Самозванец

Отец понизил тон и отшагнул от машины, заставляя сделать Олега то же самое.

– Давно ты дружишь с такими, как он?

У самого Олега было достаточно разнообразных мнений по поводу Сета, но значение вопроса отца он всё равно не уловил.

– Какими?

– Сколько ему лет? Шестнадцать? Высокий, но по нему видно, совсем ребёнок.

Сет в это время усиленно примеривался к генератору, делая вид, будто не слышит обсуждений. Но Олег успел выхватить мелькнувшую на его губах усмешку. Она истаяла так же быстро, как появилась между словами, обращёнными к Харитону.

– Нет, он просто… – начал Олег и споткнулся на полуслове.

Кто он? Бессмертный бог? Бессовестный болтун? Просто жулик?

– Гость из ближнего зарубежья, да, я вижу. Говорят, узкоглазые всегда выглядят моложе своих лет.

Олег уже и успел забыть, какой человек его отец. Ему стало противно, и будь перед ним кто угодно, кроме отца, он не упустил бы шанса жестом, словом или мимикой выказать своё презрение к таким словам.

Но перед ним был именно отец, и Олег просто бессильно застыл, глядя на запачкавшиеся носки кед, будто ему всё ещё семь, и он всё ещё без разрешения бегает на заброшку в соседнем дворе. «Веди себя ответственно», ведь «ты – единственная опора», «не загоняй мать, она и так заботится о твоём брате», а лучше бы «и ты сам чем-нибудь полезным занялся». Эти слова, как маленькие жучки, проползали в любые трещины стен, выстроенных Олегом за годы – перед отцом, этим тоном и взглядом поверх толстых уродливых линз – он каждый раз снова чувствовал себя ребёнком.

Вязкое оцепенение растерзал заливистый смех Сета.

– Да ладно вам, господин Горский! Давайте лучше будем поднимать эту махину наверх.

– В первый и последний раз, – прокашлялся Харитон, – я согласен с этим опарышем. И в первый и последний раз вы меня к этому припахали.

Следующие полчаса ушли на подъём генератора на пятый этаж по лестнице – оба лифта именно сегодня решили не работать, обвесившись распечатками, что это всего на пятнадцать минут. Эти пятнадцать минут не закончились ни когда генератор был с усилиями поднят на третий этаж, ни когда на четвёртом у Харитона что-то громко щёлкнуло в спине, ни когда уже трое с облегчением поставили генератор в коридоре.

Квартира четы Горских совсем не была похожа на пыльный склад вещей, в котором жил сам Олег. Она была светлой и чистой, за уже, может, и не свежим ремонтом следили заботливые и внимательные руки. Их обладательница, Ангелина, стояла на пороге кухни с блуждающей на губах улыбкой.

Ангелина коротко обняла Харитона и Олега, кивнула Сету, а затем жестом пригласила их к столу. Пока Анеглина разливала по кружкам кипяток, улыбка с её лица медленно исчезла, и Сет заметил, за ней матьОлега прятала впалые дряблые щёки, красные глаза и почти бесцветные волосы. Ему не терпелось узнать, как состояние этой измученной женщины связано с генератором. Но все за столом молчали, пробуривая взглядами дыры в разных углах кухни. Только Горский-старший пристально глядел не на магнитик на холодильнике или узор на скатерти, а на самого Сета.

– Расскажет мне кто-нибудь, зачем мы пёрли это сюда? – спросил Сет, кивнув в сторону коридора.

– А что, мой сын тебе не растрепал? Хорошая же у вас дружба, – Горский-старший хмыкнул, закинул ногу на ногу и щёлкнул кнопкой пульта. Пузатый телевизор на холодильнике загундел о протестах и новом «спящем доме» на юге города.

Ангелина нахмурилась, разворачивая яркий фантик конфеты, но промолчала.

– Хворь эта идиотская уже надоела, – пробурчал Горский-старший, щёлкая каналами. – На работе только о ней и говорим, будто другие недуги подохли, начальница холдинга только с ней и носится, и даже в мой дом с ней залезли. Тьфу.

– Ты вроде врач, Горский, а полный дуботряс, – вставил Харитон. Олег понял, о чём тот хочет сказать, но не успел его остановить перед тем, как старик бурно зачастил:

– Между прочим, твой, считай, единственный сын только вчера свою зазнобу отвёз в больницу с этой хворью. А ты такую желчь говоришь.

Олег тихо выдохнул, воздух вышел из его лёгких рваными толчками. Мог бы – прямо сейчас бы сбежал отсюда подальше. Но не мог – взгляд отца уже пригвоздил его к стулу.

– Та рыжая? Недоучка?

– Я тоже не закончил университет, – сжимая зубы, проговорил Олег.

– И позор тебе за это. Где ты работаешь, всё там же, свои детские комиксы рисуешь? Потакала тебе покойная Маргарита, избаловала, вот ты и вырос чёрти кем. Ни гордости, ни профессии.

Олег молчал, глядя на цветастую скатерть, пока Харитон шумно вступался за жену. Сету было видно, как под столом Олег сжимает кулаки. Ангелина смотрела на сына, не смея одёрнуть мужа. Её бровь болезненно надломились над серыми, такими же бесцветными, как и всё остальное в ней, глазами.

Горский-старший ещё раз переключил канал.

– Поспит и проснётся, никуда не денется, – бросил он сыну. – А ты, может, пока кого подостойнее найдёшь.

Олег хотел бы поднять на отца неожиданно прямой и дерзкий взгляд, сказать ему, чтобы он закрыл свой гнилой рот и больше никогда не открывал, может быть, даже врезать ему разок прямо в толстый живот, но не мог. Слишком глубоко в нём сидела семейная патетика, которую вбивали строптивому мальчишке ремнём прямо в зад. Теперь подобные нравоучения ему больше не грозили, но по старой памяти потели ладони и ныл шрам на лице.

– Олегушка, – наконец сказала Ангелина слабым тихим голосом. Сет уже успел подумать, что она вовсе немая. – Пойдём, навестишь его. И друга представишь.

Олег не сразу понял, что мать обращалась к нему. Он поднялся со стула, пытаясь успокоить цветных мушек перед собой. Сет с нестираемой с лица ухмылкой поднялся вслед за ним.

– Он с больной только контактировал, какое «навестишь»? – равнодушно бросил Горский-старший, не отрывая взгляда от экрана.

Ангелина нахмурилась, её тонкие губы превратились в полоску. Через пару секунд она всё же сказала:

– Ты врач, а не я, но и я знаю, как болезнь Калипсо распространяется. Он в безопасности.

Отец что-то пробурчал себе под нос, но Ангелина уже увела Олега и Сета в коридор. У приоткрытой двери она сняла с полочки пульверизатор с разящей спиртом жидкостью и опрыскала ею руки всем троим. Ладони самой Ангелины были покрыты сухими трещинами.

В светлой комнате, по которой толстыми цветными змеями ползали скрутки проводов, на больничной койке, застеленной постельным бельём с ромашками, недвижимо лежал, уложив руки поверх одеяла, болезненно худой мужчина. Воздух был тяжёлый, горький – пахло лекарствами, смертью и гноем.

Сет сразу увидел, как сильно он похож на Олега – только мужчина был гладко выбрит и коротко острижен, сух и бледен, весь покрыт датчиками и проводами. Его бездонные водянистые глаза смотрели в пространство перед собой.

– Семёнушка, – мягко промурлыкала вдруг ожившая у этого памятника смерти Ангелина. Она провела рукой по его щеке, и Семён даже не посмотрел на неё, продолжая глядеть в какое-то своё междумирье. – А я Олега к тебе привела.

Олег неловко сел рядом с койкой, стараясь не задеть белую тумбу с экраном, трубки из которой тянулись прямо в шею Семёна. Если бы Сет не знал, что это такое, он бы подумал, что с их помощью у лежачего высосали душу. Но нет, здесь всё оказалось куда хуже.

– Привет, – Олег бессильно улыбнулся брату.

– Знакомься, Семён, а это друг Олега, – Ангелина повернулась к Сету, указывая на него рукой и потрясая ладонью, мол, напомни-ка мне своё имя.

Сет покачал головой и сплёл руки в замок.

– Он ничего не понимает, да?

– Мы этого точно не знаем, – просто ответила Ангелина, поправляя под спиной старшего сына подушку.

– Он не говорит и не смотрит на вас. Хоть шевелится?

– Сет, – окликнул его Олег и посмотрел названному другу в глаза. Покачал головой: не надо. По крайней мере, не здесь.

– Какое шевелится, – вздохнула Ангелина, отыскивая что-то в глубоких ящиках комода. – Он не всегда и дышать может сам. Сейчас свет чаще стали отключать, и генератор, который на подстраховке у всей аппаратуры стоял, сгорел. Вот вы новый и тащили. – Мать Олега наконец разогнулась, придирчиво разглядывая белую жидкость в стеклянной ампуле. – Вы, считайте, сегодня жизнь моему сыну спасли. Спасибо.

Сет молча смотрел, как медленно, едва-едва вздымается и опускается грудь, которую качают воздухом через силу, и у него самого начинали гореть лёгкие. Он поднял взгляд на потолок – натяжной, идеально белый, на нём не сосчитать щербинки, если выйдешь на круг в такое тело. Окно задёрнуто плотным сатином, даже в нём не отыскать спасения.

Пока Ангелина набирала содержимое ампулы в шприц, Олег ловко, со знанием дела, сменил брату капельницу, которая висела у изголовья. Для них – успокаивающий быт, почти погребальные ритуалы над живым, для Сета – кромешный ужас, пережитый так недавно, что по затылку пошла зудящая дрожь.

Обряд прервало то, что Ангелина заметила, пока младший сын крепил новый пакет. Она взяла Олега за руку и перевернула её внутренней стороной предплечья вверх. Он поджал губы, но позволил матери приподнять рукав рубашки.

Ангелина несколько секунд смотрела на сеточку белых шрамов на запястье, перекрытых татуировкой чёрного леса, над которым кружат вороны. Она открыла рот, словно хотела что-то сказать про шрамы, потом закрыла его, помолчала ещё немного и в итоге не придумала ничего менее банального, чем сказать про давно зажившую татуировку:

– Ты в курсе, что это на всю жизнь?

– А вы в курсе, что это, – Сет указал на Семёна, – тоже на всю жизнь?!

– Заткнись!

– В курсе.

Олег и Ангелина ответили Сету одновременно и тут же умолкли. Олег выдернул руку из ладоней матери и поспешно опустил рукав рубашки.

– Не показывай отцу, – лишь добавила она.

– Не собирался.

– То есть это ваши проблемы? – ядовито спросил Сет. – Рисунки на теле, а не покойник, который тянет вас с собой в могилу да ещё и сам наверняка…

– Заткнись, – уже попросил, а не потребовал Олег.

Сам Сет же напротив только запалялся от серого безразличия. Он мог бы выдумать и сказать сейчас что-то ещё более гадкое, почти невыносимое для слуха искренне и безнадёжно любящей матери, и остановил его только грохот и смачная ругань, докатившиеся до них с кухни.

Ангелина выбежала первая – проверить, что случилось между её отцом и мужем, за ней ломанулся Олег и нехотя последовал Сет.

Драки не было, но Харитон мог раскидываться настолько неизысканной бранью только по одной причине на всём свете – Горский-старший что-то ляпнул о своей жене. Пока грозный в гневе отец исходился проклятиями, зять будто и не слушал его, только наблюдал за жестами и выражением лица Харитона со злой издёвкой.

Ангелина бросилась на амбразуру этой словесной перепалки, а Олег растерянно стоял на пороге, даже не заметив, как Сет за его спиной шмыгнул обратно в комнату, где лежал, глядя перед собой, Семён.

13. Кандалы из плоти

– Что, даже не ударишь? – Сет упёрся спиной в шкаф, и тот тревожно проскрипел. Олег пихнул Сета в плечо ещё раз, но уже слабее.

Сет усмехнулся:

– Хоть бы притворился, что тебе не всё равно на братца.

Олега раздирал на части гнев. Клокотало в горле, бессильно сжимались кулаки от одного взгляда на наглую, самоуверенную и, что самое кошмарное, видящую его насквозь рожу. Жуткие жёлтые глаза как будто просвечивали Олега рентгеном, наблюдали движение каждой мышцы и бег крови по венам. И под оболочкой из мяса и сомнений они разглядели, что на миг, но только на миг, когда Олег увидел синеющие губы Семена, вырванную из шеи канюлю, мёртвым мотыльком упавшую на пол, и зловещее мигание красного огонька в изголовье, он почувствовал облегчение.

Он всё же замахнулся, превратив в силу застрявший в горле крик, и ударил. Кулак пришелся на дверцу шкафа прямо возле уха Сета. Костяшки пальцев тут же пронзило болью, Олег затряс ладонью в воздухе.

– Не будешь его спасать? – Испытующий взгляд, снова куда-то далеко, в самые глубины сотрясающегося в спазме нутра.

Дьявол.

Олег тут же отступил от Сета и бросился к Семёну, полупрозрачные глаза которого медленно темнели. Олег стал судорожно искать по ящикам запасные канюли и одновременно пытаться что-то нажать на аппарате, насыщающем воздух кислородом – и в итоге не успевал нигде. Семён надрывно захрипел, хватаясь слабыми лёгкими за жизнь, лицо его пошло красными пятнами.

– Прежний ты и за меньшее бы меня хорошенько приложил.

– И ты теперь меня изводишь? Прощупываешь границы терпения?! Вот они! – крикнул Олег и тут же сам заткнул собственный рот ладонью – будет хуже, если кто-то из родственников войдёт прямо сейчас.

Сет смерил его серьёзным взглядом, молча, одним текучим движением скользнул от шкафа и плечом отодвинул Олега от аппарата. Олег с недоверием взглянул на Сета, но тот лишь кивнул ему на комод: ищи давай.

Запикали кнопки, зашуршали пакеты в ящике, зияющую мясную дыру от трахеостомы в шее Семёна наконец закрыли новой трубкой, и тот особо медленно вдохнул. Олегу даже показалось на миг, что взгляд старшего брата прояснился, он вдруг посмотрел на младшего как-то по-особенному. Зряче.

– Так почему ты злился? – простодушно спросил Сет. – Всем бы стало легче.

Олег выдохнул и мысленно смирился с тем, что ему нужно объяснять такие простые вещи тому, кто прожил в сотню раз больше лет.

– Не стало бы… То есть стало бы, чего врать. Но не так. – Олег вздохнул. – Слушай. Я не пылаю к нему братской любовью, как стоило бы. Но мама… Не переживёт это.

– Маловато веры в человека, который столько лет на своём горбу тащил… Мертвеца.

Сет и Олег взглянули на Семёна. Тот лежал на койке, бессмысленно взирая в пустоту. Синева с губ почти отступила, а равномерное пищание отсчитывало насаждаемые апппаратом вдохи.

На их удачу, Ангелина вернулась только сейчас. Она неслышно переступила порог комнаты с едва остывшим от крика воздухом и смерила парней странным взглядом.

– А вы чего, удумали тут ссориться? Вышли бы в коридор, не при Сёмушке же… – Ангелина бегло посмотрела на Олега, и всё её внимание тут же переключилось на старшего сына. Она подошла к нему, нежно поправила одеяло на груди.

– Не ссорились, – на лице Сета уже сияло его секретное оружие, улыбка, с помощью которой он прикидывался добрым юным парнем. – Я рассказывал Олегу, что мне как-то раз снился очень реалистичный сон: я так же, как ваш Сёмушка, лежал на койке в мрачной комнате. Не мог сам ни дышать, ни срать, и двадцать семь лет пропялился в окно. Это была пытка. Кандалы из плоти.

Ангелина покачала головой, мягкая улыбка родилась на её губах. За последние тридцать лет она слышала многое: и что она дурная мечтательница, верящая, будто обездвиженный сын однажды утром встанет и пойдёт, и что она – злостная расточительница страховых взносов, на которые могли спасти армию младенцев, и что она просто идиотка. Такие слова её давно не задевали, показное сочувствие раздражало, а дискуссии, подобные той, что всё пытался развязать Сет, только утомляли.

– Лучше сидеть в кандалах, чем не жить вовсе. Разве это не правда?

– Ну да, – Сет выразительно взглянул на Олега. – Тем более, что мы не знаем, кто внутри на самом деле.

В этом взгляде Олег прочитал куда больше, чем хотел бы. Об истязании временем, мясной тюрьме в пустоте и темноте, закрытой на замок сознания, о бессвязных причитаниях где-то сбоку, множестве испытующих взглядов из-под медицинских масок и попытках уцепиться глазами за мерцающий в глубине каземат из трубок и проводов уголёк мысли.

Спорить не о чем: это действительно пытка, и, похоже, Олегу даже повезло, что Сет, имея такой опыт, оставил при себе хоть какие-то проблески нормальности. Только и это не оправдывало того, что он попытался сделать.

– Я знаю, – Ангелина подняла взгляд на Сета. – Там мой сын.

Сет хмыкнул, но промолчал: Олег вовремя дёрнул его за рукав. Ужимка не ускользнула от взгляда Ангелины, но женщина решила её проигнорировать: пусть думает что хочет, не ему смотреть за Семёном.

«А в самом деле, – мысль в голове Олега почему-то прозвучала голосом Сета, – кто-то хоть раз думал, что может чувствовать в этих кандалах сам Семён?»

В повисшей тишине скрипнула дверная петля, и в проёме появилось хмурое лицо Харитона:

– Поехали, обалдуи. Мы тут своё дело сделали.

Виолетта сидела в сумраке сонной лампы и бестолково перелистывала страницы книги, не понимая прочитанных слов. Она даже не могла вспомнить, читала ли она эту книгу раньше, в одном из десятков прошлых кругов, или эти слова лишь были похожи на любые другие и стояли в том же порядке, в каком стоят в сотнях романов.

Дело, конечно, было не в книге, на которую Виолетта только и могла что бессильно злиться, а в том, что у неё никак не получалось по-настоящему отвлечься, унять мысли и перестать дёргать нервной ногой. Что-то было не так с этим ужином.

– Уже пару дней пытаюсь к ней подступиться, – голос Вали прозвучал неожиданно, хотя именно его Виолетта и дожидалась. Бывший глава ХэльМеда стоял в мраке дверной арки, опираясь на штатив для капельницы.

Вместо хлопковой пижамы на Вале были надеты брюки и белая рубашка, из-под рукава тянулась трубка. Ей он был прикован к стойке, мятый костюм на вешалке в шкафу сидел куда лучше, чем на нём. Валя выглядел выцветшим, усталым и… печальным?

– Не могу никак вспомнить, читал ли её уже, – он тускло улыбнулся. – Идём?

Он галантно протянул сухую ладонь, и она поднялась с дивана, взяла его под плечо, слегка поддерживая. Глупая, но такая приятная блажь: им нужно было пройти всего несколько шагов до стола, но перед глазами вспыхивали картинки золоченых бальных зал, устланных плющом садов, газовых фонарей, бросающих тёплые тени на витые чугунные решётки, и серых волн, бьющихся о гранит. Через сколько эпох они прошли так, рука под руку, и сколько могут перешагнуть ещё, если только…

Валя с тяжестью, разгибая суставы, словно проржавевшие шарниры, опустился на стул. Попытался отмахнуться, когда Виолетта придвинула его ближе к столу, словно ребёнка или капризную пассию, но сил у него на сопротивление не хватило. А вот Виолетта, видя, как стекают по его изъеденной старческими пятнами шее капельки пота – и это лишь от нескольких шагов по комнате! – впилась ногтями в деревянную спинку стула так сильно, что у неё на миг потемнело в глазах.

Когда мрак рассеялся, она уже сидела напротив Вали за маленьким, скромно накрытым столом у панорамного окна на последнем этаже собственной стеклянной башни.

Ему почти ничего нельзя было есть, а ей было совсем не до еды, так что несколько минут они сидели в тишине, глядя на сверкающее внизу огоньками полотно. На миг Виолетте показалось, что у него есть настоящий пульс. Что мерцающий город подрагивает, сжимается, будто живое сердце в попытке толкнуть кровь. Она коротко встряхнула головой, сбрасывая наваждение.

– Смотрю на это всё, – хрипло заговорил Валя, наконец нарушая молчание, – и чувствую себя мухой на липкой ленте.

Виолетта посмотрела на его морщинистое усталое лицо, которое тронула какая-то странная улыбка, но не смогла прочитать по нему, что Валя задумал. Это он позвал Виолетту на ужин, несмотря на то, что после остановки сердца ему стало хуже. Он всё чаще надрывал горло кашлем, всё хуже спал и быстрее худел. Всё чаще утопал в бреду, временами не узнавал Виолетту и называл её другими именами, кричал от боли в руке, которая была в полном порядке, и пытался сбить с одеяла невидимое пламя. Врачи кололи ему успокоительные, хмуро кивали и молчали, не осмеливаясь предложить Виолетте самый простой способ ему помочь. Будто думали, что она сама ничего не понимает, и за слова об эвтаназии убьёт их самих.

А она понимала куда больше врачей.

– Наверное, из-за карантина в городе сейчас так себя чувствуют многие.

Дьявол. Сама меньше всего хотела говорить с Валей об этом, сама же и ляпнула.

– Вы совсем перекрыли выезды? Для всех?

Он не смотрел на неё, щурился, разглядывая что-то вдали. Будто там был ответ на его вопрос.

– Почти. Но будем закрывать полностью. Мы ищем лекарство, но… это коварная зараза.

Валя медленно повернул голову к Виолетте и посмотрел на неё так, что стало ясно: он всё знает. Знает, кто здесь коварная зараза. И знает не так, как на самом деле, а со сгущёнными красками, приукрашенными злодействами, и подлитым в чан отчаянием. Кто мог быть автором такой правды, гадать долго не приходилось. На миг Виолетте даже почудился смрад мокрой псины.

Она проглотила накатившую злость и внезапно поняла, что не хочет оправдываться перед Валей, не хочет что-то объяснять и тем более врать ему. Это сделает только хуже, а она не сможет себе простить, если они расстанутся вот так.

В голове проскользнуло жуткое: по крайней мере, ему придётся меня слушать, потому что просто не сможет уйти. Потому что они сидели на его этаже, потому что он был дряхлым и кругом больным стариком, и потому что его единственный дом уже сотни лет – рядом с ней.

– Я… – Она оборвала себя, остановила перед словами, которые прозвучали бы неправдой. Сейчас она скажет всё, что угодно, и будет лгуньей. Она тоже в западне.

Валя положил на стол руку, ладонью вверх. Сжал и раскрыл, как бутон, в приглашающем жесте. Виолетта положила в его ладонь свою, и Валя неожиданно сильно, но при этом нежно обхватил её.

– Я знаю все до единого слова, которые ты сейчас собираешься мне сказать, Хель. Я понимаю, как тебе сложно смотреть на такого меня, ведь и я тебя не раз провожал за порог смерти.

Валя посмотрел на неё яркими юными глазами, которых, она, кажется, и не видела у этого его тела. И это никак не могли быть глаза человека, который чуть не ушёл от неё вчера вечером, которому даже говорить было тяжело.

– Но у меня есть один вопрос. Почему именно сейчас? Чем эта моя смерть будет отличаться от любой другой?

– Ты гаснешь.

Это единственная правда, которую не вывернет наизнанку её предыдущая ложь. Это такая нерушимая правда, что от неё тянет блевать.

Валя посмотрел на Виолетту так, словно не понял, о чём она.

Медленный вдох, выдох.

– Свет очей, – начала она вкрадчиво. Их руки все ещё лежали сцепленными на столе. – Где, по-твоему, мы сейчас сидим?

Валя оглянулся, заметался по сумеркам комнаты осоловелым взглядом. В тёмных углах мерцали отблески очага Медового зала, в воздухе пахло зверобоем и подорожником, как в княжеском тереме, а в углу жалась к стене застеленная еловыми лапами лавка, такая же, на какой он спал в обнимку чернокосой старшей сестрой.

– Как меня зовут? – продолжала наседать Лета. – Сейчас, не прежде. В этом круге.

Имена – ласковые, смешливые, клички и строгие длинные формы проносились в сознании Вали перезвоном колокольчиков, дрожащими струнами и шёпотом в густой тьме. Он помнил их все одновременно, но ни одно не мог сказать вслух. Забившийся в грудине страх он попытался подавить, но сердце окаменело, заколотилось, осыпаясь крошевом прямо в лёгкие. Валя разорвал их с Виолеттой руки, надрывно закашлял, раздирая горло. Его забило крупной дрожью.

На то, чтобы он снова выпрямился на стуле, смог отхлебнуть из стакана воды и ровно заговорить, ушло несколько минут.

– И что в самом деле значит то, что я гасну, надрываюсь, ржавею, да как ты это ни назови? Это тут причём?

– Это значит то, что ты можешь уже не вернуться! – прогремела она.

Конечно, он боялся умирать, как любой, кто жил. Но когда ты прошёл сквозь века, свыкшись с мыслью о своей вечности и научившись украшать её мёрзлую пустоту, весть о смерти особенно неожиданна. Валя просто никогда о ней и не думал, а теперь это слово нависло над ним дамокловым мечом. Вот кому бы уж точно пригодился урок от тирана Дионисия.

– Не вернусь один я, а там, – он взмахнул рукой в сторону дрожащих огоньков города. – Калипсо забирает десятки! Чего ты добиваешься, если меня уже не спасти?!

– Я хоть попытаюсь! А умрут десятки подёнок, так выживут десятки Столпов!

– «Подёнки», – с ядом повторил он. – Когда-то ты волоком тащила их с того света. И кем ты стала теперь?!

– Тем, кто спасёт Столпов.

Валя снова закашлялся, но между приступами успел зло всплеснуть рукой и закатить глаза – «спасёт она, как же!»

Виолетта откинулась на спинку стула, потёрла глаза кончиками пальцев, а затем уронила усталую голову на ладонь. Валя теперь сидел боком к ней, упрямо глядя в окно.

– Когда мы стали такими?

– Какими? – тихо переспросил Валя. – Я не знаю, когда ты стала такой. Не знаю, куда исчезла моя Лыбедь.

– Умерла, очевидно.

Валя взглянул на Виолетту. Она также сидела, придерживая голову рукой, словно иначе та отвалилась бы и покатилась по полу. Он невольно вспомнил времена, когда последним аргументом в любом споре становилось оружие, и хохотнул. Как же тогда было проще: никто не пытался обставить другого в мастерстве переливания из пустого в порожнее, если было очевидно: договориться словами не выйдет.