Полная версия
Но балерина уже не слушала её. Лицо старушки внезапно изменилось – радостное оживление сменилось растерянностью и замешательством. Она словно вернулась из прошлого в настоящее и теперь не понимала, где находится.
– Я… – начала она, и её голос дрогнул. – Я упала? На сцене?
– Нет-нет, – поспешила успокоить её Мария. – Вы просто немного устали. Это бывает со всеми.
Ольга Петровна медленно опустилась на стул, её руки слегка дрожали. Она выглядела потерянной и внезапно постаревшей на десяток лет.
– Знаешь, – тихо сказала она после паузы, – иногда мне кажется, что я всё ещё там… На сцене. Слышу музыку, чувствую свет софитов… А потом вдруг понимаю, что это всё давно прошло.
Мария присела рядом с ней на корточки, осторожно взяв её руки в свои.
– Расскажите мне о том времени, – попросила она. – О вашем детстве, о том, как вы пришли в балет.
Ольга Петровна посмотрела на неё долгим взглядом. В её глазах промелькнуло что-то странное – то ли испуг, то ли недоумение.
– Детство? – переспросила она с напряжённой улыбкой. – Нет-нет, милочка, я родилась на сцене. Других воспоминаний у меня нет.
Она сказала это с такой убеждённостью, что Мария невольно отпрянула. В глазах старушки на мгновение мелькнуло что-то странное – словно тёмная тень пробежала по ним.
– Но ведь у вас была семья, родители… – осторожно начала Мария.
– Я родилась на сцене, – повторила Ольга Петровна с неожиданной твёрдостью. – В свете софитов, под звуки оркестра. Другой жизни не было.
Её взгляд снова стал расфокусированным, блуждающим. Руки беспокойно теребили кружевной воротничок платья.
– А ваш муж? – спросила Мария, вспомнив одну из фотографий на стене, где Ольга Петровна стояла рядом с высоким мужчиной с проницательным взглядом.
Балерина вздрогнула, словно от удара. Её глаза внезапно наполнились слезами.
– Нет, нет, нет, – быстро забормотала она. – Не было никакого мужа. Только сцена. Только балет. Это была моя единственная любовь, моя единственная…
Внезапно дверь комнаты открылась, и на пороге появилась Вера Николаевна. Её лицо было непроницаемым, но в глазах Мария заметила беспокойство.
– Ольга Петровна, – строго сказала экономка, – вы опять фантазируете. Пора на завтрак. Все уже собрались и ждут только вас.
Балерина моргнула, и Мария с удивлением увидела, как быстро изменилось её лицо. Только что она была на грани слёз, а теперь выглядела спокойной и собранной, словно актриса, сменившая роль.
– Конечно, Верочка, – ответила она с лёгкой улыбкой. – Нельзя заставлять публику ждать.
Вера Николаевна бросила выразительный взгляд на Марию – смесь укора и предупреждения.
– Проводите Ольгу Петровну в столовую, – распорядилась она. – И впредь будьте осторожнее с вопросами. Некоторые воспоминания… лучше не тревожить.
С этими словами она вышла из комнаты, оставив Марию в замешательстве. Что скрывалось за этим предупреждением? Какие тайны хранила бывшая балерина?
Ольга Петровна, казалось, уже забыла о недавнем разговоре. Она придирчиво поправляла причёску перед зеркалом, напевая что-то под нос – мелодию, похожую на фрагмент из «Лебединого озера».
– Вы готовы? – спросила Мария, предлагая ей руку.
– Всегда, милочка, – с улыбкой ответила старушка. – Прима должна быть готова к выходу в любую секунду.
Они вышли из комнаты и медленно двинулись к лестнице. Ольга Петровна шла с гордо поднятой головой, но Мария чувствовала, как сильно старушка опирается на её руку. Её хрупкое тело, казалось, вот-вот сломается под тяжестью лет.
За окнами усадьбы уже полностью рассвело. Лес, окружавший поместье, больше не выглядел зловещей тёмной массой – теперь он сиял всеми оттенками зелёного под лучами утреннего солнца. Столовая наполнилась светом, падающим из высоких окон, украшенных тяжелыми портьерами, отодвинутыми на время завтрака. Золотистые лучи играли на серебряных приборах, заставляя их мерцать таинственным блеском. Полированная поверхность стола отражала замысловатый узор потолочной лепнины, создавая впечатление.
Вскоре после того, как Мария помогла Ольге Петровне спуститься по главной лестнице, в столовую начали подтягиваться и другие постояльцы. Первым появился Алексей Петрович.
– Сегодня фиолетовое утро, – пробормотал он, усаживаясь на свое место. – Туман ультрамариновый за окном, и тени пахнут ванилью.
Никто не обратил внимания на его слова – все давно привыкли к странным высказываниям художника. Мария же замерла на мгновение, заинтригованная этой поэтичной, пусть и бессмысленной фразой.
Следом вошла Лидия Михайловна, держась с неизменным достоинством, словно в классе перед учениками. Её строгое черное платье с белым воротничком выглядело так, будто сошло со страниц романа XIX века, а седые волосы были уложены в замысловатую прическу, на создание которой, должно быть, уходило немало времени каждое утро.
Её взгляд на мгновение остановился на Алексее Петровиче, который, казалось, не заметил её прихода, полностью поглощенный разглядыванием узора на своей салфетке.
Мария стояла у стены, наблюдая за тем, как столовая заполняется людьми. Каждый из них, казалось, существовал в своей собственной реальности, в своем мире. Она поймала себя на мысли, что болезнь сделала этих людей похожими на персонажей книги – ярких, запоминающихся, но каждого со своей трагедией.
Последней появилась сама хозяйка усадьбы – Александра Николаевна. В отличие от вчерашнего вечера, когда она была одета в элегантное вечернее платье, сейчас на ней был строгий костюм темно-синего цвета. Волосы, собранные в тугой узел на затылке, подчеркивали остроту её скул и пронзительность темных глаз. Она окинула собравшихся внимательным взглядом, словно генерал, осматривающий строй перед важной миссией, и едва заметно кивнула Вере Николаевне.
– Доброе утро, – произнесла Александра Николаевна, аккуратно пересаживаясь из инвалидной коляски в свое кресло во главе стола. – Надеюсь, все хорошо спали?
Никто не ответил на этот вопрос – возможно, он и не предполагал ответа. Это был лишь формальный знак начала трапезы, как удар гонга или звон колокольчика.
По знаку хозяйки Вера Николаевна и Мария начали разносить завтрак – овсянку с сухофруктами, свежий хлеб, сыр нескольких сортов, мед в прозрачной стеклянной вазочке и травяной чай, источавший аромат мяты и чабреца. Все блюда были простыми, но приготовленными с удивительной тщательностью – овсянка идеальной консистенции, хлеб с хрустящей корочкой и нежнейшим мякишем, сыр, нарезанный тонкими, почти прозрачными ломтиками.
Постояльцы принялись за еду в полном молчании. Только позвякивание столовых приборов нарушало тишину, и этот звук казался Марии почему-то зловещим.
Когда завтрак был в самом разгаре, Вера Николаевна достала из кармана передника связку ключей и направилась к небольшому секретеру, стоявшему в углу столовой. Под пристальным взглядом Александры Николаевны она открыла его и извлекла поднос с пластиковыми контейнерами для таблеток, которые разложила ранее. Каждый контейнер был подписан именем постояльца.
– Время принимать лекарства, – объявила Вера Николаевна, и Мария заметила, как напряглись за столом все, кроме хозяйки усадьбы.
Экономка начала обходить стол, ставя перед каждым постояльцем его контейнер. Затем она наполняла стаканы обычной водой из графина. Всё это она делала с чеканной точностью часового механизма – ни одного лишнего движения, ни одной секунды промедления.
– Алексей Петрович, – строго сказала Вера Николаевна, останавливаясь возле художника, который, казалось, не замечал стоящих перед ним таблеток, продолжая что-то чертить вилкой на скатерти. – Ваши лекарства. Будьте добры принять их немедленно.
Художник поднял на неё взгляд – мутный, затуманенный, словно смотрел сквозь мокрое стекло.
– Они красные, – пробормотал он. – Они заставляют мир терять цвета.
– Это для вашего же блага, – настойчиво произнесла экономка. – Немедленно.
Её тон не допускал возражений, и Алексей Петрович, вздохнув, покорно взял таблетки. Мария заметила, как дрожат его пальцы, когда он подносил их ко рту.
– Запейте водой, – скомандовала Вера Николаевна. – И покажите мне рот.
Алексей Петрович послушно открыл рот, демонстрируя, что проглотил все таблетки. Мария невольно поморщилась – эта процедура напоминала ей сцены из фильмов о психиатрических лечебницах или тюрьмах.
Вера Николаевна действовала методично, переходя от одного постояльца к другому. Каждый получал свою дозу лекарств, и каждый должен был продемонстрировать, что принял их. К удивлению Марии, никто не сопротивлялся, не протестовал. Все покорно глотали таблетки, запивали водой и показывали пустой рот.
Когда очередь дошла до Ольги Петровны, Мария заметила особую внимательность экономки. Она не просто поставила перед балериной контейнер, но и открыла его сама, выложив таблетки на ладонь старушки.
– Это перед выступлением? – с детской наивностью спросила Ольга Петровна. – Чтобы не волноваться?
– Именно так, – подтвердила Вера Николаевна, и тон её смягчился почти до нежности. – Чтобы ваше выступление было идеальным.
Балерина улыбнулась и беспрекословно проглотила лекарства. Экономка особенно тщательно проверила её рот, даже заглянув под язык.
Наблюдая за этой процедурой, Мария чувствовала растущее беспокойство. Что-то в этом ритуале казалось неправильным, чрезмерным.
Однако то, что произошло дальше, еще больше усилило её тревогу. После приема лекарств постояльцы начали заметно меняться.
Первым был Алексей Петрович. Его беспокойные, постоянно блуждающие глаза стали пустыми, словно затянувшимися пеленой. Руки, до того нервно теребившие скатерть, безвольно опустились на колени. Он перестал бормотать свои странные поэтичные фразы и теперь просто смотрел в одну точку на стене с отсутствующим выражением.
Ольга Петровна, еще несколько минут назад оживленно рассказывавшая о своих воображаемых гастролях, теперь сидела молча, с кротким, почти детским выражением лица. Её глаза потеряли живой блеск, а на губах замерла полуулыбка – вежливая, но бессмысленная.
Даже Сергей Александрович, до того напряженный и настороженный, расслабился, его плечи опустились, а взгляд потерял былую остроту. Он уже не озирался по сторонам в поисках невидимого врага, а просто механически доедал свой завтрак, словно выполняя очередной пункт распорядка дня.
Мария перевела взгляд на Александру Николаевну, сидевшую во главе стола. Хозяйка усадьбы наблюдала за происходящими изменениями с едва заметной удовлетворенной улыбкой. В отличие от постояльцев, она не принимала никаких лекарств и оставалась такой же собранной и внимательной, как и раньше.
Вера Николаевна, завершив раздачу лекарств, вернулась на свое место рядом с хозяйкой. Повисла странная тишина, нарушаемая лишь звуками столовых приборов и редкими, механическими фразами вроде «Передайте, пожалуйста, хлеб» или «Благодарю».
Мария стояла у стены, готовая прийти на помощь, если понадобится подать что-то еще или убрать использованную посуду. Вера Николаевна сделала ей знак подойти ближе.
– Помогите Валентине Дмитриевне, – тихо сказала она, кивая в сторону пожилой женщины, которая с трудом разрезала кусок сыра. – Она сегодня особенно скованна.
Мария послушно направилась к указанному месту.
– Позвольте, я помогу вам, – мягко предложила Мария, осторожно забирая приборы из её рук.
Валентина Дмитриевна посмотрела на неё, и на мгновение в её глазах мелькнуло что-то – узнавание? страх? – но тут же погасло, сменившись апатичным безразличием.
– Спасибо, – произнесла она безжизненным голосом. – Вы очень добры.
Помогая ей, Мария наклонилась ближе и почувствовала слабый запах лекарств, исходящий от женщины – горьковатый, химический, неприятный. Валентина Дмитриевна, заметившая её невольную гримасу, вдруг улыбнулась – странной, асимметричной улыбкой.
– Они не хотят, чтобы мы слышали, – прошептала она так тихо, что Мария едва разобрала слова. – Таблетки заглушают голоса стен.
– Валентина Дмитриевна, – резко окликнула её Вера Николаевна с другого конца стола. – Не отвлекайте Марию Андреевну. У неё много работы.
Женщина тут же замолчала и снова погрузилась в свое апатичное состояние. Мария закончила нарезать для неё сыр и вернулась к своему посту у стены.
– Подойдите сюда, – подозвала её Вера Николаевна, когда завтрак подходил к концу.
Мария приблизилась к экономке, которая вместе с Александрой Николаевной наблюдала за постояльцами.
– Вы заметили разницу? – спросила Вера Николаевна, понизив голос.
– В их поведении? Да, – осторожно ответила Мария. – Они стали… спокойнее.
– Именно, – кивнула экономка. – Лекарства крайне необходимы. Они поддерживают баланс. Без них постояльцы становятся неуправляемыми.
Последнюю фразу она произнесла совсем тихо, почти шепотом, склонившись к самому уху Марии. От её слов по спине девушки пробежал холодок.
– Неуправляемыми? – переспросила она. – В каком смысле?
Вера Николаевна бросила быстрый взгляд на Александру Николаевну, словно спрашивая разрешения на откровенность. Хозяйка едва заметно кивнула.
– Каждый по-своему, – пояснила экономка. – Алексей Петрович впадает в припадки ярости, когда видит то, что называет «ложными цветами». Разбивает вещи, рвет бумаги, однажды даже порезал себя осколком разбитой вазы. Сергей Александрович начинает думать, что мы все – замаскированные боевики, и может напасть с чем угодно, что подвернется под руку. Ольга Петровна пытается танцевать и часто падает, рискуя сломать кости. Валентина Дмитриевна кричит о том, что стены движутся и внутри них кто-то ходит… В общем, без лекарств это место превратилось бы в хаос за считанные часы.
Мария внимательно слушала, осознавая, что ей преподносят официальную версию происходящего в этом странном доме. Версию, которая объясняла необходимость строгого режима, постоянного контроля и массивных доз успокоительных и нейролептиков.
В этот момент Александра Николаевна поднялась из-за стола. Все постояльцы, словно по негласной команде, тоже встали – медленно, неуклюже, как марионетки, которыми управляет неопытный кукловод.
– Благодарю вас, – произнесла хозяйка ровным голосом. – Вера Николаевна проводит вас в гостиную для утреннего чтения. Те, кому разрешены прогулки, могут подготовиться через час.
Она пересела в кресло и направилась к выходу из столовой. Проезжая мимо Марии, она на мгновение остановилась.
– Вы быстро учитесь, Мария Андреевна, – произнесла она с едва заметной улыбкой. – Это похвально. Только помните: в этом доме нужно не просто быстро учиться, а твердо знать, когда не задавать вопросов.
С этими словами она вышла из столовой, оставив Марию в замешательстве.
Вера Николаевна начала организовывать постояльцев для перехода в гостиную. Они двигались медленно, словно под водой, их движения были заторможенными, а взгляды – пустыми. Мария наблюдала за этой процессией с растущим беспокойством.
Она вспомнила слова Валентины Дмитриевны: «Таблетки заглушают голоса стен». Что если эта женщина, несмотря на свою кажущуюся паранойю, была ближе всех к истине? Что если лекарства нужны не столько для спокойствия постояльцев, сколько для того, чтобы они не замечали чего-то происходящего вокруг них?
Мария вздрогнула, когда Вера Николаевна снова обратилась к ней:
– Убирайте со стола и готовьтесь к следующим задачам, – распорядилась она. – День только начинается, и у нас еще много работы.
Экономка вышла вслед за постояльцами, и Мария осталась одна в столовой. Утреннее солнце по-прежнему заливало комнату, но теперь его лучи казались ей не теплыми и уютными, а беспощадно яркими, обнажающими каждую деталь странного мира, в который она попала.
Солнечные лучи прорезали плотную ткань штор, рисуя на деревянном полу причудливые узоры. Мария стояла в дверном проёме комнаты Лидии Михайловны, держа в руках стопку свежего белья. В воздухе витал запах старой бумаги, лаванды и едва уловимый аромат духов, которыми, должно быть, пользовались ещё в середине прошлого века.
Сама Лидия Михайловна восседала в глубоком кресле у окна, её длинные тонкие пальцы перебирали страницы потрёпанного томика стихов. Высокая, с величественной осанкой, даже в своём возрасте она сохраняла ту особую прямоту спины, которая выдаёт в человеке многолетнюю привычку стоять перед классом. Её благородная седина была собрана в строгий пучок, а платье с белоснежным воротничком выглядело так, будто его только что отутюжили.
– Не стойте в дверях, Мария, – произнесла она, не поднимая глаз от книги. Её голос звучал как колокольчик – чисто и с едва заметным металлическим оттенком. – Проходите.
Мария сделала несколько шагов внутрь, невольно затаив дыхание. Комната Лидии Михайловны разительно отличалась от других помещений в пансионате. Это был храм знаний – книги занимали каждый свободный сантиметр. Они выстроились ровными рядами на полках, громоздились нестройными башнями на столе, некоторые лежали открытыми на подоконнике, заложенные засушенными цветами.
– Я принесла чистое бельё, – тихо сказала Мария, осматриваясь вокруг. – Александра Николаевна просила помочь вам с уборкой.
Наряду с книгами, вдоль стен тянулись аккуратные стопки исписанных блокнотов. Мария заметила, что на корешке каждого из них был указан год и какое-то название – «Пушкин», «Тютчев», «Блок», «Цветаева», «Философские размышления», «Мысли о воспитании».
– Положите бельё на комод, – кивнула Лидия Михайловна и, наконец, подняла взгляд. Её глаза, окруженные сетью мелких морщинок, были удивительно ясными и живыми. – Вы любите поэзию, Мария?
– Не могу сказать, что хорошо в ней разбираюсь, – честно призналась девушка, аккуратно раскладывая постельное бельё на комоде красного дерева. – В школе мы, конечно, изучали классиков, но…
– Но вас больше интересовали точные науки или, возможно, современная литература? – тонкие губы Лидии Михайловны изогнулись в понимающей улыбке. – Ничего, мне потребовалось сорок лет преподавания, чтобы понять одну простую истину: поэзию нельзя навязать. Она либо откликается в сердце, либо нет.
Пока Мария методично убирала комнату, смахивая невидимые пылинки с полок и расправляя складки на покрывале, Лидия Михайловна продолжала листать книгу. Вдруг она остановилась, её взгляд поймал какую-то строчку.
– Послушайте, – сказала она, выпрямившись в кресле. – «Сияла ночь. Луной был полон сад. Лежали лучи у наших ног в гостиной. Рояль был весь раскрыт, и струны в нём дрожали, как и сердца у нас за песнею твоей».
Её голос, произносящий эти строки, неожиданно обрёл глубину и силу, словно помолодел на несколько десятилетий. Мария замерла с тряпкой в руках.
– Фет, – с гордостью произнесла Лидия Михайловна. – Афанасий Афанасьевич умел передать трепет души так, как никто другой.
– Красиво, – искренне сказала Мария. – Действительно, чувствуется… трепет.
– Не просто трепет, дитя моё, – Лидия Михайловна прикрыла глаза, как будто вспоминая что-то очень далёкое. – Это гимн всепоглощающей любви, это момент абсолютного счастья, застывший в вечности. Когда я читала эти строки своим ученикам, всегда говорила: поэзия – это способ остановить время.
Мария кивнула, продолжая уборку. На одной из полок она заметила фотографии, расставленные в простых деревянных рамках. На пожелтевших снимках были запечатлены лица детей разных возрастов – очевидно, бывших учеников Лидии Михайловны.
– У вас было много учеников, – сказала Мария, осторожно протирая рамку с фотографией серьёзной девочки с косичками.
– Сотни, – тихо ответила Лидия Михайловна. – Некоторых я помню так ясно, будто они только вчера сидели за партами в моём классе. А других… – она сделала паузу, и тень пробежала по её лицу, – других забываешь, как ни старайся удержать эти лица в памяти.
Она вдруг закрыла книгу и выпрямилась в кресле.
– Мария, будьте так добры, помогите мне найти одну книгу, – её тон изменился, стал более деловым. – Это должен быть томик Пушкина, издание 1937 года, в тёмно-зелёном переплёте с золотым тиснением. Мне кажется, я видела его где-то на верхней полке.
Мария подошла к книжному шкафу и начала внимательно изучать корешки книг. Шкаф был массивным, из тёмного дуба, и достать до верхних полок было непросто. Девушка приподнялась на цыпочки, балансируя на маленьком табурете.
– Возможно, он на другой полке, – задумчиво произнесла Лидия Михайловна. – Я точно помню, что брала его в руки не далее как месяц назад.
Мария продолжала поиски. Перебирая книги, она случайно задела небольшую стопку, спрятанную за томами энциклопедии. Сверху лежал фотоальбом в потёртой кожаной обложке. Он выскользнул из стопки и упал на пол, раскрывшись на середине.
– Что это? – Мария наклонилась, поднимая альбом. Внутри были фотографии, но некоторые страницы явно были вырваны – остались лишь неровные обрывки у корешка.
Лидия Михайловна резко поднялась с кресла. Её лицо побледнело, а руки, обычно спокойные и уверенные, слегка задрожали.
– Дайте мне это, – сказала она неожиданно резким тоном, протягивая руку. – Это личное.
Мария послушно передала альбом. Лидия Михайловна сжала его с неожиданной силой, прижав к груди.
– Простите, я не хотела…
– Некоторые вещи не предназначены для молодых глаз, – голос Лидии Михайловны утратил свою мелодичность, став сухим и холодным. – Продолжайте уборку, пожалуйста.
Она бережно положила альбом в ящик комода и повернула ключ в замке. Этот жест был исполнен такой нервозности, что Мария не могла не заметить перемены в настроении старой учительницы.
После нескольких минут напряжённого молчания Мария решилась задать вопрос:
– Лидия Михайловна, а как давно вы начали преподавать? Должно быть, у вас много интересных историй из первых лет работы?
Повисла странная пауза. Лидия Михайловна сидела неподвижно, глядя в одну точку перед собой. Её взгляд словно остекленел, а лицо на мгновение стало похоже на восковую маску.
– Я всегда была учительницей, – произнесла она наконец механическим, лишённым интонации голосом. – Так написано в моей карточке.
Эта фраза прозвучала так странно, так не похоже на обычную манеру речи Лидии Михайловны, что Мария невольно вздрогнула. Словно кто-то другой на мгновение заговорил устами старой учительницы.
Но уже через секунду Лидия Михайловна моргнула, и её лицо вновь обрело живость. Улыбка вернулась на её губы, хотя глаза оставались настороженными.
– Вы знаете, Мария, – сказала она совершенно другим тоном, как будто предыдущего разговора и не было, – я как раз вспомнила, что у меня есть замечательный сборник русских сказок, который вам может быть интересен. Давайте поищем его вместе.
Перемена была настолько резкой, что Мария почувствовала, как по спине пробежал холодок. Что-то определённо «переключилось» в сознании старушки, и это вызывало чувство тревоги.
Солнце начало клониться к закату, бросая последние золотистые лучи сквозь кружево тюлевых занавесок. В этом свете комната Лидии Михайловны казалась одновременно уютной и странно отрешённой от реального мира, словно существовала в своём собственном временном пузыре.
Обеденный зал пансионата был оформлен с той же старомодной элегантностью, что и остальные помещения усадьбы. Массивный обеденный стол из полированного дуба мог вместить не менее двадцати человек, хотя сейчас за ним сидели лишь несколько постояльцев. Тяжёлая хрустальная люстра с электрическими свечами отбрасывала мягкий свет на белоснежную скатерть и столовое серебро, которое, казалось, помнило прикосновения не одного поколения.
Мария сидела между Ольгой Петровной, бывшей балериной, чьи движения даже сейчас сохраняли удивительную грацию, и Валентиной Дмитриевной, нервной женщиной, постоянно оглядывающейся через плечо, будто ожидая увидеть там кого-то невидимого для остальных.
Обед проходил в привычной тишине, нарушаемой лишь негромким звоном столовых приборов и редкими замечаниями о погоде. Вера Николаевна, высокая худощавая женщина с седыми волосами, собранными в тугой пучок, распоряжалась подачей блюд с отточенной эффективностью военного командира.
– Ещё супа, Сергей Александрович? – спросила она, склонившись над тарелкой отставного военного.
Высокий пожилой мужчина с военной выправкой и густыми седыми усами кивнул, не отрывая взгляда от своей тарелки. Его руки, покрытые старческими пятнами, были всё ещё сильными. Он молча ел, изредка поправляя слуховой аппарат.
Вдруг Сергей Александрович замер, его ложка застыла на полпути ко рту. Он медленно поднял голову, обводя присутствующих тяжёлым взглядом.
– Они снова здесь, – произнёс он неожиданно громко, заставив Марию вздрогнуть. – Я чувствую их присутствие.
Вера Николаевна бросила быстрый взгляд на Александру Николаевну, сидящую во главе стола в своём инвалидном кресле. Хозяйка усадьбы едва заметно кивнула.
