О чём молчит ночь. Соулмейт Верховного Мага

Получается, я очень эгоистичное и собственнически настроенное создание. Наверное это из-за родителей. В моей семье все настолько сильно и прочно привязаны друг к другу, что подсознательно я буду искать точно такую же связку. А вот получится ли? Но если Стивен предназначен мне, то может сложится? Или мне нужно меняться, чтобы строить канонные и общепринятые отношения.

Как-то раз мы с мамой посмотрели одну из популярных корейских дорам, где все было настолько тепло, нежно и сладко, что мама фыркала все время, пока сериал не закончился. К чести ее, она, узрев с каким любопытством взираю на происходящее, выключать не стала. Когда отпел эндинг последней серии я вопросительно уставилась на родительницу. Та помолчала, собираясь с мыслями:

– Это все не совсем правда, – начала она, подбирая слова. Я не перебивала, слушала молча. Было действительно интересно, ведь если отношения строятся так, то шансов у меня ноль целых одна сотая.

– Здесь все утрированно и очень приторно. На самом деле что парень, что девушка не обязаны быть в точности такими и вести себя именно так. Может быть в Корее с ее менталитетом они и стремятся именно к таким психотипам и виду отношений, но это скорее капли в море. На самом деле отношения и любовь у всех разные, для кого-то это драйв, страсть и всплески ежедневных эмоций…

Меня перекосило от таких перспектив, подозреваю в таком типе взаимодействия со мной кто-то в конечном итоге умрет, и вряд ли это буду я.

– … для кого-то семья это тихая гавань с теплом и домашним уютом. Люди все разные, потребности у них отличаются, но любые отношения это труд, причем с обеих сторон. Если оба готовы идти друг другу навстречу, открыты к обсуждению и честны между собой, то неважно какой вы типаж, ваша семья будет крепкой и гармоничной.

Закончив, она посмотрела на меня, ожидая выводов и вопросов, как и всегда в подобных ситуациях.

– То есть, отношения могут быть любыми?

Мама кивнула.

– А есть какой-то шаблон или неизменная составляющая, которая отделяет структуру отношений пары от любых других?

– Любовь.

– Не понимаю, парадокс какой-то. Любовь порождает пару или любовь зарождается в паре? Что такое любовь? Это химия в крови? Биология в брюшной полости, как те бабочки в животе или возвышенное литературной чувство?

Взглядом побитой собаки, запустив руки в волосы я уставилась на маму. Она же умная и все знает.

– Милая, я не могу сказать тебе, что такое любовь, у нее нет определения или формулы. Это просто нужно почувствовать.

– А если я не смогу? Вдруг мне это недоступно? Как и многое другое?

– Почувствуешь, моя хорошая. Вот встретишь своего человека и поймешь все сразу.

Тогда я расстроено кивнула, понимая, что вряд ли существует человек, способный меня хотя бы вынести, не то что полюбить.

Тот разговор всплыл как-то резко в памяти и принялся дрейфовать на поверхности, давая изучить себя со всех сторон.

Вот и пришла мне большая грозная бездна. Вот и нашелся человек, способный меня вынести. Да что там, он уже выносит меня на протяжении нескольких лет, нянчится, спорит, ругает, но терпит. Только вот вынести, но не полюбить.

Мысленно застонала, уронив голову на парту и пару раз побилась ею об стол. Теперь-то понятно о чем говорила мама. Вот она какая у меня любовь, эгоистичная, собственническая, яростная и безнадежная в своем стремлении.

– Софья Романова, с вами все в порядке?

Вынырнула из потока мыслей и с удивлением огляделась.

Класс замер, класс молчал и класс в ужасе пялился на меня во главе с учительницей.

– Да, простите, Марина Геннадьевна, у меня с утра голова болит, сил нет.

Женское лицо утратило выражение опаски, пожилая женщина поправила очки и сочувственно покивала:

– Сходи к медсестре.

Не став разрушать легенду, я с видом мученицы вышла из класса и потопала в медкабинет, где пожаловалась на голову, получила таблетку, для виду проглотила ее, а потом сходила в туалет и выплюнула в раковину. Буду я еще всякой химией травиться. Фу, дрянь какая горькая, и запить нечем.

В общем, на урок я вернулась злая, но спокойная и больше на размышления не прерывалась.

Когда отзвенел звонок шестого урока, я с самым решительным видом направилась домой, ждать маму с работы для консультации и разработки плана действий. Сдаваться я не собиралась. Вот еще, это моя любовь и мой мужчина, я заставлю его подавиться своим «не могу». Кто б его спрашивал!

***

Забыть, как советовал Соне, не мог и Стивен. Работа отключала мозг, но только на время операции. Стоило отложить скальпель, как разгневанное девичье лицо, которое он ждал десять дней, каждую ночь, снова вставало перед глазами и не давало успокоиться.

– Глупая девчонка, вообразила себе непонятно что, – раздраженно пробормотал Стрэндж, устало потерев лицо.

Ему нужно было отвлечься, в последнее время он так зациклился на своих снах, что теперь все мысли его находились там, а сном казалась больница и повседневная жизнь. Глупо это и пора прекращать. Встряхнувшись, мужчина решил для себя, что сегодняшний форум по нейрохирургии вернет ему ощущение реальности и даст необходимый заряд хороших впечатлений, особенно если удастся найти кого-нибудь на вечер и расслабиться. Мысль кольнула невольной виной и ушла задавленная эгом и непробиваемой уверенностью в себе. Будут ему еще малолетние неврастенички на мозг капать.

Вечером, собранный и напомаженный Доктор Стивен Стрэндж сел в свою серебристо-серую машину и двинулся в на встречу судьбе, роковой судьбе.

***

После уроков и готовки ужина я нервно наматывала круги по гостиной не в силах сдержать рвущееся наружу беспокойство. Если бы моя шизофрения была отдельным человеком, то по ощущениям она бы сидела вальяжно на диване и иронично хмыкала на мои метания.

– Было бы из-за чего нервничать

– Ты не понимаешь… и я не понимаю, но у меня душа не на месте!

– Рафинированная идиотка, на месте твоя душа, а вот мозг явно у меня остался.

– Ну ты мерзкая, – возмутилась я. – Что-то происходит, и не только со мной…или со мной. Господи! Да что такое-то?!

– Сонечка? – удивленно позвала мама, которая оказывается стояла на входе и смотрела на меня. – Что случилось?

– Кто-то дура и влюбился, – ехидно пропела шиза, прорвавшись ко власти разума.

– Что?!

– Мам, не слушай ее, то есть меня. Я…что-то у меня внутри все ноет.

Потерла грудь и плюхнулась на диван, растерянно глядя на маму:

– Я поняла, что ты тогда говорила, и ему сказала, а он: “ Это твоя первая влюбленность, забудь!» Как забудь-то, если он мой, я так не могу!

– Ты…ты любишь того мужчину? – родительница начала сползать по стенке.

– Мама, – забыла про боль в груди, кинулась на помощь. – Ты чего?! МАМА!

***

Вечер был тяжелым и муторным, когда мы обе успокоились, пришло время построения планов и объяснений. Папа, вернувшийся домой после работы, нервно застыл в дверях, и, кажется, у него даже дернулся глаз. Мы с мамой ползали по полу, расчерчивая огромный ватман с интригующим заголовком «План завоевания». Потерев переносицу, отец пробурчал что-то типо: «Надеюсь не мира, ибо я отказываюсь управлять такой махиной». И благоразумно совершил тактическое отступление из комнаты, пока его не заметили и не припахали.

Еще пара часов прошли очень познавательно, потом я приладила этот постер на стене возле кровати, улыбнулась миру, который стал однозначно проще и веселее и улеглась спать.

Держитесь, Доктор Стрэндж, война началась!

В сон провалилась с улыбкой, пока не поняла, где очутилась.

Вокруг была вода, много воды. Я нашла себя на пассажирском сидении машины, пристегнутая ремнем безопасности и почему-то почти вверх тормашками. Темно, мелькают какие-то искры, скрипит и воет корпус, трещит дно, в которое, по-видимому, уперся капот.

– Боже мой, – стало страшно, впервые за годы моей жизни стало невыносимо, до боли страшно.

Пол лица у него опухло, один глаз заплыл, по телу куча царапин и гематом одежда местами сильно искромсана и висит клоками. А руки, его руки зажало панелью, вдавив в руль. Он не спал, он был без сознания. И я ничем, совершенно ничем не могла помочь.

Накрыло такой безнадегой, такой обреченностью. Я рванулась и попыталась отстегнуть его, чтобы не висел вот так безжизненно, но рука прошла сквозь ремень. Ничего в этом ужасном месте я не смогла коснуться, только его. Только лишь его тело оказалось осязаемым и реальным, а я ничем…ничем не могла помочь.

– Стивен, – мой голос дрогнул, а он застонал и меня на пару минут выкинуло из сна, но не давая проснуться вновь затянуло сюда.

Видимо, Стрэндж находился в полубессознательном состоянии, то приходил в себя, то вновь впадал в беспамятство.

Где-то шумели машины, где-то гудел и жил большой город, но не здесь. Мы были в склепе, моем личном аду. Не знаю сколько часов прошло, пока я сидя в воде плакала зажав себе рот руками. Я боялась, что он очнется или тут или там в реальности и почувствует боль, что посмотрит на руки, которые были для него всем, и ему будет плохо. Как же в этот момент мне хотелось помочь, быть на его месте, забрать себе весь этот ужас и перетерпеть в одиночестве. Сознательно я не уходила, боясь оставить его одного, как будто мое присутствие поможет. Боже, как я боялась, как кусала губы, не отводя от него взгляд ни на минуту. А потом вдалеке послышался гул вертолета, он то нарастал, то отдалялся. Я пыталась выбраться и заорать, что здесь плохо человеку, что он возможно умирает. А потом машину тряхнуло и меня выкинуло в спальне.

Перевернувшись на живот, обхватила подушку и зарыдала.

– Соня.

Я всхлипнула и обернулась, но в комнате не было никого.

– Кто здесь?

– Соня.

– Стивен?

Стон, полный боли и непонимания.

И не спрашивая моего дозволения, сознание ухнуло в омут сна, а я была совершенно не против, ведь поняла, что это было. ОН звал меня!

Часть седьмая, операционная

Когда-нибудь не станет боли.

Когда-нибудь уйдет печаль.

И ты без чувств, но и без воли

Отринешь жизнь, уйдя в янтарь…

Митсуне «Когда-нибудь…»

С этого дня начался мой персональный ад, я и не знала, что умею так и столько плакать. Мне было плевать на все, я спала сутками, просыпаясь только, когда вконец обеспокоенная мама будила поесть. Ела и снова проваливалась в сон, чтобы увидеть, узнать или понять, что с ним.

В очередной раз тьма отступила, чтобы явить операционную, чистую и стерильную. Он лежал на столе, подключенный ко всевозможным аппаратам. Гудки то ускорялись, то замедлялись, считая пульс. Мне было жутко, страшно и…в этот миг я начала седеть, да, этого не было видно у отросших корней моих русых волос, но отчетливо контрастировали белые пряди с темно-синими концами, еще не до конца выведенного цвета.

Я стояла у хирургического стола, обхватив себя руками за плечи и с ужасом наблюдала, как на его изуродованных руках открываются раны, демонстрируя изымаемые или складываемые осколки костей. Разрезы появлялись и сшивались на теле. Потом из воздуха возник один металлический штифт, затем другой, напичкивая измученные конечности.

Меня замутило. Никогда не боялась крови, хотела стать врачом, была пару раз в морге и совершенно индифферентно отнеслась к трупам, даже просила показать надрез на брюшине и мозг. Рвало всех из группы, но не меня. Сейчас же, я не в силах была этого видеть, как «препарируют», пусть и по необходимости, дорогого мне мужчину. Он был без сознания, снова, и там и тут. На лице крепилась маска, которая слишком медленно для моей нервной системы, запотевала и вновь прояснялась, обозначая дыхание.

Повисла в воздухе нить, смыкая порезы на шее, груди, плечах, но я не могла оторвать взгляда от пальцев на распорках, опухших и кровоточащих. И чем дальше, тем отчетливее было понимание… он возненавидит всех: врачей, что спасли ему сейчас жизнь; себя, за то что выжил; и меня, за то что я просто это вижу и не смогу сдержать сочувствия и жалости.

Для него было бы милосерднее и проще умереть, быть слабым этот мужчина не умеет и не захочет. И я его понимала! Медленно, чтобы не причинять даже фантомной боли, я протянула руку и коснулась темных волос, очень хотелось обнять его и заплакать, поддержать, но…

Стиснув зубы, аккуратно провела по мокрым от крови прядям и пообещала, что чтобы не случилось, я не дам ему сдаться и умереть, вернусь вновь в состояние ненормальной и буду выбешивать, пока хоть бы злость и ярость не выведут его из депрессии. Буду проедать ему мозг, подкидывать даже самые безумные теории, стану тенью и дьяволом на плече, но не дам замкнуться в боли и отчаянии. Стану лучшим в мире медиком, зубами выгрызу путь в его мир и помогу. Но сначала, мне нужна информация.

Нагнулась и аккуратно поцеловала Стивена в висок:

– Все будет хорошо, Стрэндж, я люблю тебя, мы справимся, даже если ты меня возненавидишь.

***

Добытая информация не порадовала, Стивен никогда больше не будет врачом, зато в конце пути станет величайшим Магом Земли. Это радовало, но описание его страданий добавило мне пару лишних белых прядей, а ведь это всего лишь комиксы, не передающие и десятой части того, что чувствует живой человек. К тому же, кто сказал, что все будет именно так?

Скрипнула зубами и полезла искать трейлер, чтобы понять дату выхода фильма. Стало дурно и захотелось побиться головой о клавиатуру.

Еще месяц ждать, да чтоб вас! А вдруг он за это время не найдет выхода и вообще пойдет сбросится с крыши? Или в той реальности, где он нет никакого Камар-Таджа и Стивен просто сопьется от горя?

Гипотезы лезли одна хуже другой. Я и не знала, что у меня такая хорошая фантазия, особенно на методы и способы самоубийства человека, хоть ужастики снимай.

Накрутив себя до безобразия, пошла к маме.

Мама нашлась на кухне. Заметив меня, она расцвела улыбкой, которая тут же погасла, стоило ей увидеть мое состояние. Быстро взяв себя в руки, лучшая женщина на свете жестом указала на стул, а сама принялась разливать чай, а потом подумала, залезла в буфет и бухнула мне в кружку бальзама. А он спиртовой, между прочим, на травах! Это я настолько плохо выгляжу?

– Сидеть и пить, – непререкаемый тон и санфаянцевое изделие приземлилось на стол.

Безропотно сделал пару глотков. Благоухающая жидкость лавой пронеслась по пищеводу, выдавлия влагу в уголках глаз. Подавила порыв раскашляться, утерла слезу и мужественно отпила еще. В голове ощутимо зашумело, подняла слегка ошалевший взгляд на маму и поняла, что почти все мышцы моего тела, наконец, расслабились, как лопнула натянутая тетива в организме и беспросветный ужас последних дней разжал свою когтистую лапу на сердце.

– Полегчало?

Заторможено кивнула.

– А теперь рассказывай!

Ну, я и рассказала, периодически срываясь на сухие всхлипы и пару глотков лекарства. Мама слушала молча, но иногда по ее лицу прокатилась судорога, то ли боли, то ли жалости.

– Судя по информации в интернете, все прям настолько фигово. Но самое страшное, что я без понятия каким путем у него пойдет история. Есть ли там Камар-Тадж, доживет ли он до встречи с ним, не скопытится ли еще на операционном столе. Вдруг, пока я тут лежу, он умирает, – жидкость хлынула отовсюду: сопли, слезы, слюни. Честное слово, меня даже моя шиза пожалела, вот не утрирую. В груди ощущалось сочувствие и желание выйти и надавать всем по ушам, лишь бы помочь. – Я, конечно, сделаю все, но…

– Не сделаешь… – перебила мама и в голосе послышался лязг металла.

Я сбилась с истеричного настроя и растерянно подняла взгляд.

– Что?

– Милая, я плохо во всем этом понимаю, но если хотя бы часть того, что я читала и слушала правда, то ты никак не сможешь повлиять на происходящее. Никогда не верила в возможность исправить прошлое или эффект бабочки. Да, время тягучее и изменчивое, но в общемировом масштабе как бы мы не бились, то, что должно случиться, обязательно случится. Твой Стивен важен для мироздания и, даже если ты расскажешь ему все, что знаешь, в чем я сомневаюсь, это ничем не обернется. Он продолжит свой путь, а тебя может и оттдача замучать. Пока ты своими действиями и общением с ним ничего серьезного не делаешь, ты в безопасности, но…боюсь, стоит сунуть нос в судьбу этого мужчины и аукнется. Я разговаривала недавно вновь с той бабушкой, косвенно подтвердив свои опасения. Она сказала очень правильную мысль: «Оттягивая нити судьбы из готового полотна, ты рискуешь стать еще одной, но на уже сплетенный рисунок это никак не повлияет.»

Из меня как будто позвоночник убрали, причем без анестезии.

– Мама… – голос дрогнул.

– Милая, я не говорила это тебе, потому что слишком хорошо знаю, чем сильнее тебе запрещать, тем сильнее ты будешь сражаться. Но раз уж ты пришла за советом, говорю прямым текстом, не лезь в это. Не вмешивайся в его судьбу, живи своей жизнью и будь что будет. Хочешь быть рядом, будь тенью и призраком в ночи, но не дергай одеяло на себя.

– Я же не сдамся, я обещала… как минимум себе.

– Хорошо, – она устало помассировала виски. – Всему есть предел и моему пониманию тоже. Мое условие – ты возвращаешься к обычной жизни, ходишь в школу, готовишься и сдаешь экзамены, поступаешь в институт и живешь! Чем будешь заниматься ночью во сне, меня не касается. А сейчас иди спать, поздно. С утра приводишь себя в порядок и на занятия, ты поняла меня?

Я упрямо сдвинула брови и немного обижено уперла взгляд в поверхность кухонного стола.

– Нет, своего решения я не поменяю.

– Я не сдамся, мам.

Женщина вздохнула и немного сбавила сердитый тон.

– Детка… я не хочу тебя терять. Ты нужна нам с папой, ты нужна себе и нужна ему. Если ты сейчас махнешь рукой на себя, то и помочь никому не сможешь. Поверь мне, как только ему станет лучше, если ты ему действительно дорога, то он только порадуется, что ты цела, жива и невредима. Только молчи, малыш. Не нужно тянуть судьбу за хвост.

Голова опустилась ниже и легла на сложенные руки. Невыносимо потянуло в сон, но мыслить это не мешало.

– Я попытаюсь, мам. Не волнуйся, в институт поступлю, но и его не брошу. Ты права. Мне еще нужно будет малька нашего воспитывать. Я не могу сдаться и все бросить здесь. Послезавтра вернусь к урокам. Мне тетя Люда закроет больничный?

Мама кивнула и отрешенно погладила еще незаметный живот. Я поднялась, поцеловала родительницу в щеку, а потом опустилась на пол и обняла ее за талию, прижавшись щекой.

– Расти большой и здоровый, пупс. Твоя старшая сестра ждет встречи. Доброй ночи мам?

Теплая ладонь погладила по волосам.

– Спокойной тебе ночи, моя хорошая.

***

Я уснула быстро. Как, собственно, и всегда с тех пор, как начала это путешествие.

Он был там, переведенный в довольно хорошую и опрятную палату. Сдвинув стул, села рядом, подтянув ноги в коленях и глядя на его опухшее и синюшное лицо. На вымытые волосы, свивающиеся от влаги в крупные кольца и на медленно вздымающуюся грудь. Руки лежали на распорках, в них гвоздями в гробу его карьеры, торчали спицы.

Тихо пиликали приборы, света не было и полумрак помещения скрадывал ужасы происходящего, стесывал ненужные подробности, и убаюкивал мнимым спокойствием засевшую на языке горечь.

Слезы потекли сами собой. Безмолвно. Мокрые и горячие дорожки стекали по щекам, впитываясь в намокающие от них штанины на коленях.

– Полагаю, выгляжу препогано, раз ты сидишь тут и подвываешь.

Голос раздался неожиданно, я вздрогнула от этого хриплого каркающего звука. Похоже, ему повредили гортань при интубации.

– Не хуже, чем обычно, – я натянула рукава на ладони и закрыла трусливо руками лицо, убирая следы слез и прячась за этой нехитрой преградой отчаяние.

Он усмехнулся и тяжело зашуршала кровать, прогибаясь под весом неповоротливого после наркоза тела.

– Соня, посмотри на меня.

Я замотала головой, не убирая ладоней от лица. Не могу. Алкоголь меня добил окончательно.

– Почему ты не смотришь на меня? Так отвратительно видеть своего наставника и, как ты сказала, половинку, никчемным и жалким?

Это была вилка. Самая простая и примитивная, но я попалась и взбурлившее внутри возмущение прорвалось наружу. Опустила руки, сжав кулаки, и со злостью подняла взгляд в полумраке на мужчину. На будущего мага. Хоть бы только это была нужная для этого реальность!

– Псих что ли? Мне какая разница, что там и где у тебя сломалось? Живой? Ну и слава богу, могу сама тебя прибить и…

– Соня, – он оборвал меня в самом начале боевой тирады, и этот взгляд из-под опухших век, с полопавшимимся сосудами. – Иди сюда.

Непонимающе нахмурилась, и соскользнув со стула, зло вытерла мокрые щеки, аккуратно присев на край больничной койки.

– Что?

И хотелось вздрогнуть от этого взгляда, потому что он не был сломленным. Вот ни разу. Хотя, все комиксы трубили о сожалениях, о безнадеге, о бездне отчаяния и гнева, но тогда почему он так спокоен?!

***

Мы не ценим собственное, само собой разумеющее, вечное и непоколебимое здоровье, пока оно нас не подводит.

Очнувшись в реанимации, слушая писк приборов, ощущая жуткую боль во всем теле, в каждой клеточке, слезящимися глазами из-под ноющих век глядя в привычный потолок, но с ракурса больного, слушая голоса врачей и Кристин, что-то мучительно и отчаянно ломалось внутри него.

Он осозновал себя в полудреме, видел путающиеся картины реальности и мира сновидений и боялся… не за себя боялся, и, даже, не за свою жизнь.

Напуганные зеленые глаза, ее отчаянные крики о помощи и попытки вырваться из той машины, бесплодные и бесполезные действия и бездна жалости и сожаления.

«Я просто люблю тебя…»

Странные и неуместные слова от молоденькой, едва приблизившейся к порогу совершеннолетия, девчонки. Ну к чему это?

Быть может это странная привязанность, что возникает на сеансах между разнополыми пациентом и психологом? То болезненное влечение к тому, кто помогает и слушает, кто поддерживает? Есть, есть непрофессионалы, что пользуются подобным положением вещей. Но себя к данной когорте Стрэндж не относил никогда.

Холодная стена равнодушия оберегала спокойно бьющееся сердце в равной мере и от любви и от боли.

А вы пробовали быть хорошим хирургом, пропуская через себя чувства подопечных? Жалея их, сочувствуя и причитая? Это не врач, это половая тряпка.

И каждый из них строит свою плотину, позволяющую хорошо и правильно выполнять свою работу. Кто-то, естественно, ломается и не выдерживает, тот кто больше не способен на развитие и застывает на том уровне, где произошел слом.

Стивен Стрэндж летал и рвался высоко, не оглядываясь ни на чужие чувства, ни на чужие боли. Он делал свою работу, делал ее хорошо, делал ее прекрасно и получал заслуженное восхваление по всем фронтам.

И вот миг падения. Миг низвержение бога с олимпа. Лишение славы, привелегий и будущего.

Он видел мельком свои руки. В состоянии такой жизни между реальностью и сном, есть и свой минус. Валяйся он без сознания, как обычный человек, спасительной и тихой была бы темнота забвения, без боли и возможности анализировать.

Но, даже получив наркоз, он мог мыслить здесь, в этом зеркальном и непонятном отражении реальности, на которую отсюда никак не мог повлиять.

Так почему вместо желания обвинять вселенную в несправедливости его волнует лохматое заплаканное недоразумение, по ошибке считающееся девушкой.

Нет, он предвзят.

За три года их вынужденного существования из гадкого пубертатного гибрида попугайчика и гусенка, из нее сформировалась приятная молодая девушка. Худенькая, ладно сложенная, с миловидными личиком и огромными любознательными глазами. И руки…можно было бы влюбиться в одни ее руки, которые обещали этой девочке хорошую карьеру врача. Чуткие, длинные, сильные. Попади она под его покровительство после вуза, будем честны, побывала бы сначала в его постели, а потом на долгие годы осталась бы в больнице рядом учась.

Пестовать и обучать, поддерживать и направлять. Этого не было раньше. Она, будто он, только другая. Сильная, странная, волевая и безумная настолько, что это вызывает жуткую зависть и гордость.

Кто ты, мое видение? Что ты и откуда?

Как мне добраться до тебя?

Она была в машине, она была во время операции и даже сейчас сидит тут и отчаянно боится за него.

– Иди сюда.

Насупилась, как помоечный кот, впервые ощутивший человеческое тепло.

– Что? – но подошла и села, старательно не глядя на распорки. – Лежи и страдай, как положено. Убивайся и рви на себе волосы…не достаешь? Давай порву за тебя.

Хотелось коснуться отросших нелепых прядей, успокоить и ободрить. Седина? Откуда? Из-за него? Ужасно. Будь он на месте ее родителей, убил бы источник горестей своей дочери. Или проклял, на крайний случай.

– Ложись, тут большая кровать, – как можно равнодушнее отозвался Стрэндж игнорируя привычные подколки, за которыми прячется ее взволнованная душа. – И помолчи, и носом не хлюпай. Дай спокойно поспать.