихому? Мы ведь не усаживаем нашего юстициария за один стол с гайанским послом.

– Можно, если получится, – сказал Карсен. – Но скольким людям придется доверить тайну?

– Слишком многим, – вздохнул отец. – Ну ладно. И как же с этим справлялся Даос?

– Сначала почему бы вам не… – Карсен кивнул в сторону Элейны – присев на диван, она глядела в развернутый перед ней свиток.

Это был договор, изложенный на трех языках – распознать удалось только два. Копия, догадывалась она, одного из мирных соглашений между ханчами и инлисками на заре основания города. Древний, как эти пергамент и чернила, он все равно слишком свеж, чтобы быть оригиналом.

– Конечно, – молвил Бирн а Саль.

– Здоровья вам, кузина, – сказал Халев, тронув ее за плечо, прежде чем выйти в коридор.

– И вам, – ответила она, и Карсен закрыл за собой дверь.

Отец опять вздохнул и с долгим выдохом отодвинул назад свое кресло, глядя на пышную ниву книг и бумаг.

– Подарок богов, что Халев разбирается в этом бардаке. Я полжизни изучал все это и до сих пор чувствую, что понимаю едва ли треть.

– Все лучше, чем понимать только треть, а думать, будто владеете досконально, – заметила Элейна.

– И то правда. Нам помогли бы наработки дяди Осая, но ими он не поделится. А просить самому, по-моему, гадко. Где ты была, пока я безвылазно сидел с моим учителем?

– Блистала в лучах внезапной популярности.

– Ах вот оно что, – сказал отец. – Ну да. Боюсь, это неизбежная часть наших дел. Их не остановить. Чисто головоломка, правда? Никому нельзя доверять и вместе с тем кому-то необходимо довериться. У меня есть Халев. Мы знаем друг друга с младенчества. Сосали одну кормилицу, в одной руке он, в другой я. Но тебе буквально все, кого знаешь, знакомы с детских лет. Ведь ты все еще ребенок. Почти.

– Не сочту ваши слова за пренебрежение, – отозвалась Элейна.

– Ты милосердная дочь, – сказал Бирн. – Лучше, чем я заслуживаю.

Он опустил взгляд и стал разглаживать складки на брюках. Ткань шуршала под ладонями. Он себя на что-то настраивает. Элейна притихла, позволяя отцу собраться с мыслями. Еще немного подумав, он подыскал нужные слова: