Запретный дар Артемиды

Как же так?

Неужели внутри него совсем ничего не дрогнуло?

Он отвернулся, и я почувствовала, как холод его взгляда впитывается в кожу, просачивается под рёбра, оседает в сердце тяжёлым камнем.

– Ты бы лучше подумала о своем благополучии, принцесса, – его голос был тихим, ровным, но каждое слово падало, как увесистый камень. – Сейчас ты товар. – Он сделал микроскопическую паузу, давая слову вонзиться в самое сердце. – Дорогой, судя по мороку, который мы тут устроили. Так что сиди молча.

Он повернулся и ушел к костру, где его подельники уже делили добычу – жалкие остатки припасов из храма.

Слова «принцесса» и «товар» звенели у меня в ушах, смешиваясь со стуком сердца. Товар. Вещь. Как амфора или мешок зерна. Его холод, его цинизм были оскорблением горше любого удара. Но вместе с оскорблением пришло и леденящее осознание: Он знает. Знает, кто я? Или… что я что-то ценное? Для кого? Для того, кто поставил на нем клеймо?

Ярость сменилась новой волной страха, более рационального, более страшного.

Что со мной будут делать?

Я попыталась порвать ремни. Но это было бесполезно. Грубая кожа впилась в кожу, оставляя красные полосы. Боль сразу же окатила волной.

Слезы злости и беспомощности навернулись на глаза. Я закусила губу, чтобы не закричать. Не дать им этого удовольствия.

– Может развлечемся, с ней? – спросил Ликарх, тыча в меня палкой, на которой были остатки дичи. Другие его пособники заржали. – Немного так. Думаю, она выдержит.

Но Ксанф сидел спиной. Он ничего не сказал. Было видно, что он тоже ест, жадно глотая каждый кусок будто бы, это первая и последняя его трапеза. Я опешила от слов, которые услышала.

– Вначале я развлекусь, – мужчина гипнотизировал меня своим взглядом. Бесцеремонно рассматривал меня , облизывая жирные губы. – Потом они, – они кивнул в сторону других двух мужчин. – Думаю, что она еще невинна. А это…

– Достаточно, – внезапно рявкнул Ксанф и все заткнулись.

– Тебе что, достоинство отрезали, что ты не хочешь эту бабу? – усмехнулся Ликарх, откусывая мясо.

– Если так хочешь выпустить своего дружка на волю, сходи в ближайшую деревню.

– Ой, да брось, Ксанф. С каких пор ты стал таким справедливым?

Ксанф ничего не ответил. Но я чувствовала этот маленький жест доброты, который пускай и сейчас, но остановил этих зверей в своем намерений. Хлорис внутри замурлыкала, будто бы успокаивая меня.

Я не знала, кто я сейчас. Знало только одно: нельзя сдаваться. Миррина отдала за меня жизнь. Я не имела права сломаться. Упрямство, знакомое с детства, когда я не могла понять, почему цветок вянет от моего прикосновения, поднялось из глубин. Оно было хрупким, как первый лед, но оно было.

Я выпрямила спину, насколько позволяли ремни, и уставилась в темнеющий лес.

Я выживу. Я узнаю правду.

Я заставлю их ответить.

Ночь опустилась, черная и беззвездная. Холод пробирал сквозь тонкий хитон. У костра наемники пили дешевое вино, смеялись грубыми, бессмысленными смешками. Ругали дорогу, царя, погоду. Ругали меня.

«Дармоеды», «ведьма», «лишний хомут». Их голоса сливались в отвратительный гул. Ксанф сидел чуть в стороне, спиной ко мне. Он не пил. Протирал клинок своего меча каким-то тряпьем. Его силуэт казался вырезанным из куска ночи. От него по-прежнему исходила та же напряженная тишина и… боль. Хлорис тихо ныла, как ноет место старого ушиба перед непогодой.

Он чувствовал мой взгляд. Словно острые когти царапали его спину, но он не поворачивался. Не спешил.

Через вечность – или всего лишь мгновение – Ксанф поднялся. Я поспешно отвела глаза, когда он направился ко мне. Его поступь была бесшумной, в то время как его люди – те, кого я про себя называла шавками – продолжали ржать и травить свои грязные шутки.

Он остановился в нескольких шагах, присел на корточки. Наши глаза встретились. В его взгляде – цвета алого неба перед бурей – не было ни насмешки, ни злобы. Только эта вечная, всепоглощающая пустота.

– Пить хочешь? – спросил он, и его голос – как скрип старого дерева – резанул по натянутым нервам.

Я не ответила. Лишь вздохнула – тихо, почти неслышно. Тогда он достал фляжку – из-за пазухи, где хранил её, как сокровище. Протянул мне, открыв крышку.

– Выпей. Обезвоживание не доведет до хорошего.

Я не могла не смотреть на фляжку. Потом на него. Вглядывалась в его глаза, пытаясь разгадать тайну. Кто же ты? Почему сейчас? Почему проявляешь это странное подобие сострадания?

Он сделал глоток – демонстративно, показывая, что вода не отравлена.

– Пей.

Жажда победила. Победила страх, победила разум. Дрожащими пальцами я взяла фляжку. Вода – холодная, чистая – обожгла пересохшее горло. Я сделала несколько глотков, и мир немного прояснился.

– Вот так вот, – произнёс он, изучая меня. Его взгляд скользнул по моему дрожащему телу, по связанным рукам, по ссадинам на лице. И так же быстро он его отвел.

Что-то в этом жесте – в этом коротком взгляде – было… человечным. Словно под этой ледяной маской, под всеми шрамами и болью, всё ещё теплилось что-то живое. Что-то, что я не могла понять. Что-то, что не укладывалось в образ зверя в человеческом обличье.

Я крепче сжала фляжку, чувствуя, как вода согревает изнутри. Как жизнь возвращается в онемевшие пальцы. И как вопросы множатся в голове, становясь всё острее и болезненнее.

– Холодно?

Его вопрос повис в воздухе, как дым от костра. Я не ответила. Не потому, что не хотела – просто язык прилип к нёбу. Смотрела, как он стоит передо мной, заслоняя спиной костер, вокруг которого грелись его люди. Пламя рисовало на его лице зыбкие тени, превращая шрамы в живые трещины.

Он ждал. Молча. Всегда молча. Даже дыхание его было бесшумным.

– Холодно, – наконец сказал он за меня, словно прочитав дрожь в моих плечах.

Ксанф достал из свертка за спиной накидку – грубую, из овечьей шерсти, но чистую. Развязал верёвки на моих запястьях так быстро, что я даже не успела вскрикнуть. Пальцы его скользнули по коже – шершавые, но аккуратные.

– Не дёргайся,– буркнул он, когда я инстинктивно отпрянула.

Накидка упала на плечи, тяжелая, пахнущая дымом и полынью. Тепло обволокло тело, и я невольно прижала ладони к груди, сжимая ткань.

– Спасибо… – вырвалось само собой, тише шелеста листьев.

Он замер. Будто слово «спасибо» было ножом, воткнутым меж рёбер. Потом кивнул – коротко, резко – и начал подниматься.

– Ой, смотрите-ка! – заорал один из его людей, толкая соседа локтем. – Головорез Ксанф проявляет сострадание!!

Смех прокатился волной. Грубый, как напильник по кости.

– Может, она его заколдовала? – взвизгнул другой, притопывая. – Или он сам влюбился, а?

– Завалите свои поганые рты, пока я их не разорвал – рявкнул Ксанф, но голос его был спокоен. Холоден.

– А что, страшно стало? – поднялся Ликарх, поправляя штаны. – Или правда боишься, что она тебя в свинью превратит?

Ксанф повернулся к костру. Пламя отразилось в его глазах – алые искры в ледяной пустоте.

– Она не настолько глупа, как ты, Ликарх, – сказал он так тихо, что смех стих. – Потому что знает: одно движение – и я перережу ей горло.

Тишина обрушилась на нас так внезапно, что казалось, даже стих ветер.

– Она не нужна Критону мертвой. – он бросил взгляд на меня. – Живой она будет полезней.

Я почувствоала, что он что-то скрывает в этих словах. Какой-то скрытый смысл. Об этом не подсказывала моя магия Хлорис, свербя в мозгу. Но его люди заулюлюкали, довольные.

– Ладно, ладно, романтик! – хрипло засмеялся Ликарх, подходя к дереву рядом и растегивая ширинку. В нос ударил запах мочи. – Только смотри – если она тебя заговорит, мы тебя самого к дереву привяжем!

Ксанф не ответил. Прошёл мимо костра, сел на корточки у дальнего края лагеря. Достал клинок, начал точить камень о сталь. Скрип заполнил тишину.

Я прижала накидку к лицу, вдыхая запах дыма.

“Зачем?”– думала я, глядя на его спину. “Почему не дал замёрзнуть? Почему не ударил, когда я назвала его зверем?”

Хлорис шевельнулась внутри, протянув к нему тонкую нить. Я сжала зубы, отрезая эту связь.

Нет. Это может быть слишком опасно. Миррина требовала контроля над желаниями. И видимо, не зря…

Но когда он встал, чтобы сменить дозорного, наш взгляды встретились на мгновение. И в его глазах – тех самых, что были «цвета алого неба перед ливнем» – мелькнуло что-то.

Словно лёд треснул.

Луна плыла над Рощей, роняя серебряные блики сквозь переплетение ветвей. Я сидела, прижавшись спиной к шершавому дубу, и пыталась не дрожать. Накидка Ксанфа грела плечи, но холод пробирался глубже – в кости, в душу. Верёвки уже не жгли запястья, они просто онемели, как и всё во мне, кроме страха. Страха, что не услышу шагов, не успею среагировать, не смогу защититься.

Тени от костра метались по земле, словно демоны, разыгрывающие немой спектакль. Ликарх и другие спали, растянувшись у огня, храпя и бормоча во сне. Ксанф сидел в стороне, неподвижный, как изваяние. Его меч лежал на коленях – чёрный клинок, поглощающий свет. Иногда он поворачивал голову, и тогда алые глаза на мгновение вспыхивали, как угли.

Я прислушивалась к ночи: шелест листьев, крик совы, треск сучьев под лапами какого-то зверя. Хлорис отзывалась на каждый звук – тонкой дрожью под рёбрами. Она просилась наружу, жаждала вырваться, сжечь верёвки, испепелить этих людей… Но я сжимала зубы, сдерживая её.

– Спи.

Его голос прозвучал так близко, что я вздрогнула, ударившись затылком о кору. Ксанф стоял в двух шагах, за спиной. Не слышно, как подошёл. Не слышно, как дышит.

– Не могу, – прошептала я, не оборачиваясь.

Он обошел дуб и присел на корточки, чтобы быть на уровне моих глаз. Меч всё ещё в руке, но опущенный остриём в землю.

– Попробуй.

– А вы попробуйте заснуть, когда знаете, что в любой момент могут перерезать горло! – вырвалось резко, громче, чем я хотела.

Его брови чуть приподнялись. Взгляд скользнул по моим связанным рукам, по накидке, что сползла с плеча.

– Если бы я хотел тебя убить, ты бы уже не дышала.

– Может, вы просто ждёте подходящего момента? – я наклонилась вперёд, и верёвки впились в кожу. – Или хотите, чтобы я уснула, и тогда будет проще?

Он замер. Потом медленно, слишком медленно, провёл пальцем по лезвию меча. Капля крови выступила на коже, чёрная в лунном свете.

– Как тебя зовут?

– Какая разница?

– Разница всегда есть, – почему его произнесенный слова пробудили во мне странное желание назвать свое имя. – Моё имя ты слышала.

Я закусила губу до привкуса металла. Что-то было в нем человеческое, пускай и маленькая кроха, но я видела это в нем.

– Олимпия, – произнесла я наконец. – Меня зовут Олимпия.

Ксанф ничего не ответил. На его лице не дрогнул и мускул, а глаза по-прежнему отражали пустоту и боль.

– Я видел, как ты создала мощные лозы. Это твоя магия?

– Разве это имеет значения?

Его глаза сузились. Напряжение висело между нами, густое, как смола. Хлорис забилась внутри, и я почувствовала, как по ладоням пробежали искры.

– Ладно, не хочешь говорить, не нужно. – Предупредил он тихо.

– Почему вы проявили ко мне доброту? – спросила я. – Почему вам есть дело до того, что я умею?

– Это уже неважно.

Он встал так резко, что я отпрянула. Меч в его руке дрогнул, но не поднялся.

– Быть может потому, что вы не тот, кто строить из себя хладнокровного наёмника?

– Ты ничего не знаешь,– прошипел он. Впервые за вечер в его голосе прорвалось что-то живое. Гнев? Боль? – И будет лучше, если ты никогда об этом не узнаешь. Ради твоей безопасности.

– Но я хочу знать! – я дёрнулась вперёд, и верёвки снова обожгли запястья. – Почему вы с ними? Почему служите тем, кто сделал из вас раба? И что это за клеймо над ключицей?

Он застыл, будто я ударила его ножом. Алые глаза горели, но не от злобы – от чего-то глубже, невысказанного.

– Спи, – повторил он, обрывая разговор. – Завтра будет долгая дорога.

Он уже направился прочь, как с моих уст сорвалось простое:

– Спасибо.

Слово повисло в воздухе, неловкое и искреннее. Ксанф остановился.

– За что? – спросил он, не оборачиваясь.

– За накидку. За воду. За то, что не дал им меня…– голос сорвался на полуслове.

Он кивнул, едва заметно, и растворился в тени.

А я осталась сидеть, прислушиваясь к его шагам. Он не ушёл далеко – сел у края поляны, спиной ко мне. Его силуэт слился с ночью, но я знала: он не спит. Смотрит в темноту. Слушает.

Хлорис успокоилась, будто его присутствие обезвредило её ярость. Я прислонилась к дереву, и веки наконец сомкнулись. Перед сном мелькнула мысль:

“Даже зверям больно, а ему будто бы нет. Кто он такой?”

Глава 5

Глава 5:

Ксанф. Цена Живого Товара

Воздух на перевале резал лёгкие. Каждый вздох был похож на иголки, которые резали лёгкие и глотку.

Мы шли по острым камням, которые напоминали зубы доисторического чудовища, скрипя сапогами. Я шёл впереди, чувствуя, как усталость грызёт спину, но мысли… Мысли о свободе не давали мне пасть духом.

Эта мысль грела сильнее слабого горного солнца.

Позади, на аркане, понуро плелась Олимпия. Её серое платье было в пыли, белоснежные волосы спутаны, но взгляд… чёрт возьми, этот взгляд!

Всё тот же – спокойный, глубокий, как ночное озеро. Казалось, что ее не заботил плен, гнусные шутки Ликарха, и вообще все, что творится с ней.

Ликарх пытался её разговорить, идя рядом:

– А вот на востоке, говорят, травы растут выше человека, и звери… – нёс он свою привычную околесицу.

Олимпия молчала. Лишь изредка кивала, но глаза её блуждали по скалам, цепляясь за тени.

Чего она высматривает? Или кого?

За нами, на почтительном расстоянии, ковыляли двое подручных Ликарха – Грот, здоровяк с секирой, и Щербатый, юркий парень с парой кривых кинжалов.

Именно в этот момент тишину перерезал звук – короткий, свистящий, зловеще знакомый.

Тхииик!

Стрела впилась в камень в сантиметре от моей ноги, рассыпав осколки. Время спрессовалось в мгновение.

– Засада! К скалам! – рявкнул я, уже выхватывая меч. Голос сорвался от адреналина, ударившего в виски. Моя Гема вспыхнула мгновенно, превращая мир в алое марево.

Мои движения были плавными. Всю жизнь жить в страхе и сопротивляться Геме дали свое добро. Я бросил взгляд через плечо – Олимпия уже дёргала аркан, пытаясь освободиться. Ликарх матерился, доставая свой меч. Грот и Щербатый рассыпались по сторонам, ища укрытие.

Стрела вновь свистнула снова, впившись в скалу над моей головой. Осколки камня посыпались вниз.

– Пригнись! – крикнул я Олимпии, бросаясь к ней. Аркан натянулся, как струна. Она упала на колени, и я прикрыл её своим телом, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле.

Из-за гребней и валунов, словно скорпионы из-под камней, повыскакивали фигуры. Человек десять, не меньше. Оборванцы, в стеганках и потертых кожаных доспехах, с лицами, обветренными до черноты. Они держали топоры, кривые сабли, ножи, и луки

– Горные шакалы, почуявшие легкую добычу,– процедил сквозь зубы Ликхарт, стоя у другой скалы. Я затаил дыхание.

Их глаза сразу метнулись к Олимпии – даже в пыли и усталости она выделялась, как драгоценность в навозе. Эти дикари не могли оторвать от неё взгляда, будто зачарованные. Их жадные взоры скользили по её фигуре, словно когти хищников.

– Мы не ищем проблем,– твёрдо сказал я, закрывая Олимпию своей спиной. Меч в руке, почему-то, оказался тяжёлым. – Что вам надо?

Но дикари ничего не ответили, просто стояли и пялились на нас. Их молчание было хуже любой угрозы. В их глазах читалась жадность, смешанная с жестокостью.

– Дело дрянь,– сплюнул Ликах рядом. – Они немые, походу.

Я промолчал. Пытался сосредоточиться на их действиях, предугадать, откуда они начнут атаку. Их было слишком много для нас четверых, особенно учитывая, что все усложняет Олимпия, которая тряслась позади меня..

Очередная стрела пролетела мимо моего уха, едва не задев Олимпию и лошадь. Металл просвистел в воздухе, как шёпот смерти. Я почувствовал, как волоски на шее встали дыбом от этого свистящего звука.

Нужно было действовать, и желательно, незамедлительно. Я отступил к ближайшему выступу, волоча за плечо Олимпию. Она вся дрожала. И эта дрожь…она словно передавалась и мне. Но не успели дойти до укрытия, как нас начали атаковать.

Первый разбойник, прыгнувший на меня с диким воплем и занесённой секирой, получил моим мечом в горло ещё в прыжке. Сработал инстинкт и Гема, которая приказала мне выставить руку вверх.

Тёплая кровь брызнула в стороны, окрашивая сталь в алый. Олимпия громко вскрикнула, зажмурив глаза.

Лошади заржали и начали брыкаться.

Второго, лезущего следом с ножом, я атаковал магией, оглушительно сжав мысленно его хребет. Хруст костей прозвучал как музыка в этом аду. Гема ликовала, наслаждаясь болью, которую я причинял разбойнику. Я сжимал и сжимал мысленно кости разбойниками, пока они не превратились в труху, и только тогда, разбойник упал на пыльную землю, а я уже разворачивался к следующему.

– Держись за мной! – крикнул я Олимпии, толкая ее за спину в глубь укрытие скалы. Краем глаза видел, как Щербатый, визжа что-то нечленораздельное, впрыгнул на валун и вонзил кинжал в горло лучнику. Грот ревел, размахивая секирой, отгоняя троих. Ликарх, бледный, но собранный, отбивался мечом рядом, прикрывая наш тыл.

До сих пор не понимал, почему Ликарх был со мной в отряде. Мы ненавидели друг друга, и толку от него совершенно не было. Я бы мог и один справиться, но Критон… этот убоюдок настоял на том, чтобы мы пошли в четвертом.

Из мыслей меня выдернул нечеловеческий рев. На горизонте появились ещё несколько разбойников. Их было больше.

Один из них, ловкий, как горный козел, прорвался мимо Грота, метнулся прямо к Олимпии. Как в замедленной съемке я видел, что его глаза горели дикой жадность. Меч разбойника блеснул, целясь ей в живот.

Я не думал. Я просто бросился между ними, создавая невидимый щит, на который пришелся удар, отправив в предплечье волну огненной боли.

В этот миг, когда я был открыт, балансируя от толчка, второй разбойник – здоровенный детина с двуручной кувалдой – воспользовался моментом. Он вынырнул из-за камня слева, кувалда уже была занесена вверх для сокрушительного удара по моей незащищенной голове.

Я видел его оскал, видел смерть в его глазах. Рука с мечом была слишком далеко.

И тогда случилось нечто.

Воздух передо мной словно взорвался. Не грохотом, а глухим, мощным хлопком. Как-будто гигантская невидимая ладонь шлепнула по скале. Я почувствовал волну горячего ветра, ударившую мне в лицо, и увидел, как здоровяк с кувалдой вдруг дернулся всем телом, словно его пнул невидимый конь. Его оскал сменился гримасой немого ужаса и непонимания.

Кувалда вывалилась из вдруг обессилевших рук, а он сам отлетел назад, грубо шмякнувшись о скалу и затих.

Все замерло на долю секунды. Даже грохот боя стих. Я стоял, оглушенный, с мечом наготове, не веря глазам.

Что… что это было?

Адреналин бешено стучал в висках. И только потом я понял.

Я обернулся. Олимпия стояла, прижатая спиной к скале, прямо за мной. Одна ее рука была чуть вытянута в сторону упавшего здоровяка. Пальцы сжаты в странный, напряженный жест. На ее обычно бледном лице горели два пятна румянца, дыхание было частым, поверхностным. Но глаза… Боги! Глаза!

Они горели тем самым холодным, нечеловеческим светом, что я видел лишь мельком в Оливковой Роще, когда она…

Нет, не время вспоминать.

Сейчас в них читалось нечто иное: предельная концентрация, дикая усталость и… что-то вроде гнева? Или отчаяния?

Она смотрела не на меня, а на того, кто едва не размозжил мне череп.

Этот миг парализующего шока стал переломным.

Ликарх, воспользовавшись замешательством нападавших, пронзил мечом одного. Грот ревом обрушил секиру на другого. Щербатый, как тень, метнулся и перерезал горло ошеломленному лучнику. Крики разбойников сменились воплями ужаса.

– Чертовка колдунья! – завопил кто-то из них, указывая дрожащей рукой на Олимпию. В их словах отчетливо слышался страх.

– Бежим! – завизжал предводитель шайки, и горные шакалы, побросав раненых, бросились врассыпную по скалам, исчезая в расщелинах быстрее, чем появились.

Тишина, наступившая после боя, была оглушительной. А после, я отчетливо слышал тяжелое дыхание, стон раненого разбойника у скалы и далекий крик горной птицы. Я опустил меч, чувствуя, как дрожь пробегает по ногам.

Осмотрелся. Грот, пыхтя, вытирал кровь с секиры. Щербатый, переведя дух, обыскивал труп. Ликарх стоял, опершись на меч, его взгляд был прикован к Олимпии. В его глазах читался шок, смешанный с… интересом? Страхом?

Мне и самому было интересно, что произошло. И почему моя Гема не среагировала.

А Олимпия… Она медленно опустила руку. Свет в глазах погас, сменившись привычной глубиной, но теперь там плавала лишь ледяная усталость. Она выглядела… выжатой.

Олимпия скользнула по скале вниз, присев на камень, и закрыла глаза.

Казалось, она вот-вот сломается.

Я шагнул к ней. Сердце бешено колотилось – и от боя, и от того, что только что увидел.

Она спасла меня. Зачем?

Я стоял над ней, видя, как мелкая дрожь пробегает по ее плечам. Запах крови, пыли и чего-то острого, озонового, витал в воздухе.

– Ты… – начал я хриплым голосом. – Эта штука… с тем здоровяком….

Я кивнул в сторону трупа.

Она медленно подняла на меня взгляд. Между нами что-то пролетело. Что-то едва осязаемое, будто бы лёгкий ветерок. Гема была непривычно спокойной, но магия Олимпии… она была лучше осязаемой. И это одновременно страшило и завораживало.

Олимпия слабо кивнула, один раз.

Да. Это была она.

– Спасибо, – выдохнул я.

Слово вырвалось само, грубое и непривычное на языке. Я не благодарил людей. Особенно пленниц. Просто принимал как должное все, что происходило.

Даже почувствовал, как кончик язык немеет от произнесенного слова.

Дьявол.

Она снова кивнула, чуть заметнее. Уголки ее губ дрогнули. Потом она снова закрыла глаза, откинув голову на холодный камень.

Я стоял, глядя на нее.

Свобода все так же маячила на горизонте. Но теперь она была окрашена в новые цвета – цвета незримого удара и холодного света в глазах пленницы.

“Что я везу Критону?” – пронеслось в голове. “И какую цену придется платить за эту свободу?”.

Страх смешивался с благодарностью, а благодарность – с ледяным ужасом перед неизведанным.

– Все живы? – спросил я, оглядываясь по сторонам.

– Ага, – отозвался Ликарх. – Вроде бы да.

– Хорошо. Двигаемся дальше.

Олимпия все еще сидела прислонившись к камню. Я протянул ей руку, молчал. Девушка взглянула на нее, а после, взялась.

– У нас долгая дорога. Береги силы.

Олимпия просто кивнула и мы двинулись дальше.

Каждый шаг отдавался тупым ударом в виски. Не только от усталости – хотя ее хватило бы, чтобы свалить быка.

Всему причиной была Гема.

Она клокотала под кожей после стычки с теми проклятыми разбойниками у переправы. Я испытывал странное ощущение стыда, за то, что не спохватился. Что дал слабину… И если бы не Олимпия, то я бы не шел здесь рядом.

Казалось, каждая жилка, каждый мускул были вывернуты наизнанку, посыпаны солью и подожжены. Боль была привычной спутницей, но сегодня она перешла все границы, превратившись в оглушающий рев в черепе, заглушающий даже голос Ликарха и хриплое дыхание коней.

И все это усугублялось Ликархом. Этот гнилой нарыв на теле нашего "отряда" не унимался.

– …а потом, бац! – его хриплый голос резал воздух, преднамеренно громкий, чтобы я слышал, идя позади повозки. – И голова долой! Чик! И никаких твоих колдовских корней, ведьма! Вот как надо с такими, как ты!

Он не обращался напрямую к Олимпии. Она шла чуть впереди меня, под наблюдением Грота. Ее спина была напряжена, как струна, голова опущена, но я видел, как ее плечи вздрогнули при его словах.

– Заткнись, Ликарх, – бросил я, не повышая голоса. Голос был хриплым от боли и недосыпа. – Твои байки никому не интересны. Кроме, может, этих двух дубов. – Я кивнул на его подручных, тупо ухмылявшихся.

Ликарх резко развернулся на сиденье, его свиное лицо покраснело от злости.

– А тебе интересно, кровопийца? Интересно, что мы тащим с собой змею за пазухой? Она уже раз показала, на что способна! Жрица, разбойники… кто следующий? Мы? Ты? – Он плюнул в пыль дороги. – Лучшее решение – перерезать глотку здесь и сейчас. Сказать Критону, что она погибла при нападении. А твою свободу… – он усмехнулся гадко, словно что-то замышлял, – …мы как-нибудь у царя выбьем. Без этого балласта.

Ярость, горячая и черная, подкатила к горлу.