Запретный дар Артемиды

Я чуть не отдернула свой незримый щуп. Страх сдавил горло. Но где-то там, под этим слоем льда и грязи, под кричащей враждебностью Гемы… я почувствовала ее. Саму рану. Старую. Глубокую. Пропитанную отчаянием и гноем. Она стонала. Тихим, потерянным стоном забытой вещи.

«Пожалуйста…» – пробубнила себе под нос, будто бы обращалась в магией Ксанфа, чтобы та отступила и дала мне возможноть помочь.

Я вдохнула глубже, собирая остатки сил. Осторожно обходила силу Ксанфу, стараясь не делать резких движений. Убеждая силу Ксанфа, то я не буду лечить её. Я хотела вылечить лишь рану.

Этобыло невероятно трудно. Каждая микроскопическая ниточка света, пробивавшаяся сквозь его магию, требовала нечеловеческой концентрации. Пот заливал виски, дыхание стало прерывистым. Я чувствовала, как его тело, даже не двигаясь, сопротивляется на клеточном уровне. Но я видела, как под моим настойчивым, нежным напором, черный туман вокруг раны отодвигался на миллиметр. И в эту щель проникало моё исцеление. Оно касалось воспаленных краев, мертвой ткани под коркой. Кровь, застоявшаяся и темная, будто оживала, начинала течь чуть живее. Мертвые клетки словно шевелились, уступая место новым, розовым и хрупким. Корка размягчалась. Зуд здорового заживления сменил тупую, гниющую боль. Это было крошечное движение к жизни в самом сердце его смерти.

И когда последний сгусток темной энергии отполз, уступая место розовеющей плоти под моим незримым прикосновением, я… отпустила.

Резко. Словно обожглась. Силы покинули меня. Мир поплыл перед глазами. Я судорожно глотнула воздух, чувствуя, как сердце колотится, как бешеное, а в ушах – звон пустоты. Голова тяжело упала на колени. Надо было просто… перевести дух. Один миг. Один тихий миг в этом аду…

– Что ты делаешь?

Его голос раздался рядом. Низкий, хриплый, налитый такой ледяной, сжигающей злобой, что кровь застыла в жилах. Я вздрогнула инстинктивно вжавшись в скалу, машинально распахнув глаза.

Он стоял надо мной. Его тень накрыла меня целиком, холодная и тяжелая. Глаза, обычно скрытые полумраком или яростью, теперь горели в темноте, как тлеющие угли костра. В них не было вопроса. Там была уверенность.

Уверенность в том, что я совершила нечто ужасное и непоправимое. На его лице застыл животный ужас, смешанный с бешенством.

И я поняла, что он почувствовал.

Понял, что я полезла туда, куда мне не стоило бы.

Прежде чем я успела вдохнуть, чтобы что-то сказать, оправдаться, закричать – его руки впились в меня. Сейчас это был порыв чистой, неконтролируемой силы. Железные пальцы сомкнулись на моих плечах, больно, до хруста костей. Я вскрикнула от неожиданности и боли, но звук застрял в горле. В следующее мгновение земля ушла из-под ног. Он дернул меня вверх, резко и безжалостно, и перекинул через плечо, как пустой мешок с зерном.

Голова свистнула вниз, волосы заслонили все, мир опрокинулся.

– Нет! Отпусти! – вырвалось наконец, хрипло, задыхаясь от давления его плеча на живот. Я забилась, пытаясь оттолкнуться, но его руки, обхватившие мои ноги чуть выше колен, были как стальные тиски.

Он нес меня прочь от костра, куда-то в темноту. Мимо ошеломленно поднявшего голову Ликарха, мимо захрапевшего Грота. Широкими, размашистыми шагами, не обращая внимания на мои попытки вырваться. Его запах обрушился на меня лавиной: пот, пыль дороги, металлический привкус крови и… что-то новое.

Дикое. Звериное.

Острая паника сжала горло. Я видела только мелькающую под собой землю, камни, корни. Слышала его тяжелое, прерывистое дыхание. Чувствовала дрожь, бегущую по его спине под моими беспомощно повисшими руками.

Дрожь ли это была от ярости? Или… от того, что он почувствовал? От прикосновения Хлорис к его самой запретной ране?

Он нес меня в темноту, где его гнев и его демоны могли вырваться наружу без свидетелей. И я понимала только одно: мое тихое исцеление обернулось катастрофой.

Я тронула запретное. Моя Хлорис, изможденная, жалобно скулила где-то глубоко внутри, как побитый щенок. А я, беспомощно болтаясь у него за спиной, могла лишь гадать: что страшнее – раны, которые он носит внутри, или ярость, которую я только что разбудила своим целебным, незваным светом?

Глава 7. Ксанф

Я сбросил ее как тряпку, запачканную чем-то невыносимо мерзким. Она шлепнулась на землю, в клубящуюся пыль, поднятую нашими телами, с тихим, захлебывающимся всхлипом. Я стоял над ней, дыша как загнанный бык, грудью разрывая липкую пелену ночи.

Каждый мускул дрожал от ярости. Белой, слепой, всесжигающей ярости, которую даже Гема, не могла поглотить.

Она бушевала вместе с ней.

Она лежала, сбившись в жалкий комок, задыхаясь, ее серое платье было в грязи. Я сверлил ее взглядом, пытаясь прожечь дыру в этом безобидном личике, в этих глазах цвета грозового неба, которые осмелились… осмелились влезть туда, куда не нужно было.

Зачем, черт бы ее побрал? В мою рану? Какой от того толк?

Я сглотнул ком горечи, смешанный с адреналином. Рука сама потянулась к предплечью. Туда, где под рукавом, под коркой старой ненависти… Теперь была лишь гладкая, чуть горячая кожа. И зуд. Чистый, здоровый, невыносимый зуд заживления.

Это было как плевок в душу, как издевательство надо мной. Она не просто тронула – она исцелила. Стерла часть моей боли, часть подписки гемы, которая теперь ощущалась как оголодавший волк.

И от этого было в тысячу раз страшнее, чем если бы она вонзила нож мне в спину.

– Ты… – мои губы едва шевельнулись, выдавив хриплый шепот, больше похожий на рык раненого зверя. – Что ты наделала?

Она вскинула голову, откинув волосы. Глаза, огромные и полные слез, блестели в лунном свете.

Это был страх. Чистый, животный страх читался в них. И это… это почему-то бесило еще больше.

– Я… я не хотела зла! – выпалила она, запинаясь в словах. Олимпия попыталась отползти, но я шагнул вперед, нависая тенью. – Я просто… почувствовала боль. Твою рану. И я… я не могла…

– Не могла? – Я фыркнул, звук вышел злобным и пустым. – Не могла пройти мимо? Как священная богиня милосердия? – ярость клокотала в горле. – Или просто решила поиграть? Посмотреть, что внутри? Как я устроен из кусков боли и ненависти?

– Нет! – она встряхнула головой, и капли слез брызнули в пыль. – Я… я пыталась понять! Моя магия… Хлорис… она исцелила меня. Я хотела… попробовать. На чужом. На… на тебе. Чтобы знать, могу ли я… контролировать ее. Или она контролирует меня? – Голос ее сорвался на последних словах, став почти шепотом. Глаза умоляли поверить.

Контроль. Проклятое слово. Оно ударило по больному.

Того, чего у меня не было над Гемой. Над этой черной дырой внутри, пожирающей все. Ее слова, ее жалкое оправдание – они ужалили мою гордость. И это вывело меня из себя.

Я впился железной хваткой ей в подбородок, сжимая, задирая ее лицо вверх, к моему. Она вскрикнула от боли и ужаса, но я не ослабил хватку.

– Слушай внимательно, каждое моё слово, Олимпия, – мой голос был низким, шипящим, как раскаленный металл в воде. –Ты – просто товар, мой ключ к свободе. Ни больше, ни меньше. Твоя магия, твои эксперименты – меня не ебут. Но если ты еще раз… ЕЩЕ РАЗ осмелишься влезть в меня своим зеленым дерьмом, ткнуть в мои раны, в мою Гему… – Я наклонился ближе, чувствуя, как ее дыхание, частое и горячее, бьет мне в лицо. – Я отрублю тебе руки и вырву язык. Царь Критон все равно возьмет свою силу, даже из куска мяса. Поняла?

Глаза ее расширились до предела. В них плескался ужас, да. Но что-то еще. Какая-то… необъятная глубина. Непокорность? Или печаль?

Я не мог оторвать взгляд. Ее кожа под моими пальцами была горячей, шелковистой. И этот запах… Боги, этот запах. Женский сладкий пот, что-то дикое, как горные травы, и что-то теплое, глубокое, как земля после дождя. Он ударил в ноздри, неожиданный, навязчивый. И внутри… Гема, только что бушующая, вдруг… дрогнула. Ее бешеный вихрь чуть замер, будто принюхиваясь. Как зверь, учуявший незнакомый, но… привлекательный след.

Этот миг замешательства стоил мне дорого. Я почувствовал… тягу. Грубую, животную. К ее телу, прижатому к земле. К шее, обнаженной в страхе. К губам, полуоткрытым в беззвучном крике.

Вожделение, острое и постыдное, кольнуло ниже живота. И Гема… О, черт возьми, Гема мгновенно ухватилась за это, как гончая за горячим следом. Будто бы просто переключилась. Ярость не исчезла, она сплелась с этим внезапным, жгучим желанием, создав гремучую, отравленную смесь.

Сейчас я хотел лишь обладать Олимпией. Наказать ее за то, что она сделала. Присвоить ее себе, как рабыню. И сломать ее.

Я не выдержал. Не выдержал ее взгляда, этого запаха, этого порочного клубка внутри. С рычанием, больше похожим на стон, я рванул ее вверх. Она вскрикнула, но я уже прижал ее спиной к шершавому стволу сосны, все еще держа за горло.

Это предупреждение было ясным. Ее тело дрожало под моим, тонкое, хрупкое.

Это было слишком близко.

Невыносимо близко.

– Ты поняла меня?» – прошипел я снова, в упор глядя в ее расширенные зрачки.

Мое дыхание сбилось. Гема ликовала в жилах, подогревая эту адскую близость, превращая угрозу в нечто двусмысленное, опасное. Я чувствовал биение ее сердца под ладонью на горле – бешеное, как у птички в силке. Чувствовал тепло ее кожи сквозь тонкую ткань платья. Чувствовал, как моя собственная кровь бежит быстрее, подгоняемая Гемой и этим проклятым, сладким ужасом в ее глазах.

Она кивнула, едва заметно. Губы ее дрожали, но сомкнулись.

Я оттолкнулся от нее, как от раскаленного железа. Сердце колотилось как молот по наковальне. В ушах стоял гул, но ярость никуда не делась. Теперь она была перемешана с омерзением к самому себе и с… похмельем этого странного, мимолетного успокоения Гемы. Успокоения, купленного ценой пробудившегося вожделения.

– Запомни, – бросил я через плечо, уже отворачиваясь, не в силах больше смотреть на нее, на ее испуг, на следы своих пальцев на ее горле. – Ты живешь, пока я терплю тебя. Не испытывай мое терпение.

Я пошел прочь. Обратно к костру. Но не к теплу. К своим демонам. Неся с собой вкус ее страха, призрак ее тепла на ладонях и гнетущее знание: я солгал. И ей, и себе. Я боялся не ее магии теперь. Я боялся себя. И того, что она разбудила во мне помимо воли. Той тьмы, что жаждала не уничтожить ее, а… обладать.

Ближе к трем часам ночи я смог уснуть. Усталость валила с ног, поэтому я прилег на пару секунд, а проснулся от того, что меня Ликарх пихнул в плечо.

– Вставай, кровопийца. Нам пора в путь.

Я потер глаз и сразу же взглянул на Олимпию, которая сжалась около дерева, поджав ноги.

– Встаю.

Но стоило мне подняться, как Ликхатт сразу же притянул меня к себе и тихо произнес на ухо:

– Ты вчера что, забавлялся с нашей пленницей в тихую?

– Отвали, – прорычал я, вырываясь, но Ликхарт был настойчиве.

– С друзьями нужно делиться, – он лукаво улыбнулся. – Нельзя быть таким эгоистичным.

– Я не трахался с ней, – выпалил я, но слова обожгли кончик языка. – Я заподозрил, что она что-то колдовала, но ошибся.

Ликарх буравил меня злобным изучающим взглядом. Было видно, что он обдумывает мои слова, которые я произнес громче, чем мне хотелось бы. Я бросил короткий взгляд на Олимпию и понял, что она тоже слышала их. Внезапно Ликарх отпустил меня

– Ладно, кровопийца. В этот раз тебе поверил.

Мне было все равно на доверие Ликарха и его двух дебилов, поэтому я отошел от тлеющего костра и направился к ручью. Умылся, чтобы проснуться. Вымы руки. Воздух пах сырой землей и дымом от нашего жалкого костра. Уселся на камень, точа меч о камень, стараясь не смотреть туда, где Олимпия, скрючившись, пыталась стряхнуть с платья налипшую грязь. Каждое движение ее было осторожным, будто она боялась разбудить во мне вчерашнего зверя.

И черт возьми, она была права.

– Эй, женщина, – Ликарх, жуя вчерашнюю лепешку, лениво пнул камень в ее сторону. – Приснилось, как наш капитан тебя ласка? Как трогал за рудь, тиская в кустах? – Он скалился, довольный своей пошлостью. Грот хрипло заржал. Щербатый лишь косился на меня. Лезвие в моей руке завизжало громче. Я не поднял головы, но голос вышел низким, как гул подземного толчка:

– Еще одно слово, Ликарх. И я отрежу тебе твой поганый язык, ясно?

Тишина наступила мгновенная. Пускай он знает свое место, так будет лучше. Внутри все еще клокотало – остатки вчерашней ярости и… что-то еще. Что-то липкое и неудобное, как прикосновение к мокрой паутине.

Воспоминание о ее теплой коже под моими пальцами. О том, как Гема притихла, учуяв ее запах.

Мы двинулись. Дорога петляла меж холмов, пока на горизонте не выплыли стены. Простой городишка, глинобитный и дымный, но людный.

– Разобьем лагерь здесь, – указал я на рощицу в стороне от дороги, скрытую от любопытных глаз. – Щербатый, Грот – найдите дров и вода. Ликарх – не своди с нее глаз.

Он хотел было вставить свою шутку, но встретил мой взгляд и умолк.

Запасы таяли. Провизию, фляги… нужно было восполнить. Ликарха послать? Легче быка заговорить, чем послать этого дебила за едой. Он продал бы нас за кружку дешевого вина или попытался сбежать с Олимпией, чтобы перепродать.

Нет, нужно было идти самому.

Но оставлять Олимпии рядом с ним было тоже опасным решением. Стоило мне отлучится и скрывать за ветками деревьев, как Ликарх уже норовился подкатить к ней. А теперь эта мысль злит меня еще сильней, чем в начале пути.

– Нужно восполнить запасы, – сказал я громко.

– Так иди, – улыбнулся Ликхарт. – Мы по-сторожим твою пленницу, – и сразу же облизнул губы.

Я попытался подавить в себе приступ ярости. Сделал глубокий вдох и произнес:

– Она пойдет со мной.

Девушка вздрогнула, услышав мои слова. В её глазах мелькнул тот самый животный страх, что был вчера в темноте. *Правильно, бойся.* Я достал перочинный ножик и подошел вплотную к ней. Гема под грудью едва шевельнулась. Я схватил ее за тонкое запястье перерезал веревку.

Кожа под ней была красной, натертой.

– Да ты ума сошел, Ксанф! Оставь ее здесь, слышишь?

Я проигнорировал его слова, обращаясь к Олимпии.

– Слушай меня внимательно, – я пригнул голову, чтобы наши глаза были на одном уровне. В ее зрачках отразился мой оскал. – Шаг влево, шаг вправо, шепот кому-то, любой знак, любой чих – и я перережу тебе глотку на улице. Критону достанется твой труп. Он и из мертвого выжмет что нужно. Поняла?

Она кивнула. Быстро-быстро. Её губы побелели от того, что она их плотно сжимала. Её страх был искренним.

– Мы быстро.

Ликарх осыпал нашу спину всевозможной бранью, но мне было плевать. Этой мой шанс на свободу и я не могу переносить ответственность на плечи других.

Мы пошли быстро, в гробовом молчании.

Городская стена была грубой кладкой из неотесанного камня. Простые широкие ворота, охраняемые парой сонных ополченцев в потертых кирасах. Они косились на мои доспехи, на меч за спиной, на Олимпию, но все-таки пропустили.

В этом городе наемники – не редкость.

Я взял крепко под локоть Олимпию, чтобы та не затерялась в толпе народу. Внутри царил гул, вонь и суета. Узкие улочки, заплеванные мусором, крики торговцев, визг свиней, бредущих под ногами. Олимпия шла вполшага позади, стараясь не отставать, не задеть никого. Я чувствовал ее напряжение спиной – как натянутую тетиву. Каждый окрик, каждый резкий звук заставлял ее вздрагивать. “Кажется такой слабой”, – подумал я с презрением, но тут же вспомнил её магию, исцеляющую мою рану.

Нет. Не такая уж слабая, скорее опасная.

Я торговался грубо, быстро. Мешок сушеной баранины. Мешок зерна. Сыр в тряпице. Фляги – две, наполненные до краев кислым вином и одной – свежей водой. Золотые монеты из потаенного кошеля звякали на ладони менялы. Олимпия стояла рядом, глаза опущены в землю, руки сжаты перед собой. Никто бы не подумал, что в ней дремлет сила, способная отшвырнуть человека как тряпку.

И вот тут, пока я считал сдачу, я заметил, что она отстала. Оглянулся замер на месте. Олимпия стояла у небольшого каменного корыта – городского водоема, куда по желобу стекала вода из какого-то источника. Вода была не чистая, мутноватая, но… Она опустилась на корточки и зачерпнула ладонями, а после, умылась. Вода стекала по лицу, смывая дорожную грязь, по шее, спускаясь под платье и намачивая грязную ткань. Следом она промыла шею и несколько струек воды проползли ниже, отчего я заметил, как ее соски встают от прохлады.

Она закрыла глаза, и буквально, на мгновение, на ее лице промелькнуло выражение такого простого облегчения, что меня будто кольнуло под ребра.

Как будто я увидел не оружие, способное уничтожить весь мир, а просто уставшую девчонку, которой негде даже умыться.

Я подошел, тенью нависая над ней. Она вскинулась, испуганно вытерла лицо рукавом.

– Я… я просто…

– Вставай, – отрезал я. Но в голове крутилась картинка: грязь на ее шее, пыль в волосах. И вонь дороги, которая въелась и в меня. Эта мысль о грязи вдруг стала невыносимой. Я чувствовал, как она липнет к коже, как въелась в поры. Как моя Гема, вечно нечистая, ворчала от этого.

И вдруг… вспомнился запах ее чистых волос вчера. Тот, что успокоил бурю.

– Здесь должно быть… место, где можно помыться, – процедил я, оглядываясь, взяв Олимпию подмышку. На глаза попалась глиняная табличка с грубо намалеванной амфорой и ложем.

Кабак с ночлегом.

– Подойдет, – сказал я себе под нос.

Войдя внутрь, я окунулся в полумрак, пропитанный запахом дешевого вина, жареного лука и немытых тел. Хозяин, толстый, лысый мужик с мокрыми от пота руками, лениво покосился на нас.

– Нам нужна баня, – заявил я, брякая монетами на прилавок. – И чистая вода. Много.

Хозяин ухмыльнулся, показывая гнилые зубы.

– Баня есть, почтенные. Одна. На весь заведение. Час – две монеты серебром. За горячую воду – доплата за одну монету.

– Только одна? – я нахмурился.

– Ага. Там много места. Раздельно мыться не выйдет, коли вас двое, – он многозначительно посмотрел на Олимпию, потом на меня. Его взгляд был таким же пошлым, как у Ликарха.

У меня сжались кулаки. Гема заурчала под ребрами, ощущая мое раздражение.

Олимпия стояла, опустив голову, но я видел, как заалели ее уши.

Стыд? Страх? Или… что-то еще?

– Берем час, – выдохнул я, швырнув на прилавок серебро. – Воду горячую. И чтобы никто не беспокоил.

Хозяин, довольно хихикая, указал толстой рукой вглубь закопченного помещения:

– Вон там, в конце коридора, – отозвался хозяин усмехнувшись. – Дверь с медным кольцом – вам в неё.

Я лишь кивнул ему в ответ. Взял подмышку Олимпию и потянул вглубь помещения. Мы прошли мимо пьяных рож, залипающих на Олимпию. Я шел впереди, чувствуя, как ее страх тянется за мной невидимой нитью. Открыл тяжелую дверь. Внутри пахнуло паром, влажным деревом и… чистотой.

Комната была маленькой, каменной. В центре – большая деревянная кадка, уже наполовину наполненная водой. Рядом – кувшины, губки, глиняные бутыли с маслом. И все.

Ни ширмы. Ни занавески.

Просто кадка, пара скамеек и сливное отверстие в полу. Пар клубился в воздухе, запотевая стены.

Я закрыл дверь на засов изнутри. Звук громко раздился в тишине. Олимпия стояла у стены, прижавшись к ней, как загнанная лань. Ее глаза метались от кадки ко мне и обратно. И этот взгляд был… полон немого ужаса.

– Ну? – я развернулся к ней, прислонившись спиной к двери, скрестив руки на груди. Гема внутри заворчала, чувствуя ее панику – это ее возбуждало. Но был и другой запах – чистый пар, вода. И под ним – ее запах, усиленный теплом и страхом. Он ударил в ноздри, и Гема… снова дрогнула. Ее яростный вой чуть притих, сменившись настороженным любопытством. – Ты хотела чистоты? Мойся. У тебя час. Или меньше, если я передумаю.

Олимпия не двигалась. Казалось, даже дышать перестала. Ее пальцы вцепились в края грязного плаща.

– Я… я могу подождать… – прошептала она, голос сорвался.

Я усмехнулся.

– Ты думаешь, я буду сидеть здесь и нюхать твою вонь, пока ты ждешь у двери? Мойся. Сейчас. Или я тебя вышвырну отсюда грязной. Выбирай.

Она замерла на миг. Потом, с трудом оторвавшись от стены, сделала шаг к кадке. Дрожащими руками начала расстегивать пряжку плаща. Я не отводил взгляда. Не из похоти, а из-за контроля. К тму же, видеть ее страх был сладостным десертом. Я хотела, чтобы она знала, кто здесь хозяин. Чтобы я тоже знал, что контролирую ситуацию.

Хотя внутри все клокотало. Гема лизала мои нервы, смешиваясь с напряжением от этой нелепой, унизительной близости.

Она сбросила плащ. Потом – грубую верхнюю тунику. Осталась в тонком, поношенном хитоне до колен. Ее плечи обнажились – бледные, с синяком от моих вчерашних пальцев. Она не поворачивалась ко мне спиной. Быстро, почти падая, шагнула в кадку. Вода хлынула через край. Она втянула воздух – вода была горячей. Сжалась в комок, пытаясь прикрыть руками грудь и колени, стать как можно меньше. Вода скрыла ее по пояс. Светлые и спутанные волосы, прилипли к щекам, к шее.

– ДАвай быстрее, – бросил я, голос прозвучал хриплее, чем хотелось. Я видел, как дрожит ее нижняя губа. Видел капли воды, стекающие по обнаженному плечу. И этот запах… запах чистой кожи, смешанный с паром и ее страхом… он заполнял комнату. Гема внутри затихла. Совсем. Будто прислушивалась.

Будто ей понравилось невыносимое спокойствием, от которого мне стало только хуже.

Я отвернулся к стене, сжав кулаки так, что ногти впились в ладони. Слышал, как она торопливо, скуляще-мокро, трет кожу губкой. Слышал плеск воды. Дышал тяжело, пытаясь прогнать этот образ – испуганная девчонка в воде, практически голая.

Вода обнимала кожу, смывая не только грязь дороги, но и слои окаменевшей усталости. Я не выдержал. Это желание смыть все – пыль, пот, въевшийся запах страха и гнева – стало физическим, как жажда в пустыне. Резким движением я скинул ремни доспехов. Металл грохнул о камень. Сапоги, пропитанные потом, пояс, туника – все полетело на влажный пол. Остался нагой. Как в первый день творения, если бы творцом был пьяный кузнец. Прямо шагнул к кадке. Олимпия резко отвела взгляд, вжавшись в дальний край, будто хотела провалиться сквозь землю.

– Подвинься,– бросил я, голос хриплый от пара, и влез в воду, не церемонясь. Волна хлестнула через край, обдав пол.

Аах…

Выдох вырвался сам, долгий, дрожащий. Я откинулся на прохладный камень стены, закрыл глаза. Горячая влага обволакивала тело, проникая в самые закоулки забитых мышц. Расслабление… Боги, когда я последний раз расслаблялся? Не просто спал урывками, а вот так – отпустил все?

Тишина. Только бульканье воды да… ее дыхание. Частое, неровное. И взгляд. Я чувствовал его на коже – жгучий, растерянный, любопытный.

Открыл глаза. Облокотился на края кадки, вода стекала по рукам. И поймал ее взгляд. Она сидела, прижав колени к груди, пытаясь скрыть округлости под водой, но вода стала е предательница. Очертания упругой груди, изгиб талии… А щеки пылали таким румянцем, что даже пар казался прохладным.

– Никогда голого мужика не видела? – спросил я, и голос прозвучал ниже, чем хотел.

Она лишь едва мотнула головой, не поднимая глаз. Капля соскользнула с ее ресницы.

«– А я думал, вас, жриц, всяким… “плотским премудростям” обучают, – продолжил я. И это была ложь. Наглая и ненужная. Я знал, что не обучают. Но ее смущение… Оно било как плеть по ранам. Оно было свежим глотком, не притворным. Как первый снег, на который ступаешь босой. Я не отрывал взгляда, пытаясь проникнуть сквозь завесу ее влажных волос, сквозь этот флер стыда – в самую суть.

Она отворачивалась, но я ловил каждый ее нервный вздох.

– Ты правда… – начал я, и вопрос вырвался сам, словно прорвав плотину. – …правда из чистого любопытства рану ту залечила?

Она подняла глаза. Большие, влажные, цвета грозового неба после дождя. В них мелькнуло что-то – боль? Искренность?

– Это… это было из чистых побуждений, – прошептала она, еще сильнее подтянув колени, как бы защищаясь.

– Сними это тряпье, – приказал я резко. Тон оставил место только для повиновения. Она замерла, будто я приставил клинок к горлу. Глаза – полные ужаса и вопросов. – Помойся нормально. А что деньги зря отдал? – добавил я, пытаясь оправдать приказ грубой практичностью.

Она медлила, казалось, вечность. Потом, под неослабевающим давлением моего взгляда, неуклюже, стеснительно, стянула через голову мокрый хитон. Он шлепнулся в воду. И… Боги Олимпа. Она была совершенна.

Упругая грудь с набухшими, нежно-розовыми сосками. Изгибы бедер. Лунная бледность кожи, нарушенная лишь румянцем на щеках и синяком на плече.

Искра вожделения, острая и запретная, кольнула внизу живота. Не просто желание.

Это был мужской голод по женскому телу.

– Видал сотни таких, как ты, – соврал я, стараясь звучать равнодушно, отводя взгляд к потолку, где клубился пар. Но голос предательски дрогнул. – Не делай из себя святыню.