Жена комиссара

Вечер уже накинул на землю полупрозрачное серое покрывало сумерек, но Коля так и не встретился. За перелеском на поле показалось стадо. Миновав по ухабам добрую часть пути, Елизавета узнала в маленьком пастушке сына. Тот пустился к ней, помахивая плёточкой. Остановился, шумно втянул воздух. В животе у него громко заурчало.

– Коленька, сыночек! Почему ты так долго? Покушал ли?

– Нет ещё, – беззаботно ответил тот; подхватил Арину на руки, покружил, поставил на траву. – Сейчас хозяева ужинают. Велели мне позднее коров пригонять. Собирался уже, а тут вы. Подождите, скоро вернусь! – крикнул он удаляясь.

Елизавета присела на пенёк. «Вот так-та-а-кк! – бурлило внутри. – Обещали кормить досыта, а сами голодом мальчонку заморили… Будем сидеть на хлебе и воде, но на такую работу больше сыночка не пущу».

Она не любила показывать детям страдания, но сегодня слёзы «не спрашивались», текли ручьями.

Глава 9

Танечка кричала не переставая. Захлёбывалась слезами. Судорожно глотала воздух. Протяжно подвывала, опять заходилась криком. Короткие передышки сменялись новыми взрывами рыданий. Прижимая дочку к груди и нежно покачивая, Елизавета тоже обливалась слезами.

Когда пришла Катерина и, раскутав, попробовала осмотреть малышку, та, дёргая малюсенькими ручками и ножками, вовсе забилась в истерике. Соседке ничего не оставалось, как снова завернуть Таню в одеяльце.

– А лёг’онькая-то какая. Килог’рамма два, не более… – проговорила печально и, немного помолчав, скорбно добавила: – Елизавета Тихоновна, сами видите – хочет девчушка к анг’елам отправиться… Но не может… Отпустите её. Выйдите отсюдова ненадолг’о. Дайте отойти с миром.

– Катя, опомнись, что ты говоришь! – вскричала Елизавета, выхватывая ребёнка. – Не-ет! Не-ет! – запричитала, рыдая. – Она будет жить, моя кроха!

Комната наполнилась душераздирающими рыданиями. Отчаянные стенания взрослых смешивались со всхлипами и подвыванием детей.

– Сделайте по-моему, – задыхаясь от волнения, снова заговорила Катерина. – Дайте девчоночке без вас побыть. Тут же и Надя, и Коля, и Аринушка останутся. Вот увидите – стихнет Танечка. Авось не помрёт…

Дрожащими руками Елизавета положила бьющегося ребёнка на кровать и, зажав ладонями виски, выбежала из комнаты. Бросилась на лавку. Вскочила. Заходила кругами по кухне. Снова упала на твёрдое сиденье.

Закачалась вперёд-назад, вслушиваясь в мерное шиканье:

– Ш-ш-ш. Ш-ш-ш.

«Катя успокаивает детей», – наконец проникло в сознание.

Она поднялась. Медленно подошла к ведру. Зачерпнула воды, выпила залпом и… выронив кружку, застыла от внезапно наступившего безмолвия.

Елизавета не подозревала, что тишина бывает настолько пронзительной, морозом пробирающей до костей, парализующей мысли и тело…

***

Снова помогал отец Николай. она лишь отрешённо наблюдала за происходящим, ощущая себя в каком-то давно увиденном сне. Всё та же лошадь, впряжённая в телегу, тот же возница. Гробик, только очень маленький. Кладбище, где осенью хоронили маму. Теперь рядом с бабушкой Варварой кладут внучку Танечку…

Вернувшись домой, Елизавета поняла, что жить здесь больше не сможет. Страдание душило, скручивало, отдавалось болью во всём теле.

Пытаясь решить, как быть дальше, она вспомнила разговор, где пани Фальковская упоминала, что в городе освободилось много домов, брошенных беженцами, и теперь тот, кто остался без жилья, беспрепятственно может занимать пустующее.

Следующим утром семья покинула насиженное место.

К полудню Адамково осталось далеко позади. На пути попадались разрозненные участки, но Елизавета проходила мимо. Она боялась оказаться оторванной от людей, да и где тут найти работу?

Но вот показалась улица с ровными рядами домов, окнами уставившихся друг на друга.

Елизавета постучала в крайний.

– О! Пани! Вы, похоже, ищите жильё! – дружелюбно воскликнул по-польски невысокий пожилой мужчина, похожий на шар.

– Да-да, нам с детьми нужен дом и работа, – ответила она взволнованно.

– Ну, так селитесь через стенку! Нам веселее будет. К тому же здесь – на Хмельницкой – одни поляки остались. Кому-нибудь помощница точно понадобится. Постойте там минутку, – он юркнул за дверь.

Отойдя к пустой половине и заглядывая через забор, Елизавета подумала, что крепкая, аккуратная избушка напоминает домик-крошечку из детской сказки. Тут с новой силой в груди защемила тоска по Танечке. Силясь хоть немного унять горечь утраты, Елизавета принялась прикидывать, как приступить к поискам работы.

Наконец сосед вернулся. За ним, позвякивая связкой ключей, семенила высокая улыбчивая женщина.

– Мы – Хладынские, – бархатным голосом певуче проговорила она, отпирая калитку. – А вас, как зовут?

– Лиза я, – ответила Елизавета, помня, что у поляков не принято называть людей по имени-отчеству.

– Ну что ж, пани Лиза, пойдёмте хоромы осматривать, – предложила соседка и приглашающим жестом протянутой руки пропустила семью вперёд. – Видите, тут и небольшой дворик есть. Картошку, конечно, не посадишь, а для лука да петрушки хватит.

– Наш-то огород поболее, – подхватил пан Хладынский и, словно оправдываясь, добавил: – Что ж поделать, это раньше так землю разделили… Так вот, мы всё сами растим, а ещё курочек разводим.

Он распахнул дверь в дом. Хотел было ступить через порог, но жена остановила, удержав за локоть.

– Туда уж мы не пойдём, сами осматривайтесь, – сказала и ласково добавила: – А какие у вас детки воспитанные, пани Лиза. Скромно стоят, ни словечка не проронили.

– У нас сестрёнка маленькая умерла, – прошептала Надя; глаза её набухли и заблестели.

Коля отвернулся, махнув кулаком по щеке. Арина тихо заскулила.

– Боже мой! Горе-то какое! – воскликнула пани Хладынская, беря руки Елизаветы в свои. – Но вы держитесь. Да и мы не бросим. Тут народ добрый. Поначалу поможем, чем можем, а там придумаем что-нибудь.

Соседка не обманула. Не успела Елизавета вскипятить чайник, как та, постучавшись, появилась в доме с туго набитой полотняной сумкой и двухлитровым бидоном.

– Вот деткам молочко, – сказала, поставив на стол.

Затем выложила буханку хлеба, четыре кубика сахара. Протянула бумажные кульки.

– В том, что поменьше, – горох на посадку. В другом – лук-севок, – объяснила не разворачивая.

Затем потрясла над стулом перевёрнутую сумку, вываливая одежду.

– Вот, пани Лиза, примерьте деткам. Что не подойдёт, оставьте на вырост… Ну, располагайтесь. Двух комнат и кухни вам вполне хватит. И не забывайте – мы рядом. Стучитесь, если понадобится, – добавила уходя.

Елизавета накормила семью и решила, не теряя времени бросить семена в землю. Дело клонилось к вечеру, но длинные июньские дни стирали границы. Солнце не только светило, но и приятно пригревало.

Дети тоже выбежали во двор.

– Ой, ктой-то там? – тыча пальчиком в дальний угол огорода, прошептала Арина.

Елизавета присмотрелась.

– Ко-о-о… Ко-о-о, – будто разговаривая сама с собой, заквохтала пёстрая курица.

Она важно прогулялась вдоль забора, остановилась, принялась копошиться в земле.

– Мама, смотрите-ка, к нам суп пожаловал! – воскликнул Коля.

Елизавета бросила укоризненный взгляд.

– Что ты, сыночек? Как же можно чужое брать?

Она подошла поближе, выставила открытую ладонь, заманивая беглянку, и позвала:

– Цыпа-цыпа-цыпа.

Курица вытянула шею, доверчиво побежала навстречу. Елизавета аккуратно подхватила её за пушистые бока. Понесла соседям, наказав сыну отыскать и чем-нибудь прикрыть лаз в заборе.

Когда вернулась, Коля стоял у калитки. Широко растянув губы, он победоносно протянул удивлённой матери три больших яйца.

– Где ты их взял? – забеспокоилась Елизавета.

– Пошёл в сарайчик поискать, чем дыру заделать, а там в корзинке вот такой подарочек.

– Николай, ты опять за своё! Курица снесла яйца в нашем сарае, но она же чужая! Значит, и яйца чужие. Давай сюда.

Коля с кислой физиономией отдал трофей.

Елизавета снова появилась у соседей.

– Какая же вы порядочная, пани Лиза! – растроганно воскликнула хозяйка. – Только я ни за что не возьму это. Отнесите деткам. Нет-нет, и не сопротивляйтесь!

На другой день пани Хладынская пришла к Елизавете не одна, привела с собой приятельницу. Потом ещё одну и ещё. Под видом знакомства, дружелюбные польки непременно приносили что-то из еды.

Дети же постоянно находили в траве у забора то картофельные клубни, то пучки моркови, то луковые перья, переправленные через редкий штакетник.

Елизавета обустраивалась, понемногу приходила в себя. Мучило лишь одно – не знала, сможет ли отблагодарить тех, кто помогал небольшим, но жизненно необходимым.

Спустя неделю она собрала детей и, как бывало, отправилась на поиски разовых работ.

Не успели миновать частный сектор, как у одного из палисадников Арина присела на корточки и жалобно затянула:

– Идти больше не могу-у-у… Ножки устали-и-и.

– Потерпи, Аринушка, немного осталось. Если не потрудимся, кушать нечего будет, – пробовала увещевать Елизавета.

Та замотала головой и не двинулась с места.

– Мама, да что вы её уговариваете?! – воскликнул Коля. – Раз не хочет идти, пусть здесь остаётся!

– Не-е-ет! – взвыла Арина. – Домой хочу-у-у!

Тут в окне, против которого они остановились, показалось лицо. Меньше, чем через минуту, распахнулась калитка. Вышла стройная белокурая девушка.

– Пани, у вас что-то случилось с деточкой? – вежливо спросила она по-польски.

Елизавета, сгорая от стыда, пустилась извиняться за то, что потревожила людей перебранкой с детьми.

– Что вы, что вы! Я же понимаю нужду, – успокоила её хозяйка дома. – Работу мы с мужем вам не дадим – уже есть помощники, а вот деточку на время можем оставить. Будете возвращаться – заберёте.

Елизавета колебалась.

– Пусть побудет, – ласково уговаривала полька. – Накормим, игрушками займём.

– Мама, оставляйте её, да пойдёмте уже, а то некогда работать будет, – зашептал Коля.

«И то правда, – подумала Елизавета. – По всему видно: люди состоятельные и добрые, не обидят. Да и сыта Аринушка будет сегодня».

Дальнейший день задался. Налегке семья довольно скоро добралась до загородных зажиточных хозяйств. В первом же из них нашлась работа.

Впервые с Елизаветой расплатились деньгами. Хозяева накормили. От щедрости разрешили набрать с огорода столько, сколько можно поднять. В придачу вынесли душистый свойский каравай. Ещё пообещали рассказать соседям, которым тоже требовались работники, чтобы семье хоть какое-то время не скитаться в поисках.

Уставшая, но окрылённая нежданной удачей, Елизавета с детьми медленно побрела домой. «Как-то там Павлик? Сыт ли? Здоров ли?» – размышляла она, всячески отгоняя мысль о том, что мужа, может быть, уже нет в живых.

Коля резко остановился.

– Мама, слышите?

Елизавета прислушалась, оглядываясь.

– Будто кто-то всхлипывает, – прошептала Надя.

– И мне показалось. Вон там, за кустами, – проговорил Коля и, свернув с дороги, пошёл чуть вперёд.

Он осторожно раздвинул ветки. Потом обернулся и призывно махнул рукой. Все трое пробрались сквозь редкую поросль вербы, за которой на деревянном чемодане, сгорбившись, сидела маленькая худая женщина. При каждом всхлипывании острые плечи, обтянутые выношенной трикотажной кофточкой, судорожно подрагивали.

Она казалась глухой, потому что, несмотря на треск веток за спиной, даже не повернула головы.

– Как вас зовут? – спросила Елизавета участливо.

– Кириковна я, – тихо сквозь слёзы заговорила женщина. – Молодые, вроде тебя, называли бабушкой Кириковной.

Вдохновившись, что женщина ответила, Елизавета опустилась перед ней на корточки и, желая подбодрить, воскликнула:

– Какая же вы бабушка?!

– Так пятьдесят годков стукнуло. Всё лицо давно в морщинах, только вот внуков не дождалась, – голос Кириковны звучал мягко и трогательно, она продолжала всхлипывать.

Лиза накрыла шершавую ладонь своей.

– Почему одна здесь сидите?

– Так куда идти-то, милая? Всех родных растеряла. Муж с сыночком на фронт ушли. Сноха на сносях со мной оставалась. Ребёночка-то мёртвенького выродила, а в скорости и сама за ним отправилась. Тут весточка подоспела, что соколики мои в Брестской крепости полегли. Не успела я печаль выплакать, как дом наш фашисты обложили, стали еврейские квартиры разорять, а бедолаг газом травить.

– Как это? – прошептала Надя, округлив глаза.

– А вот так: выволокут всех подряд – и мужичков, и женщин, и деток – загонят в фургон-душегубку, словно скот, двери запрут и газ внутрь пустят, – Кириковна рвано вздохнула. – А в это время другие солдаты, как ни в чём не бывало из квартир мебель вытаскивают. Евреи-то жить умеют, добро у них дорогое. Только теперь всё немчикам достаётся. Те награбленное в Германию вывозят.

– Вы что же, испугались и всё бросили?

– Не сразу, а когда новые власти предупредили, чтобы советские убирались, пока до них не добрались. Тут уж я пожитки собрала и бежать. Шла, шла, да и думаю, а где пристанище-то найду? Кому я нищая да бездомная нужна? Всё одно – помирать. Так лучше здесь с голоду, чем муки ихние принять. Вот и сижу, Бога молю, чтобы смертушку послал… – по впалым, морщинистым щекам снова потекли струйки.

– Ну уж нет! Я вас здесь не оставлю. Пойдёте с нами, – твердо сказала Елизавета. – Мы тоже беженцы, но ничего, нашли жильё. Там всем места хватит.

Глаза Кириковны на мгновение оживились, но снова потухли.

– Нахлебницей? Приживалкой? Нет, не могу, совесть не позволит. А на работу, кто ж меня возьмёт?

– Об этом не думайте. Вокруг не только изверги, но и Люди остались, – уверенно ответила Елизавета; взяла Кириковну под локоть, помогая подняться. – Будем вместе ходить. Тем более, что на первое время нам работа обеспечена.

Они добрели до дома, где оставили Арину, в густых сумерках. Из открытой форточки доносился рёв.

– Не плачь. Мама скоро придёт, – мягко увещевал женский голос.

– Не-е-т! Не придё-ё-ёт! Она меня бро-о-осила! – истошно надрывался детский.

– Аринушка, доченька! Я здесь, – закричала Елизавета, забарабанив в окно.

Девчушка вспорхнула бабочкой, уткнулась носом в стекло. Позади неё показалась хозяйка дома, молитвенно сложив ладони, словно благодарила Бога. Вскоре она вышла с Ариной на руках.

– Мы уж испугались, не случилось ли худого, – проговорила взволнованно, передавая ребёнка матери и странно поглядывая в сторону Кириковны.

«Что тут объяснять?» – подумала Елизавета; как могла, тепло поблагодарила и повела семейство домой.

Глава 10

Вернувшись, она готова была упасть на кровать и уснуть без ужина. Но теперь надо было кормить не только детей, а ещё и пожилую женщину, за которую добровольно взяла ответственность. Потому первым делом отправилась на кухню.

Когда овощи были готовы, появилась Арина.

– Мама, вкусно пахнет! – воскликнула она, дыша над картошкой. – Толочь будете?

– Нет, Аринушка. Молоко выпили, а воду я в кастрюльку слила, завтра суп сварю.

Дочь закивала и, осторожно заглядывая в лицо, тихо спросила:

– Мама, а бабушка Кириковна тоже с нами кушать будет?

– Сама-то как думаешь? Мы будем есть, а она в рот заглядывать?

– Хорошо, хорошо! Просто мне её жалко. Бабушка старенькая и такая бедненькая. Сидит в уголочке, и слёзки – кап, кап.

У Арины затряслась губа, вот-вот заревёт. «Впору бы свою тоску унять, но остальным не легче. Надо идти успокаивать», – с грустью подумала Елизавета; вручила дочери тарелки, сама подхватила кастрюлю и пошла накрывать.

Кириковна никак не хотела садиться за стол.

– Милая, отломи четвертинку картошины. И того с меня довольно. Я здесь, в уголочке поем. Что деткам-то на меня, такую страшную, смотреть? – причитала чуть слышно.

– Мы теперь одна семья. Не обижайте ни меня, ни детей, – спокойно сказала Елизавета, подставив локоть, чтобы Кириковна оперлась.

Подвела её к столу, усадила во главе. Принялась выкладывать на тарелку кружки печёной моркови, лука, большие рассыпчатые клубни, приговаривая:

– Смотрите-ка: картошечка какая белая, без червоточины.

Достала из сумки каравай. По комнате разнёсся густой хлебный дух. Утопая пальцами в воздушной мякоти, отломила ломоть, поднесла к носу, шумно вдохнула кисловато-терпкий аромат. Дети потянули руки.

Отламывая ещё и ещё, Елизавета раздала всем по кусочку. Кириковна снова расплакалась.

– Лизонька, пусть Господь тебя благословит, – прошептала сквозь слёзы. – Я ж словно умерла и в рай попала.

Дети, молча опустошив тарелки, гуськом сонно побрели в комнату.

– Коленька, сыночек, сегодня ступай за перегородку. Теперь снова будешь спать вместе с нами. Кровать широкая, поперёк ляжем. А на твоё место бабушку положим.

– Угу, – буркнул Коля.

Скоро дети притихли.

– Говоришь, здесь в округе мало пустых домов? А кто живёт-то? В основном поляки? – поинтересовалась Кириковна.

– Как вы догадались? – удивилась Елизавета.

– А с чего им бежать-то? Их, что до войны немчики не особо трогали, что нынче. Они ж подпевалы. Сколько раз наблюдала, как фашистов этих хлебом-солью встречали да приговаривали: «Проходите, родненькие, мы вас та-ак долго ждали».

– Наверное… Но меня такое не коснулось. От тех поляков, с кем судьба свела, только доброе видела. Если бы не соседи со всей округи, мы с детьми не выжили бы.

В окно тихонько постучали. Елизавета встревожилась. Выключив свет, через стекло всмотрелась в темноту.

– Свои, – проговорила и пошла отпирать. – Здравствуйте, пани Хладынская, – тихо поприветствовала соседку.

Та переступила через порог, но дальше не пошла.

– Пани Лиза, зовите меня Юлией, так душевнее, – прошептала, глядя в лицо. – Так вот, я на минутку. С доброй вестью. В доме Мруковых, что прямо напротив, ищут няньку для деток. Я сразу про вашу Наденьку вспомнила. Завтра же ведите её. Просите. Не откажут. Вас все за доброту любят, никто не оттолкнёт.

Елизавета принялась благодарить, а взгляд гостьи, скользнув через плечо, приподнял брови в немом вопросе.

– У нас в семье пополнение, – охотно объяснила Елизавета и шёпотом добавила: – Подобрали несчастную в перелеске. Собралась там умирать. Нельзя же было её оставить.

– Ох-ох-ох, – вздыхая, покачала головой пани Хладынская. – Вот ведь как вы на помощь кидаетесь, себя не помня. Да воздастся добром за добро… Ну, завтра стукнете мне в окошко, когда с Надей дело решится. А пока доброй ночи.

Елизавета задвинула засов. Присела напротив Кириковны.

– А вы говорите – подпевалы. Каждый выживает, как может, но при этом и плечо не гнушается подставить.

***

Поутру Елизавета подняла Надю первой. Та спросонья забормотала под нос что-то невнятное, но, поняв в чём дело, быстро собралась.

Скоро мама с дочерью уже стояли у соседской калитки и слушали заливистый лай, доносившийся из-за забора.

– А-а, пани Лиза! Доброго здоровьица! – приветственно воскликнула хозяйка.

Розовощёкая толстушка с косой, заплетённой в три пряди; в атласной юбке до пят, собранной под грудью, больше напоминала дореволюционную русскую барышню, чем польку.

Елизавете довелось познакомиться с Ханной в первые дни обустройства на новом месте. Та принесла сандалии и ботиночки, из которых выросла её дочка Агнешка, бывшая на год старше Арины.

– Проходите, не бойтесь, – продолжала она, придерживая за цепь белую с рыжими пятнами собаку. —. Лайза у нас звонкая, но ласковая. Они с Наденькой быстро подружатся. Вы ведь в няньки пришли наниматься?

Елизавета кивнула.

– Пойдёмте ж, покажу и расскажу, что делать нужно.

Все трое вошли в просторный дом. Из прихожей показалась дорого обставленная гостиная. Однако хозяйка туда не повела. Свернула в небольшую, но уютную детскую.

Боль железными когтями впилась в сердце Елизаветы. Превозмогая страдания, она смотрела на кроватку, прикрытую сеткой свисающего палантина, под которым беспечно посапывал малыш; на коляску у противоположной стены, на стеклянные бутылочки, доверху наполненные желтоватым молоком.

В то время как пани Мрукова разъясняла Наде её обязанности, Елизавету одолевали мучительные мысли: «Если бы я не голодала, пока вынашивала Танечку, молоко было бы таким же густым и жирным… Сейчас бы моя девочка жила».

– Я, пожалуй, пойду, – проговорила она, чувствуя, что слабеет.

– Пани Лиза, подождите, – попросила хозяйка. – Хочу кое-что с вами обсудить.

– Да-да, я просто на двор выйду, здесь душно.

Лайза не залаяла, только дружелюбно завиляла пушистым хвостом. Елизавета погладила её за ушами, потрепала холку. Потом опустилась на крыльцо, уронила лицо в ладони, посидела с минуту. Отгоняя сковывающие мысли. Подняла голову, осмотрелась. Отрешённо потекли мысли: «Какое большое хозяйство. Огромный участок. Куры и утки разгуливают в просторном загоне. Да и сам дом знатный, как у Фальковских, только, достаточно ухоженный… Что до меня, надо снова на заработки отправляться, вчерашних продуктов на долго не хватит…»

– Пани Лиза! – окликнула из-за спины хозяйка. – Слышу, вы о пропитании печётесь. А я как раз собиралась об этом поговорить.

Елизавета поспешно встала с крыльца, одёрнула юбку.

– Храни вас Бог, пани Ханна, что взяли Наденьку.

– Не стоит. Мне нянька нужна. А у вас такая работящая и скромная девчушка. Считайте, мы друг другу помогли. Я-то собиралась и вам работу дать.

От волнения Елизавета покрылась мурашками.

– На огороде дел невпроворот, – продолжала пани Мрукова. – За птицей опять же уход требуется. Когда по дому помочь. Давайте так: сегодня хозяйство покажу, а завтра приступите.

Елизавета готова была броситься благодетельнице на шею, обнять, расцеловать, но сдержалась. Только молитвенно сложила на груди трепещущие пальцы и согласно закивала.

Пани Мрукова повела её по участку, показывая курятники, кормушки, садовый инструмент.

– А это что? – полюбопытствовала Елизавета, указав на аккуратно сколоченный домик у забора.

– Вы про стодоле? Там сено храним. Раньше была корова, пришлось забить. Но траву всё равно косим, сушим. Курам и уткам подстилка нужна. Да и в гнёзда подкладываем, где яйца несут.

Внутри бывшее стойло больше напоминало маленький летний дом. С порога Елизавету обдало терпким благоуханием высохших трав. Она окинула взглядом всё вокруг. Под потолком на деревянных сваях крепилась широкая лежанка. Образовавшуюся нишу заполняли аккуратно уложенные спрессованные тюки сена. «Другие и жильё хуже содержат», – подумала, поражённая чистотой.

Вернувшись домой, Елизавета обнаружила остаток семейства в полной готовности к завтраку. Накрыв, за столом рассказала об удачном начале дня и заключила:

– Так вот, завтра вместе с Наденькой я иду к пани Мруковой, а сейчас отправляемся на вчерашние участки.

Арина с любопытством взглянула на мать.

– А меня снова у той пани оставите?

– Нет, Аринушка. Это нехорошо. Она не обязана с тобой нянчиться. Спасибо, что хоть разок пожалела.

– Ну-у-у, я не хочу идти-и-и. Так далеко-о-о, не смогу-у, – заныла дочь.

– Не капризничай! Собирайся! – строго распорядилась Елизавета. – Хотя-я-я… Оставайся-ка дома. Бабушка Кириковна за тобой присмотрит.

– Как же так, Лизонька? Я… я тоже должна работать… – запротестовала та.

Но Елизавета остановила.

– Вы здесь больше нужны, поверьте, – мягко сказала, положив руку на плечо. – Аринке и правда трудно на такие дали ходить, а без присмотра я её на целый день не оставлю. Не зря же мне вас Бог послал. Теперь каждый будет заниматься своим делом.

Глава 11

Жизнь взяла в оборот. Не помня себя, Елизавета бросалась от ежедневной работы у Мруковых к разовым вылазкам в пригородные хозяйства.

В молитвах она не уставала благодарить Бога за бабушку Кириковну, которая тихо и на первый взгляд незаметно помогала по дому, а главное – следила за детьми.

Сегодня, кроме приготовления птичьего корма, следовало вычистить курятник. Елизавета достала из сарая лопату и грабли. Но, решив сначала наполнить поилки, прислонила инструмент к забору, подхватила лейку и направилась к бочке с водой, установленной за домом в тени.

В калитку забарабанили. Елизавета прислонилась к стене. Тайком выглядывая из-за угла, стала наблюдать: пани Мрукова открыла, вошёл огромный детина в чёрной форме с повязкой POLIZEI на рукаве, что-то басовито бросил хозяйке, проследовал за ней в дом.

Елизавета, схватив тяпку, поспешила в дальний конец участка. Присела над грядкой спиной к окну, принялась полоть. Мысли блуждали, пальцы не слушались – вместо сорняков, оборвала несколько луковых перьев. Через некоторое время услышала далеко за спиной украинский говор, раскатистый злобный хохот и глухой удар калитки.