Жена комиссара

Малыш уже просто вяло шевелил губками. Елизавета аккуратно отобрала соску. Пошла в соседнюю комнату, откуда слышались всхлипывания и тихий говор.

Приоткрыв дверь, она ахнула от противного терпкого табачного запаха, смешанного со сладким винным, и печального зрелища. Под ногами поблёскивала россыпь тонкого стекла. На столе – наполовину сдёрнутая скатерть. Еда и посуда – в кучу.

На самом краю чудом держался открытый штоф. Последние капли бордовой наливки падали на расплывшееся по ткани пятно.

В дальнем углу, обхватив голову и всхлипывая, на полу сидела Варвара. С шеи свисала разорванная нить с остатками жемчуга.

Рядом, размазывая по щекам тушь и помаду, бормотала что-то невнятное Катерина. Остерегаясь наступить на битое стекло и раскатившиеся бусины, Елизавета на цыпочках подошла, опустилась перед Варварой на колени и тут увидела на её шее синяки.

– Ну, шо сказать? – еле ворочая пьяным языком, проговорила Катерина. – Перепила, видать, Варюха. Возьми да и брякни немчыкам, шо хороши-то они хороши, но всё одно – будет им капут.

– А шо я не так сказала? – Варвара всхлипнула. – То ж правда-матка.

– Вот они на твою правду-то и взвилися, – Катерина громко икнула и, глядя на Елизавету, затараторила: – Один давай всё крушить, а друг’ой на Варюху набросился, в г’орло вцепился и давай душить не понарошку. Я ему объяснять, шо, мол, не понял он. Шо, мол, Варюха имела в виду: Бресту капут… У-ух, еле отболталися.

– Кать, они ведь больше не приду-ут, – простонала Варвара и снова всхлипнула. – Шо делать-то? На шо жить-то будем?

– Шо-шо, синяки-то подлечишь, да пройдёмся по г’ороду, там тог’о добра навалом.

Глава 6

Поутру Елизавета собрала детей. Прихватив тряпичные сумки, отправилась на окраине города к частным домам.

– Сегодня пойдём прямиком через пустырь, так ближе, – объяснила она, пропуская ребят на широкую тропу.

Коля вприскочку зашагал первым. Девочки, взявшись за руки, пустились догонять. Вдруг брат развернулся.

– А у меня что-то есть, – проговорил загадочно, продолжая двигаться спиной вперёд.

– Покажи! – крикнула Арина.

Он остановился. Достал из кармана и протянул на ладони горсть бесформенных блестяшек.

– Ух ты! Что за богатство?!

– Плавленый свинец. Видно из «буржуйки» накапал и застыл. Я нашёл в золе.

– Шагай, шагай, по дороге расскажешь, – вмешалась Надя.

– Теперь это игрушки, – продолжал Коля. – Смотри: эта на солдатика похожа, эта – на слона…

Показались первые дома. Бревенчатые срубы с добротными крышами и резными ставнями, квохтанье кур и хрюканье поросят, доносившееся из-за ровных крашенных заборов, говорило о том, что здесь живут не бедно.

Елизавета остановилась у крайнего хозяйства. Постучала в калитку. Не ответили.

– Мама, там на огороде кто-то есть, – припав к щёлке в заборе, сообщил Коля.

– Хозяева! Выйдите на минутку! – позвала Елизавета.

– Идёт, – кивнув, бросил сын.

– Шо надо? – послышался из-за забора звучный женский голос.

– Простите, пожалуйста, может, вам помощь какая требуется? – спросила Елизавета.

Калитку отворила дородная женщина в цветастой косынке. Уперев руки в бока, обмерила надменным взглядом.

– Ну какая ж от тебя помощь? Поди лопаты не подымешь, да ешо выводок за собою приташила.

От наглого тона внутри у Елизаветы заклокотало. В голове один за другим рождались хлёсткие ответы. Но слова застревали в горле из страха за детей.

Вдруг со стороны послышался дружелюбный голос:

– Бабонька, подь сюды!

Елизавета повернула голову. Из-за штакетника соседнего палисадника выглядывало бородатое лицо, а жилистая рука призывно махала.

Женщина в проёме наигранно зашлась в издевательском смехе.

– Аха-ха-ха! Давай-давай, ступай к Захарычу! Може, родишь у ево на пашне-то, ах-ха-ха!

Из-за хлопнувшей калитки до слуха донеслось злобное: «Ходят тут всякие, побираются». Но Елизавета больше не слушала. Вспышка гнева сменилась надеждой, что удастся заработать.

Она одобрительно кивнула детям. Те, подхватив материнский взгляд, побежали к соседнему дому.

Тарас Захарович радушно пропустил во двор.

– Жинка-то умерла. Сын с семьёй подался через г’раницу. Дык я в одночасье одиноким сделался, – рассказывал старик, бодро семеня по огороду. – Основной-то урожай убрали, а картошку да капусту некому стало, – он обвёл рукой, указывая на два больших квадрата земли.

Елизавета сразу взялась за торчащий из пашни черенок.

– В один день не управимся, – предупредила, начав выкапывать картошку.

– Ясно дело, – подбодрил хозяин. – А мне-то и вовсе не под силу. Чуть ковырнул – дык и дух вон. Завтра снова приходи, и послезавтра, и сколько потребуется, покамест всю капусту не сымешь да не заквасишь. А как кончится работа, подавайся в друг’о место шукать, здесь акромя меня вряд ли кто ещё пустит. Знаю я энтих хохлов, хотя и сам из ихних.

– А где нам с сестрой лопаты взять? – спросил Коля.

– Каки детки-то деловы, – проговорил Тарас Захарович, довольно потирая бороду. – Ну, ступай за мною, выдам инвентарь.

– Мы уже не дети, – твёрдо бросил Коля в спину хозяину.

Тот только хмыкнул.

Поначалу Арина тоже помогала – выбирала клубни из перевёрнутой земли. Но быстро устала.

– Коль, дай блестяшек, а-а, – попросила у брата.

– Подставляй ладошки, – скомандовал тот и насыпал свинцовых фигурок.

С искрящимися глазами Арина побежала на скамейку к сараю. Там тихо играла до тех пор, пока остальные не закончили работу.

Домой возвращались неспешно. Коля и Надя несли, обхватив, словно футбольные мячи, кочаны капусты. Арина в маленькой сумочке – десяток яиц.

Сетки с картошкой и морковью оттягивали руки, но Елизавета не замечала тяжести, лишь радостно повторяла:

– Попался добрый человек. Дай, Бог, ему здоровья!

***

Оправившись после потасовки с гостями, Варвара с Катериной всё чаще стали уходить из дома. Елизавета ни о чём не расспрашивала, не хотела лезть в чужую жизнь, хватало своих забот.

День за днём спозаранок она с детьми отправлялась на участок убирать чужой урожай. По возвращении пекла хлеб, готовила еду для себя и соседей, нянчилась с малышами.

К ноябрю дел на идеально вычищенном под зиму огороде Тараса Захаровича не осталось, а вот в доме Елизаветы появился небольшой запас овощей, муки, круп и даже сушёных грибов. По расчётам: при хорошей экономии на этом можно было протянуть некоторое время. Но беспокоило, что дети давно не ели мясного, довольствовались лишь запахами.

Как-то, разводя ложкой поблёскивающий жирок в куриной лапше, которую варила соседям, Елизавета не выдержала.

– Аринка! – крикнула демонстративно громко. – А ну поди сюда, кому сказала!

Та прибежала. Вскинула испуганные глаза.

– Чево я сделала? Колька сам пристаёт.

Держа ложку с бульоном наготове, Елизавета быстро сунула её дочери в рот. Та, ничего не поняв, моментально проглотила содержимое.

– А я тебя учила брату не поддаваться! – сунула в рот ещё порцию, потом развернула дочь за плечико, мягко подтолкнула к комнате с грозным возгласом: – Позови-ка сюда этого проказника, вот я ему задам!

Так, делая вид, что отчитывает, она покормила остальных. Ужасно мучила совесть, но в который раз стоять возле кастрюли с дурманящим запахом наваристого супа и обойти осунувшихся и бледных от недоедания собственных детей Елизавета больше была не в силах.

Вскоре из соседней комнаты со смехом выкатились приодетые Варвара с Катериной. Накинув пальтишки, выскочили за порог. «На «работу» собрались», – догадалась Елизавета и принялась шинковать капусту для своих щей.

В кухне появилась Арина.

– Мама, дайте что-нибудь погрызть, – пропищала, оглядывая стол.

– И мне, – подхватила подоспевшая Надя.

Зажав в кулаке по кусочку моркови, они уселись на скамью у стены и смачно зачавкали.

Вдруг из комнаты выбежал Коля.

– К нам кто-то идёт! – крикнул он взволнованно, вытаращив глаза. – Я в окно увидел!

Тут же дверь распахнулась от удара ноги. Елизавета замерла. Нож, врезавшись в капусту, так и застрял в кочане.

В кухню ввалились три крепких парня в черной форме без знаков различия. Широкие повязки на рукавах с надписью «Polizei» давали понять: это местные, но те, что хуже фашистов.

– Проверка документов! – бросил один; скинул с плеча винтовку, уселся за стол.

Другие с суровыми лицами молча застыли у входа.

– Сейчас принесу, – спокойно проговорила Елизавета, стараясь не выказать страх; направилась в комнату, взглядом указав детям идти следом.

Там перекрестила. Взяла нужное, вернулась к непрошеным гостям.

Протянула паспорт.

– Советка! – воскликнул полицай, ткнув пальцем в красную отметку на развороте. – Муж солдат? Офицер?

Елизавета замотала головой, принялась повторять историю, что рассказывала в комендатуре, одновременно наблюдая, как тот достаёт из кармана горсть патронов и высыпает на стол, словно семечки. По спине побежала струйка холодного пота, пальцы мелко задрожали.

Полицай аккуратно протёр каждый патрон носовым платком, вставил в обойму, поместил в «магазин». Вернул винтовку на прежнее место.

Елизавета прерывисто вздохнула. Тот зло ухмыльнулся.

– А на шо живёшь? – бросил грубо. – Побиратися ходишь?

– Помогала местному дедушке урожай убирать. На пропитание заработала.

– В украинские хаты мабуть стучалася? Тут бильше никого нэма.

– Не знаю, чьи они. Мне всё равно. Главное, что человек добрый нашёлся, работу дал.

– А як призвище у чоловика?

– Фамилии не называл. Зовут Тарас Захарович.

Лицо полицая смягчилось. Недоверчивое выражение сменилось удовлетворением.

– То ж батько мий! Ему прислужувала. Нехай зиму жируе! – воскликнул полицай и снова посерьёзнел; поднялся, с грохотом отодвинув стул, закинул винтовку на плечо, кивком указал остальным на выход.

Половицы долго не отпускали ноги Елизаветы. В голове колоколом отдавалось: «То ж батько мий… Ему прислужувала…»

Неожиданно низ живота пронзила нестерпимая боль. Елизавета, ухватившись за бока, застонала. Несколько раз глубоко вздохнула. Отпустило. Шагнула в сторону комнаты, но, скованная новой схваткой, опустилась на лавку у стены.

Уличная дверь распахнулась. В кухню вместе с вернувшимися соседками ворвался бодрящий осенний воздух.

– Рожаю, – часто дыша, прошептала Елизавета.

Катерина, скинула боты, вмиг очутилась рядом.

– Варя, забирай детишек к себе да г’отовь, шо надо! – бросила подруге. – А вы, Елизавета Тихоновна, держитеся за меня. Вот та-ак. И пошлите потихонечку, будем вашего ребёночка принимать.

Из комнаты высунули головы дети. Елизавета поймала обеспокоенные взгляды, но лишь слабо улыбнулась. Опираясь на подставленный локоть, превозмогая боль от очередной схватки, добрела до кровати.

– Катенька, пелёнки там, – прошептала, кивнув в сторону этажерки.

– Хорошо-хорошо, и до них доберёмся, – приговаривала соседка, помогая раздеться.

Появилась Варвара с тазом и большим ножом. Елизавета зажмурилась от рези в животе и страха.

– Не боитесь, – подбодрила Варя. – Катюха – медичка. Она моему Серёньке помог’ла на свет божий появиться, и вашему ребятёнку подсобит.

– А ну, дайте-ка г’ляну, шо там у вас, – перебила Катерина. – Ба-а-а, да уж г’оловка показалася! Тужьтеся, мамаша! Тужьтеся!

От парализующей боли у Елизаветы на миг перехватило дыхание. В следующую секунду она резко втянула ртом воздух. Напряглась и с воплем выдавила из себя тёплое тельце.

– Уау, уау, – закричал малыш.

Елизавета приподняла голову. Увидев в руке Катерины нож, едва не потеряла сознание от охватившей паники. Крепко зажмурилась…

– Вот и ладненько, – наконец заговорила Варвара. – Пуповину обрезали. «Рубашка» выскочить, и дело с концом.

– А девчоночка-то кака малюсенька. Выскользнула так, шо мамка, небось, и не почуяла, – заворковала Катерина, обмывая новорождённую.

Поднесла спелёнатую малышку, уложила рядом с роженицей.

– Имечко-то придумали? – спросила умилённо.

– Таней назовём, – ответила обессиленная Елизавета, прикладывая дочку к груди.

Глава 7

Снега не было, но ледяное дыхание надвигающейся зимы уже отзывалось мелкой дрожью.

Елизавета, держа малышку одной рукой, помешала кашу. Опустилась на лавку.

– Наше сшастье, шо дом крепкий, да окна без сшелей, – бросила Варвара, появившись в кухне.

Присела рядом. Осторожно приподняла уголок одеяла, взглянула на Танечку.

– Хорошие хозяева здесь жили. Кто они и почему оставили такое уютное гнёздышко? – задумчиво проговорила Елизавета.

– Евреи, – прошептала Варвара еле слышно. – Мы, ког’да заселялися, Катюха из-за тумбочки белую повязку с шестиконечной звездой выудила. Ну, знаете, новые власти такие всем евреям предписали носить?

Елизавета сжалась от воспоминания.

– Как же не знать? – ответила, помолчав. – Им и паспорта специальные выдавали. Слух ходил, что на окраинах города организовали гетто. Туда их и свозят. А что дальше, не знаю. Назад ещё никто не возвращался.

– Вот-вот. Видать, бывшие-то здешние хозяева тикали без ог’лядки. В доме всё целёхонько осталося: и мебель, и посуда, и тряпьё кой-какое.

– Где ж им горемычным спрятаться? Кругом облавы. Фашисты поймают, расстреляют на месте, – сокрушённо проговорила Елизавета, не желая делиться увиденной собственными глазами расправой.

– Гм, так-то бы ешо хорошо, – продолжала Варвара. – Вот мы с Катюхою видали, как троих выволокли на средину улицы. Бензином облили да подожг’ли. Вот г’де смертушка-то страшная. Шо б им – фашистам, изверг’ам проклятушшим – так в вечном аду г’ореть.

Елизавета провезла рукой по вспотевшему лбу.

– Шо, в жар бросило? Ну да ладно, шо обсасывать конфету, которую прог’лотить нельзя. Это я к тому, шо тем несчастным уж не помочь никак. А у вас вон девонька подрастает. Ей уж поболее месяца. Только больно мала да тиха.

– Ох, лучше и не говори, Варенька, – Елизавета почувствовала, как защемило в груди. – Родилась Танечка крохотной. Так с тех пор ни грамма и не прибавила.

Варя вскинула бровь, удивлённо проговорила:

– Вроде ж, «бидончики» не пусты. С чево ж не расти-то? Гм, значит, поболее кормить девчушку надо.

Откинув полу халата, Елизавета обнажила грудь. Нажала на сосок. Брызнула бледная в синеву струя.

– Ох-ох-ох, – запричитала соседка. – То ж не молоко, а водичка забелённая.

– Вот и я о том. Чем кормить-то? Боюсь, не выживет Танечка моя. Голодно. Старшие тоже исхудали до костей. Продукты на исходе. А теперь ещё и холодно. Детишкам на улицу не в чем выйти. Пока на двор добегут, у меня вся душа изболится.

– Стойте, Елизавета Тихоновна! Я ж недавно прослыхала, шо в панском доме исшут прислуг’у и няньку, – Варвара подошла к окну, ткнула пальцем в сторону дома метрах в двухстах от них. – Да вон там, крайний сруб. Кажись, Фальковские ихняя фамилия. Пойдёте с ребёночком на улочку да и прог’уляйтеся до их.

– Спасибо, Варенька! Как же мы кстати разговорились.

Елизавета решила не брать с собой спящую малышку, оставила на старших детей. Сама наскоро собралась и заспешила по указанному адресу.

У богатого с виду, высокого дома она на мгновение остановилась в нерешительности, но, вспомнив о голодных детях, постучала в окно.

Открыла невысокая, миловидная дама. Тонкие морщинки у самых уголков глаз выдавали возраст – далеко за тридцать.

Изящным движением она поправила отворот стеганного, отделанного шёлком халата, забрала за ухо прядку прямых волос цвета льна.

– Здравствуйте, что вам нужно? – мягко спросила по-польски.

За два года жизни в Бресте Елизавета научилась хорошо понимать и даже говорить на их языке. Представившись, она без труда объяснила, что ищет любую работу за еду.

Глаза хозяйки засветились. Деликатно взяв за руку и увлекая за собой, она радостно заговорила:

– Зовите меня пани Фальковской. И да, пани Лиза, нам очень нужна работница! Хозяйство большое, ещё трое детей. Сама я всё не успеваю.

«Не удивительно!» – думала Елизавета, обходя просторные, светлые комнаты, со вкусом обставленные припорошённой пылью дорогой мебелью: высокими шкафами, мягкими креслами, дубовыми столами и стульями.

В спальнях подметила, что огромные подушки, венчающие кровати с высокими пуховыми перинами, стоят не слишком ровно. «Ну, я им тут наведу порядок. Только бы взяли», – подумала она, искренне желая оказаться полезной.

– Здесь надо будет убирать, – завершая обход, сказала пани Фальковская и, кивнув на нежно-розовые занавески, струящиеся до пола, добавила: – А ещё стирать бельё.

На пути домой Елизавете казалось, что она не бежит, а летит, слегка касаясь ногами мёрзлой земли.

– Слава тебе, Господи, живы! – беспрестанно шептали губы. – Дай, Бог, здоровья пани Фальковской и её семье.

С того дня она уходила спозаранок, чтобы вернуться, пока дети не проснулись. Двух часов вполне хватало на уборку, но делала всё на совесть – с детства не любила нареканий.

По всему было видно, что добродушную и хорошо воспитанную хозяйку дома радует такая помощница.

– Пани Лиза, никто, кроме вас не может так ровно застелить кровать, – часто повторяла та, проводя ладонью по накрахмаленному кружевному уголку, накинутому на взбитые подушки.

Как-то, собравшись на работу, Елизавета распахнула дверь и остановилась в изумлении. Прямо с порога далеко вокруг стелилось тонкое белоснежное покрывало. Она глубоко вдохнула, глотнув морозной свежести, и заспешила по хрустящему снежку, благодаря Бога, что дети наконец-то перестали голодать.

Войдя в хозяйский дом, удовлетворённо подумала: «От каждодневной уборки всё сияет чистотой. Теперь можно выполнять работы не в раз, а по графику», – и принялась за стирку.

Справившись быстрее обычного, уже собиралась домой, как из прихожей донеслось:

– Боже ж ты мой! Да как же так можно-то, дитятко! Босиком да по снегу!

Елизавета бросилась из прачечной. В коридоре столкнулась с пани Фальковской. Та несла на руках босую, одетую в один лишь сарафан Арину.

– Быстрее грейте воду, пани Лиза! – распорядилась хозяйка; сама же быстро закутала ребёнка в одеяло и принялась растирать пятки.

Подоспела Елизавета с тазом. Окунув ноги дочери в горячую воду с сухой горчицей, запричитала:

– Аринушка, как же тебя угораздило голой на улицу выбежать?

– Мама, я проснулась, а вас нет… Я напугалась, – принялась сбивчиво оправдываться та, растерянно озираясь, будто не понимала, с чего поднялся такой шум. – Решила за вами пойти. Дверь открыла, а там снег… и следы. Я подумала: что ж теперь не ходить, что ли, раз снег? Вот и побежала за вами.

Пани Фальковская, покачав головой, удалилась. Вскоре из кухни потянуло жареным, а ещё через некоторое время хозяйка вернулась с большой тарелкой. Арина, всё ещё замотанная в одеяло, полусидела на диване, как бабочка, с наполовину торчащей из кокона головой.

Пани Фальковская устроилась рядом и принялась кормить её блестящей от масла картошкой с тефтельками. К чаю дала конфету. Всё это Арина поглощала почти не жуя, неотрывно глядя на сервант, где сидела невиданной красоты кукла в юбке-пачке. Казалось, что стоит попросить, и добрая пани не задумываясь отдаст игрушку. Но Арина не попросила. Вместо куклы её просто тепло одели и обули. При этом она никак не могла взять в толк, чему так радуется мама.

– Пани Лиза, а давайте-ка я возьму вашу старшую дочку в няньки, – неожиданно предложила хозяйка, провожая до порога, – Тадеушу годик исполнился, скоро на ножки встанет, за ним нужен глаз да глаз.

***

Приближался Новый год. Явившись на работу, Елизавета застала хозяйку в сильном возбуждении. Та со страдальчески воспалёнными глазами ходила взад-вперёд по комнате, теребя носовой платок.

– Что стряслось, пани Фальковская?

– Облавы, расправы, пани Лиза. Постоянно облавы и расправы, – зашептала та.

– На поляков?! – удивилась Елизавета.

– Слава Богу, нет. Мы ведь покорились… Но эти бедные евреи! Мало того, что им сделали ничтожные нормы продуктов по карточкам, так и просто со свету сживают, – она всхлипнула, промакнула платком уголки глаз. – Вчера я наведалась к Вуйчикам, что на другой улице. Сидим с Майей, за жизнь разговариваем. Вдруг слышим рёв мотоциклов, крики неподалёку. Она схватилась, побежала за сыночком – тот уходил погулять с друзьями. Я – к окну. Смотрю, немцы из дома напротив людей выгоняют: старика, женщин… Автоматами в спины тычут, орут: «Где ещё одна?! Отвечайте, еврейские свиньи!». Тут верзила показался. Волочёт за волосы дивчину и злобно так своим: «Думала, мразь, что в печке её не найду!» Подтолкнул к остальным и давай из автомата строчить. Потом позапрыгивали на мотоциклы, умчались.

Пани Фальковская затряслась всем телом, уткнулась лицом Елизавете в плечо. Дождавшись, пока та успокоится, Елизавета спросила:

– А что с пани Вучик и сыном?

– Сильно боялась, как бы под огонь не попали. Жду, а их всё нет и нет. Но всё же вернулись. У соседей переждали, там, где дети играли. Майя говорит, боялись нос из дома высунуть. А ещё… что очередную еврейскую семью расстреливать будут… Несчастные евреи! В какие только щели ни забиваются, всё равно эти звери их находят… Пани Лиза, никому двери не отпирайте! Берегите деток!

– У нас в роду евреев нет. А если задумают советских изводить, замки не помогут, – задумчиво проговорила Елизавета…

Когда новогодним утром раздался настойчивый стук в дверь, те слова пани Фальковской вспышкой прорезали память. Сжавшись от испуга, Елизавета осознала, что дома из взрослых одна. Соседки в праздничную ночь отправились куда-то вместе с детьми и до сих пор не вернулись.

Поначалу она усомнилась, стоит ли открывать. Но, заперев детей в комнате, всё же пошла. Приоткрыла дверь. На крыльце стоял человек в красном колпаке и длинном пальто, украшенном бумажными снежинками. На лице вместо усов и бороды кудрявилась мочалка.

– Есть ли в доме деточки? – скидывая с плеча мешок, громко проговорил гость, в деланно низком голосе которого, слышалась женщина.

Ряженная приблизилась и прошептала в лицо:

– Советские?

Елизавета кивнула.

– Я учитель. Местная партийная ячейка выявляет своих. Вот, насобирали одежды, брошенной беженцами. Раздаём под праздник. Зовите ребятишек.

Елизавета впустила гостью в прихожую. Вывела детей.

– Мама, это кто? Я боюсь, – прячась за спину и цепляясь за подол юбки, пропищала Арина.

– Аринушка, не дрейфь. Это Чарный Петрусь. Дед Мороз по-нашему.

– Не слушай. Сказки, – буркнул Коля. – Никаких Дедов Морозов не бывает.

– Как это не бывает? – наигранно возмутился «Чарный Петрусь». – А кто же по-твоему подарки детям приносит?

Вид у Коли стал более заинтересованным.

– Что ещё за подарки?

– Да вот же! Налетай! Разбирай!

Глава 8

Лишь только стаял снег, Елизавета с Колей, прихватив Танечку, отправились на поиски работы. В ближайшей деревне их подрядили копать огород. Сын усердно орудовал лопатой, не отставая от матери.

Наконец свежевспаханная земля превратилась в длинные, ровные грядки. Елизавета подняла со скамейки дочку, завёрнутую в одеяльце, отошла в сторону. Присев на бревно, приложила малышку к груди.

– Лиза, – из-за спины проговорила пожилая тучная украинка, – у нас ще коровки, пришло времячко их на луг’ выг’онять. Пог’лядели мы с муженьком на вашег’о мальца, больно уж вин ловко справляется. А дайте-ка яг’о нам в пастушки. Денег’ не заплатим, но кормить будемо досхочу.

На обратном пути Коля гордый, что для него нашлось дело, приосанился, подтянул и без того прилипший к позвоночнику живот.

– Вот это удача! Правда, мама? – сказал, энергично вышагивая, будто и не устал.

Елизавета улыбнулась через силу, кивнула. Живя настоящим и отчётливо понимая, что каждый новый день может стать последним, ей всё виделось таким зыбким, таким временным. Сердце беспрестанно болело за детей. Вот и теперь не отпускали тягостные мысли:

«Надя и Николай, хоть и кичатся, что старшие, но, как ни крути, – дети. Им бы учиться, так нет же – вынуждены зарабатывать на пропитание. А Танечка? – приподняв уголок одеяла, она страдальчески взглянула на спящую малышку. – Почти не растёт девчоночка и в весе едва прибавляет. Да и где ж с такого-то водянистого молока окрепнуть?»

Задавленная переживаниями и преследуемая навязчивой мыслью, что дочка умрёт, Елизавета готова была заплакать, но при сыне сдержалась.

***

Коля быстро освоился с пастушьим ремеслом. По мере того, как дни становились длиннее, он возвращался домой всё позже. Как-то задержался намного дольше обычного. Не в силах маяться в ожидании, Елизавета собрала девочек и вместе с ними отправилась к сыну в надежде подхватить его где-нибудь на середине пути.