Самозванец

Хель велит хускарлам кликать Тиу, чтобы хозяин встретил незваных гостей. Она свидится с ними позже.

Вотан, жена его Фригга и побратим Лодур ждут у дверей Медового зала недолго: Вотан успевает проводить взглядом лишь одно облако по черепу Имира. Фригга смотрит на мужа, задерживая волнение в горле, крутит на пальце выпавший из-под худа локон, пробует на вкус свои мрачные предчувствия. Бурный Лодур тем временем вертится, с подозрением заглядывает в глаза редким прохожим, пытаясь найти лихие умыслы и злобу старых знакомых, но обнаруживая только сдержанный интерес чужаков. Путники прибывают в одаль Хель почти с каждым пробегом Солнечной повозки – кто ждёт помощи от твёрдой, как лёд, и умелой ярлы, кто просит мудрости у мужа Тиу, спокойного, словно гладь озера в затишье, – а потому трое путников не вызывают переполоха.

– Не нравится мне здесь, – наконец говорит Лодур, невольно вторя мыслям Фригги. Вотан отрывает глаза от небесного свода и строго смотрит на спутников поверх седеющих щёток бровей, но не молвит ни слова. Они и так знают, что значит этот взгляд.

Я вас за собою не звал.

А он знает их ответ на эти слова.

– Не обманывают ли меня глаза? Премудрый Вотан, прекрасная Фригга и хитроумный Лодур, будьте целы и счастливы, и прощайте, что заставил вас ждать.

Из густого мрака Медового зала выступает высокий и тонкий, словно молодой ясень, Тиу. Он широко улыбается крупными зубами, губы его прячутся в рыжей бороде, оплетённой двумя косами.

– И ты будь цел и счастлив в путях своих, – отвечает Вотан. Лодур кивает хозяину, как старому знакомцу, Фригга приветствует по обычаю, с неглубоким поклоном. Речь старого Вотана льётся шуршащей рекой, пока он рассказывает Тиу, как искали они эту одаль, но к главному Вотан не переходит – не время и не место. Тиу слышит в его речах прореху, лишнего не вопрошает.

– Хель прибудет к закату, с ним же мы приготовим пир для гостей. Твои слова обождут доброго мёда, конунг Вотан?

– Обождут, – кивает Вотан. – Созовите в зал всех, кто помнит и может держать кружку в руках, я пришёл не только с вестями, но и с вопросами.

– Всех? – переспрашивает Тиу. – До единого?

Вотан смотрит на него, хмурится. Лодур позади него скрещивает руки на груди, растягивает на лице острую, подобно наточенному топору, улыбку:

– Неужто оглох, князь?

Вотан тянет к названному брату тяжёлую сухую руку, чтобы тот согнал с себя спесь, и он замолкает, опускает взгляд себе под ноги. Сам Вотан не отрывает глаз от Тиу, сдавливает второй ладонью посох до хруста.

– Растолкуй мне, о чём молвишь.

Тиу сжимает губы до белой полосы, машет ладонью, чтобы путники следовали за ним, и великанскими шагами огибает Медовый зал. Оказывается, со стороны леса возле зала рассыпаны, как камушки из пригоршни, приземистые домишки из сруба, которые цепляются за небо струйками серого дыма. Ни один человек не сидит без дела: мужи рубят дерево на дрова и утварь, жены хлопочут по хозяйству и смотрят щенят. Всякого люда здесь много: в глазах одних поблёскивает глубокая, зияющая вечность, другие не ведают мира совсем и будут жить ровно столько, сколько отпустило им тело по рождению.

Впервые с появления подёнок видит Вотан, как даже Старшие Столпы оставляют обязанность удерживать на себе мир и берутся за плуги да коромысла вместе со смертными. Теперь самих Столпов трудно отличить от живущих всего одну жизнь. В сравнении с вечностью – всего день.

– Пока вы странствовали по свету, прошло много зим, – говорит Тиу, читая удивление путников, и продолжает идти вперёд. По голосу кажется, будто он усмехается. – Ярлов да конунгов не может быть слишком много. И у нас среди всех им стал не тот, что просто родился с древней душой да пораньше остальных, как я когда-то. Ярлой стала достойнейшая, а другие оказались согласны вековать запросто, строить общие дни, пока она стережёт их жизни.

– А эта Хель та ещё ягодка, да? – озорно спрашивает Фригга у Лодура, но тот делает вид, что не слышит её вопроса. Он продолжает вскапывать взглядом окаменевшую спину Вотана.

– Как же она стережёт их жизни? – спрашивает Вотан.

– Врачует. Преграждает путь смерти, лечит раны и находит лекарства от хворей.

– Теперь Столпы готовы снизойти, лишь бы не умирать?

– Все боятся смерти, Вотан. Особенно теперь.

Вотан останавливается, и Лодур, погружённый в свои думы, чуть не налетает на него. Спасает Фригга, которая молча хватает Лодура за откинутый на спину худ. Лодур невольно отклоняется назад, лишь бы не задохнуться, сдавленно шипит, наконец смотрит на жену побратима возмущённо. Тиу оглядывается на переполох и спотыкается на холодных и тёмных, как мёрзлое зимнее море, глазах Вотана.

– Что ты хочешь показать нам, Тиу?

– Вы должны увидеть это сами, уже близко. На словах я бы сам себе не поверил.

Взаправду, они проходят ещё пару обнесённых невысоким забором дворов и сворачивают к маленькому деревянному домишке, скаты соломенной крыши которого, как слишком длинная борода, врастают в землю. У сколоченной наспех двери, из щелей которой в холодеющие сумерки сбегает свет очага, стоит дородный дренг с пшеничными косами. Он коротко кланяется Тиу и молча принимается за тяжёлый дверной засов, который почему-то приколочен снаружи.

– Он охраняет то, что внутри, или то, что снаружи? – с сомнением спрашивает Лодур у Вотана. Старший молчит, смотрит на дренга с напряжением.

Если бы внутри был кто-то, чьё сознание изъело годами, кто помутился рассудком от множеств судеб, определивших его долю, его не стали бы запирать. Скорее сразу убили бы. Время от времени иные Столпы не выдерживали, тончали и надрывались, как слишком слабые нити в руках у пряхи. Иногда исцелял выход на новый круг и плетение нового полотна. Временами нить удавалось починить, и Столп сам находил себя в лабиринтах сознания, возвращался с прежними помыслами и словами. А бывало, всё шло крахом, и с каждой седьмицей Столп безумел только сильнее, пока окончательно не перекидывался в чудовище.

Теперь бессмертные судачат, что такой обрыв нити (иные сравнивают такую слабость Столпов с тем, как пожирает металлы ржавчина) есть предвестие окончательной смерти.

Вотан не знает, правда ли это.

Наконец дренг побеждает в неравном бою с засовом, и дверь открывается. Тиу делает большой шаг внутрь. Вотан, Лодур и Фригга входят за ним. Здесь обставлено бедно, и кроме самого очага, лавки подле него да кучи тряпья в углу ничего нет. После студёного воздуха, стачивающего сырые камни, здесь даже жарко.

– Аск, Эмбла, просыпайтесь, – громко говорит Тиу в угол.

Гора тряпья приходит в движение, и оказывается, что это – два переплетённых в объятиях человека, взъерошенных и ослабших. Дева с длинными медными косами, которые кольцами змеятся на полу, сидит, припав к плечу светловолосого юнца с брызгами веснушек на щеках. Глаза девы закрыты, она словно спит и видит дурной сон: между бровей её застыла складка. Глаза юнца же открыты: два чистых лесных озера смотрят на гостей с разгорающимся любопытством.

В чертах Аска и Эмблы Вотан видит схожесть, но не такую, какая обычно бывает у родившихся от одной матери: лица их словно вылеплены руками великанов, которые сами-то никогда не встречались, и каждый из них имеет своё представление о том, как выглядят людские глаза, губы и подбородки. Дева и юнец вовсе не похожи чертами, сидят недвижимые, так что в повадках их тоже не увидеть родства, но что-то подсказывает Вотану, нашёптывает об их единстве.

– Видал когда-нибудь такое, мудрый Вотан? – спрашивает Тиу, глядя на того. Вотан хмурится, сжимает посох, но пока не имеет ответа.

– И что же с ними такого чудного, что ты нас с дороги сюда притащил? – нахально спрашивает Лодур, завязывая руки на груди в тугой узел. Его чутье молчит, и говорят в нём лишь едкая спесь да усталость.

Фригга еле заметно качает головой, привалившись к двери.

Эмбла морщится, открывает глаза. На Вотана смотрят две пары прозрачных глаз, но не узнают его.

– Кем вы были на прошлом круге? – спрашивает Тиу.

Аск и Эмбла переглядываются, опускают виноватые глаза в пол, молчат.

– Они не помнят? – спрашивает Фригга.

– Тиу, ты думаешь, мы из какой пещеры вылезли? Подёнок за минувший век не встречали? – не унимается Лодур. Он подходит к Эмбле, наклоняется, ища встречи с её глазами. Рыжая змея у её ног шевелится, когда дева поднимает на Лодура взгляд, который он не позабудет никогда.

Эмбла и сама удивляется, найдя в спесивце того, мысли о ком дрожат на окраинах истлевшей разделённой памяти.

– Сет, я и впрямь вижу тебя? – спрашивает Эмбла слабым голосом, и Аск тут же сжимает её руку. Лодур же, слыша имя, которым его не называли пять сотен лет, вздрагивает.

– Нефтида, – шепчет он и протягивает к Эмбле заветренную холодную ладонь. Но Аск отклоняет её, качает головой и бросает в Лодура точно такой же взгляд, которым его только что одарила сама Эмбла.

Лодур замирает, словно из него этим взглядом вышибли дух, пытается вдохнуть промёрзший воздух, но он не лезет в глотку, налипает на неё мокрой порошей.

Вотан сам холодеет, как ветер на Йоль, и вокруг него словно взаправду начинает задувать. Тиу внимательно смотрит за тем, как к Вотану и Лодуру приходит одно на двоих осознание.

Фригга же, похоже, понимает первой. Она сбрасывает худ с плеч, бросается вперёд и в миг оказывается на полу, возле Аска и Эмблы. Берёт по их руке и прикладывает к своему лбу. Плечи её начинают вздрагивать.

– Они двое – едины, это всё когда-то была она, – задумчиво произносит Вотан.

–Да как такое может быть?! – восклицает Лодур. Он отворачивается ото всех к затухающему очагу. Его голос гульче и ниже, чем привык слышать Вотан на этом круге.

– Неф, это и правда ты? – Фригга, в отличие от побратима Вотана, слёз своих не стесняется, и, когда она поднимает голову, чтобы обнять разом и Эмблу, и Аска, по щеке её скатывается хрустальная льдинка. – Скажи же мне что-нибудь, чтобы я тебе поверила.

Эмбла обмякает в руках Фригги, Аск же напротив пытается извернуться:

– Не помним мы. А ты её так не жми, она болеет сильно.

Словно в подтверждение Эмбла заходится громким, раздирающим горло кашлем. Аск вскакивает с места, но Тиу уже тянет ему чарку с пахнущим травами отваром. Юнец аккуратно поит деву, а Фригга гладит её по голове.

– Мы нашли их на берегу пару седмиц назад, застуженных и промокших, без памяти, – говорит Тиу и смотрит прямо в глаза Вотану. – Поначалу мы думали, что они обычные дети, приняли за однодневок. Хель выходила их, но память о том, откуда они, не возвратилась. Зато стали появляться общие речи, слова, грёзы, которые не могут быть у людей. Тогда мы спросили Мимира, и он узнал в них двоих Нефтиду.

– Нашли, кого спрашивать, – цедит Лодур, сдерживая в плечах бессильную злобу.

– А к кому им ещё пойти, как не к Хозяину Источника Урд? – замечает Вотан с насмешкой. – Не к тебе ли, Северный Олень?

Лодур недобро глядит на Вотана из-под бровей, но молчит.

– Полно, – вмешивается Фригга. – Вечно вы, как речь о нём заходит…

– Мудрейший Вотан и хитроумный Лодур, – вдруг перебивает её Тиу, – Я слышал сказы о вашем древнем раздоре, но поверь мне теперь, брат Лодур, что древнейший Мимир лучше всех, кроме тебя самого, узнал бы Нефтиду. А где искать тебя, мы тогда не ведали.

Лодур сжимает кулаки, борется с внутренним огнём. Тиу прав, но обида, что причинил ему Мимир, когда-то брат, когда-то Осирис, осела пеплом на плечах, не смылась реками времени и проникла под кожу. Теперь она уже – часть его естества, и пусть все остальные чувства, кроме этой обиды и выстраданной преданности Вотану, давно притупились в сердце Лодура, всё же сейчас он смотрит на Эмблу и Аска и давится тяжёлой, горькой жалостью.

Один из них мог бы быть человеком, один из них мог бы выйти на новый круг с душой той, кого теперь смертные зовут богиней рождения и смерти, но вместо этого им на двоих досталась изуродованная, растерзанная память, расколотая на два тела.

– Тебе жаль нас, правда, Сет? – спрашивает Эмбла и снова глядит в глубину его глаз. Лодур не может смотреть на неё, отворачивается.

– Сказал ли Мимир, почему с ней такое случилось? – спрашивает Вотан у Тиу.

Тот поправляет косицу на бороде, проходится кончиками пальцев по чёрным рунам на предплечье и улыбается вымученно:

– Да какие ответы от него возьмёшь, когда он не хочет баять? Мимир всё прячется за словами и темнит, плетёт узоры из речей. Ничего, что бы мы с Хель поняли про них, он так и не сказал.

– Не говорите так, будто нас тут нет, – ворчит Аск себе под нос.

– Есть здесь вы или нет, а думаете, как дети, – раздражённо отвечает Вотан. – Мыслили, что то, что с вами случилось, может значить для всех Столпов?

– Нам на них плевать, – язвит Аск, невольно загораживая собой Эмблу. – Покуда вам на нас плевать. Спрашиваете: как такое случилось, но не задаётесь вопросом, что сделать, чтобы мы снова стали целым.

– И что же?! – не выдерживает Лодур.

Фригга отстраняется от Аска и Эмблы, садится неподалёку, глядя на них с нежностью. В беседе мужей она не участвует, только поджимает губы, когда Вотан или Лодур начинают бурлить, как кипящая в котле вода.

– Тебе жаль нас, Сет? – повторяет вопрос Эмбла.

Все смотрят на Лодура. Тот решает не вертеться, твёрдо кивает, всё ещё стараясь не глядеть им в глаза.

– Жаль.

– Тогда убей меня, – ледяным голосом произносит Эмбла.

Лодура словно бьют по темечку самим Мьёльниром.

Тиу качает головой, будто слышит эту речь не впервые.

– Эмбла сильно больна, – поясняет Аск. – Мы страдаем в такой близости оба, но подалёку друг от друга уже не сможем, нас будто тянет какой-то силой.

– К тому же, – Эмбла смотрит в глаза Вотану, найдя в нём Столпа с самым холодным разумом. – Если вы убьёте меня, то узнаете, что станется с Нефтидой.

Вотан гладит подбородок, делает несколько шагов взад и вперёд, раздумывая. Находит, что дева и юнец говорят дело, и, пожалуй, Столпам даже повезло, что всё пройдёт по добру.

– Узнаю Неф, – ухмыляется Вотан хищно и оборачивается к Лодуру.

По старому знанию Вотану, конечно, жаль Нефтиду, но побратиму это решение даётся куда тяжелее. Сам Лодур сначала молчит, потом поднимает от пола бесстрастный взгляд, кивает Вотану и медленно кладёт руку на черенок своего меча. Тиу, не желая видеть больше крови, чем видит каждый день, молча направляется к двери. Не ему отговаривать от затеи этих двоих.

– Да что же… Вы взаправду?… – беспомощно вопрошает нежная Фригга, когда Вотан берёт её под руку и шагает к двери.

– Она права, – отзывается муж. – Мы должны знать, что случится, если половины сойдутся. Быть может, это вопрос жизни каждого Столпа в этом мире.

– Но если… Но если вы просто убьёте её, и дух рассеется, что если она тоже не вернётся? – На щеках Фригги снова стынут слёзы, пусть и не теряет она стати, шагая за Вотаном.

– Значит, – отрезает словом, словно мечом, Лодур, извлекая его из ножен. – Мы будем искать пути.

Лодур остаётся с Аском и Эмблой наедине. В угасающем свете очага можно разглядеть только его горящие жёлтым светом глаза да отсветы серебряного меча, исписанного рунами.

Через сто ударов сердца Лодур выходит наружу, утирая окровавленный меч о штанину. На лице его мрачная решительность, в груди – погром, он быстро шагает мимо спутников и скрывается за первым же поворотом.

В полумраке домишки на полу сидит Аск, сжимает в руках бездыханную Эмблу. Плечи его содрогаются. Память древней богини возвращается к нему, сыпется бесконечными золотыми песчинками в разум.

Что Нефтида и Сет сказали друг другу на прощание, не знает никто, кроме них.

Глава 12-13

12. Старший брат

Память пришла к Олегу неожиданно, пронзила болью шрам на правом глазу. Боль перебрала волосы на макушке, спустилась по шее капельками пота и осела на плечах тяжестью чужих слов. Он замер, стоя у порога комнаты, так и не повернув ключ в замке.

Он точно не спит. В этот раз чужая жизнь обрушилась на него наяву.

Олег обернулся к Сету, который разглядывал его, наклонив голову вбок, как огромная ворона.

– Ущипни меня.

Сет вздёрнул вверх одну из бровей, но всё же потянул руку к плечу Олега. Тот резко увернулся, махнул рукой: не надо. И снова замер, погружаясь в глубины чужой памяти.

– Ты чего? – спросил Сет. Он облокотился плечом на дверной косяк до сих пор запертой комнаты.

– Я… вспомнил. Немного.

Олег посмотрел на Сета.

– Его… Меня? Звали Вотан.

Сет закусил губу, принялся разглядывать игру света в хрустальных мозаиках графина, навсегда похороненного в серванте.

– Вспомнил, что тебе наплёл Мимир у источника?

Олег покачал головой. Сет привычно осклабился, по-свойски хлопнул его по плечу:

– Узнал бы хоть, почему с глазом страдаешь.

– Я и так знаю.

– Так просвети, – велел Сет, продолжая ухмыляться.

– Мне было шесть, когда я налетел на арматуру. Играл на заброшке, в которую всем запрещали ходить. В общем, сам виноват.

Сет нахмурился, и на его переносице появились мелкие морщинки.

– Меня увезли в больницу, и я там пролежал почти год, даже в первый класс опоздал. Вышел уже инвалидом, – Олег говорил слова, которые повторял десятки раз, лишь бы отвлечься и не возвращаться мыслями к чужеродной и холодной, сжимающей всё нутро в большом и мощном кулаке, памяти Вотана.

– Ты бы в любом случае потерял свой глаз, – пугающе серьёзно заговорил Сет. – Из жизни в жизнь, из века в век с тех самых пор, как ты заплатил им за то, чтобы испить из Источника Знаний, каждый новый круг с твоим правым глазом чёрти что – то он слеп, то другого цвета, иногда его просто нет, бывало и вот так.

Олег пытался осмыслить слова Сета, но у него не выходило.

– Знаешь, ты ведь отдал его добровольно, ради великих знаний, – говоря последние два слова, Сет театрально закатил глаза. – По крайней мере, мне именно так рассказывал. А теперь тебя считают инвалидом, – он хмыкнул. – Иронично.

– За инвалидность хоть платят.

– А за безмозглую жертвенность нет, иначе ты был бы самым богатым на свете.

Олег подумал, что Сет сейчас говорил совсем не о нём, а о том, кого искал в нём, кого знал тысячи лет. Он говорил о своём Одноглазом, холодном и расчётливом, способном решить, жить ли просящей о смерти девчонке или назначить ей в палачи того, кто её любил.

Может быть, и в самом Олеге проросла мощными корнями жертвенность. Всё в его жизни благоволило этому: требовательный отец, надежды матери, безнадёжно больной старший брат и неисчерпаемо сопереживающая бабушка Рита. Но это попадание вслепую, пустые слова, а не знак равенства между Олегом и Одноглазым. Даже если все эти «воспоминания» – правда, даже если Сет не врал ни в едином слове, даже если он искал своего драгоценного племянника триста лет, нашел он совсем не того.

Понимает ли это он сам?

– У тебя там что-то срочное было, – напомнил Сет.

Олег взглянул на него. Сет кивнул в сторону запертой двери. Несколько секунд у Олега ушло на то, чтобы осознать себя, затем вспомнить звонок от отца. Олег попытался спешно провернуть ключ в скважине, но уронил его. Металл звякнул о глухой паркет.

Олег подхватил ключ и наконец открыл дверь – комната выдохнула на него пылью.

Начатому здесь тридцать лет назад ремонту не было суждено окончиться, как не было суждено воплотиться родительским мечтам о сыне главвраче и бабушкиным – как-нибудь взять внука с собой кататься на лыжах. Теперь закапсулированная во времени комната стала хламовником, притягивающим вещи, которые не помещались в квартиру родителей или раздражали тревожные воспоминания Олега.

– Мне нужна будет твоя помощь, – бросил Олег через плечо, отыскивая глазами коробку.

– Помогу, – с готовностью отозвался Сет. Он уже стоял рядом с Олегом, без особого интереса оглядывая бедлам.

– Спасибо, – буркнул Олег, который только теперь понял, что не попросил у Сета помощи, а потребовал, будто так и должно быть. Будто он видит его не четвёртый раз.

Это, конечно, сомнительный повод тут же знакомить Сета с родителями, но в одиночку Олег бы не справился с порученной отцом работой.

Мог бы и сам приехать, не развалился бы.

За спиной послышались шаркающие шаги.

– Мне твоя мать звонила, сказала, что-то нужно отвезти.

Олег обернулся. На пороге комнаты стоял Харитон. Он только теперь заметил Сета и переводил взгляд с гостя на внука.

– Здрасте, – бросил Харитон. Сет по-шутовски поклонился в ответ.

– Это… – начал Олег, но осёкся. Представлять Харитону Сета по имени показалось странным, даже глупым, а назвать того никак иначе он не мог. – Он поможет.

Харитон взглянул на тощего Сета и только хмыкнул.

Пытаясь справиться с досадой, что Харитон и Сет всё же встретились – чувствовал же, не нужно этого знакомства, – Олег начал поиски. Отыскал давно проржавевшие от сырости струны для скрипок, нераспакованный чайный сервиз и целую коробку непроявленных плёнок от «мыльницы».

Как-то Олег разворачивал парочку из них, просвечивал под лампой ленты с маленькими прямоугольниками коричневых снимков. С них на него глядел двумя ясными глазами белокурый мальчишка с разбитыми коленками. На снимках он никогда не повзрослеет, не станет инвалидом и не разочарует родителей – так и останется смешным и беззубым навсегда. Ведь когда у него наконец прорежутся клыки, он уже будет лежать в больнице, а фотоаппарат со всеми плёнками – использованными и пустыми – спрячут подальше от глаз.

Олег стянул клеёнку с пыльной коробки – в ней ждал своего часа электрогенератор. То, что нужно. Втроём Олег, Сет и Харитон обступили его и смогли оторвать от пола только со второго раза.

По счёту Олега они делали шаг за шагом, еле протиснулись в дверь и запихнули коробку в лифт. Набились в него и сами так, что пол немного просел, а двери смогли закрыться лишь с третьего раза.

Харитон с явным усилием выпрямился, потирая спину, и вдруг принюхался.

– Это ты, оглобля, курил в доме моей жены?! – возмутился старик, услышав от толстовки Сета запах сигарет. – Помощник ты или нет, а с балкона у меня полетишь, как ещё раз посмеешь!

– Ладно-ладно, не буду, – покорно согласился Сет.

– Этаж немаленький, даже такой жердяй, как ты, в лужу разобьётся. Ты понял меня?! – не унимался Харитон.

– Понял, – выдавил Сет, украдкой поглядывая на Олега и вытягивая лицо в гримасу. Олег нахмурился, покачал головой, и Харитон тут же обернулся на Сета.

Раскатистую, самозабвненную и витиеватую ругань Харитона Олег и Сет выслушивали всё время, что тряслись на заднем сиденье выцветшего красного «Москвича». Пассажирское кресло рядом с Харитоном после смерти бабушки Риты стало священным и неприкосновенным – на него не разрешалось даже скидывать куртки, а потому долговязому Сету пришлось задрать колени чуть ли не за уши, стараясь уместиться в низеньком пыльном салоне, провонявшем бензином и висюлькой в форме ёлочки на зеркале заднего вида.

Старик умолк, только остановившись у парадной обесцвеченного временем блочного дома. Взглянул на пустое крыльцо и закрытую металлическую дверь, недовольно зашевелил усами:

– Их величество не соизволит спуститься?

Олег пожал плечами, почему-то чувствуя себя виноватым, и вышел из машины. Багажник не поддался с первого раза, и Олег подпрыгнул на месте, когда Харитон стал нетерпеливо бибкать на весь двор. Наружу выскользнул Сет, и одним движением поднял неподдающуюся дверцу. Теперь они смотрели на тяжеленную коробку, рассеянно размышляя, как бы выковырять её из багажника, пока Харитон продолжал долбить по кнопке гнусавого гудка «Москвича».

В окнах дома начали мелькать лица, поглядывающие, что за безумие происходит во дворе, но Харитон унялся только когда вход в подъезд открылся, и под светом мигающей лампы появился заплывший мужичок с залысиной, толстыми линзами в очках и нелепым ромбическим узором на свитере.

Олег негромко вздохнул, собираясь с силами, и помахал мужичку рукой. Харитон же наконец заглушил двигатель, который напоследок надрывно кашлянул, и после вылез из машины.

– Олег, – с гонором начал Харитон, не пожав протянутую мужичком руку. – Всех на уши поставил, а сам палец о палец не ударил. Какого лешего мы тебя ещё и дожидаться должны? Не просила б дочь, я бы сразу уехал, и этих с собой забрал.

– Харитон, – с нажимом ответил мужичок, брезгливо вытирая ладонь о свитер. – Будете так со своей дочерью разговаривать.

– С ней как раз так и не буду, она что ли виновата, что ты....

– П-привет, – вклинился Олег, не давая случиться непоправимому и неизбежному: дедушка и отец не могли друг друга терпеть, и всякий раз при встрече не забывали напомнить об этом всем окружающим. – Это Сертай, мой… друг.

Горский-старший тут же отвлёкся от Харитона, чтобы оценить так называемого друга своего сына. На это у него ушло меньше секунды, и лицо его тут же ознаменовало непроницаемое выражение, которое Олег знал слишком хорошо.