Брелок желаний

Никто толком не знал, где родился Боб. Он сам однажды сказал:

– Я не родился. Меня сбросили с вертолёта в зону конфликта.

Он шутил редко, но метко. Как снайпер, только вместо винтовки – взгляд.

Боб не верил в случайности. Он не верил даже в совпадения.

Он верил только в закономерности, в миллионы данных, что складываются в картинку – как пазлы, только с лицом виновного на коробке.

И вот – Боб. Седой, как мороз в морозилке, взгляд – как оптика снайперской винтовки. На запястье татуировка: «Молчи, работай». На ботинке – кровь. Не факт, что своя. В резюме – ничего. Он просто сказал:

– Я служил. Теперь могу охранять.

Пайка посмотрела на него сверху вниз (высокие каблуки, плюс характер), но Боб не впечатлился. Он просто стоял, как глыба. Или как СТОП – кран в вагоне первого класса.

Она сказала:

– Работа будет… необычной.

Он ответил:

– Я выносил раненых из-под обстрела и однажды выжил в сауне с министром и двумя депутатами от ЛДПР. Меня уже ничего не удивит.

И она его взяла. Не потому, что поверила – а потому что почувствовала, что если этот человек не на её стороне, то лучше вообще не выходить из дома.

Боб был везде. Он стал её тенью.

– Кто этот человек в чёрном костюме и наушнике? – спрашивали гости.

– Это Боб, – отвечала Пайка. – Если вы его заметили – значит, он вам это позволяет.

Он не разговаривал понапрасну. В день он говорил максимум 150 слов. Из них 100 были «да», «нет», «уже сделал». Оставшиеся 50 – внутренняя молитва на уничтожение врагов.

Он не пил алкоголь.

Он не спал больше четырёх часов.

Он считал, что сон – это репетиция смерти, а ему рано.

Он был крут. Без пошлости. Без фальши.

Когда однажды Пайка попыталась подарить ему Hugo Boss, он сказал:

– Спасибо. Поставлю в сортире, вместо освежителя.

Он не носил брендовые костюмы. Он носил свою форму. Но не военную, а однотонный, непонятного пошива пиджак и такие же брюки. Внутри формы могло быть всё: и бронежилет, и боевой нож, и блютуз-наушник, подслушивающий соседнюю область.

Любимая фраза Боба:

«Проблем не существует. Существуют цели и время их устранения.»

Рабочие дни Боба.

Его день начинался в 04:47. Потому что вставать в 5:00 – это банально. А в 04:47 – уже преимущество.

Завтрак: два яйца (без соли), овсянка (на воде), кофе (чёрный, как его прошлое).

Потом – тренировочный бой с грушей, на которой было лицо бывшего министра обороны.

И как этот терминатор вычислил мой след? Да просто. Я ему это позволил сделать.

После получения задания от своей начальницы, известной в узких и не очень кругах под именем Пайлуша, Бобби, как человек ответственный и не склонный к поверхностным подходам, решил всё-таки уточнить детали. Ему предстояло искать нечто загадочное и одновременно, судя по голосу Пайки, архиважное – некий брелок. Брелок, о котором никто ничего не знал, кроме того, что он, по словам самой Пайки, одновременно был талисманом, антистрессом, кнопкой и, возможно, ключом к самой сути бытия.

Бобби попытался выяснить у неё, как именно выглядел этот пресловутый предмет, какого он был цвета, что за кнопка там торчит и что она, собственно, активирует. Но Пайка, не склонная к пространным пояснениям, отрезала резко и почти сердито: "Это просто талисман. И последний раз я видела его в своей сумке, когда ехала в лофт на Патриках." Голос её дрожал от недосыпа и гнева. Зона поиска, к счастью, сразу сузилась. А сам Бобби, прокрутив в голове момент с самокатчиком, который сбил Пайку именно в тот день, начал подспудно подозревать, что это он во всём виноват. И, как следствие, приступил к поискам с утроенным рвением.

Первым делом он, разумеется, занялся видеонаблюдением. Для человека с его подготовкой, взломать городскую сеть камер было проще, чем сварить пельмени. Кроме навыков устранения людей, Боб обладал и весьма специфическим образованием, позволяющим проводить хакерские атаки, на фоне которых большинство фильмов про киберпанк выглядели как обучающее видео "Windows для пенсионеров". В этой сфере он чувствовал себя как рыба в воде – только рыба была акулой, а вода – секретной сетью ФСБ.

Он просмотрел терабайты видеозаписей, так много, что у него начала дергаться бровь и снились камеры даже при выключенном мониторе. На весь этот заплыв по цифровой Москве ушла неделя. И вот – прорыв. Камера на углу соседнего здания запечатлела персонажа, чей внешний вид сразу вызывал желание посадить его за что-нибудь, даже если ничего не произошло. Он подошёл к тому самому месту, где сбили Пайку, задержался чуть дольше остальных прохожих, присел на корточки, поднял нечто, ловко сунул в карман и, оглянувшись, ускользнул прочь. Его движения были характерны для человека, который точно знает: под ногами не просто фантик, а предмет, из-за которого ему, возможно, прилетит с орбиты.

Бобби выдохнул. След есть. Теперь задача: проследить за ним, вычислить, кто он такой и где водится. Камеры послушно вели его до офиса – обычного на вид, но, как выяснилось, филиала Смоленской фирмы по производству пластиковых окон и сопутствующей фурнитуры. Тут всё стало подозрительно похожим на судьбоносное совпадение. Где-то в журнале охраны лофта ранее уже мелькало название этой фирмы. Боб вгрызся в журнал посетителей – и да, всё сходилось: персонажа звали Матвей Смирнов, а по паспорту он, конечно же, был прописан в Смоленске. Этого ещё не хватало.

Следующие пару часов Боб водил его по городу, как мышку по лабиринту – работа, перекус, снова работа. А потом – неожиданный поворот. В офисе случилось нечто. Боб заинтересовался и, естественно, вломился в информационную систему Следственного комитета, где узнал: санитары вынесли с того самого офиса на носилках владельца фирмы. Без признаков жизни, как говорится в отчётах. Сердечный приступ или что похуже. Но главное – объект, то есть Матвей, остался жив и цел.

Боб особо не стал придавать значения инциденту – мало ли, у кого какие понедельники. Камеры показали, что вскоре после происшествия Смирнов сел в “Ласточку” и направился на родину. Это подтвердило: пора переключаться на Смоленск.

Смоленск, конечно, не Москва. Здесь камеры не дремлют – они спят. Сеть видеонаблюдения в городе напоминала зубы старого пирата: кое-где отсутствует, кое-где шатается. Однако Боб не унывал. Ему хватило пары кадров с вокзала, чтобы отследить, как Смирнов пересаживается в маршрутку и доезжает до улицы Нормандия–Неман. Название звучало громко, почти как победа, но на деле напоминало дорогу в никуда, выложенную асфальтом времён Куликовской битвы. Там, среди одинаковых девятиэтажек, след терялся.

Но у Боба был козырь – паспортные данные. Он вычислил нужный дом, подъезд, подключился к камере, которая чудом работала, и начал наблюдать. День за днём. Утро – выходит, вечер – входит. Работа, дом, работа. Ровно, без отклонений, как будто кто-то ему сценарий выдал. Прошла неделя. Боб начал сомневаться, не ошибся ли он. Может, это всё не тот человек? Может, это просто задрот, случайно нашедший нечто чужое?

И вот, в самый момент разочарования, офис Смирнова сгорает. С огнём, дымом, приездами спецслужб и зрителями с телефонами. И кто стоит на остановке, наблюдая всё это, с мороженым в руке и лёгкой улыбкой на лице? Конечно, Матвей. Он жевал пломбир с таким спокойствием, будто наблюдает не пожар, а финал "Евровидения", и явно болеет против своего.

Боб напрягся. Он точно знал: если человек из Смоленска улыбается, когда горит его офис, а внутри жарятся его коллеги – этот человек не просто задрот. И не просто Матвей. А в Смоленске, как известно, даже погоде скучно.

Последовали несколько дней тишины. Смирнов не выходил. Потом, наконец, вылез – съездил к остаткам своего офиса, погрустнел, посмотрел на пепел, почесал голову и поехал обратно. Боб продолжал следить. Он не выпускал из поля зрения руки Матвея, ожидая, что вот-вот мелькнёт нечто знакомое. И оно мелькнуло.

Однажды, выйдя из парикмахерской, облачённый в новенькую одежду, купленную, видимо, по страховке или бонусной карте апокалипсиса, Матвей на несколько секунд продемонстрировал в руке тот самый брелок. Боб увеличил кадр, обработал его и тут же отправил изображение Пайке. Та позвонила моментально.

– Ты нашёл его?! – её голос дрожал от чего-то между шоком и восторгом. – Кто он? Где мой брелок?!

Боб выдержал эффектную паузу, немного издеваясь над её эмоциональным фоном.

– Матвей Смирнов. Город Смоленск.

Пайка замолчала, потом резко, как будто кто-то выдернул из неё всю лень:

– Мы срочно едем в Смоленск за моим брелком.

Боб потянулся к кофейной кружке, вздохнул и с тяжёлым сарказмом посмотрел в окно.

Смоленск. Прекрасно. Только этого ему и не хватало.

***

Я, Матвей Смирнов, никогда не считал себя идиотом. Во-первых, у меня аналитический склад ума. Во-вторых, подписка на научный YouTube канал. И в-третьих – коллекция книг, которые я не просто хранил «на всякий случай», а реально прочитал. Да-да, и “Капитал” Маркса, и “Бытие и время” Хайдеггера, и даже "Домоводство" 1987 года. Потому что я верю: интеллект – это когда ты можешь одновременно и микроволновку настроить, и Канта процитировать.

Вот с таким вот багажом знаний и идей я сделал то, чего не сделал бы ни один герой русской классики – я подстраховался. Потому что классики все как один – сначала напьются, потом влюбятся, потом стреляются и самоуничтожаются. А я – нет. Я загадал, чтобы если вдруг певица Пайка – та самая, с фиолетовой прядью, характером как у разъярённой ракеты «Сатана» и голосом, которым можно сверлить бетон, – решит выдвинуться в сторону Смоленска, то мой телефон зазвонил бы так, чтобы об этом узнал не только я, но и вся область. Чтобы даже голуби в районах на окраине взлетели с лавок от тревоги. Потому что в жизни, как в шахматах: лучше заорать «шах!» за три хода, чем потом искать свои яйца по полу в виде пешек.

И вот этот момент настал.

Утро началось стандартно. Я ел омлет, приготовленный мамой, а кот Григорий пытался выбить дверь в ванную, где кто-то – возможно, он же – накануне залил всё мыльной пеной и оставил следы от лап. Григорий – кот сложный. По национальности «ориентал». Он как бы с тобой, но в любой момент может уйти в монастырь, стать губернатором или священником. Его нельзя воспитывать – с ним можно только договариваться. Или подкупать ветчиной.

И вот пока я размышлял о великом и ковырял вилкой омлет, мой новенький, выпрошенный у брелка iPhone не просто зазвонил – он заорал. Так, что в соседнем подъезде заплакал ребёнок, на улице сработала сигнализация «Калины», а наша кастрюля с борщом вдруг вспенилась, будто в неё вселился древний демон.

На экране мерцало: ПАЙКА ЕДЕТ В СМОЛЕНСК.

Я застыл с вилкой у рта, как будто на ней была нанобомба, изготовленная лично Ким Чен Ыном. Это была не шутка. Не совпадение. Это тревога уровня «Собирай рюкзак и беги». Я встал. Медленно. Убрал вилку, погладил кота. Кот глянул на меня с выражением «ты опять всё просрал?» и продолжил вылизывать себе лапу. Настало время действовать.

Пункт первый – Порш Панамеро Турбо. Чёрный, как душа инспектора ГИБДД. С салоном, в котором пахнет успехом, деньгами и кожей, за которую кто-то в Италии поплатился жизнью. Я вышел, сделал шаг на тротуар и нажал кнопку. Машина появилась с таким звучанием, будто ангелы играют в настольный теннис гаечными ключами. Соседи переглянулись, бабка на лавке крестилась, а Григорий подошёл, мяукнул и уставился на фары – Ну вот, – как будто сказал он, – началось.

Пункт второй – Загранпаспорт… С шенгеном. Бумажник потяжелел у меня в кармане, будто я только что продал душу, но без комиссии. Я похлопал по нему – всё на месте. Теперь уехать можно куда угодно, хоть в Андорру, хоть на Мальту, хоть в Ватикан – если возьмут кота.

Пункт третий – кот— Григорий, – сказал я строго. Он посмотрел на меня и медленно отвернулся – Я серьёзно. Нас ждёт Европа. Пармезан. Балконы. Итальянские мыши в маленьких жилетках. Он задумался, потом встал, потянулся, как старый йог, и пошёл к Порше. Это был согласие. Вы спросите: нахрена я беру кота? А я скажу: да хрен его знает. Просто это мой кот. Пусть и он посмотрит на мир. А то всё Смоленск, да Смоленск – тут даже тараканы ходят в депрессии.

Мы тронулись.

За окном промелькнули серые коробки родного города. «Мясной рай» с грустной свининой, «Ломбард-24», где я как-то сдал миксер за 200 рублей, и ржавый киоск с шаурмой, где мясо явно знало, что такое жизнь после смерти. Григорий прыгнул на переднее сиденье и вальяжно развалился, как будто он тут начальник всей этой миграции.

На первом повороте я достал телефон и вбил маршрут – Брест. Там уже шенген, там свобода. Там Пайка не достанет. Потому что, если она приедет и не найдёт брелок, её эмоции снесут город, как ураган Катрина – только вместо воды там будет бешенство и вайны в TikTok.

И тут меня посетила мысль – а может, загадать, чтобы у неё исчезло желание искать брелок? Или чтобы она внезапно полюбила Смоленск, осталась тут, купила однушку на Нормандии-Неман и начала обучать местных пацанов вокалу? Я даже представил, как она орёт "Снег кружится, летает, летает" на весь двор, а местные бабки хлопают стоя.

Но нет. Я мотнул головой, отогнал дурные фантазии. Если я ее обнулю, будет такая скукотища! Тем более с магией шутки плохи. Особенно с такой магией, от которой потом горит офис, а из мороженого можно сделать огнемёт. А ещё хуже – когда за тобой едет Пайка. Пайлушечка.

А пока я с Григорием мчал по трассе и уже давно пересёк границу России и Белоруссии, на экране телефона мигала надпись:

ПАЙКА ВЪЕХАЛА В СМОЛЕНСК.

Григорий лениво лизнул лапу – Да начнётся охота, – сказал я. И вдавил педаль в пол.

«ГРИГОРИАН»

Еду я, значит, по прямой, как налоговая к малому бизнесу. За окном – унылая белорусская пастораль: берёзки, магазинчики с надписями «Бакалея», где «а» вывалилось, и одинокие мужики в трениках, пьющие кефир из пакета. В машине тихо шепчет радио – такие меланхоличные французские шансонье, что я начал подозревать, что брелок сам включает это нытьё, чтобы меня эмоционально подломить.

Григорий тем временем раскинулся на переднем сиденье, как уволенный бухгалтер на даче. Лапы кверху, усы слегка шевелятся, как антенны в режиме «меня не трогать». И тут, где-то на девяностом километре между «я поехал» и «что я делаю со своей жизнью», меня осеняет.

А что, если… сделать кота умным?

Ну а чё – брелок ведь может исполнять желания. Может, просто никто не додумался просветить кота? А если Григорий начнёт разговаривать, советовать, анализировать ситуацию? Это ж будет как миниатюрный Александр Друзь, но только с мехом. Или – бог с ним – хотя бы Коперник с хвостом.

Я торжественно достаю брелок, кладу его на ладонь, закрываю глаза и шепчу:

– Хочу, чтобы кот Григорий стал умным. Ну, хотя бы умнее меня. И разговаривал. Но не занудно, а как нормальный – с сарказмом, фактами и юмором.

Нажал.

Молния не сверкнула. Музыка не сменилась на Бетховена. Брелок чуть тёплый – как будто уснул. Я смотрю на Григория. Он… спит. Не просто спит – он скотина храпит. Причём с вибрацией, как старый холодильник в хрущёвке.

– Григорий, – шепчу я – Хрррфь.

– Григорий, ты умный? – Хрррфь… мяу…

Всё. Кот как был куском меха с пузом, так и остался. Ни тебе мозгов, ни речи, ни философии. Я вздохнул. Ну ладно. Хотел – как лучше. Получил – как обычно. Ну хотя бы попробовал.

Свернул на заправку. Надо было попить кофе, заодно понять, что делать дальше. И вот с этого момента началась чертовщина.

Я захожу в павильон, беру стаканчик, наливаю себе латте. Возвращаюсь к машине жуя белорусский хот-дог, который по вкусу напоминал детство, гвозди и майонез. Настроение было… сносное. Брелок не подвёл, бензин оказался бесплатным, кассир пожелал мне удачи с лицом человека, который точно знает – удачи мне не будет. Подходя к машине, я уже представлял, как мы с Григорием тихо катим дальше, слушая унылый рок и не думая о Пайке.

И вот я открываю дверь…

– Это что за цирк с усами, а? – сказал мой кот.

Я застыл. Хот-дог выпал. Сердце прыгнуло куда-то в район пяток. Глаза расширились так, что отражение в боковом зеркале само перекрестилось.

На пассажирском сиденье, развалившись как ленивый король, сидел Григорий. Только теперь он не просто лежал. Он… говорил.

– Серьёзно? Григорий? Это ты так решил, что мне подойдёт имя члена сельсовета? Или Григория Мелихова из Тихого Дона?

Я медленно закрыл дверь. Потом снова открыл. Он всё ещё там.

– Э… Гриш?

– Вот это, – он лениво махнул лапой на радио, – чтобы больше не звучало в мою сторону. Я ориентал, мать твою. Я – шерстяной титан. А ты назвал меня так, будто я читаю лекции по бухгалтерии в ветаптеке.

– Ну я не знал, что ты начнёшь говорить!

– Ага, а то, что ты носишь с собой кнопку, исполняющую желания, тебя вообще не смущает, да?

Я попытался отдышаться. Присел в кресло. Посмотрел на него:

– Слушай… мне просто было скучно ехать в одиночку. Я подумал – раз у меня теперь всё можно, почему бы не сделать тебе мозги и способность говорить.

– Ну пипец, поздравляю. Ты создал меня, теперь расхлёбывай. Я уже пять минут думаю, как выбраться из этого уазика на стероидах и вернуться в цивилизацию.

– Это Порше Панамера, между прочим.

– Да хоть Паганини. У меня шерсть электролизует сиденье.

– Ну извини, что не лимузин.

Он огляделся, затем снова посмотрел на меня. Его взгляд стал подозрительно серьёзным.

– Так. Кто такая Пайка? И почему мы удираем в сторону Бреста так, будто за нами Росгвардия с кувалдами и желанием поговорить?

– Еще это имя. Пайка. Как будто кто-то назвал так страшного канадского сфинкса.

Я вздохнул, нажал на кнопку зажигания, и машина мягко загудела, будто знала – сейчас поедем, будет жарко.

– Это… история, Григорий. Длинная. Полная страсти, ошибок и… воровства.

– Как и вся твоя жизнь, по сути.

– Ну… да. Значит так, слушай: Пайка – певица. Не просто певица, а вулкан в ботфортах. У неё пропал брелок. Волшебный. Исполняет желания. Я его подобрал. Чисто случайно. Случайно посмотрел, случайно положил в карман, случайно загадал себе iPhone, одежду, тебя… говорящего.

– Стоп. Я – «случайно»?

– Ну я хотел себе говорящего кота! Чтобы не скучно. Только, ну, не обычного. Чтобы умный, с характером, и чтобы мог диалог поддержать.

– И вместо кота ты получил трёхкилограммовый сарказм на лапах. Молодец, гений. Ну ладно, раз уж ты создал монстра – объясни, с кем мы в конфликте.

– С ней. С Пайкой. Если она найдёт нас – всё, хана. Причём не сразу, а с песней и хореографией.

Григорий зажмурился, открыл глаза и спросил:

– И ты решил не извиниться, не объяснить, а просто угнать меня в Евросоюз, как какого-нибудь… контрабандного Винни-Пуха?

– Да.

Он посмотрел в окно. Подумал. Потом сказал:

– Ладно. Окей. Будем считать, что это моё перерождение. С этого момента зовите меня… хм… Григориан.

– Чего?

– Григориан. Так звучит. Широко. Как будто я пью капучино в Милане и шлёпаю по лапам официанта за плохой крем-брюле.

– Нихрена, ты Гриша…Гришка. Понял?

– Григориан!

– Ладно, Григориан. Пристегнись. У нас впереди таможня, граница и, возможно, ещё много людей, которые будут спрашивать, почему кот разговаривает. Так что на людях веди себя естественно и не болтай попусту. А то люди начнут пачками в психушку обращаться. Не шуточное дело – говорящий кот.

Он лизнул лапу, поправил шерсть, обернулся ко мне и невозмутимо ответил:

– Скажи им, что я из России. Тут такое бывает.

И мы оба заржали в голосину.

ГЛАВА 7 «НУ, и КТО ТУТ КРУТОЙ?»

Пайка сидела на подоконнике, как кошка, выдрессированная играть злодейку в бондиане. Она грызла ноготь, смотрела в одну точку и напоминала взведённую пружину, которую скоро раздастся по стеклу, а потом – по Бобу.

Боб стоял у стены, с планшетом, глазами хакера, привыкшего искать смысл в бинарном коде, но сейчас безнадёжно терявшегося в женщине, которой не хватает одного "да" до термоядерного "бах".

– Значит, Смирнов? – уточнил Боб, старательно делая умное лицо.

–Смирнов, мать его— Пайка говорила сквозь зубы.

– Сбежал. В неизвестном направлении.

– Да ты гений, Боб.

Он щёлкал по экранам: спутники, камеры, дроны – всё бессмысленно. Смирнов исчез, как свежая мысль после трёх стопок.

– Я не понимаю, зачем он это делает. Что он знает? Кто он вообще такой?

Пайка хмыкнула. Протяжно. Слишком многозначительно. Но ничего не сказала. Ты не поймёшь, Боб. Ты – человек фактов. А тут… дело личное. И магическое.

– У него осталась мать и брат. Мы найдём их, и он выйдет на связь, – продолжал Боб, тыча в карту Смоленска.

– Мать? Уже в Египте. До того – Турция. До того – Грузия. Говорят, в июле у неё «мечта детства» – Будапешт. Потом Испания. Брат – с ней.

– Погодите… Она уволилась с работы?

– Да, за неделю, до его исчезновения. Хоп – заявление. С утра – уволена. А через два дня уже «Герой Труда Российской Федерации»! Я, мать его, в новостях Смоленска нашла! Губернатор должен лично вручить медаль!

Боб завис.

– Подождите… Медаль? Пенсия? Вы хотите сказать…

– Я хочу сказать, – Пайка поднялась, – что он не только сбежал, он ещё и продумал всё так, что мама не подозревает, что теперь она получает на карту сто штук чистыми и живёт, как министр культуры в изгнании. И всё это устроил он.

– Зачем? – Боб потер висок. – Ну сбежал. Ну спрятался. Но зачем так сложно? Чего он боится?

Пайка усмехнулась – Он не боится. Он умный. Чертовски умный.

– Извините, но… что вообще произошло? Почему из-за какого-то замерщика окон мы тут весь Смоленск подняли?

Пайка медленно подошла к нему, заглянула в глаза и положила руку на его плечо.

– Боб, – сказала она мягко, как будто сейчас пригласит его на семейный ужин, – ты хороший. Ты талантливый. Ты лезешь в камеры, спутники, мысли. Но запомни: есть вещи, о которых ты типа знать не должен.

– Типа?

– Типа почему я тебя взяла. Почему я здесь. Почему один человек из Смоленска встал поперёк всей Москвы, как рыба в горле золотой щуки.

– Это что, политика?

– Хуже, Боб… Это – личное.

Пауза. Боб проглотил сухо.

– Значит, мы ищем его просто потому, что… он вам должен?

– Да. – Она кивнула. И добавила, чуть тише: – И он забрал то, чего забирать не должен был.

– Что именно? Тот самый брелок? Что в нем такого?

– Не твоё дело.

Боб открыл было рот, но Пайка уже отвернулась. Она смотрела в окно, как маршируют голуби, и представляла себе, как Смирнов, гад, в каком-нибудь Бресте с Бакалом шампанского, ржёт над ней.

Он думает, что сбежал. Он думает, что умный. А я – Пайка. Я доведу до конца. И верну. Всё.

***

Я уже почти успокоился. Граница пройдена, бензобак полон, кот Григорий – на переднем сиденье, вытянулся как шейх из Дубая, лапы раскинул, хвостом обмахивается. Течёт Польша за окном: поля, редкие коровы, синие остановки, которые выглядят, будто их проектировал грустный геометр. В динамиках играла унылая польская попса с аккордеоном, и я даже начал думать, что жизнь налаживается.

И тут. Телефон. Зазвонил.

Точнее, завопил, как будто ему в SIM-карту вживили сирену МЧС.

И на экране – незнакомые цифры.

Я аж притормозил. Григорий приоткрыл один глаз, фыркнул, как будто: ну вот опять, и закрыл обратно. Типичный ориентал – кот, у которого даже смертельная угроза вызывает только скуку.

Я взял трубку.

– Ало…

– Смирнов – сказала она так, как будто моя фамилия была исчадьем ада.

У неё голос – как у диктора на железнодорожном вокзале, только вместо расписания – желание убить.

– Привет, Пайка.

– Ты думаешь, ты умный?

– Я не думаю, я знаю, что я умный.

– Тебе весело, да? Машина. Европа. Курортные страны на выбор.

– Прости, я плохо слышу, можешь чуть тише? Григорий спит, у него тонкая нервная система.

– Слушай внимательно, – она понизила голос, от чего стало ещё страшнее, – у тебя есть ровно сутки. Или ты сам объявишься, или…

– Или?

– Или я приду за твоей семьёй.

Я усмехнулся.

– Придёшь в Египет? Или в Будапешт? Там, кстати, вкусные гуляши.

Пауза. Я прям слышал, как она скрипит зубами.

– Значит, ты уже в курсе.

– Пайлушечка, я не просто в курсе. Я всё продумал. Мамуля уволена с работы не без помощи брелка. Она теперь Герой Труда, между прочим. Губернатор готовит ей медаль, а брат в Тунисе научился ловить хамсу прямо руками. Так что… нет у тебя рычагов.

– Ах ты… – она что-то резко сказала, но звук сорвался. Или микрофон перегорел. Или от ярости она попыталась перегрызть айфон.

Тут в разговор встрял Григорий. Разговор уже, напомню, шёл по громкой связи.