Самозванец

– Пару дней назад увидел объявление от ХэльМеда в лифте. Рита… Бабушка тогда ещё была жива, но было ясно, к чему всё идёт, и я подумал, что мне может понадобиться. Как видишь, решился позвонить я поздновато, – Олег обречённо фыркнул.

– Ты очень любил её.

– Они с дедом забрали меня от матери в семь лет, когда я потерял глаз. Сказали, что они плохо за мной следят, потому что всё время уходит на брата. Мать тогда закатила истерику, а отцу как будто было всё равно.

– А твой брат?..

– Болен с рождения, очень плох. Врачи говорили, что он больше десяти лет не протянет, но мать с отцом вытянули его. Сейчас ему двадцать восемь.

– Вы хорошо общаетесь?

Олег помолчал несколько секунд, и Нелли уже снова хотела позвать его, когда он ответил короткое:

– Нет.

И было в этом слове столько нескрытой боли, обнажённая рана, кровяные прожилки и пульсирующее красное мясо.

– Мне очень жаль.

– Мне тоже.

Нелли обернулась к окну. Небо хмурилось серым, застыло в нерешительности, будто раздумывая, что бы отправить на землю: снег, дождь или липкую и мокрую смесь.

– Послушай, Олег, – прервала тишину Нелли. – Ты мне очень нравишься. И я не хочу, чтобы ты умирал. Ты не хочешь, чтобы я вызывала скорую, поэтому я буду говорить с тобой. Нужно же только перетерпеть сутки, правильно?

– Это невозможно.

– Возможно. Если кто-то будет рядом, чтобы ты не уснул, если вызвать рвоту. Что ты выпил, ты помнишь?

– Неверное, можно посмотреть по блистерам на кухне… Нет, я же говорю, что уже поздно.

– Не поздно, – упрямо возразила Нелли. – Судя по ХэльМеду, мы с тобой в одном городе. Скажи, куда, и я приеду прямо сейчас. Я буду говорить с тобой по пути и когда приеду – столько, сколько понадобится, пока тебе не станет лучше. Если хочешь, я всегда буду говорить с тобой, пока тебе не станет лучше. Просто… живи.

– Ты не знаешь меня, зачем…

– И что? – перебила она Олега, уже накидывая на плечи пальто. – Жизнь каждого важна. Я спасу всех, кого смогу. Даже если смогу только тебя.

В трубке послышалось шуршание, сдавленное дыхание.

– Послушай. Мне нужен адрес. Скажи его, пожалуйста. Иначе я себя не прощу. И надо перейти на мобильный. А то я с тобой сейчас по проводной трубке разговариваю. Олег? Сделаешь?

Олег попытался вдохнуть, но дыхание вышло неровным, словно завибрировало в горле. Выдать из себя ответ он не смог.

– Хорошо, тогда записывай номер.

Нелли продиктовала ему цифры, ещё раз настойчиво сказала перезвонить ей прямо сейчас и повесила трубку. Тут же бросилась обувать сапоги, наматывать на шею шерстяной шарф в клетку. При этом она не выпускала свой мобильник из рук, глядела на его экран, ожидая входящий вызов.

Одна минута, две.

Нет, она совершила ошибку. Надо было ещё с ним поговорить, не бросать трубку. Хуже бы уже не стало, а её уже в любом случае уволят. Или она сама уйдёт. Она не готова сухо действовать по сценариям и следовать правилам, когда на том конце телефонного провода мечется, словно раненая птица, чья-то душа.

Почему она вообще решила, что справится с этой работой?

Три минуты.

Олег не звонит. Она, уже полностью одетая, сбегает по ступеням вниз, в лифте ехать боится – там может пропасть связь.

Четыре минуты.

Нелли уже на улице, в воздухе стоит серая водяная взвесь, холодный ветер задувает под незастёгнутое пальто. Куда ехать? Почему он не звонит? Он же не мог заснуть?

Пять.

Рука, которая держала мобильный, замёрзла. Сенсорный экран покрылся маленькими радужными капельками от начинающегося дождя.

И вот – звонок от неизвестного, в голове Нелли за мгновение, пока она смахивала кнопку звонка вправо, проскользнула мысль, что цифры в номере Олега сплетаются в красивое число.

– Олег?! – выкрикнула Нелли в трубку.

– Извини, – виновато сказал он, – деньги на телефоне кончились.

Он назвал ей адрес. И она поехала к нему на другой конец города, пересаживаясь с автобуса на автобус, и спрашивала, спрашивала, спрашивала… Он должен был говорить, чтобы не уснуть, чтобы остаться в сознании, и его ответы достигали её сердца, она слушала их внимательнее, чем могла бы.

Их разговор прервался всего на пару минут, когда она уже была у его парадной – связь почему-то просто исчезла. Но дверь в дом оказалась открытой, и Нелли, продолжая набирать Олега снова и снова, бежала по лестнице вверх. На седьмом этаже она увидела распахнутую настежь дверь и шагнула в тёмный коридор.

Он не брал трубку, потому что его выворачивало наизнанку над кухонной раковиной.

– Не так я себе представлял нашу первую встречу, – бросил между приступами потрёпанный и замученный полноватый молодой человек, на лице которого вместо правого глаза зиял застарелый рубец. Олег поймал взгляд Нелли, попытался закрыть шрам светлой чёлкой, но его тут же снова затошнило, и он согнулся над раковиной в болезненном спазме.

– Что поделать, жизнь вообще дело очень грязное.

Нелли сбросила пальто и повесила его на спинку стула. Она промокла насквозь и не понимала, от дождя или от собственного пота.

– Но есть в ней и свои прелести.

– Например, ворваться в квартиру к незнакомцу? – с деланной насмешкой спросил Олег, когда к нему вернулась способность стоять прямо.

– И спасти его жизнь заодно!

Она была рада. Рада, что он оказался простым, что теперь не отталкивал её, хотя чувствовал себя, судя по всему, просто омерзительно. Рада, что не противился, когда она снова предложила вызвать скорую.

Она исполнила своё обещание – осталась с ним и теперь всегда готова была говорить, пока не становилось лучше. Их связь крепла, и в какой-то момент, когда он засыпал на её коленях во время просмотра особенно скучного фильма, Нелли вдруг поняла, что теперь не обязательно говорить. Что всё становится лучше, просто когда они рядом, даже этот отвратительный фильм. Что она хотела бы держать своё слово всегда, и если перерождение вообще существует, то в новой жизни она отыщет его, чтобы снова просто быть рядом.

А потом, через два года, её заточила в объятия бесконечного сна коварная Калипсо.

11. Lieber Vater

Герман Альбертович Келлер, выбравшись из скорлупы своего идеально отглаженного костюма, переоделся в футболку с рисунком смешного промокшего кота и продолжил работать. Он сидел в домашнем кабинете, освещённом только рыжей лавовой лампой и желтоватым экраном ноутбука.

Вокруг стола толпились книжные шкафы, наполовину населённые одноцветными томиками в плотных обложках, наполовину – белыми лодочками спатифиллюма, который почти не просил ни воды, ни света. Он, как Германа уверила продавщица агро-магазина, очищал воздух. Герман этого не чувствовал, но назначил каждому цветочку имя и написал его маркером на горшке.

Ближе всех, протягивая белые изогнутые лепестки к столу, рос Антип.

Закрыв последний на сегодня документ, Келлер откинулся на спинку стула. Снял очки и принялся растирать пальцами переносицу, почесал костяшками сохнущие от недосыпа глаза. В них уже потрескались сосудики, и теперь краснеющие белки рядом со светло-серыми зрачками выглядели устрашающе.

Он не спал всю прошлую ночь, и едва ли сомкнёт глаза сегодня. Назвать Германа особо чувствительным и чрезмерно сострадающим было нельзя, да и что за дела проворачивает Виолетта Ванова – глава ХэльМеда или «Холдинга эффективного лечения и медицины» – он подозревал уже пару месяцев. Теперь же его догадки, которые он порою списывал на свою мнительность и личную неприязнь, имели подтверждения – пусть косвенные и только на словах.

Запись, которую сделала Пелагея после нескольких месяцев работы в лаборатории Сологуба, не являлась доказательством. Ванова говорила на ней расплывчато, да ещё и обращалась к некому Тору – что теперь ей стоило замести следы и притвориться дурой?

Герман не спал, потому что ему нужно что-то придумать, хотя бы решить, где искать помощи. Необходимы более веские доказательства, даже не для того, чтобы кто-то из глав холдингов встал на его сторону, а чтобы кто-то из них хотя бы согласился его выслушать. В одиночку ВОЛК не справится с альянсом из нескольких глав корпораций, даже если на его стороне будет вся правда этого мира.

Келлер вернул очки в тонкой металлической оправе на нос и теперь задумчиво разглядывал жилки на глянцевых листах Антипа.

Большая часть глав корпораций – не только в этом городе, но по всему миру – была Столпами. Вечными душами, которые держали на своих плечах всё: от управления странами до штамповки зубных паст, и рождались вновь и вновь для того, чтобы вернуться на не успевшее остыть местечко. Столпы давно переплелись между собой подобно лианам во вражде и братствах, ненависти и любви, войнах и перемириях. Теперь страсти поутихли, и оскучневшая, истощённая и вызревшая большая их часть пришла к терпению – безразличному и скучающему. Оно продолжалось до тех пор, пока кто-то другой не лез на их территорию.

Герман тоже хотел бы шагать через время в струящихся одеждах из регалий и успехов, забирать то, что ему самому никогда не принадлежало, и продолжать разговоры, которые остановились в прошлом тысячелетии. Но он родился обычным смертным, и срок его в лучшем случае ограничивался жалким веком. Всё своё ему пришлось выгрызать зубами у заносчивых Столпов – пока он торил свой путь на верхушку ВОЛКа, оставил позади достаточно обозлённых бессмертных. Не все из них умели с достоинством проигрывать, как они говорили, подёнкам.

Герман до конца не знал, кто в городском совете был Столпом, а кто – простым смертным. Наверняка это можно было бы выяснить только в личном разговоре, да и то не факт, а терять последние крохи расположения глав других компаний и холдингов Келлер не хотел. Они и так думали, что он на правах надзирателя городского порядка приставил к каждому по соглядатаю и воткнул по жучку в их личные автомобили. Это не было совсем уж неправдой, но и они бы могли звать его «цепным псом» и прочими нелестными кличками хоть немного потише.

Итак, даже к сёстрам, которых с лёгкой усмешкой Герман про себя называл Фемидой и Немезидой, нельзя было обратиться. Компания «Меч и весы» была такой большой и старой, что Келлер сомневался, являются ли две верховных городских судьи древними богинями на самом деле или нет. Поводов подозревать Фемида и Немезида не давали, но ошибиться с этим особенно не хотелось.

Рисковать нельзя. Цели Виолетты неясны, Герман не мог представить, для чего ей нужна эта болезнь. Он знал главу ХэльМеда не так уж много, но успел увериться, что она пока что находилась в своём уме. Её сознание не начало ржаветь под футлярами примеренных личин, не надломилось под чертящими круги часовыми стрелками, как бывало у некоторых Столпов. Они или теряли рассудок, или впадали в ужас первобытного человека, оказавшегося в будущем. Куда они девались потом, Келлер не знал.

Всё указывало на то, что у Столпов была какая-то тайна, которую, к раздражению Келлера, они оберегали куда строже, чем прочие подробности своих хождений по кругам.

– Lieber Vater, – из приоткрытой двери высунулась девочка лет пяти в розовой ночнушке, с двумя длинными почти белыми косами, обрамляющими милое округлое лицо. На нём грозовыми шпинелями переливались большие серые глаза. – Ты обещал пр’о нимфу р’ассказать.

Когда она говорила на русском, то почему-то картавила.

Из-за воспитанных матерью предусмотрительности и дотошности Герман допустил в своей жизни не так уж много ошибок. Поспешная женитьба на женщине, которая вскоре сбежала с порядочной суммой с его счетов, провальное дело с денежным мошенничеством какого-то Столпа да залитый до гнилых листьев филодендрон Андрей. К этим трём вещам Келлер иногда возвращался с досадой, препарируя свои реакции и действия и продумывая, что может помочь ему не наступить на эти грабли ещё раз.

Но была в его жизни ещё одна ошибка, о которой, правда, он никогда не жалел. Звали её Ивонн (на манер немецких родственников Германа) или Ива (для воспитателей и других детей в саду), и она вправду чем-то походила на саженец ивы – нежный кустик с тонкими продолговатыми листами вместо длинных кос.

Герман обернулся к ней. В полутьме комнаты на секунду – всего на секунду! – она напомнила ему её мать, ту самую, которая сбежала с его деньгами и спустя год отправила чуть ли не на перекладных, через какую-то тётку, младенца, за которым «не находила времени и сил следить». Этот назойливый призрак женщины, которую он раньше любил, а теперь не пустит ни на порог, ни в свой город, Герман уже научился игнорировать.

Он тяжело встал со стула, поправил лист совсем уж развязно разбросавшего свои ветви Антипа. Взял с полки «Мифы и легенды Древней Греции для детей» в яркой обложке и вышел из кабинета вслед за убежавшей в коридор Ивонн.

Герман шагнул в её комнату в тот момент, когда Ивонн запрыгнула на кровать, потревожив покой нескольких плюшевых медведей. Одеяло взметнулось над матрасом, щёлкнул выключатель люстры, и в комнате, укрытой пушистым ковром, остался гореть только маленький ночник в форме полумесяца. Его тёплый розовый свет нежно касался щёк девочки и подсвечивал задоринки в её глазах.

Утонув в шуршании кресла-мешка, лежащего у изголовья кровати, Герман раскрыл книгу на месте с закладкой – засушенным листом клёна, который они с Ивой подобрали на прогулке прошлой осенью. Он ничем не отличался от других, устилающих землю с первыми холодами, но отчего-то ужасно понравился Иве, она подобрала его и велела отцу спрятать среди страниц его ежедневника. С тех пор лист кочевал из одной книги в другую, последние полгода – преимущественно с мифами в изложении для детей.

Герман ещё не успел прочитать и слова, но невольно ухмыльнулся, только увидев картину в углу страницы. На скалах возвышалась чёрная угловатая фигура скорбящего по дому Одиссея, а внизу, у свода пещеры, сидела мягкая сияющая нифма с бледной кожей – его тюремщица, Калипсо. Только поверх картины Бёклина иллюстраторы детской книжки стыдливо прималевали нимфе длинный струящийся хитон, который закрывал обнажённые раньше грудь и ноги. Видимо, чтобы детишки не попадали от такого зрелища в обморок после всех убийств, преступлений и предательств, которые случались между древнегреческими богами.

Рано или поздно они бы дошли до этого мифа, и Герман бы предпочёл его пролистнуть, а не пытаться объяснить шестилетке природу того, что случилось (или никогда не случалось?) между Калипсо и Одиссеем. Как будто пока в городе бушует одноимённая болезнь, которая пугает до смерти не только детей, но и взрослых, эту историю можно было бы и опустить. Но Ива уже явно подглядела, ухватилась за слово «нимфа» и теперь не даст сменить курс.

– Ну-у-у?! – нетерпеливо протянула она, накрывшись одеялом по самый кончик носа. Герман убрал волосы с её лба, пропустил локон между пальцами и заправил его за ухо Ивы. Она дёрнула головой, словно ей стало щекотно, и захихикала.

Герман кратко улыбнулся и начал читать:

– В древние времена на острове, где птицы пели чудесные песни и зрели самые сочные фрукты, жила в своём домике прекрасная нимфа по имени Калипсо. Остров её был Раем, и однажды после сильного шторма на его берег прибило корабль. И был на том корабле человек по имени Одиссей. Он был очень умным и храбрым и отчаянно желал вернуться домой к своей семье. Калипсо помогла Одиссею выздороветь, пустила к себе и накормила.

– Она, получается, хор’ошая?

Герман покачал головой, мол, слушай дальше. Ива уже высунулась из-под одеяла и полулежала, опираясь на локти.

– Со временем Калипсо полюбила Одиссея и захотела, чтобы он остался с ней навсегда. Она обещала ему, что если он останется с ней, она наколдует, чтобы он никогда не старел и не умирал. Но Одиссей не слушал её, каждый день он сидел на берегу моря, смотрел на волны и мечтал вернуться домой. Так прошло восемь лет, и однажды боги решили помочь Одиссею. Зевс отправил к Калипсо своего сына Гермеса, велел отпустить Одиссея. Калипсо была в печали: она не хотела прощаться с Одиссеем, уговаривала возлюбленного, обещала вечную жизнь и пела прекрасные песни, но богов не ослушалась.

Ива заёрзала на кровати, накрылась одеялом и перевернулась на бок: так удобнее было заглядывать в книгу. Герман специально наклонился сильнее вперёд, чтобы дочь увидела картину с монументально-печальным Одиссеем.

– Она помогла ему построить плот, дала еды, пожелала удачи в пути и пообещала, что не будет мешать Одиссею в море. Одиссей уплыл, а Калипсо осталась одна.

Герман закрыл книгу, надеясь, что Иву смог убаюкать этот короткий миф без подробностей и сражений. Но, когда он повернул голову, на него смотрели большие серые глаза дочери.

– И что было потом?

– Одиссей вернулся домой.

– Нет, – Ива села на кровати, накинув одеяло на плечи на манер плаща. – Что было с ней?

– Это конец мифа, тут не написано. Думаю, что она осталась жить на острове.

– И он к ней не вернулся?

– Не думаю.

Ива с яростной досадой рухнула на подушку, нахмурила почти белые брови и скрестила руки на груди. Поджатые губы, ставшие тонкой красной полоской, сообщали Герману о напряжённой работе мысли в светлой головушке.

– Тогда я понимаю, зачем она кр’адёт людей. Ищет его.

– Крадёт? – удивился Герман. Он отложил книжку на пол рядом с креслом-мешком и теперь предпринимал попытки выбраться из него.

– Ну да, это же из-за неё болеют. Мне Ваня в саду сказал, что тот, кто на тихом часу засыпает, больше не пр’осыпается никогда. Пр’ишлось р’уками держать глаза, чтобы не заснуть сегодня!

Герман сел на край кровати и подоткнул одеяло Ивы, а затем опустил костяшки сухих пальцев на её лоб, нежно постучал.

– Он говорит глупости.

Ива просияла, заулыбалась:

– Точно, и я так думаю! Он ещё меня вонючкой называл.

– Спи, – Герман дотронулся до кончика носа Ивы пальцем в привычном жесте, щёлкнул выключателем ночника. Когда он был уже на пороге комнаты, Ива вдруг оторвала голову от подушки:

– Почему она отпустила его? Испугалась Зевса?

Герман держался за ручку двери, но не оборачивался к дочери.

– Не испугалась. Просто… иногда любить – это отпустить.

Ива не понимала, что такого придумали глупые взрослые, и зачем они вообще вечно делают не то, что хотят. Она ворочалась на кровати, размышляла об этом и представляла, как одиноко было нимфе-волшебнице на её красивом райском острове, пока не уснула.

Жизнь уродлива, взбалмошна и нелогична: разбрасывается вывернутой наизнанку правдой, орёт безумием самых громких и расставляет зубастые капканы для тех, кто слишком сильно приглядывается к её извращённости. Она делает так, что злодей отвратителен и не вызывает ни капли сочувствия, орёт людоедские мысли и глядит масляными глазёнками. В жизни так можно, но этого не потерпит ни одна история.

Хотя бы среди страниц хочется увидеть логичные мысли и поступки, структуру, которой никогда не поддастся реальность, как ты её не гни. Хотел бы Олег, чтобы и в его жизни появилась стройность закономерностей, с которой он когда-то построил судьбуКванта.

Но в его жизни этого не было. Зато прямо тут – остывший вчерашний кофе, последние пять страниц «Постороннего» Камю и Сет, сидящий по-турецки на полу, у батареи.

Уже минут пять он, до этого ковырявшийся в ногтях, выглядывающий в окно и пытавшийся оценить коллекцию бабушкиного хрусталя, особенно упорно буравил Олега взглядом. Тот от такого внимания раздражался, перескакивал со строчки на строчку и не мог вникнуть в слова. Наконец его терпение лопнуло, он захлопнул книгу и отложил её в сторону.

– Что?

Сет ухмыльнулся, его чёрные брови удивлённо взлетели вверх.

– Я думал, у тебя будет куча вопросов, а ты сидишь и делаешь вид, что я – часть интерьера.

– Так уж точно вышло бы проще, – вздохнул Олег.

Он действительно так и не начал разговор, ради которого решился позвонить Сету. Тогда его схватило за горло такое удушающее и коварное одиночество, что, пожалуй, он и чёртовой матери бы позвонил, знай, что она окажется у него на пороге через пару часов. За них Олег успел наконец успокоиться, наскоро умыться и переодеться, попытаться что-то поесть, но чуть не подавился ломтем батона и затем долго мерил шагами коридор и зал, пока в дверь не позвонили.

– Нелли не проснулась вчера утром. Я увёз её в больницу.

На лице Сета не дрогнул ни один мускул, на нём так и припечаталась бестолковая улыбка да плясали бесята в глазах. Впрочем, Олег не ждал от него сочувствия.

– Пришлось выложить за это все деньги, которые мне подсунул твой брат. Но я верну! – спохватился Олег. Сет поморщился и возвёл очи горе.

Олег и без слов понял, что Сету было плевать на эти деньги.

– Там я встретил Виолетту. Знаешь такую?

Сет нахмурился на мгновение, вспоминая, покачал головой.

– Она… Столп. Говорит, мы были знакомы, и тебя назвала псом. Нет догадок?

– Брюнетка с косой?

Олег кивнул.

– А, эта. Заноза.

Олег внимательно смотрел на Сета, который пытался выщить из-под себя затёкшие ноги. Наконец у него получилось, он с явным наслаждением разогнул колени и согнул обратно, обхватил руками и сложил на них подбородок.

– Не расскажешь про неё? – спросил Олег.

Сет нахмурился, рот его недобро изогнулся.

– Не хочу. Сам вспомнишь, тогда и поговорим.

– В общем, она обещала нам уколы. От Калипсо.

– У старухи уже есть вакцина? – удивился Сет. – И она даёт её мне?

Сет начал тихонько постукивать пальцем по своему запястью, о чём-то размышляя.

– Да если б я сдох, она первая бы бросилась копать мне могилу! Что на неё нашло? – спросил он спустя минуту.

– Думаю, на это занятие выстроилась бы очередь.

Сет взглянул на Олега как-то странно и рассмеялся. Раскатисто, громко, такой смех пошёл бы ему, если бы Сет имел комплекцию мощного Кайсара, а не походил на высоченную вешалку.

– И ты был бы в ней первым, – сообщил Сет, успокоившись.

Он поднялся на ноги и стал расхаживать по залу, измеряя шагами длину серванта.

– Ты вспомнил, как мы встретили Кия.

– Да.

– И тебе это как? Просто приснилось? И не снилось никогда такое раньше?

– Мне часто снятся сны, – ответил Олег.

Ему ужасно хотелось куда-то деть руки, и он не придумал ничего лучше кроме того, чтобы протереть стёкла очков. Теперь единственным, но подслеповатым глазом он видел вместо Сета чёрное долговязое пятно, беспокойно болтающееся по комнате.

– Но эти были другие. Слишком подробные, без, знаешь, такой мазни, которая иногда снится. Когда всё в одну кучу. И очень детальные. Они скорее… как будто я смотрел фильм. Но точно знал, что это было вправду.

– Они начали сниться недавно?

– После того, как мы встретились впервые. До этого такого не было.

Чёрное пятно остановилось у окна, будто всматривалось в небо. Олег вернул очки на нос и увидел, что на самом деле Сет стоял спиной к окну и глядел прямо на него.

– Чёрт, неужели…

На столике возле дивана требовательно завибрировал телефон Олега. Сет остановился на полуслове, махнул рукой, чтобы Олег ответил, и тот поднялся с дивана.

Увидев, кто ему звонит, он невольно поморщился.

– Привет.

– Тебе вечера мать звонила, ты почему трубку не взял?

Каждый раз, когда Олег слышал этот голос, именно эту интонацию, его словно окатывали из ведра холодной водой. Он застыл, выдумывая ответ, а Сет, который точно слышал вопрос, приподнял бровь.

– Я не слышу от тебя ответа. Думаешь, мы поразвлечься тебе звоним?

– Нет, я так не думаю, – последнее слово застряло у Олега в горле, как горькая пилюля, когда запил её недостаточным количеством воды. – Пап.

Воспоминание 1

Когда хускарлы приносят весть о том, кто ступил в её одали, она невольно отшатывается от раненого. На её лице тут же будто высекают грубыми кресалами вопрос: «Почему опять они?!».

Умудрённый Странник и его заклятый брат этого не ведают, но и сами бы не прочь знать ответ на сей вопрос. А он может быть лишь один: мир всё ещё чудовищно мал.

Странник идёт на её земли за знаниями, в поисках нужных ответов и подходящих вопросов. Легенды здесь заигрывают с истиной, крутятся в хитрые завитки, он не уверен, что искомое вообще существует, а старик с вечностью в кошеле согласится дать хоть какие-то ответы. Знает он только одно – любые поиски сто́ят дела. Странник не говорит спутникам, зачем они стоят у дверей незнакомого подслеповатого и выцветшего от дождей Медового зала, окружённого курганами с трёх сторон и с четвёртой – чёрным непроходимым лесом. Но его названый брат и преданная жена и без слов пошли бы за ним хоть в саму мировую бездну.

Она слышит вести о том, что он приходит на её земли, пока перевязывает рану холодеющему воину. Тот лишь изрыгает из горла хрипы и слабую струйку духа, глядит перед собой залитыми молоком глазами, и жизнь его истончается настолько, что держится только на её упорстве. Отступи она сейчас, и он тут же провалится в чёрное ничто: в Вальгаллу ему путь закрыт. Оставлять его сейчас нельзя.