Жена комиссара

Поднялась, побежала ко входу. Припала глазом к щёлке в заборе. Тут же медленно развернулась, оперлась спиной о балку.

– Уф-ф-ф, – длинно выдохнула, смахнув рукавом пот со лба. – Кажется, свернул в другую сторону от нас.

Но беспокойство не покидало. Она колебалась: войти в дом или дождаться, не выйдет ли пани, чтобы рассказать, в чём дело. Но та не появилась. Помявшись у крыльца, Елизавета вернулась на птичий двор.

Поначалу работа не спорилась. Всё валилось из рук. Однако чувство долга взяло верх, совсем скоро птичий дом был идеально вычищен.

Когда Елизавета пришла доложить о сделанном и повиниться за случайно оборванный лук, хозяйка удивлённо спросила:

– А что вас так встревожило, пани Лиза?

– К вам приходил…

– А-а, этот полицай? – перебила пани Мрукова. – Так мы уже привыкли. Они частенько захаживают. Вынюхивают, не замышляет ли кто чего-нибудь против. Я удивилась, что опять новый на нашей улице. Спросила, где тот – первый. «Убили, – говорит. – Охотятся на нашего брата. Но со мной не пошуткуешь. Я тут всем покажу, кто хозяин». Этим-то сам себя и развеселил.

Елизавета слушала в недоумении, часто моргая.

– Ничего удивительного, – продолжала пани Мрукова. – Украинцы – хороший народ, но есть среди них… – как это ваши говорят?.. – шкуры. Продались. В полицаи подались. Война. Сами понимаете: если ты к врагу примкнул, значит, бывшим друзьям чужаком стал.

– А кто же на них охотится, здесь ведь только мирное население?

Пани Мрукова придвинулась ближе, прошептала в самое ухо:

– Партизаны… Среди них, поговаривают, не только русские, но и белорусы, и те же украинцы. В немецких газетах постоянно пишут, что в городе и ближних лесах орудуют банды. Но все давно знают, что это подпольщики.

«При первой возможности тоже начну своим помогать, – решила Елизавета, в который раз услышав о партизанах. – Только бы познакомиться с кем-нибудь из них поближе. Там уж выпрошу задание». Эта мысль вернула внутреннее равновесие.

– Пани Ханна, я все дела сделала. Завтра надо бы карточки отоварить. Могу, конечно, к вам вечером забежать. Сделаю, если что-то потребуется.

– Не беспокойтесь, вы и так две недели без выходных. Будет необходимость, Наденьку попрошу помочь.

Попрощавшись, Елизавета вышла на улицу. На противоположной стороне около дома стояли Коля с Ариной.

– Мама, мы вышли вас встретить! – крикнул сын.

Она помахала. Вдруг в груди кольнуло. Неведомая сила заставила повернуть голову. В конце улицы огромный человек в чёрной военной форме держал на поводке овчарку и смотрел в сторону детей. Вдруг он наклонился, будто что-то шепча собаке на ухо.

– Коля! Тащи Аринку домой! – истошно закричала Елизавета, метнувшись через дорогу.

Взгляд снова скользнул в сторону верзилы. Тот, придерживая собаку за ошейник, отстёгивал карабин.

Коля, схватив сестру за руку, уже подбежал к калитке. Подлетев, Елизавета сгребла детей в охапку, втолкнула всем телом во двор, задвинула щеколду.

Овчарка с лаем пронеслась мимо. Издалека послышался хохот, потом короткий, резкий свист.

Елизавета на ватных ногах вошла в дом, упала на первую попавшуюся табуретку. Онемев и мелко дрожа, упёрлась взглядом в Кириковну.

– Что? Что там, Лизонька?.. Коля?.. Как же вас успокоить, если даже не знаю, что стряслось? – причитала та, обнимая и гладя костлявыми пальцами по волосам Арину.

– Полицай дрессировал собаку на травлю, – еле шевеля губами, наконец проговорила Елизавета.

Кириковна всплеснула руками.

– Ах ты, батюшки! На детей пса натравливать! Что ж это делается-то?!

– Мама, а почему вы думаете, что это полицай? Может, немец? – недоверчиво поинтересовался Коля.

– Полицай это, Коленка, полица-а-ай, – протянула Елизавета. – Сначала я его по фигуре узнала, потом по хохоту. Он сегодня к Мруковым наведывался.

– Да ещё и на нашей улице, – стенала Кириковна, заламывая руки. – Как же теперь детей одних выпускать?

– Пока пусть во дворе гуляют. Нечего по улицам шастать.

– Мама, хотя бы возьмите меня с собой за пайком, – запросился Коля. – Что мне дома-то штаны протирать?

– Пока подожди, сыночек. Придёт время, возьму. Завтра сама схожу, разведаю обстановку. А то сидим здесь, как мыши под веником, слухами питаемся.

***

Не желая встретить новоявленного полицая, Елизавета свернула через три дома на параллельную улицу. Энергично зашагала. Миновала комендатуру. Прошла далеко вперёд. На следующем повороте почти пролетела мимо фонарного столба, но притормозила. Подошла ближе.

Скользя глазами по бумажным заплаткам, теснившим друг друга, поняла, что столб обклеен листовками, какие оккупанты регулярно сбрасывают с самолётов.

Она не вчитывалась, только ухватывала смысл: требование об обязательной регистрации фотоаппаратов, за неповиновение – расстрел; бойцам Красной армии – сдаваться для получения «спасительного» статуса военнопленных; жителям – пособничать нацистской Германии; мужчинам, независимо от возраста и национальности – вступать в полицию. За любой шаг навстречу самая дорогая плата – жизнь. За противодействие – смерть.

От призывов и угроз застучало в висках. Елизавета тряхнула головой, словно желая выбросить ужасные мысли, но тут взгляд упал на объявление о приёме на работу на немецкие склады. Советским гражданам сулили хорошую плату, питание, отсрочку по отправке в Германию.

– Не дождётесь, – буркнула она и припустила бегом, больше не обращая внимания на листовки, облепляющие столбы.

Пункт выдачи пайков ещё не открылся, но там уже шумно толпился народ. Елизавета встала в конец длинной очереди, настроилась на длительное ожидание. В голову полезли мысли о вчерашнем происшествии с травлей овчаркой, о партизанах, антифашистских группах и о том, как бы примкнуть к какой-нибудь из этих организаций.

– Где наши? Что слышно? – тихо прозвучал над ухом знакомый голос.

Она оглянулась. Несколько секунд всматривалась, пытаясь вспомнить невысокую женщину, обратившуюся с вопросами, какие с самого начала войны знакомые задают друг другу при встрече. Ни точки-родинки над пухлой верхней губой, ни рвано стриженной чёлки, едва достающей до края тонких бровей, она прежде не видела. Лишь тёмные искрящиеся глаза и такой знакомый голос… Молнией блеснула догадка: тогда голову венчал красный колпак с оторочкой, а лицо было наполовину прикрыто ватной бородой и усами.

– «Чарный Петрусь»? – выдохнула взволнованно.

– Точно, Елизавета Тихоновна, – услышала в ответ. – Не ожидала, что вы меня после новогоднего маскарада так быстро признаете. Кстати, я тогда толком и не представилась. Антонина Ивановна меня зовут… Так что на фронте? Есть ли какая информация?

– Мы с детками среди поляков живём. Могу судить только со слов соседки, у которой за хозяйством присматриваю. Она немецкие газеты читает, иногда рассказывает. Те в основном сообщают о своих победах на всех фронтах. Но одна статья меня сильно порадовала. Написали, что нашим пионерам и комсомольцам так вбили в головы коммунистические идеи, что выбить их можно только вместе с жизнью.

– Ай да советская школа, – заговорщически шепнула собеседница. – Знаете что, а давайте ещё поговорим после того, как талоны отоварим. Получу паёк и подожду вас вон на той скамейке под акацией.

Елизавета согласно кивнула.

Неожиданно, как из-под земли, вырос патруль. Люди притихли. Два полицая следовали вдоль очереди, пристально вглядываясь в лица, расталкивая людей, державшихся группами. Время от времени хватали то одно, то другого за рукав выше локтя.

«Снова ищут евреев, – поняла Елизавета. – Видно, не всех ещё в гетто согнали».

Издалека стали доносится звуки, характерные для стройки.

– Дз-з-зынь-дз-з-зынь, дз-з-зынь-дз-з-зынь… – равномерно, словно часы, звенели пилы.

– Тум-тум, тум-тум… – гулко разносились удары молотков о дерево.

Патрульные подошли совсем близко. Узнав в одном из них «старого знакомого», Елизавета уставилась в землю.

– Слышь, снова виселицы строят? – ухмыльнувшись бросил тот напарнику. – Ког’да всех жидов перевешают, за советок примутся. Да туда им и дорог’а.

В душе Елизаветы вскипела злоба. «Что б тебя самого вздёрнули, прихвостень фашистский!» – подумала она, еле сдержавшись, чтобы не выплюнуть эти слова негодяю в лицо. Она была уверена, что так и поступила бы, но дома ждали дети.

На счастье, евреев здесь не оказалось. Полицаи скрылись из виду, но люди больше не говорили вслух, лишь боязливо перешёптывались.

Получив заветные пайки на всю семью, Елизавета убрала провизию в тряпичную сумку и поспешила под акацию ждать новую знакомую.

Антонина Ивановна догнала почти сразу. Присев на другой край скамейки, она достала из сумки листовку. Сделала вид, что читает. Потом протянула и непринуждённо спросила:

– Интересует работа?

Бросив беглый взгляд, Елизавета обнаружила, что уже видела такое объявление утром на столбе. Однако, поняв идею конспирации, с готовностью приняла листовку.

– Мы можем показаться полицаям подозрительными, но если те обнаружат, что говорим о работе на немцев, ничего нам не сделают, – придвинувшись, подтвердила мысль Антонина Ивановна. – Я поняла, что вы своя, сочувствующая. Иначе, сдали бы меня уже тогда, как только узнали, что партийная.

Немного помолчав, она поинтересовалась:

– Муж коммунист? Воюет?

– Конечно, на фронте. Подполковник, политрук, – с гордостью отозвалась Елизавета.

– А мой – в партизанском отряде. Сама же я в городе руковожу подпольной группой.

Елизавета почувствовала, как непроизвольно заплясали уголки губ. «Вот это удача!» – воскликнул внутренний голос.

– У меня ещё вопрос, – продолжала собеседница. – Вы хотели бы помогать партизанам?

– Да, – с твёрдой решимостью ответила Елизавета, не задумываясь.

– А сколько вам?

– Тридцать четыре.

– Надо же, ровно на десять лет моложе меня. Надеюсь, Елизавета Тихоновна, вы ясно осознаёте, какой опасности себя подвергаете, соглашаясь на сотрудничество, – Антонина Ивановна испытующе посмотрела в глаза. – Ну что ж, тогда о деле. Вам следует устроиться на склад по объявлению. Пойдёмте, покажу, где это. Листовку не убирайте, на всякий случай держите в руке.

Быстрым шагом они направились мимо разграбленного магазина, пустующего рынка, тёмного ряда домов, граничащих с полем, застланным жёлтым одуванчиковым ковром.

Елизавета раньше не бывала в этой части города. Озираясь на убогие жилища, она вдруг осознала, насколько повезло найти дом по соседству с поляками. Там сразу нашлась работа. Дети перестали голодать – еда, хоть и скудная, но была всегда.

Теперь же она неожиданно оказалась перед сложнейшим выбором. Прямо сейчас предстояло решить: переждать ли трудные времена, прячась за временные удобства, или очертя голову броситься в пропасть во имя спасения других, пусть и немногих.

Вдали показался огромный ангар, с разных сторон на расстоянии окружённый кирпичными строениями. По мере приближения к территории, обнесённой колючей проволокой, стало видно, что одни напоминают административные здания, другие – казармы и гаражи.

– Сегодня близко подходить не будем. Не останавливайтесь, следуйте за мной, – распорядилась Антонина Ивановна, сворачивая в проулок, где теснились неказистые дома с низкими крышами.

– Здесь одни русские, за небольшим исключением. Вон там живут белорусы…

– Какая-то суматоха в соседнем квартале, – перебила Елизавета.

– Как война началась, что ни день, то страсти… Так вот, если в конце улицы свернуть туда, откуда доносится шум, можно встретить даже… – она осеклась на полуслове, но, быстро собравшись, перевела тему и многозначительно проговорила: – Нищета кругом. Женщины да голодные дети. Но все стараются родине послужить.

Остановились у слегка «загулявшего» забора. Из-за кустов сирени тоскливо выглядывал почерневший домишко с перекошенными ставнями.

– В общем-то, Елизавета Тихоновна, у вас ещё есть возможность подумать. Но если всё-таки решитесь и устроитесь на склад, приходите сюда за дальнейшими распоряжениями. Калитка в палисадник всегда открыта. Постучите в окно вот так, – Антонина Ивановна отбарабанила по деревяшке незамысловатый ритм.

Елизавета повторила.

– Всё понятно. Теперь мне пора. Волнуюсь за детей. Не надумали бы разыскивать.

– Да-да, я провожу другим путём. На всякий случай надо знать округу.

Они заспешили вдоль улицы. Елизавета стала рассказывать о вчерашнем происшествии с полицему. Тем временем шум в соседнем квартале усиливался. Антонина Ивановна замедлила шаг, потянула носом.

– Вам не кажется, что пахнет гарью? – спросила настороженно.

В следующую минуту предположение стало очевидным. В небо взвился плотный столб чёрного дыма. Послышалось потрескивание горящего дерева. Огненные языки, облизав крышу, с невероятной скоростью выросли до гигантских размеров и, выплёвывая фейерверки искр, пустились в дьявольский пляс между небом и землёй.

– Пожар! – крикнула Елизавета, срываясь с места. – Там могут быть дети! Надо помочь!

Антонина Ивановна кинулась следом. Они добежали до конца улицы, но не успели свернуть, как из-за угла навстречу выскочила конопатая девушка с растрёпанными рыжими косами и округлившимися от ужаса глазами. Бросилась на шею Антонине Ивановне, путано заговорила взахлёб:

– Не х…одите туда… Они… Там… Все…

– Машенька, ничего не понимаю, – обняв и поглаживая девушку по спине, зашептала та. – Пожалуйста, соберись, объясни толком.

Хрипло отдышавшись, Маша заговорила медленнее и ровнее.

– Ну, помните еврейскую семью Захаровых? Те, которым удалось избежать гетто? Тогда комсомольцы из ячейки помогли им получить документы на право жительства в городе. Якобы нашлись свидетели и подтвердили, что они не евреи, а белорусы…

– Конечно, помню, Маша! Так что с ними?!

– Какой-то стукач сдал комсомольцев. Их… Их… всех выловили… расстреляли, а потом… Потом повесили на площади.

Елизавета зажала рот ладонью, сдерживая вскрик.

– Так это дом Захаровых горит?! – воскликнула Антонина Ивановна, пытаясь расцепить обвитые вокруг шеи руки. – Маша! Пусти! Надо бежать, вдруг успеем помочь!

– Не-е-ет! – вцепившись сильнее, прокричала та и шёпотом затараторила: – Там немцы. Они никого из дома не выпустили. Заколотили окна досками, дверь припёрли столбом и подожгли… Понимаете? Вместе с людьми подожгли… А сами стоят, караулят, чтобы никто не смел близко подойти…

Казалось, она хотела сказать что-то ещё, но не смогла, зашлась рыданиями.

– Не провожайте, Антонина Ивановна. Я справлюсь. Лучше успокойте Машу, – скорбно проговорила Елизавета и побрела, как в тумане, не разбирая дороги.

В памяти вмиг пронеслись все зверства, о которых знала или видела своими глазами. Под сердцем вскипала ярость, а с ней всё больше укреплялась решимость мстить за невинно убиенных.

Вечером она зашла к пани Мруковой. Судя по вопросительно вскинутым бровям хозяйки, стало ясно: та поняла, что работница не в себе, но спрашивать о подробностях не решается.

Прерывисто вдохнув, Елизавета разразилась словесным потоком, который больше не могла сдерживать. Она изливала историю очередной казни, давясь злобой и заливаясь слезами.

Лицо пани Мруковой мертвенно побледнело.

– Звери… Ироды… – прошептала она; помолчав, и указала взглядом на дальнюю часть забора.

– Видите, соседский дом прямо за нашим? Выбитыми окнами сюда смотрит?

Елизавета обернулась.

– Давно приметила, но боюсь даже думать, кто его бросил и почему, – ответила, всё ещё всхлипывая.

– Совсем недавно там господин Йохвитсон – коллекционер предметов искусства – жил. Семью в богатстве содержал. И что же? Никакими деньгами не смог откупиться. Сыновей и престарелую мать затолкали в грузовик, увезли на расстрел. А его самого с женой на заднем дворе расстреляли… В беседке… Наверно, там удобнее было собирать выбитые золотые зубы… Дом, конечно же, разграбили. Драгоценности, дорогое бельё, золото, фарфор, мебель – всё вывезли.

В глазах пани Мруковой плескалось отчаяние. Она утёрлась носовым платком, который постоянно теребила, перекладывая из руки в руку. После недолгого тягостного молчания проговорила:

– На сегодня всё сделано, пани Лиза. Отдыхайте.

– Куда уж там? – отозвалась Елизавета. – Разве я могу детям показаться такой зарёванной? Пойду приберусь в стодоле.

Глава 12

Всю ночь одолевала тревога. Вопрос устройства на новое место казался Елизавете решённым, но она никак не могла взять в толк, чем может помочь своим, работая на немецком складе. Отбросив наконец бесполезные догадки, стала представлять, как появится у немцев. Пыталась предположить, о чём будут спрашивать, да и примут ли вообще. За тягостными размышлениями не уловила, как впала в дрёму.

Она разлепила веки в тот удивительный момент, когда темнота начала растворяться в утренней заре.

Собравшись раньше обычного, побежала к Мруковым. Надо было прополоть грядки до наступления жары. Чуть позже, к подъёму маленьких Агнешки и Стефана, прибежала Надя. Когда она вывела детей на прогулку, Елизавета поспешила наводить порядок в доме.

Первым делом в спальне застелила постель. На четвереньках забралась с мокрой тряпкой под кровать.

Внезапно донёсшийся через окно яростный стук в калитку заставил вздрогнуть. Дёрнувшись, Елизавета ударилась головой о металический каркас. Зажмурилась, перед глазами замелькали чёрные точки, но топот сапог в прихожей заставил спешно подняться на ноги. Сквозь распахнутую дверь она увидела разбегающихся по дому чёрными крысами полицаев.

Один влетел к ней. Отпихнул в сторону. Рывком раздвинул занавески, спасающие настенные цветы от солнца. Отшвырнул с кровати одеяло. Перевернул матрас. Распахнув створки шифоньера, прошёлся рукой по одежде.

– Прислуг’а? – бросил злобно.

Елизавета молча кивнула.

– Вчера здесь была?

– Только вечером. Днём за пайками стояла.

– Чужих в доме видела?

– Нет.

Он придвинулся почти вплотную. Грозя перед лицом кулачищем с набитыми на костяшках мозолями и шрамами, прошипел:

– Ну г’ляди, тварь, если соврала, тебе не жить, – развернулся на каблуках, вышел во двор. Остановился под окном. Закурил.

Елизавета опустилась на стул, наблюдая, как вскоре к нему присоединился второй, потом третий. Ей хорошо было видно хозяйку, ожидающую в прихожей последнего, оставшегося в доме. Наконец тот подошёл.

– Не серчайте, пани. Вынужденная мера. Исполняем свой долг по отношению к сослуживцу, – выпалил, глядя в лицо.

– Понимаю – военное время, – хладнокровно отвечала та. – А что случилось с вашим сослуживцем, если не секрет?

– Застрелили… И его, и пса, – мрачно бросил полицай.

«Неужели возмездие?! – подумала Елизавета, пытаясь усмирить участившееся дыхание. – Слава Богу всевидящему! Как же тут в церковь не ходить, да Господу не молиться? Плохо, что воскресные службы стала пропускать…»

Полицай, переступив порог, обернулся.

– Можете предположить, кто это сделал? Интересуюсь, потому как знаю: вы – поляки – новой власти сочувствуете.

– Разумеется. Но я бы сразу сказала, если бы кого-то подозревала.

– Ладно, остался только дом напротив. Пойдем его шерстить.

– Зря время потеряете, – не сменив спокойного тона, отозвалась пани Мрукова. – Там старуха да дети малые. А мать их совсем безобидная. Вон, – она кивнула на похолодевшую Елизавету, – у меня в прислугах. Да и сами подумайте, кто бы стал на той же улице прятаться, где убил? Ну-у, это я так. Просто рассуждаю для пользы дела.

Полицай задумался. Молча вышел.

– В соседний квартал пойдём! – распорядился, уводя остальных за собой.

Елизавета сидела пригвождённая к месту.

– Спасибо, пани Ханна. Никогда вам этого не забуду, – только и смогла выговорить.

– Да что уж там. Поднимайтесь, придётся начинать уборку заново, – спокойно отозвалась хозяйка, будто вовсе не озабоченная налётом.

Елизавета с готовностью взялась за тряпку.

«Сегодня пятница. Завтра отработаю день и сообщу Ханне, что нашла другое место, – размышляла она, с трудом оттирая от дощатого пола следы от сапог. – В воскресенье отстою службу, а с понедельника с Божьей помощью начну новую жизнь».

***

Пёстрые куры что-то трещали в ожидании корма. Рядом важно прогуливались ленивые утки.

Елизавета выгребла из курятника навоз, отправилась за сеном. Войдя в сарай, удивлённо осмотрелась. Кое-где на полу валялись пучки травы. Другой бы не обратил внимания, но она-то знала, что только позавчера вечером навела здесь идеальный порядок. Подхватив охапку сена, снова поспешила в курятник. В голове крутилось увиденное.

До конца дня не оставляли сомнения, а вместе с ними копились вопросы. Наконец она решилась поделиться с хозяйкой.

– Пани Ханна, у меня к вам разговор.

– Пойдёмте в дом, – вежливо предложила та.

– Нет-нет, лучше отойдём подальше, вглубь участка, – предложила Елизавета, зная, что за квохтаньем кур и кряканьем уток их точно не будет слышно ни в доме, ни на улице.

Во взгляде Мруковой мелькнуло замешательство. Она застыла на миг, но, стряхнув оцепенение, всё же последовала в сторону птичьего двора.

– Мне кажется, в стодоле кто-то был, – тихо проговорила Елизавета.

Пани вздрогнула, и, хотя тут же взяла себя в руки, Елизавета всё поняла.

– Здесь прятался человек, который убил полицая? – прошептала и добавила: – Не беспокойтесь, я не выдам.

– Не сомневаюсь, пани Лиза. Помните, я говорила вам о советских партизанах, орудующих в лесах? Так вот, есть ещё и польские отряды. Мы с мужем сами нигде не состоим, но идейно поддерживаем. Когда этот отважный поляк попросил укрытия, я, конечно же, спрятала его… А вы бы отказали? Уверена, что нет.

– Так значит, он ещё был здесь, когда полицаи переворачивали дом вверх дном? – ужаснулась Елизавета.

– Да. Ночью убежал. Я наспех прибралась в стодоле. Показалось, что чисто. Но от вашего глаза ни одна соринка не укроется.

– Какая же вы отважная, пани Ханна! И как жаль, что придётся от вас уйти.

– Что это значит? Куда? – всполошилась та.

– Пока не могу сказать, но когда-нибудь непременно. Прошу вас, только не выгоняйте Надю из сиделок. Это нам большое подспорье.

– У меня и мысли не возникло! Дети к ней привязались, как к сестре.

– Спасибо! Я вас тоже не оставлю. При каждой возможности буду забегать, помогать по хозяйству.

– На том и договорились, – печально проговорила пани Мрукова и крепко обняла.

Дома, отходя ко сну, Елизавета с особым напряжением шептала ежевечернюю молитву: «Господи, помилуй! Пронеси тучу чёрную, тучу грозную. Дай дожить до утра!»

Каждый новый день для неё начинался новым страхом, но мысль о том, что скоро придётся шагнуть в жерло клокочущего вулкана, заставляла тело содрогаться, а душу – сжиматься в комок.

Глава 13

К удивлению, когда пришло время отправляться на склад, Елизавета ощутила полное спокойствие и необыкновенную решимость.

На подходе к проходной окриком остановил вооружённый часовой, дежуривший по периметру. Придерживая на коротком поводке злобно ощерившегося пса, что-то спросил по-немецки.

– Не понимаю, – ответила Елизавета и протянула сложенную вчетверо листовку.

Скользнув по бумаге взглядом, тот одобрительно кивнул, указал на высокую деревянную будку, служившую входом на закрытую территорию.

Дверь оказалась тяжёлой. Снова охваченная волнением, Елизавета рванула. В проёме перед ней вырос вахтенный. Ворот армейской рубашки с трудом охватывал бычью шею. Казалось, верхнюю пуговицу вот-вот вырвет «с мясом». Толстые пальцы-сардельки постукивали по висящему на груди автомату.

Вновь к горлу подкатило. Однако, переборов страх, Елизавета решительно шагнула к охраннику. Он проверил документы.

– А-а’байта’! Гу-утес! (работница – прим. автора), – протянул, растянувшись в надменной улыбке.

Обернулся, махнул курившему неподалёку сослуживцу. Тот подбежал. Перекинулись обрывистыми фразами. Елизавета не поняла ни о чём говорили, ни брошенного в её сторону: «Фольге мир’!», но, судя по жесту и торопливой походке солдата в сторону построек, догадалась, что надо следовать за ним.

В кабинете административного здания встретил худощавый, остроносый офицер. Он сидел за столом, неестественно вытянувшись, будто на невидимой леске подвешенный за макушку к потолку. «Вылитый Кощей в фуражке», – с отвращением подумала Елизавета.

Сопровождающий, доложив, удалился. Офицер задал подряд два вопроса.

– Не понимаю, – пожимая плечами, сказала Елизавета.

Он кликнул через плечо. Из-за камуфляжной двери за спиной появился другой военный и жёстко заговорил на ломаном русском:

– Пока выписывать пропуск, слушай инструкция. Это есть точка снабжения немецкая армия. Всё, что на военный склад – есть собственность Третий рейх. Попытка вынести имущество – расстрел на месте.