Полная версия
– Держите его, – скомандовала Вера Николаевна, и мужчины без колебаний бросились к Алексею Петровичу.
Старик попытался отбиваться, но его хрупкое тело не могло противостоять силе двух здоровых мужчин. Они умело скрутили его, прижав к кровати. Вера Николаевна тем временем извлекла из кармана своего строгого платья небольшой футляр, откуда достала шприц. Её движения были слишком отработанными, словно эта процедура повторялась здесь регулярно.
– Это успокоит его, – пояснила она, ловко наполняя шприц прозрачной жидкостью из ампулы.
Алексей Петрович продолжал бороться, его глаза были широко распахнуты от ужаса.
– Нет! – кричал он. – Не усыпляйте меня! Во сне они приходят! Они преследуют меня! Во сне граница тоньше!
Вера Николаевна бесстрастно ввела иглу в вену на его руке. Несколько секунд старик продолжал дергаться и бормотать, но затем его движения стали замедляться. Глаза остекленели, и вскоре он обмяк в руках санитаров, словно марионетка с обрезанными нитями.
– Уложите его, – тихо приказала Вера Николаевна. – И приберитесь здесь.
Санитары кивнули, аккуратно укладывая Алексея Петровича на кровать. Один из них начал собирать осколки и обрывки бумаги, другой поправлял перевернутую мебель. Их движения были механическими, профессиональными. Всё это время Мария стояла в оцепенении, не в силах отвести взгляд от безжизненного тела художника. Его лицо, ещё минуту назад искаженное ужасом, теперь выглядело умиротворенным – слишком умиротворенным, словно маска, надетая на воскового манекена.
– Что… что с ним случилось? – наконец выдавила Мария.
Вера Николаевна повернулась к ней, её тонкие губы были сжаты в прямую линию. В её взгляде мелькнуло что-то похожее на сочувствие, быстро сменившееся привычной строгостью.
– Старческое слабоумие, – отрезала она, но в её голосе почувствовалась неуверенность. – Иногда у него случаются… эпизоды. Таблетки не всегда помогают.
Взгляд женщины скользнул по подносу, который Мария всё ещё держала в руках.
– Кстати, вам следует научиться давать лекарства быстрее. Возможно, если бы вы пришли вовремя, этого удалось бы избежать.
Мария почувствовала, как щеки вспыхнули от несправедливого обвинения, но промолчала. Что-то в ледяном взгляде экономки подсказывало ей, что спорить бесполезно – и, возможно, опасно.
– Идемте, – Вера Николаевна направилась к двери. – Остальные пациенты уже должны спать. Завтра у вас будет тяжелый день.
Мария бросила последний взгляд на Алексея Петровича. Его рука безвольно свисала с края кровати, а пальцы, еще недавно сжимавшие кисти и создававшие прекрасное, теперь казались мертвыми. Один из санитаров, заметив её взгляд, слегка улыбнулся – улыбка была холодной, профессиональной, в ней не было ни тени человечности.
– Идемте, – повторила Вера Николаевна с нажимом.
Мария подчинилась, но уходя, не могла избавиться от чувства, что глаза на портрете Александры Николаевны действительно следят за ней, провожая до самой двери. И в этих нарисованных глазах было что-то живое, голодное…
Мария долго не могла уснуть. Комната, выделенная ей, была просторной и элегантной, с тяжелыми бархатными портьерами и старинной кроватью на резных ножках, но отчего-то казалась душной, несмотря на прохладный воздух, проникающий через приоткрытое окно. Воздух был странно густой, словно пропитанный чем-то, что заставляло дышать чаще и поверхностнее.
Мария ворочалась под тяжелым одеялом, то и дело прикасаясь к различным предметам в комнате – холодному металлу дверной ручки, шершавой поверхности старинной тумбочки, мягкому бархату портьер. Каждое прикосновение оставляло на коже странное покалывание.
Часы на прикроватной тумбочке показывали начало третьего, когда она наконец провалилась в беспокойный сон, полный смутных образов: испещренных странными знаками блокнотов, дрожащих пальцев Валентины Дмитриевны и безжизненного тела Алексея Петровича, распростертого на кровати.
Ей снились коридоры, которые меняли свою длину, пока она шла по ним, и портреты с голубыми глазами, которые поворачивались вслед за каждым её шагом. В воздухе висел сладковатый запах, который она не могла определить, но который будет преследовать её до самого пробуждения. А потом – чай, который Александра Николаевна протягивала ей своими тонкими, бледными пальцами: «Выпей, дитя мое, выпей…»
Грохот и крики вырвали её из объятий сна. Мария резко села на кровати, сердце колотилось так, словно пыталось вырваться из груди. Холодный пот покрыл её лоб, а в груди поселилась тяжесть, которая мешала дышать. Часы показывали 3:13 – точное время, отмеченное в блокноте Валентины Дмитриевны. «Шаги за стенами – 3:13 каждую ночь». Но звуки доносились не из стен, а из коридора – яростные вопли, перемежающиеся ударами и звуками борьбы.
Мария спрыгнула с кровати, накинула на плечи шерстяную шаль и осторожно приоткрыла дверь. Тусклый свет ночных светильников с трудом рассеивал густую темноту коридора, но даже в этом полумраке она могла различить фигуры, сгрудившиеся у дальней двери – массивного портала из темного дерева, украшенного резьбой и медными накладками. Дверь в закрытое крыло, о котором Вера Николаевна говорила, что в него вход запрещён, крыло на «реставрации».
Сергей Александрович, бывший военный, стоял, прижавшись к двери всем телом, в одном нижнем белье, обнажавшем его поджарую, но уже тронутую возрастом фигуру. Его седые волосы растрепались, а лицо, обычно суровое и сдержанное, исказилось в маске отчаяния и гнева. Он колотил кулаками в дверь с такой силой, что на светлой древесине оставались кровавые следы.
– Я знаю, что она здесь! – кричал он с яростью, граничащей с безумием. Его голос, и без того громкий, эхом отдавался от стен старинной усадьбы. – Я чувствую её присутствие! Пустите меня!
Двое санитаров, тех самых крепких мужчин, которые несколько часов назад усмиряли Алексея Петровича, пытались оттащить его от двери. Вера Николаевна стояла рядом, её обычно бесстрастное лицо было искажено тревогой – и чем-то вроде страха.
– Сергей Александрович, – настойчиво повторяла она, – там никого нет. Пойдемте, вам нужно вернуться в постель.
В её голосе звучала не сколько попытка успокоить, а и мольба – словно она пыталась защитить его от чего-то, что могло находиться за той дверью.
– Не врите мне! – рычал старик, с неожиданной для его возраста силой отталкивая санитаров. – Я был военным разведчиком! Я распознаю присутствие даже сквозь стены! Она там, за этой дверью!
Его пальцы, окровавленные от многократных ударов о дверь и попыток вскрыть замок, оставляли алые разводы на белом нижнем белье. В тусклом свете ночных светильников эти пятна казались черными.
– Какая разница, насколько крепок замок? – продолжал он, царапая дверь ногтями с такой силой, что они ломались и расщеплялись. – Я проникал в бункеры и крепости! Эта жалкая преграда меня не остановит!
Мария, затаив дыхание, наблюдала эту сцену из полуоткрытой двери своей комнаты. Внезапно её внимание привлекло движение в дальнем, затененном углу коридора. Там, где тьма была особенно густой, стояла Александра Николаевна. Без своего привычного инвалидного кресла, опираясь на изящную трость с серебряным набалдашником в виде головы волка. Её фигура, закутанная в темный шелковый халат, казалась призрачной, нереальной. Лицо хозяйки усадьбы оставалось в тени, но голубые глаза отражали слабый свет.
Она не вмешивалась в происходящее, лишь наблюдала с каким-то странным выражением – не страха или беспокойства, но скорее… голодного любопытства? Мария напрягла слух и уловила тихий шепот, слетевший с губ старой женщины:
– Снова… Он всегда её чувствует…
В этих словах было что-то жуткое – смесь печали и удовлетворения, словно разыгрывался спектакль, который повторялся раз за разом.
Схватка возле двери тем временем достигла апогея. Сергей Александрович, в приступе нечеловеческой ярости, сумел сбросить с себя одного из санитаров. Второй удерживал его за плечи, но старик извивался и бился с такой силой, что казалось, еще немного – и он вырвется.
– Маргарита! – закричал он с душераздирающим отчаянием. – Я знаю, ты там! Откликнись! Не оставляй меня снова!
В этом крике была такая боль, что у Марии сжалось сердце. Это был крик человека, потерявшего всё, что имело для него значение.
Вера Николаевна извлекла из кармана своего халата шприц – точно такой же, каким несколько часов назад усмирили Алексея Петровича. Её движения были быстрыми, отработанными, но в них чувствовалась внутренняя борьба – словно она делала то, что было необходимо, но не то, что хотела.
Один из санитаров, наконец, сумел заломить руку старику за спину, обездвиживая его на критические секунды. Вера Николаевна без колебаний вонзила иглу в оголенное плечо Сергея Александровича.
Эффект наступил почти мгновенно. Крики превратились в неразборчивое бормотание, движения стали более вялыми, а затем старик обмяк в руках санитаров, как марионетка с обрезанными нитями.
– Унесите его, – тихо скомандовала Вера Николаевна. – И проследите, чтобы на этот раз он был надежно зафиксирован.
В её голосе звучала усталость.
Санитары подхватили безвольное тело и понесли его прочь по коридору. Его голова запрокинулась, открывая беззащитное горло, а из приоткрытых глаз текли слезы – последнее проявление эмоций перед химически вызванным сном.
Мария невольно вздрогнула, когда Вера Николаевна внезапно повернула голову и уставилась прямо на неё.
– Что вы здесь делаете? – спросила она ледяным тоном.
– Я… я услышала шум, – пробормотала Мария, чувствуя, как кровь приливает к щекам.
Вера Николаевна окинула её взглядом, полным презрения. В этот момент она удивительно напоминала хищную птицу – те же острые черты, тот же холодный, оценивающий взгляд.
– Возвращайтесь в постель, – отчеканила экономка. – Запирайте дверь. Это не для ваших глаз.
Она развернулась, собираясь уходить, но потом остановилась и добавила, не оборачиваясь:
– И помните, Мария, любопытство редко доводит до добра. Особенно в этом доме.
С этими словами Вера Николаевна удалилась, её шаги затихли в глубине коридора. Мария заметила, что в углу, где стояла Александра Николаевна, теперь была лишь пустота – словно старая женщина растворилась в тени.
Мария направилась в свою комнату и осторожно закрыла дверь, машинально повернув ключ в замке, как было велено. Её взгляд упал на часы – 3:24. Всего десять минут прошло с момента, когда она проснулась от криков.
Подойдя к окну, она отодвинула тяжелую портьеру и выглянула наружу. Полная луна освещала заброшенный сад перед усадьбой, придавая ему призрачный, нереальный вид. Старые деревья отбрасывали длинные тени, которые, казалось, двигались сами по себе, независимо от ветра. И там, в глубине сада, ей показалось, что мелькнула человеческая фигура – высокая, неподвижная, выжидающая.
Мария отпрянула от окна, задернула шторы и бросилась обратно в постель, натянув одеяло до подбородка. Сердце колотилось как сумасшедшее, а в голове звучали слова, произнесенные шепотом Александрой Николаевной: «Снова… Он всегда её чувствует…»
Этот момент кружился в сознании Марии, пока усталость не взяла свое, и она снова не провалилась в беспокойный сон.
Холодный свет утра пробивался сквозь мутные стекла окон, танцуя бледными узорами на полу. Старинные половицы тихо поскрипывали – словно шептались о тайнах, которые впитали за долгие годы. Мария медленно открыла глаза, и несколько мгновений лежала неподвижно, глядя в потолок с лепниной, напоминающей причудливые узоры морской пены.
Воспоминания о ночных событиях обрушились на неё тяжелым камнем – шаги в коридоре, хриплый мужской голос, зовущий какое-то имя, и эти глаза… Эти пронзительные голубые глаза, смотревшие на неё из темноты.
«Просто кошмар», – прошептала Мария, проводя ладонью по лицу. Её волосы разметались по подушке. Она медленно села на краю кровати, машинально наматывая прядь волос на палец – старая привычка, которая выдавала её нервозность. Пальцы дрожали.
Старинные часы на комоде показывали половину восьмого – скоро завтрак. Мария подошла к окну, прикоснувшись к холодному металлу ручки. За пожелтевшими стёклами простирался запущенный сад – некогда роскошный, а теперь заросший и дикий. Вековые дубы с корявыми ветвями, похожими на скрюченные пальцы, тянулись к свинцовому небу. Утренний туман стелился над землей призрачной дымкой, и в этой серебристой мгле сад казался живым – словно наблюдал за ней невидимыми глазами.
«Может, и правда приснилось?» – пробормотала она, разглядывая своё отражение в зеркале. Большие карие глаза полные усталости смотрели обеспокоенно. В свои двадцать три Мария выглядела старше – последние месяцы выжали из неё все соки.
Когда Мария спустилась в столовую, её охватило странное спокойствие. Комната была залита мягким светом масляных ламп, создававших особую, старомодную атмосферу. Воздух был пыльным, с привкусом времени и забвения. Массивный дубовый стол, накрытый белоснежной скатертью, стоял в центре. Вокруг него уже собрались постояльцы пансионата «Серебряный туман».
Ольга Петровна, бывшая балерина, сидела с идеально прямой спиной. Её серебристые волосы были собраны в безупречный пучок, а тонкие пальцы с изяществом держали чашку. При виде Марии она слегка кивнула, но в её движениях была какая-то механичность.
Лидия Михайловна углубилась в чтение книги, изредка делая пометки карандашом. Её благородная седина, аккуратно уложенная волна к волне, придавала ей вид строгой наставницы, но глаза были отсутствующими, словно она читала не строки, а что-то, доступное только ей.
Иван Васильевич молча сидел у окна, глядя на сад невидящим взором. Его худые руки с проступающими венами слегка дрожали – но это дрожание прекращалось всякий раз, когда где-то вдали, в лесу, раздавался едва слышный хруст веток. Тогда он замирал, словно прислушиваясь к чему-то важному.
Валентина Дмитриевна нервно оглядывалась по сторонам, теребя салфетку. Её беспокойный взгляд метался от окна к двери, словно она ожидала чьего-то появления.
Алексей Петрович рисовал что-то на салфетке. Пятна краски на морщинистых руках говорили о годах, проведённых с кистью, но сегодня его движения были особенно нервными.
И, наконец, Сергей Александрович – виновник ночного переполоха. Он сидел во главе стола с военной выправкой, но в его глазах мелькала растерянность, быстро скрываемая под маской сдержанности.
Мария замерла на пороге, не решаясь войти, но Вера Николаевна появилась словно из ниоткуда – беззвучно, как тень.
– Доброе утро, Мария Андреевна, – произнесла она голосом, напоминающим шелест старых страниц. – Ваше место слева от Ольги Петровны. Сегодня на завтрак овсянка, свежие ягоды и травяной чай.
– Спасибо, – тихо ответила Мария, чувствуя, как холодок пробежал по коже. Экономка смотрела на неё слишком внимательно, словно искала что-то в её лице.
Сергей Александрович поднял глаза от газеты и кивнул с обычной сдержанностью.
– Доброе утро, молодая особа. Надеюсь, вам хорошо спалось в нашей старой обители?
Мария замерла, ожидая упоминания о ночном происшествии, но военный вёл себя так, будто ничего не произошло. В его глазах не было и тени смущения.
– Д-да, спасибо, – пробормотала она, опускаясь на стул.
Ольга Петровна наклонилась к ней, обдав лёгким ароматом лаванды.
– Привыкайте, дорогая, – прошептала она с улыбкой, делавшей её птичье лицо неожиданно молодым. – Первые ночи в этом доме всегда… особенные. Старые стены хранят много воспоминаний.
Завтрак проходил в странной, почти напряжённой тишине. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь высокие окна, рисовали причудливые тени на стенах, увешанных старинными портретами. Их холодные голубые глаза, казалось, следили за каждым движением присутствующих.
Вдруг Сергей Александрович громко стукнул ложкой по столу.
– А помните, как в сорок третьем мы под Курском… – начал он командирским голосом, но осёкся под пристальным взглядом Веры Николаевны.
– Сергей Александрович, – проговорила экономка тихо, но в её голосе звучала непререкаемая власть. – Александра Николаевна напоминает, что за столом не принято говорить о войне.
Старый военный нахмурился, но спорить не стал. Мария заметила, что газета была датирована прошлым годом, но никто не обращал на это внимания.
После завтрака Мария решила прогуляться по дому. В главном холле висели портреты поколений семьи Варницких – женщины с поразительно голубыми глазами, одна из которых, судя по дате на раме, была Екатериной Варницкой, писанной в 1885 году. Художник с невероятной точностью передал холодный блеск этих глаз, и Марии казалось, что они следят за её движениями.
Блуждая по коридорам, она неожиданно оказалась перед дверью в закрытое крыло дома. К своему удивлению, заметила новый, блестящий замок на старой дубовой двери. Вчера его определённо не было – Мария могла поклясться в этом.
– Постояльцам туда ходить запрещено, – раздался за спиной холодный голос.
Мария вздрогнула и обернулась. Вера Николаевна стояла, выпрямив спину, её светло-серые глаза смотрели с нескрываемым неодобрением.
– Я просто… осматривалась, – пробормотала Мария.
– Любопытство – не лучшее качество в этом доме, – отрезала экономка. – Александра Николаевна ждёт вас в библиотеке через полчаса. Не опаздывайте.
Библиотека усадьбы оказалась именно такой, какой Мария и представляла – величественной и немного зловещей. Высокие стеллажи тянулись до потолка, массивные шторы из бордового бархата пропускали лишь скупые лучи света. Пыльный воздух танцевал в этих лучах, создавая иллюзию живого дыхания комнаты.
Хозяйка пансионата сидела в инвалидном кресле у окна. Её хрупкая фигурка казалась ещё более уязвимой в ярком свете, но когда она повернулась к Марии, в её голубых глазах застыла та же властность, что и при первой встрече.
– А, Мария, – произнесла она удивительно сильным голосом. – Входите, присаживайтесь.
Мария прошла к указанному креслу, чувствуя тяжесть в груди под пристальным взглядом хозяйки.
– Как вам у нас после первых дней? – спросила Варницкая. – Освоились?
– Да, спасибо, – ответила Мария. – Очень… интересное место.
– Интересное, – эхом отозвалась хозяйка с лёгкой усмешкой. – Дипломатично. Наша усадьба действительно… особенная. Не каждый способен оценить её своеобразие.
Она помолчала, изучая лицо Марии.
– Знаете, этому дому почти двести лет. Мой прадед построил его на месте, которое местные считали проклятым. Говорили, земля здесь «пропитана чем-то не тем». – Она усмехнулась. – Но он был человеком науки и видел в этом месте особые свойства… благоприятствующие долголетию.
Мария собралась с духом:
– Александра Николаевна, прошлой ночью… я слышала шаги в коридоре и голос…
Старуха замерла, её пальцы с длинными ногтями вцепились в подлокотники кресла.
– И что же вы слышали?
– Сергей Александрович ходил по коридору и звал кого-то. Он выглядел… потерянным.
Варницкая долго смотрела на неё, прежде чем ответить.
– Некоторые воспоминания слишком сильны. Они прорываются сквозь лекарства… сквозь время.
– Кого он искал?
Старуха отвернулась к окну, где ветер гнал опавшие листья.
– Призрак. Видение. Мы все здесь живём с призраками прошлого, Мария. Некоторые из них… просто настойчивее других.
Она снова повернулась к девушке с загадочной улыбкой.
– Не желаете ли чаю? Особый сбор. Помогает… расслабиться.
Мария вспомнила предупреждение Валентины Дмитриевны: «Не пей чай. Они добавляют туда что-то…»
– Спасибо, я не испытываю жажды.
Варницкая пристально посмотрела на неё, и в её глазах мелькнуло что-то, похожее на удовлетворение.
– Вы начинаете им верить, – произнесла она так тихо, что Мария едва расслышала. – Интересно…
За окном резко поднялся ветер, швыряя дождь в стёкла. Где-то в глубине дома хлопнула дверь, и на мгновение Марии показалось, что она слышит далёкий женский смех.
– Идите, дитя, – сказала хозяйка. – У вас ещё много времени, чтобы познакомиться с нашей усадьбой поближе…
Выйдя в коридор, Мария глубоко вздохнула. Голубые глаза со всех портретов, казалось, провожали её до самой двери библиотеки.
Вечер опускался на усадьбу тёмно-синими сумерками. Мария сидела на подоконнике в своей комнате, записывая в маленький блокнот всё замеченное за эти дни. В комнате было прохладно – старинная система отопления едва справлялась с осенней прохладой. Сквозь щели проникал ветер, принося запах опавших листьев и влажной земли.
«Странности «Серебряного тумана», – написала она наверху.
«Первое: никто из постояльцев не рассказывает о своей молодости. Только о профессии». Словно их жизнь началась с карьеры, а всё предыдущее стёрлось.
«Второе: истории болезней начинаются с момента прибытия. Никаких предыдущих диагнозов».
«Третье: всем дают седативные средства под видом витаминов для ясности ума».
Где-то в доме пробили часы – десять вечера. После десяти полагалось соблюдать тишину.
«Четвёртое: полная изолированность. Ближайший город в тридцати километрах. Такси отказываются ехать сюда».
«Пятое: никто не навещает постояльцев. Будто у них нет близких».
«Шестое: минимальный персонал для такого большого дома».
«Седьмое: закрытое крыло и странная реакция Сергея Александровича».
«Восьмое: нет связи с внешним миром».
«И наконец: у всех, кроме персонала, одинаковые пронзительные голубые глаза».
Мария достала мобильный телефон – экран показывал отсутствие сигнала. «Как будто вокруг дома стоит невидимый купол», – пробормотала она.
Вчера она проскользнула в административный кабинет, где стоял древний компьютер. Система выдавала лишь: «Нет доступного подключения». Словно «Серебряный туман» существовал в своём пузыре, отрезанном от мира.
«Усадьба существует в своём собственном мире», – написала она последней строчкой.
Внезапно свеча на столе погасла, словно задутая невидимым дыханием. Комната погрузилась в темноту. В абсолютной тишине ей почудился едва различимый шёпот:
«Мари-и-ия…»
Дрожащими руками она закрыла блокнот и спрятала под матрас. Что-то подсказывало – в пансионате не стоит открыто проявлять любопытство.
Следующий день начался с затяжного дождя. Капли барабанили по крыше, стекая по стёклам и размывая очертания мрачного сада. Усадьба казалась плывущим кораблём-призраком в океане тумана.
После обеда Мария занималась уборкой в общей гостиной. Тяжёлые бордовые шторы были задёрнуты, не пропуская дневного света. Электричество работало с перебоями – комнату освещали лишь масляные лампы, отбрасывающие причудливые тени.
Алексей Петрович сидел перед мольбертом. Его дрожащие руки, взявшись за кисть, становились удивительно точными.
– Видите эти цвета? – внезапно спросил он. – Вы их видите?
Мария подошла ближе. На холсте был сад усадьбы в тумане, но среди деревьев проступали размытые человеческие силуэты. А цвета были неестественно яркими – красные и фиолетовые оттенки, словно художник видел невидимые спектры.
– Они всегда там, – прошептал он. – Ждут. Наблюдают. Иногда зовут.
– Кто? – тихо спросила Мария.
– Те, кто был до нас. И те, кто был когда-то с нами.
Он закашлялся – сухо и надрывно. Мария налила ему воды, и когда он пил, из его кармана выпала старая фотография.
Время словно застыло. На снимке был молодой мужчина, в котором угадывался Алексей Петрович. Рядом – девушка, поразительно похожая на саму Марию. То же лицо, те же глаза, даже родинка над губой.
– Что это? – прошептала она.
Художник словно впал в транс, его взгляд устремился сквозь неё.
– Это ты? – прошептал он с тоской в голосе. – Это правда ты?
Услышав приближающиеся шаги Веры Николаевны, Мария спрятала фотографию в карман.
– Алексею Петровичу пора принимать лекарства, – сказала экономка, войдя в комнату. – А вас, Мария, я ищу уже полчаса.
– Я заканчивала уборку.
– Александра Николаевна спрашивает – не находили ли вы что-нибудь необычное в последнее время?
Сердце Марии сжалось. Откуда они могли знать?
– Нет, – ответила она. – А что я должна была найти?
– Некоторые вещи в этом доме имеют особое значение. Если найдёте что-то странное или знакомое, лучше сразу сообщить.
В гостиную вошёл Сергей Александрович, опираясь на трость. Спина его была сгорблена, лицо осунувшимся.
– Вера Николаевна, я не видел Ивана Васильевича со вчерашнего вечера. Где он?
Воцарилась тишина. Мария только сейчас осознала – она действительно не видела молчаливого пациента ни за завтраком, ни за обедом.
– Иногда они уходят, Сергей Александрович, – спокойно произнесла экономка. – Всему своё время.
Лицо военного дрогнуло, отразив страх, быстро сменившийся покорностью.
– Да… конечно. Всему своё время.
