Полная версия
Часы показывали ровно шесть утра. Мария поморщилась – в детстве мать говорила, что богатые любят раннее утро, потому что так они чувствуют свою власть над временем.
«Они заставляют время служить им, а не наоборот», – шептала мать, готовя завтрак в чужом доме, пока хозяева ещё спали. Сейчас Мария понимала, что сама стала частью этой системы.
За окном еще царили предрассветные сумерки, и лишь тонкая полоска света на горизонте предвещала наступление нового дня. Лес, подступающий к самой усадьбе, выглядел сплошной чёрной массой, напоминая Марии о тех старых открытках, которые она собирала – там тоже были мрачные пейзажи с готическими замками и тёмными лесами. Только тогда это казалось романтичным, а сейчас – зловещим.
– Да-да, сейчас, – откликнулась Мария, торопливо выбираясь из-под одеяла.
Не успела она натянуть джинсы и свитер, как дверь отворилась. На пороге стояла Вера Николаевна в строгом тёмно-сером платье с накрахмаленным белым воротничком. Который раз её поведение напомнило девушке старых экономок из фильмов – тех, что знают все секреты дома, но молчат из верности хозяевам.
– В таком виде вы не можете приступать к работе, – безапелляционно заявила женщина, но Мария уловила в её голосе едва заметную усталость. Словно эти слова она повторяла множество раз разным девушкам.
– В шкафу есть рабочая одежда. Александра Николаевна велела приготовить для вас.
После этих слов она решительно направилась к шкафу, и Мария заметила, как её руки на мгновение замерли на ручке. Экономка словно собиралась с духом перед тем, как открыть дверцы. Внутри, аккуратно развешанные на плечиках, висели несколько простых, но элегантных платьев тёмных тонов.
– Это… для меня? – удивлённо спросила Мария, но в глубине души уже знала ответ. Размеры были точно её.
– Разумеется, – кивнула экономка, избегая прямого взгляда. – В этом доме соблюдаются определённые традиции. И дресс-код – одна из них.
Её пальцы – сухие, но удивительно сильные – выхватили тёмно-синее платье с длинными рукавами и белым воротничком. Когда она передавала его Марии, девушка заметила, что руки у женщины слегка дрожат.
Мария невольно содрогнулась при мысли, что будет выглядеть как одна из странных обитательниц этого дома. Воспоминания о матери всплыли снова – та тоже носила форму в богатых домах, теряя свою индивидуальность ради работы. «Они хотят, чтобы мы были невидимыми», – говорила мать, гладя своё скромное платье.
– Переодевайтесь, – строго сказала Вера Николаевна. – У нас много работы. В доме царит строгий распорядок, и его нарушение непозволительно.
Она отвернулась, но не вышла из комнаты. В холодном утреннем свете её профиль казался вырезанным из камня, но Мария заметила, как экономка украдкой поглядывает на окно, словно ждёт или опасается чего-то.
Платье село на удивление хорошо – слишком хорошо для случайного совпадения. Мария ощутила тот же дискомфорт, что и в детстве, когда богатые старики покупали ей подарки, слишком дорогие для её семьи. Словно за доброту всегда требовалась плата.
– Волосы, – коротко скомандовала Вера Николаевна, и в её голосе прозвучала странная нотка – не просто требовательность, а какая-то отчаянная необходимость поддерживать порядок.
Мария послушно собрала волосы в хвост, чувствуя себя школьницей под строгим взглядом учительницы. Когда она закончила, экономка критически осмотрела её с головы до ног и, наконец, удовлетворённо кивнула. Но на её лице промелькнуло что-то похожее на сожаление.
– Идёмте, – сказала она тише, чем обычно. – Нам нужно подготовить столовую к завтраку.
Они спустились по главной лестнице в полном молчании. Мария шла следом, наблюдая за выправкой Веры Николаевны – та держалась прямо, каждый шаг был выверен, но в углах её глаз девушка заметила напряжение. Словно экономка постоянно прислушивалась к чему-то, что могла услышать только она.
В столовой Вера Николаевна принялась за сервировку с яростной сосредоточенностью. Её движения были не просто точными – они были защитными, буд то правильное расположение приборов могло отвратить какую-то беду.
– Первым делом открываем шторы, – проинструктировала она, направляясь к окнам. – Но не сразу все. Сначала восточные, чтобы впустить утренний свет.
Когда первый луч солнца упал на паркет, Мария заметила, как плечи экономки слегка расслабились. Словно свет приносил ей облегчение.
– Теперь сервировка, – распорядилась Вера Николаевна, но её голос звучал менее напряжённо. – Запоминайте последовательность…
Она говорила быстро, чётко, но Мария улавливала в её словах не только профессионализм, но и слегка заметное отчаяние. Экономка цеплялась за рутину, как за спасательный круг.
– Обратите внимание, – продолжала она, расставляя карточки с именами, – постояльцы всегда сидят на одних и тех же местах. Это незыблемое правило.
Мария заметила, что при упоминании каждого имени лицо Веры Николаевны слегка изменялось – то сочувствие, то тревога, то что-то похожее на вину.
– Серебро, – негромко добавила экономка, поправляя один из ножей. – В этом доме используется только серебро. Александра Николаевна… очень щепетильна в этом вопросе.
В её голосе прозвучала такая интонация, словно она говорила не о предпочтениях хозяйки, а о жизненной необходимости.
– Отойду на минуту проверить меню с Антониной Павловной, – сказала экономка, взглянув на часы. В её движениях появилась торопливость. – А вы закончите сервировку.
С этими словами она вышла, оставив Марию одну в огромной столовой. Девушка некоторое время стояла неподвижно, собираясь с мыслями. Затем, вздохнув, взялась за салфетки.
Работа шла медленно – каждый предмет требовал предельной точности расположения. Наконец акончив, Мария отступила на шаг, критически оглядывая стол. Выглядело всё действительно красиво – безупречно белая скатерть, сияющее серебро приборов, тонкий фарфор тарелок с едва заметным узором по краю. Словно иллюстрация из старинной книги по этикету.
– Не идеально, но сойдёт для первого раза, – раздался за спиной голос Веры Николаевны, заставив девушку вздрогнуть. – Теперь идёмте, нужно подготовить лекарства для постояльцев.
Они вышли из столовой и направились по длинному коридору в противоположное крыло дома. По пути Вера Николаевна продолжала свой инструктаж:
– После завтрака – время процедур. В одиннадцать – прогулка для тех, кому она разрешена. В час дня – обед. С двух до четырёх – тихий час. В четыре – полдник. С пяти до семи – свободное время. В семь – ужин. В девять – вечерние процедуры. В десять – отбой. График неукоснительно соблюдается каждый день.
Она говорила монотонно, без эмоций, и от этого её слова казались ещё более нагнетающими. Мария невольно поёжилась, представив себе жизнь по такому строгому расписанию. Казалось, время здесь действительно текло иначе, как заметил вчера один из постояльцев – размеренно, предсказуемо, словно вода в искусственном канале.
Они дошли до небольшой комнаты с табличкой «Медицинский кабинет» на двери. Вера Николаевна достала из кармана связку ключей, выбрала один из них и открыла дверь.
Комната встретила их стерильной белизной и запахом лекарств. Женщина заперла дверь не несколько замков, и Мария заметила, как её пальцы задрожали на ключе.
– Наша главная утренняя задача, – сказала экономка, но её голос звучал несколько натянуто, – правильно разложить лекарства. Любая ошибка может иметь серьёзные последствия.
Она открыла шкаф с медикаментами, и Мария увидела не только лекарства, но и то, как экономка отбирает их – не просто механически, а с каким-то внутренним протестом. Словно она делала что-то противоречащее.
– Начнём с Алексея Петровича, – сказала Вера Николаевна, открывая первую папку. – Бывший художник… Страдает прогрессирующей деменцией с галлюцинациями.
Но когда она называла дозировки, в её голосе чувствовалась неуверенность. Экономка несколько раз проверила записи, словно сомневалась в правильности назначений.
– Далее, Ольга Петровна, – она открыла следующую папку, и её лицо смягчилось. – Бывшая балерина. Ранняя стадия болезни Альцгеймера.
В этот раз отсчитывая таблетки Вера Николаевна работала медленнее, аккуратнее.
– Особое внимание нужно уделять дозировкам, – подчеркнула она, но её голос дрогнул. – Слишком мало – и они возбуждаются, становятся неуправляемыми. Слишком много – и весь день спят…
Мария с растущим удивлением слушала медицинские подробности о людях, с которыми ужинала всего несколько часов назад. Картина начала складываться – это был не просто дом для престарелых, а что-то вроде частной клиники для людей с психическими отклонениями.
– Сергей Александрович, – продолжала Вера Николаевна. – Отставной военный, контузия в Афганистане, последствия посттравматического стрессового расстройства, проблемы со слухом, но отказывается носить слуховой аппарат. Вспышки агрессии, особенно при упоминании военных действий.
Мария заметила, что большинство препаратов, которые называла экономка, были успокоительными или антипсихотическими средствами. На многих упаковках стояли пометки «Строгого учёта» или «Только по рецепту».
– Лидия Михайловна, – Вера Николаевна взяла следующую папку. – Бывшая учительница литературы. Обсессивно-компульсивное расстройство в сочетании с нарциссическим расстройством личности. Постоянно читает стихи, устраивает импровизированные лекции, не терпит возражений. Утром – флуоксетин и небольшая доза кветиапина. Вечером – та же комбинация, но доза кветиапина увеличена.
Экономка продолжала методично раскладывать таблетки, поясняя диагнозы и схемы лечения. Иван Васильевич – тот самый худой мужчина с внимательным взглядом – оказался бывшим учёным-физиком с болезнью Паркинсона и периодическими эпизодами психоза. Валентина Дмитриевна страдала параноидальным расстройством и хроническими слуховыми галлюцинациями.
– А Александра Николаевна? – осторожно спросила Мария. – Она тоже принимает лекарства?
Вера Николаевна бросила на неё острый, пронизывающий взгляд, полный не гнева, а отчаяния.
– Хозяйка усадьбы здорова, – отрезала она, но её голос звучал как заученная фраза. – И вопросы подобного рода неуместны.
Она захлопнула шкаф с лекарствами и заперла его на ключ. Затем собрала все контейнеры и поставила их на поднос.
– Отнесите их в столовую, – распорядилась она. – Каждый контейнер должен стоять возле прибора соответствующего постояльца. И не перепутайте – это может иметь серьёзные последствия.
Мария взяла поднос и направилась к двери. Проходя мимо стола, она краем глаза заметила раскрытую папку, оставленную Верой Николаевной. На верхнем листе было написано: «История болезни: Валентина Дмитриевна Соколова».
Экономка отвлеклась, проверяя что-то в соседнем шкафу, и Мария, поддавшись внезапному импульсу, быстро просмотрела первую страницу. Среди медицинских терминов и заключений врачей она успела заметить фразу, выделенную красным маркером: «Пациентка утверждает, что в старой усадьбе обитает некое существо, которое она называет «Хозяином стен». По её словам, это существо похищает людей и выпивает всю жизненную силу. Галлюцинации усиливаются в ночное время».
– Что вы делаете? – резкий голос Веры Николаевны заставил Марию вздрогнуть.
– Простите, я случайно… – начала оправдываться она.
Но экономка перебила её:
– Медицинские карты постояльцев строго конфиденциальны. Это ваше первое и последнее предупреждение.
Женщина захлопнула папку и убрала её в ящик стола, который тут же заперла на ключ. Её лицо оставалось бесстрастным, но в глазах Мария заметила холодную ярость.
– Идите, – коротко бросила Вера Николаевна. – Я скоро присоединюсь к вам в столовой.
Выйдя из кабинета, Мария медленно пошла по коридору, осмысливая увиденное и услышанное. Теперь странное поведение постояльцев за ужином обретало смысл – все они были психически больными людьми, находящимися на лечении. А строгая экономка оказалась не бездушным автоматом, а человеком, попавшим в ловушку обстоятельств.
Мария вспомнила свою мать – та тоже попадала в дома, где была вынуждена молчать о том, что видела. «Работа есть работа», – говорила она, но по ночам Мария слышала, как мать плачет в подушку.
Воспоминания о детстве всплывали одно за другим – как мать приходила домой усталая и разбитая, как пыталась скрыть от дочери унижения, которые терпела в богатых домах. «Они думают, что мы не люди», – шептала она, когда считала, что Мария спит. Теперь девушка понимала, что означают эти слова.
Её размышления прервал голос Веры Николаевны:
– Мария Андреевна, – позвала она, неслышно появившись рядом. – Что вы застыли?
В её голосе промелькнула та же усталость, что и в голосе матери.
– Чего вы стоите? – переспросила Вера Николаевна, но теперь её строгость казалась наигранной, защитной. – До завтрака остался час. Надо ещё накрыть на стол, проверить меню с Антониной Павловной и помочь собраться подопечным.
Мария кивнула и последовала за экономкой, чувствуя, как по спине пробегает холодок. Слова Ивана Васильевича эхом отдавались в её голове: «Всё, что вы видите здесь, может быть не тем, чем кажется».
А впереди был длинный день в этой странной старой усадьбе.
Расставив последнюю чашку и проверив идеально ровное положение салфеток, Мария отошла на шаг, окидывая взглядом накрытый к завтраку стол. Искрящийся в утреннем свете фарфор, серебряные приборы, отполированные до зеркального блеска – всё выглядело безупречно, точно иллюстрация из книги по этикету викторианской эпохи.
– Неплохо для первого раза, – произнесла Вера Николаевна, оценивая сервировку, но в её голосе прозвучала неожиданная теплота. – Но у нас еще много работы.
Она поправила едва заметно скошенную тарелку, но сделала это не с раздражением, а с той же заботой, с которой мать Марии поправляла скатерть в чужом доме.
– До пробуждения постояльцев осталось полчаса. Сейчас вам нужно подняться к Ольге Петровне и помочь ей с утренним туалетом, – распорядилась экономка таким тоном, будто выносила приговор. – Она… нуждается в особом внимании. Её руки уже не слушаются как прежде.
Девушка кивнула, стараясь скрыть волнение. После разговора в медицинском кабинете она знала, что бывшая балерина страдала ранней стадией болезни Альцгеймера. Работа с пожилыми людьми никогда не входила в её планы, но отступать было некуда.
– Прошу вас быть терпеливой, – добавила Вера Николаевна, понизив голос. – Ольга Петровна… живёт больше в прошлом, чем в настоящем. Не стоит её разубеждать или спорить с ней. Просто соглашайтесь и помогайте.
В холодном утреннем свете лицо экономки казалось вырезанным из слоновой кости – бледное, с чётко очерченными скулами и тонкими губами, плотно сжатыми, словно замок, запирающий все секреты этого странного дома.
– И постарайтесь управиться до семи тридцати, – добавила она, глянув на часы. – Режим в этом доме – святое.
Глава 4. ТЕАТР ПАМЯТИ
Мария поднялась на второй этаж по широкой лестнице, ступени которой чуть слышно поскрипывали под её ногами, словно старый дом вздыхал от тяжести лет и накопленных тайн. Коридор восточного крыла купался в золотистом свете раннего утра, пробивавшегося сквозь окна с витражными вставками. Цветные блики танцевали на стенах, обитых выцветшим бордовым шёлком, расцвечивая их узорами, похожими на сказочные узоры морозного утра.
Комната Ольги Петровны находилась в самом конце коридора – дубовая дверь с медной табличкой, на которой элегантным шрифтом было выгравировано её имя. Мария сделала глубокий вдох, постучала и, услышав слабое «Войдите», открыла дверь.
Первое, что поразило её – обилие света. В отличие от других помещений усадьбы, здесь гардины были распахнуты настежь. Утреннее солнце заливало комнату, играя на многочисленных стеклянных и хрустальных поверхностях, создавая призрачные радуги по всему пространству.
Но ещё больше Марию поразило то, как выглядела эта небольшая комната. Казалось, она перенеслась в какую-то другую эпоху – эпоху лёгкости, изящества и культа красоты.
Стены, окрашенные в нежно-голубой цвет, напоминающий весеннее небо, были почти полностью покрыты фотографиями в рамках разных размеров и форм. С каждой фотографии смотрела одна и та же женщина – стройная, хрупкая, с идеальной осанкой и неземной красотой. На некоторых снимках она была совсем юной – почти подростком с огромными глазами и строгим, собранным в тугой пучок волосами. На других – зрелой женщиной в расцвете красоты и таланта. Но на всех фотографиях она была в балетных костюмах – белых пачках, расшитых блёстками и стразами, чёрных облегающих трико, воздушных шифоновых накидках.
В углу комнаты, на специальной подставке под стеклянным колпаком, стояла пара изношенных пуантов – пыльно-розовых, с потёртыми лентами и следами многолетнего использования. Рядом с ними – засушенная роза, такая старая, что казалось, она рассыплется от малейшего дуновения.
Целая стена была отведена под афиши – выцветшие, пожелтевшие от времени, но всё ещё хранящие отголоски былого великолепия. «Большой театр представляет: Ольга Воронцова в роли Одетты», «Триумфальное возвращение примы в «Жизели», «Блистательная Ольга Воронцова покоряет Париж»… Даты на афишах уходили далеко в прошлое – шестидесятые, семидесятые годы двадцатого века.
В центре комнаты, у большого окна с видом на парк, стояло старинное кресло-качалка с высокой спинкой и потёртой бархатной обивкой цвета бургундского вина. В нём, словно хрупкая фарфоровая статуэтка, сидела Ольга Петровна. На ней был светло-лиловый шёлковый халат, который когда-то, вероятно, был роскошным, но теперь выглядел поблёкшим и чуть великоватым для её иссохшего тела. Седые волосы, тонкие как паутина, были собраны в небрежный пучок на затылке. Несмотря на возраст и болезнь, она сохраняла удивительно прямую спину и изящно держала голову – настоящая прима даже в забвении.
Старушка повернулась к двери, и Мария увидела её лицо – иссеченное морщинами, но всё ещё хранящее следы былой красоты. Глаза – неожиданно ясные, глубокого синего цвета – внимательно изучали вошедшую девушку.
– А, Наташенька, – произнесла Ольга Петровна с лёгкой улыбкой. – Наконец-то. Я уже думала, ты не придёшь. Ты принесла мой костюм для репетиции?
Мария замерла в дверях, не зная, как реагировать. Вера Николаевна предупреждала, что старушка путает настоящее с прошлым, но она не ожидала, что это произойдёт так быстро.
– Доброе утро, Ольга Петровна, – мягко сказала Мария, входя в комнату. – Я Мария, новая помощница. Я пришла помочь вам подготовиться к завтраку.
Балерина чуть наклонила голову, изучая её с лёгким недоумением. Затем её взгляд прояснился, и она кивнула.
– Конечно, Наташенька. Ты сменила причёску? Тебе идёт. Но где же мой костюм? Сегодня генеральная репетиция «Лебединого озера», а Борис Михайлович не терпит опозданий.
Мария осторожно приблизилась к креслу, отмечая, как тонки и хрупки стали руки когда-то великой танцовщицы. Кожа на них была почти прозрачной, сквозь неё просвечивали голубые вены. Пальцы, когда-то, несомненно, сильные и гибкие, теперь слегка подрагивали.
– Давайте сначала подготовимся к дню, – предложила Мария, решив не спорить. – Вам нужно умыться и переодеться. А потом мы… поговорим о репетиции.
Ольга Петровна внимательно посмотрела на неё, и на мгновение Марии показалось, что в этих глазах мелькнуло осознание реальности – мимолётное, как вспышка, но отчётливое.
– Ты права, милочка, – вздохнула старушка. – Прима всегда должна выглядеть безупречно, даже на репетиции. Помоги мне встать.
Мария осторожно подала руку Ольге Петровне, чувствуя, как хрупкие пальцы старушки цепляются за неё с неожиданной силой. Балерина поднялась с кресла с удивительной для её возраста грацией – спина прямая, подбородок гордо поднят, каждое движение отточено десятилетиями тренировок.
– В те времена, – начала Ольга Петровна, медленно направляясь к ванной комнате, опираясь на руку Марии, – мы вставали в пять утра. Каждый день. Без выходных. Борис Михайлович говорил: «Талант – это один процент, остальное – труд». И он был прав, милочка. Он был строг, но справедлив. Не то что нынешние…
Её голос затих, словно она забыла, о чём говорила. Взгляд на мгновение стал расфокусированным, потерянным.
Мария помогла ей дойти до ванной – просторной комнаты с мраморной отделкой и старинной сантехникой. Над раковиной висело огромное зеркало в позолоченной раме, по краям которого были наклеены пожелтевшие от времени фотографии и вырезки из газет – всё те же балетные сцены, аплодирующие зрители, цветы на сцене.
– Я сама умоюсь, – заявила Ольга Петровна с неожиданной твёрдостью. – Не нужно обращаться со мной, как с инвалидом. Просто подай мне полотенце, Наташенька.
Мария молча выполнила просьбу, наблюдая, как старушка, пусть медленно и с видимым трудом, но самостоятельно умывается, старательно избегая смотреть в зеркало – словно не желая видеть своё состарившееся лицо.
Когда они вернулись в комнату, Ольга Петровна направилась к большому гардеробу из тёмного дерева, покрытого искусной резьбой.
– Давай посмотрим, что у нас сегодня… – пробормотала она, открывая дверцы.
Внутри Мария увидела аккуратно развешанные платья – преимущественно в пастельных тонах, старомодного покроя, но безупречно отглаженные и ухоженные. Рядом с ними, словно экспонаты в музее, висели несколько балетных костюмов – белая пачка Одетты, чёрная – Одиллии, воздушное шифоновое платье Жизели.
– Ольга Петровна, – мягко сказала Мария, – сегодня утро среды. У вас завтрак с остальными постояльцами. Может быть, это платье? – она указала на простое, но элегантное платье из голубого шёлка.
Балерина задумчиво провела рукой по ткани, её пальцы слегка дрожали.
– Ты уверена, Наташенька? Сегодня же генеральная…
– Совершенно уверена, – твёрдо ответила Мария. – Это платье отлично подойдёт.
Она помогла старушке облачиться в платье, бережно застегивая мелкие пуговицы на спине. Ткань мягко облегала худощавую фигуру Ольги Петровны, подчёркивая её всё ещё изящную осанку. Несмотря на возраст и болезнь, в ней сохранилась удивительная стать, которую десятилетиями вырабатывают только в балетной школе.
– А теперь причёска, – сказала Мария, помогая балерине устроиться перед туалетным столиком.
Столик был уставлен старинными флаконами духов, большинство из которых, судя по выцветшим этикеткам, давно вышли из производства. Рядом лежала щётка для волос с серебряной ручкой, покрытой изящной гравировкой. Мария взяла её и начала осторожно расчёсывать тонкие седые волосы старушки.
– У тебя лёгкая рука, – одобрительно заметила Ольга Петровна, глядя на Марию через зеркало. – Наташа всегда дёргала меня за волосы. Я ей говорила: «Наташа, ты так все мои волосы вырвешь, и мне придётся танцевать в парике!» А она смеялась.
Её глаза затуманились от воспоминаний, и на лице появилась мечтательная улыбка.
– Скажи, а что сегодня танцуют Плисецкая и Максимова? – внезапно спросила она.
Мария на мгновение замерла, не зная, что ответить.
– Я… не уверена насчёт сегодняшней программы, – осторожно сказала она.
– Ох, эти интриги, – вздохнула Ольга Петровна. – Вечно от меня всё скрывают. Боятся конкуренции, понимаешь?
Мария сделала вид, что полностью поглощена созданием аккуратного пучка на затылке старушки, но внимательно слушала каждое слово. Было что-то завораживающее в этих обрывках воспоминаний – настоящих или воображаемых.
– Вы, должно быть, были великолепны на сцене, – искренне сказала она.
Ольга Петровна вдруг резко повернулась к ней, глаза её загорелись юношеским огнём.
– Хочешь, я покажу тебе? – с живостью спросила она. – Я помню каждое движение, каждый жест!
Прежде чем Мария успела что-либо ответить, старушка поднялась со стула с неожиданной энергией. Её спина выпрямилась ещё сильнее, подбородок поднялся, руки приняли изящное положение. Даже лицо преобразилось – морщины словно разгладились, глаза засияли, губы тронула улыбка, полная гордости и вдохновения.
– Вот так начинается вариация Одетты во втором акте, – произнесла она и сделала несколько мелких грациозных шагов, её руки двигались плавно, как крылья.
Движения были замедленными, неполными – лишь тень того, что когда-то могла исполнять великая балерина, но в них всё ещё чувствовалась удивительная музыкальность и понимание танца.
Внезапно Ольга Петровна сделала попытку встать на полупальцы – жест, которым когда-то, должно быть, восхищал тысячи зрителей. Но старческие ноги подвели её, колени подогнулись, и она начала терять равновесие.
Мария мгновенно оказалась рядом, подхватывая хрупкое тело балерины. Старушка показалась ей невероятно лёгкой, словно птица с полыми костями.
– Осторожнее, Ольга Петровна, – мягко произнесла Мария, помогая ей вернуться к туалетному столику. – Мы ещё успеем…
