Hope for love

Из чемодана достала длинный парик – русые волосы, невыразительный оттенок. Прямые, скучные, без той дикости, что есть в моих настоящих локонах. Натянула его, поправила у корней, пригладила по бокам. Лоб стало немного щекотать – всегда бесило, но к этому уже привыкла. Надела карие линзы – чёткие, плотные, резали глаз в первые секунды. Моё отражение в зеркале сразу стало чужим.

Я подняла старый флакон-дешёвку и прыснула один раз на шею – лёгкий аромат синтетической ванили и цветочной пудры. Ни намёка на мою настоящую кожу, на тот резкий, пряный запах моих духов. Я исчезла – и появилась она.

Очки. Это была последняя деталь, финальный штрих. Обычные, пластиковые, с прозрачными стёклами, купленные в переходе. Я носила их не потому что надо, а потому что они ставили границу между мной и миром. Как стена. Надев их, я уже не Мария. Я София. Обычная девочка из района, студентка колледжа, подрабатывающая официанткой. Слегка сутулюсь, убираю подбородок, взгляд в пол – я это репетировала сто раз.

Зеркало в полный рост стояло у двери. Я посмотрела на своё отражение и не узнала себя. И это – хорошо.

"Пора," – тихо сказала я сама себе, проверяя ещё раз сумку: паспорт, мелкие деньги, резинка для волос, капли для глаз, запасная маска, блокнот. Всё на месте.

Я набросила джинсовку, потёртую и простую, и натянула кроссовки. София не носит каблуки. София не ходит громко. Она растворяется в городе – как пыль в солнечном луче.

Я вышла за порог, аккуратно прикрыв дверь. Мария осталась в этой квартире. А я пошла – быть другой.

Подъезд пах мокрым цементом, старым деревом и чьими-то вчерашними котлетами. Я легко сбежала по ступеням, держа рюкзак за одну лямку, а во дворе уже ждал мой старый друг – велосипед, скрипучий, с облупленной наклейкой на раме, кривоватыми педалями и ржавым звонком. Я смахнула с сиденья пыль, перекинула ногу, проверила тормоза. И – вперёд.

Колёса заскрипели, прорезая влажный после ночи асфальт. Весна стояла в самом соку – густая, щедрая, настоящая. Воздух пах зелёной листвой, пыльцой, тополиным пухом, слегка влажной землёй. Где-то от дальнего частного сектора доносился дым костра, запах пережаренного хлеба и чьей-то сливы, что сбросила цвет прямо на дорогу.

Я ехала вдоль обочины, избегая луж, крутила педали размеренно, с удовольствием, ловя спиной лёгкий ветер. Платье прилипало к бёдрам, волосы парика слегка щекотали шею – и это было почти уютно. Каждое движение – продуманное, привычное. Я не торопилась. Любила эти десять минут пути – как маленький ритуал между "там" и "здесь".

Мимо проезжали машины, пахло бензином, дешевым освежителем, а потом снова – сиренью. На обочине стояли клумбы, кое-где – просто обломки от палисадников, но даже в них кто-то посадил тюльпаны, и они ярко выстреливали в сторону солнца.

Я остановилась у светофора, опираясь одной ногой на асфальт. Девочка лет восьми перебегала дорогу, в одной руке – булка, в другой – рваный рюкзачок. Улыбнулась мне, и я непроизвольно кивнула. Так делает Софи. Мария бы просто уехала мимо. А Софи – смотрит людям в глаза.

Загорелся зелёный. Я снова крутанула педали, выехала на длинную улицу – в конце уже маячило то самое серое здание с вывеской наполовину сбитой буквы. Моё место работы. Там пахло жиром, картошкой, моющим средством и усталостью.

Но пока я ехала, мир казался почти красивым. Я чувствовала, как тёплый воздух гладит мне лицо, как стук сердца попадает в ритм с движением ног, как всё в этом весеннем городе – живёт. И я тоже.

Пусть даже сегодня я – не я.

У здания забегаловки вечно пахло жиром. Даже с улицы. Этот запах въедался в одежду, в волосы, в кожу. Но я уже привыкла – даже полюбила его по-своему. Как напоминание, что я – София, и у Софи есть место, где её ждут, где она может просто быть, не объясняясь, не притворяясь другой, кроме как в образе.

Открываю дверь, колокольчик глухо звякает над головой – затянутый в клейкую пыль звук, как будто сам устаёт каждый раз. На кухне гремит посуда, кто-то орёт, кто-то смеётся. Воздух тёплый, влажный, пахнет пережаренными котлетами, луком и слегка – палёной булкой.

– О, явилась! – кричит с кухни голос Вики. – Я уж думала, опять кого-то гонять буду!

Я киваю и улыбаюсь, вешаю рюкзак в раздевалке, надеваю фартук, завязываю узел, поправляю очки. Их стекло мутноватое – я нарочно не меняю, чтобы они чуть искажали взгляд. Так проще – меньше ловить настоящих отражений.

– Софи! У нас кофемашина опять капризничает. Можешь глянуть? – это уже Аслан, повар. Тянет меня к барной стойке, даже не спрашивая, как дела.

Я что-то бормочу, киваю, присаживаюсь, нажимаю кнопки. Машина действительно злится – мигает, пищит, плюётся паром. Пока колдую над ней, в зал заходит первая парочка – девушка с яркими волосами и парень в спортивке. Они молчат, но как-то слишком громко смотрят.

– Доброе утро! Капучино, лате, американо – что вам по душе? – мой голос звучит непринуждённо, как по сценарию. Они что-то бормочут, я записываю.

Смена начинается, как всегда. Тосты, кофе, сэндвичи. Смена улыбок, запахов, чеков и голосов. Люди заходят, говорят "спасибо", "можно без сахара", "у вас очень уютно" – и уходят. Оставляя после себя пустые чашки и иногда… приятные взгляды.

А я работаю. Я здесь. Я София.

Иногда этого – достаточно.

Вика уже у кассы, щёлкает пальцами, зовёт следующего. Она всегда немного громкая, с резким голосом, но с доброй душой. Ее черные волосы вечно сбиваются в пряди, и она подкручивает их пальцем, когда волнуется.

– Ну, как утро, Софи? – спрашивает, когда поток людей немного схлынул.

– Тёплое. Воздух будто мёдом натёк, – отвечаю с лёгкой улыбкой, наливая очередной американо. – Но пыль на повороте влетела в глаз. До сих пор слезится.

– Угу, поэтесса ты наша, – смеётся Вика. – А глаз промой, а то клиенты подумают, что ты от них плачешь.

– Может, они этого и ждут, – улыбаюсь, протягивая стакан с кофе мужчине в светлом пиджаке.

– Спасибо, – отвечает он рассеянно, но взгляд задерживает на мне дольше обычного. – У вас… интересный образ.

– Спасибо, – чуть киваю. – Только не спрашивайте, кто я вне работы. Я тут только кофе и добрые советы.

Он уходит, качая головой, и оставляет щедрые чаевые. Вика поднимает брови.

– Так. Ты чо там ему, зелье в кофе подлила?

– Нет. Просто не моргнула, пока смотрела.

Мы смеёмся. Аслан выходит из кухни, весь в муке и раздражении:

– Софи, скажи, почему девять заказов и все – "соус отдельно", "салат без укропа", "котлета, но не такая"? У тебя особенный магнетизм на привередливых?

– Возможно, – кривлю губы. – Просто они чувствуют, что их наконец услышат.

Он фыркает, но уходит довольный, потому что в зале спокойно, а я работаю без лишних вопросов.

Сажусь на секунду за барную стойку – отдышаться. Смотрю на клиентов. Женщина лет сорока с усталым лицом медленно ест булочку. Дедушка с газетой читает вслух заголовки и иногда хмыкает. Пара подростков с пирсингом в губе заказывает два кофе и один круассан – видно, копят.

Я всегда вижу больше, чем говорят. Угадываю, кто придёт снова. Кто только что плакал в машине. Кто пришёл просто, чтобы в ответ им улыбнулись.

– Софи, – говорит Вика уже тише, – ты как будто всех насквозь видишь. Ужасно и… круто.

– Я просто много смотрю. Без звука.

В два часа дня мы вместе пьем чай на заднем крыльце. Пластиковые стулья, обшарпанная стена и слабый запах картошки из кухни. Вика скидывает кроссовки и болтает ногами.

– А у тебя парень есть?

– Есть, – отвечаю и делаю глоток. – Только он меня не знает.

– Вау. Это как?

– Условности. Он знает одну меня. А настоящую – нет.

Вика не переспрашивает. В нашем мире так бывает. Всё наполовину. Всё через фильтр. Особенно у таких, как Софи.

Остаток смены шёл ровно, как плёнка старого фильма – без резких поворотов, но с лёгкой рябью на поверхности. Я стояла у стойки, крутя в пальцах ложку, когда дверь зазвенела и зашёл новый клиент. Высокий, в простом, но явно дорогом пальто, с замедленным шагом и тяжёлым взглядом. Его тень легла на кафель, как будто слишком длинная для обычного человека.

Он подошёл молча. Его глаза были серыми – не выцветшими, а как мокрый асфальт перед грозой.

– Капучино, без сахара. И… – он посмотрел на меня дольше, чем следовало, —…бисквит. Какой посоветуете?

Я моргнула.

– Лимонный. Он не пытается быть сладким. Просто – честный.

– Хороший выбор, – кивнул он, подал карту, но не убрал руку. – Вы давно здесь работаете?

Я напряглась. Это вопрос, который я не люблю.

– Достаточно, чтобы запоминать привычки клиентов. И быстро варить кофе.

Он усмехнулся.

– Я не из местных. Но странное дело – у вас лицо будто знакомое.

Я почувствовала, как что-то холодное пробежалось по спине.

– Бывает. У меня обычное лицо.

– Не сказал бы, – он наклонился чуть ближе, но всё ещё в пределах вежливости. – Вы носите парик?

Удар. Не в лицо – в ребро мира. Я почувствовала, как сжались пальцы на полотенце.

– Простите?

Он откинулся назад, глядя всё с той же ленивой, но цепкой полуулыбкой.

– Знаете, я занимаюсь людьми. По движениям, голосу, взгляду могу понять, где правда. А у вас – всё продумано. Даже запах. Слишком дешёвый, чтобы быть настоящим. Как маска.

Молчит. Ждёт.

Я подала ему капучино и лимонный бисквит молча, сохранив всё то же лицо – нейтральное, любезное, слегка отстранённое.

– Ваш заказ. Приятного дня.

Он взял стакан, посмотрел, будто что-то искал в моих глазах, и вдруг сказал:

– Всё равно красивое имя, София. Даже если оно не ваше.

Он вышел. Я осталась стоять, вцепившись в стойку так, что побелели костяшки пальцев.

Вика подошла спустя минуту, жуя соломку.

– Чё за тип?

– Не знаю, – выдохнула я. – Но он видел больше, чем должен.

Смена подошла к концу, и я, сбросив фартук, почувствовала, как вместе с ним будто бы снимается дневная усталость. Зал постепенно затихал, последние посетители доедали десерты, официанты вяло собирали со столов чашки, и в воздухе висел запах растворимого кофе и дешёвого карамельного сиропа. Всё это становилось фоном, почти нереальным, будто я уже была по другую сторону этого дня – в вечере, который давно звал меня на свободу.

Когда я вышла из служебной двери, Сима уже ждала меня. Она сидела на перилах, покачивая ногой, волосы – русые, как шоколад под солнцем весной – собраны в небрежный хвост. В руках у неё был термос и какой-то криво нарезанный бутерброд, которым она щедро делилась с Мишей, стоящим рядом. Он, как обычно, в тёмной худи и с наполовину пустым рюкзаком, где, вероятно, лежали фонарики, карманный нож и бутылка газировки – стандартный набор для вечерних вылазок.

– Ну что, Золушка, ты закончила свои подвиги? – спросила Сима, спрыгивая на асфальт.

– Угу, – выдохнула я, поправляя очки и стягивая волосы в низкий пучок. – Если кто-то ещё раз попросит латте без кофеина, я вылью ему в стакан кипяток и скажу, что это «новый вид вкуса».

– Вот она – моя настоящая София, – рассмеялась Сима и хлопнула меня по плечу. – Ну что, поехали?

Миша кивнул в сторону старого велика, который мы оставили за углом:

– Матвей с Тарасом уже у поворота на кладбище, ждут. Мы их предупредили, что ты заканчиваешь позже. Говорят, заходить в больницу без главной актрисы – дурной тон.

– А кто из них привидение, а кто камермен? – хмыкнула я.

– Скорее, оба – дураки, – ответила Сима. – Но весёлые. Ты посмотри на этот вечер. Весна ведь! Слышишь? Вон сирень, ландыши, и эта чёртова пыль дорог – всё напоминает мне, что жить нужно здесь и сейчас. Даже если это «сейчас» проходит в руинах психбольницы.

Мы шли рядом, велосипеды катили на руках – район был слишком плотный для езды. Дорога пролегала мимо прудика, заросшего камышом, и старых гаражей, в которых обитали лишь тени и случайные кошки. Воздух был тёплым, насыщенным ароматом вечернего цвета – пряный запах сирени, влажный асфальт и лёгкое дуновение прогретого ветра. Деревья на аллее шумели, как будто наш разговор подслушивали и комментировали листвой.

Когда мы свернули к старому кладбищу, вдали замаячили два силуэта. Один – высокий, с растрёпанными волосами, другой – пониже, но с рюкзаком, как будто собрался в экспедицию.

– О, идут! – заметил Миша, прищуриваясь. – Вот наши бравые археологи.

– Да не археологи они, – поправила Сима. – Это Матвей и Тарас. Первый – вечно носит с собой камеру, как будто снимет сенсацию, а второй читает заговоры перед каждой вылазкой, будто в подвале нас не крысы ждут, а духи медсестёр из 80-х.

Когда мы подошли ближе, Матвей первым поднял руку в приветствии:

– София, вы как всегда с опозданием. Надеюсь, ты пришла не просто поболтать, а вписаться в легенду?

– А у вас уже есть легенда? – удивилась я.

– Конечно. Говорят, на третьем этаже в процедурной до сих пор слышны шаги. Но только если молчать.

Тарас ухмыльнулся:

– Вот и проверим. У нас с собой фонари, провизия и список мест, куда стоит заглянуть. Главное – не шуметь и не отставать. Там пол может быть гнилой, да и окна разбиты почти везде.

Сима повернулась ко мне, её глаза блестели, как у ребёнка, перед которым открывается коробка с тайнами:

– Ты готова, София?

Я кивнула. Под кожей уже пульсировало лёгкое напряжение, приятное, как перед сценой. Там, в темноте, среди покосившихся стен и пыльных коридоров, не будет кафе, клиентов и фальшивой вежливости. Там останусь только я. Или та, кем я себя позволяю быть.

– Всегда готова. Пошли.

Дверь, в которую нас завёл Матвей, давно лишилась замка. Ржавые петли скрипнули, когда он толкнул её плечом. Мы вошли один за другим, внутрь – в прохладный, сырой полумрак. Пахло гниющей древесиной, сырой штукатуркой и чем-то ещё… почти незаметным, но тревожным. Как будто это здание помнило слишком многое.

Я прижала руки к животу, словно пытаясь удержать внутри лёгкую дрожь. Не от страха. От предвкушения.

– Фонарики врубаем, но не направляем в лицо, – шепнул Тарас, будто уже здесь действовали другие правила.

Кто-то хихикнул – кажется, Сима.

– Ну, спасибо, Капитан Очевидность. А что дальше – не дышать?

– Ты ржёшь, а я тебя потом в гробовом коридоре искать не буду, – фыркнул он в ответ.

Коридор был узкий, облупленный. Штукатурка висела клочьями, пол местами был залит мутной влагой. Мы шли медленно, гуськом. Каждый шаг отдавался по стенам гулким эхом.

– Господи, как тут… жутко красиво, – выдохнула я, когда свет фонаря скользнул по стене с выцветшим плакатом времён СССР. На нём медсестра с неестественно яркой улыбкой держала поднос с шприцами. Кто-то дорисовал ей чёрные глаза и подпись: «Она всё ещё ждёт».

– Романтика, – пробормотал Миша. – А вот здесь, кажется, палаты. Видите, номера остались?

Мы свернули в один из боковых коридоров. За каждой дверью была комната – пустая или с разломанными кроватями, ржавыми трубами, следами времени и забытых историй. Где-то в углу скрипнула рама. Я дёрнулась. Но Миша рядом лишь усмехнулся:

– Крыша или ветер. Не бойся. Хотя… если дух сестры Нины выйдет – я первый крикну.

– А я первая убегу, – Сима ткнула его в бок. – Серьёзно, вы чувствуете это? Как будто стены… слушают.

– Это потому что ты себе уже всё напридумывала, – сказал Матвей, – и у тебя гиперчувствительность. Кстати, я слышал, что на третьем этаже…

– Не надо, – перебила я. – Просто не говори. Давайте просто идти.

Мы поднялись по лестнице – ступени местами были прогнившими, я чувствовала, как под ногами прогибается бетон. Но всё равно продолжала идти. Мне даже нравилось это чувство – будто мир чуть-чуть сдвинулся с привычной оси, будто я в кино. В фильме про тех, кто ищет что-то большее, чем просто вечер.

На третьем этаже было холоднее. И тише. Даже капли, падающие где-то внизу, теперь казались далёкими. Мы оказались в длинном коридоре, в конце которого свет от фонарей терялся в темноте.

– Вот здесь была процедурная, – сказал Тарас, подойдя к одной из дверей. – Кто со мной?

– Ты, очевидно, – ответила Сима. – А мы с Софией пойдём налево. Там была смотровая, говорят, с окнами на лес.

Я кивнула. На удивление, мне было спокойно. Это здание не пугало. Скорее – притягивало. Как будто здесь я могла раствориться, стать совсем другой. Или… настоящей.

Мы вошли в смотровую. Стены были покрыты облупившейся голубой краской, на полу – осколки стекла, подоконник – чёрный от пыли и времени. Я подошла к окну и провела пальцем по холодному дереву. За стеклом – тёмный лес, тонкие полоски света, скользящие сквозь листву, и ветви, которые медленно покачивались в ночном воздухе.

– Здесь тихо, – сказала я.

Сима подошла ближе, села на подоконник.

– Как ты вообще умудряешься не бояться? Я тебя иногда боюсь – в хорошем смысле. Ты как… как будто из другого времени. Или не отсюда совсем.

Я посмотрела на неё, прищурившись:

– Может, я привидение?

Она рассмеялась, но потом, спустя паузу, уже тише добавила:

– А если серьёзно… ты никогда не говоришь о себе. Только про кофе и музыку. Я не настаиваю. Просто интересно. Кто ты вне этой роли?

Я ответила не сразу. Пальцы прошлись по осколкам стекла.

– Может быть, я сама ещё не до конца знаю. Но сейчас… мне здесь хорошо. С вами.

Сима улыбнулась.

– Тогда давай просто останемся в этой ночи. Пока она нас не отпустит.

Снаружи послышался крик – не испуганный, скорее, восторженный. Потом смех.

– Они, похоже, нашли подвал, – сказала я.

Сима встала.

– Ну что, идём спасать этих идиотов от самих себя?

– Пошли. Может, на этот раз мы и правда встретим привидение.

Мы спустились обратно на первый этаж, шаги эхом отзывались по стенам. Смех и голоса доносились из тёмного угла – там, где зиял проход в подвал. Свет фонариков плясал по стенам, обрисовывая кривые граффити, кто-то дорисовал огромную рожу с подписью: "Я уже здесь. А ты?"

– Ну вот, вот оно, – Тарас стоял на верхней ступени, будто король ужаса. – Добро пожаловать в логово Хранителя швабр и старых анализов.

– Веди, герой, – сказала Сима, – только если кто-то выпадет сквозь гнилую плиту – я тебя первой сдам полиции.

– Записал, – хмыкнул он, – идём аккуратно.

Ступени были крутые и пыльные, но держались. Мы шли один за другим, дыша в полголоса. В подвале пахло старыми тряпками, влажным кирпичом и чем-то металлическим – будто ржавой кровью, но возможно это просто фантазия.

Внизу воздух был холоднее. Свет фонарей выхватывал старые стеллажи, сваленные каталоги, разбросанные банки и какие-то бумажные кучи.

– Твою ж… – пробормотал Миша, резко отпрянув. – Я думал, это крыса. А это веник.

– У веника больше харизмы, чем у тебя, – отозвалась Сима и ударила его мягко по плечу.

– Тсс, – Матвей поднял руку. – Слышите?

Все замерли. Где-то в темноте скрипнула дверь. Очень медленно. Очень мерзко.

Мы переглянулись.

– Это ветер, – сказала я. – Или наша коллективная фантазия.

– Или Хранитель швабр реально существует, – прошептал Миша, шевеля бровями. – Он следит… и выносит мусор из тех, кто не сортирует.

Сима прыснула от смеха, я еле сдержалась.

– Если я умру от смеха в подвале заброшенной больницы, – сказала я, – напишите на моей могиле: «Улыбалась до последнего».

Тарас тем временем отодвинул заваленный шкаф, и за ним открылась ещё одна дверь. Она вела в крохотную комнату, где были старые ящики, один детский стульчик и… старая больничная кровать с металлическими перилами.

– Мамочки, – протянула Сима, – это похоже на декорации к какому-то трэш-фильму.

– Идеально! – Матвей тут же уселся на край кровати. – Фоткайте меня, как будто я последний пациент. «Он ушёл, но обещал вернуться».

Я достала телефон, хихикнув, и щёлкнула пару кадров. Потом подошла к ящику у стены. Внутри оказались старые бутылки из-под физраствора, пара резиновых перчаток и… кукла. Маленькая, без одного глаза, с заляпанным платьем.

– У-у-у, – пропел Миша за моей спиной, – это она… Душа забытых процедур…

Я повернулась к нему с этой куклой в руках и протянула:

– Хочешь поиграть, мальчик?

Он отпрыгнул так резко, что врезался в стеллаж, тот качнулся и из него посыпались какие-то засохшие бинты.

– Мать твою, София! – выдохнул он. – Я тебе этого не забуду.

– Запиши в дневник обид, – подмигнула я.

Мы все дружно рассмеялись, даже воздух в подвале будто стал теплее. Сидели потом на этих же ящиках, ели принесённые в рюкзаке чипсы, кто-то включил колонку, и в полумраке заиграла старая песня «Руки Вверх» – совсем не жутко, а даже мило.

– Слушайте, – сказала я, разглядывая потолок, – а ведь такие вечера – как спасательный круг. Даже если завтра всё снова будет сложно… это – наше.

– Наше заброшенное счастье, – подтвердила Сима.

Миша зевнул:

– А теперь давайте без привидений, демонов и вентиляции, которая внезапно дышит. Просто вылезем отсюда и поедем к Тарасу на лапшу быстрого приготовления.

– И пару серий хоррора, чтобы закрепить эффект? – предложила я.

– Именно.

Мы поднялись наверх, на улицу. Было уже темно, но воздух пах весной, чуть влажной травой и мотоциклетным маслом – кто-то проезжал мимо на старом байке.

Я повернулась на секунду к зданию. Оно стояло безмолвно, мрачно, но в каком-то смысле – по-своему добро. Оно приняло нас такими, какие мы есть.

– Спасибо, старая больница, – шепнула я. – За то, что не съела нас.

И, улыбнувшись, пошла вслед за друзьями, в ночь, где нас ждал смех, лапша и слишком острые чипсы.

Chapter 4

Сергей.

Утро началось с будильника, который орал так, будто у него была личная вендетта против меня. Я его не сразу нашёл – спрятался под подушкой или под теми же мыслями, что и я: «Зачем вставать, если всё равно ничего не меняется?»

Я пролежал ещё минут десять, уставившись в потолок. Глаза будто налились песком, и не от бессонницы – спал я, вроде бы, – а от какой-то хронической усталости, не тела, а всего остального. В голове стояла тихая каша из тревожных снов, неразобранных дел и разочарования, которому даже имени не подобрать.

Комната была в полутьме – плотные шторы оставили лишь тонкие полоски солнечного света, падавшие на пол. Я слышал, как где-то в квартире мама говорит по телефону, смеётся натянуто. Наверняка с коллегой или с тётей Верой, которая вечно спрашивает, есть ли у меня девушка. А я всё тот же: с парой футболок на спинке стула, с гитарой, пыльной от бездействия, и пустой чашкой, стоящей на полу с позавчерашнего вечера.

Мотивации вставать – ноль. Планов – минус один. Всё какое-то серое, даже майское солнце не радует. Как будто иду по жизни в противогазе: дышать можно, но всё равно давит.

Телефон завибрировал – не уведомление, а настоящий звонок. На экране – Матвей.

Я на секунду задумался: ответить или нет. Но всё же поднял трубку.

– Алё?

– Серый, здарова! Ты живой вообще?

– Относительно, – буркнул я, протирая глаза. – Что-то случилось?

– Да нет, просто… есть тема. Сегодня, вечером. За городом, заезд. Ставки, движ, тачки, музыка, девчонки. Короче, как ты любишь.

Я смолчал. На самом деле – не знал, люблю ли я это. Просто раньше это отвлекало. Раньше казалось, что рев моторов и запах бензина – это свобода. Сейчас – всё как будто в пыли.

– Сергей? – переспросил Матвей.

– Подумаю. Напиши точку, если что.

– Да ты чё, бро, не кисни! Я знаю, тебе это надо. Развеешься.

– Может быть.

Мы попрощались. Я уронил телефон рядом на кровать и остался сидеть, сгорбившись, пальцами теребя край простыни.

Может, правда поехать?.. Или остаться дома. Помолчать с гитарой. Забыть, что где-то есть яркий мир, где все друг друга знают и живут как будто проще.

Я вздохнул. Вставать не хотелось, но нужно было хотя бы умыться. И снова – день. Обычный. Похожий на вчера. Похожий на завтра. Но, возможно, именно сегодня всё и начнёт меняться – кто знает?

Мне пришлось заставить себя встать с кровати. Тело сопротивлялось – будто врос в неё за ночь. Шаг за шагом добрался до зеркала, взглянул на своё отражение. Те же глаза – синие, спокойные, как затянутое облаками море, без бурь, без волн. Те же растрёпанные волосы, торчащие в разные стороны. Те же плечи, тот же рост. Та же татуировка на левом предплечье – корабль в минимализме, набитый в попытке хоть как-то отличаться, хоть чуть-чуть стать собой. Но всё – такое же. И я – такой же.

Я не менялся. В отличие от Матвея. Вот он, кажется, жил по-настоящему. Мчался по этой жизни без тормозов: то в заброшенной больнице с ребятами, то на крыше дома под закат, то спорил о музыке, то рассказывал, как ему нравится какая-то девчонка – Софи, если не ошибаюсь. Удивился тогда: у него обычно всё проще. А она, как мне показалось по его описанию… совсем другая. Глубже. Тише. Не его уровня. Зато – живая.