Брелок желаний

Георгий Егоров

Брелок желаний

ГЛАВА 1 «НАХОДКА»

Я – Матвей Смирнов. По паспорту. По жизни – МОТ. Так прозвали меня друзья ещё в институте, и прилипло. Мо́т – не в смысле модный, а потому что Мотыль. Бестолковый, суетливый, лёгкий на подъем и чуть-чуть пыльный. Как крыло у бабочки после дождя.

Я – самый обычный человек из самого обычного города – Смоленска. Работаю в компании, где продают пластиковые окна, резинки, фурнитуру и прочую оконную дребедень, которой в принципе никто не интересуется, пока у него не начнёт сквозить. На визитке у меня написано: «Специалист по замерам и эскизам», но на деле я просто езжу по адресам и меряю людям дырки в стенах. Причём иногда в метафорическом смысле тоже.

Коллеги зовут меня задротом – за очки, манеру говорить, любовь к StarCraft и за то, что я, мать его, знаю, как правильно склоняется слово «жалюзи». А начальник, Егор Александрович – конченый бюрократ и по совместительству душнила века – зовёт меня «Матвей Сергеевич», с выражением лица, как будто собирается принести соболезнования.

А я что? Я парень не гордый. Работаю, как вол. Домой прихожу – брат младший за компом. Учится в девятом классе, но уже хакнул школьный дневник и подменил себе оценки. Я же в его возрасте только в шахматы играл и учил наизусть Уголовный кодекс, мечтая быть адвокатом. Ну, или хотя бы прокурором, как в сериале.

Живу с мамой, братом и котом по кличке Григорий. Григорий – главное существо в нашей квартире. Однажды я нашёл его сидящим за клавиатурой, и он, не моргнув набрал: «я вас всех ненавижу». С тех пор стараюсь с ним не спорить.

Моя жизнь – серая как наш Смоленский ноябрь: ничего не происходит, все куда-то спешат, грязь по колено, и только иногда случаются командировки. В Москву.

О, Москва… Место, где здания вырастают выше твоих амбиций, где пробки дольше твоих отношений, и где работает… Юленька.

Юля. Или как я её называю в мыслях – Богиня. Нет, не потому что я религиозный. А потому что, глядя на неё, хочется сразу уверовать. Высокая, минимум метр восемьдесят, грудь как у победительницы конкурса «Молочная ферма года», талия – ножом не зацепишь, волосы – завиваются от природы, как настроение у начальства. Она – лицо московского офиса, а по слухам – и кое-что ещё для нашего Шрека. Шрек – это Егор Александрович. Он не зелёный, конечно, но по степени харизмы, эстетике и размеру живота – вполне каноничный персонаж.

Юля – та ещё загадка. У неё в WhatsApp на аватарке фото, которое можно распечатать и в рамке хранить как национальное достояние. А вот в Instagram – блок. Для меня. Я, конечно, просил её добавить. Трижды. Первый раз – с намёком, второй – с открыткой, третий – после пары бокалов. Результат один: «Юля ограничила доступ к своей странице». Точка. Без объяснений. Без шансов. Как и моя личная жизнь.

– Смирнов… – говорила она всегда, выделяя фамилию с такой интонацией, будто проверяла её на прочность. – Приехал? Устал? Хочешь кофе халявного хлебнуть?

И вот стою я в московском офисе, держу в руках термокружку, в голове шумит от дороги, в штанах – от Юли, а сам думаю: «Господи, почему я такой задрот?»

Я действительно задрот. Рост – метр семьдесят пять в ботинках с толстой подошвой. Вес – сорок восемь кило после борща. Очки – как у школьной библиотекарши. В народе меня назвали бы не «ботан», а «пожизненный ботан с правом ношения оправы». И это при том, что я закончил школу с золотой медалью, поступил на экономический… и бросил бюджет и ушел на заочку. Не сразу. Сперва пошёл работать к Шреку. На подработку. А потом понял, что «подработка» превратилась в «постоянку», с которой, как с плохой привычкой, уже не слезешь.

Но я живу. Я держусь. Я даже езжу на «Ласточке» в Москву раз в неделю – проверять косяки, делать перемеры, отчитываться лично Юле, которая всё это время продолжает быть женщиной моей мечты и причиной моих вечеров под пледом, и фантазиями.

Юля, кстати, отлично знает, что я на неё западаю. У неё на это идеальный радар – как у кошки, только вместо звука она улавливает поникшие взгляды и застенчивые улыбки. Но не даёт ни малейшего шанса. Потому что я для неё – Смирнов. Сотрудник. С явными признаками слабости к шоколадному батончику в её ящике стола.

– Смирнов, у тебя есть задание. На Таганке. Там окно шатается, как твоя самооценка.

Вот скажите мне, за что я сохну по этой женщине?

Командировки в Москву – это маленькие путешествия в страну под названием «А вдруг». А вдруг посмотрит? А вдруг улыбнётся? А вдруг случайно поедем вместе на обед? Один раз, кстати, почти получилось. Я вошёл в лифт, она уже стояла там. Мы проехали вместе четыре этажа в тишине. Это был лучший день моей жизни.

А потом был тот самый день.

День, когда всё изменилось.

***

Утро было самым обычным – если под «обычным» понимать подъем в четыре утра, скоростной поезд Смоленск—Москва, чашку кофе, больше напоминающую разбавленную гуашью тоску, и стеклянную дверь офиса, в которой я отражался как слегка опухший призрак в синей куртке.

Каждый раз, входя в офис, я автоматически втягивал живот, понижал голос на полтона и чувствовал себя молекулой азота, случайно забежавшей в ионный реактор.

Сегодня я вошёл особенно торжественно – как школьник, утаивший в портфеле жвачку. А там она – сидит за стеклянным столом, как Верховная богиня отделов продаж. Светлый пиджак, ноутбук, серьги, сияющие сдержанным золотом. Волосы уложены так, как будто их трогал сам бог минимализма, пока ждал вызова на совещание.

– Смирнов, – сказала она, не глядя, – почему ты без ремня?

Я замер. Мелькнула мысль, что она, возможно, ясновидящая. Или у нас на входе сканер, который проверяет не температуру, а наличие аксессуаров.

Опустил взгляд. Точно. Джинсы держались исключительно на силе духа и остаточном чувстве самоуважения. Ни ремня, ни перспектив.

– Откуда ты знаешь?

Она подняла глаза. Одна бровь – ввысь. Уголок губ – почти улыбка, но не для тебя, Матвей.

– Видно. Джинсы висят так, как будто ты в штаны навалил.

– Ну… да. Ремень остался в Смоленске. Вместе с гордостью, – пробормотал я, прикрывая зону бедствия папкой с заявками.

Она встала. Прошла мимо. От неё пахло утренним кофе без молока, планёркой и каким-то парфюмом, который не продаётся даже в самых богатых фантазиях сотрудников «Летуаля».

– Клиент на Патриках, – бросила она через плечо. – Адрес на почте. Возьми замерку и лети. Только не развались по дороге. И подтяни джинсы, а то заказчик может отказаться.

И ушла. А я остался стоять, как пес, которого выгуляли, но забыли дать кусочек мяса. Юленька умела всё: говорить без запятых, ходить без звука, раздавать задания так, что казалось – это ты сам вызвался.

Я вышел из офиса с красным лицом и чувством, будто забыл не только ремень, но и собственную идентичность. Под ногами шумела Москва.

Дальше – маршрутка. Водитель с лицом Сергея Шнурова на минималках. На зеркале болтается икона, веник и бейсбольная бита – стандартный набор московского святого покровителя пробок.

Патрики. Патриаршие пруды. Место, где люди не ходят, а дефилируют. Где кофе стоит как полноценный ужин в Смоленске, и где собаки выглядят богаче своих хозяев. Точнее, выглядят, как жёны этих хозяев.

Офис оказался стильным лофтом. Кирпич, металл, фикусы – всё, как в сериале про успешных людей, которые никогда не потеют. Меня встретил мужчина лет сорока в спортивках, с лицом ветерана клубной сцены.

– А, ты на окна? Заходи, у нас сквозит.

Классика. Начал замеры. Стена туда, проём сюда. Делаю вид, что разбираюсь в кирпиче, как будто учился на «кирпичного физика» в Гарварде. Записал, попрощался, вышел на улицу – и тут как началось.

Толпа. Машины. Миг, запечатленный в янтаре большого города. На обочине – Rolls-Royce, белый, как зубная паста для миллионеров. Стоит, будто собирается на бал. Водитель в перчатках замер рядом, как актер второго плана перед выходом звезды.

И звезда появилась.

Пайка.

То есть Пайлуша. Певица, которую я видел разве что в видео подборке «Лучшие платья, худшие решения». В жизни – высокая, губы как будто нарисованы на стекле, глаза спрятаны за очками стоимостью с мою годовую зарплату. Она переходила тротуар.

И тут – откуда ни возьмись – самокат. Красный. Сумасшедший. Несётся как пуля из пушки, за рулём – курьер с лицом студента, забывшего, что сессия уже завтра. Прямо на Пайку. Я подумал: «Ну нет, ну он же…», и тут же – бабах!

Певица в луже. Глянец – в грязи. Самокат в стороне, курьер – в панике. Народ ахнул. Кто-то достал телефон. Я остался стоять. Не потому, что герой. Потому что увидел – как из её сумки что-то вылетело. Маленькое. Чёрное. Брелок. С цепочкой. Упал рядом с решеткой ливнёвки и… не провалился. Повис. Как в кино, когда судьба даёт тебе шанс.

Никто не заметил. Только я.

Минут через двадцать Пайку забрала скорая, журналисты почти подрались за лучший кадр, толпа разошлась. Я подошёл к решётке. Присел. Взял брелок. Маленький, с красной кнопкой.

– Наверное, от Роллса, – шепнул я. – Или от чего-то поопаснее.

Огляделся. Все заняты. Москва живёт.

Сунул брелок в карман джинсов, которые держались исключительно на морально-волевых, и пошёл к метро.

И нет, у меня не было никакой внутренней дилеммы. Вернуть? Куда? Кому? Она уже уехала. Самокатчик уже, наверное, в Калуге. Брелок остался у меня.

***

У офиса пахло весной, мокрым асфальтом и корпоративным унынием. Я шёл не спеша – замеры были сделаны, заявки оформлены, а поезд на Смоленск ждал меня через три часа, с верной как налоговая пунктуальностью. Всё, как говорится, по классике: финальный вброс бумажек на стол, пара-тройка шуток у кулера и можно отчаливать домой – туда, где окна ещё пластиковые, но души живые.

Но не тут-то было.

У входа стояла машина. Не просто машина – а сам он, Шрек. Служебная «Тойота», цвета «мужик в командировке». Внутри, наверное, лежал портфель с бумагами, таблетками от давления и коробкой «Рафаэлло» для Юленьки. Этот чудовище приезжало стабильно раз в неделю. Проверял он не только отчётность. И не только бухгалтерию. Проверял он… скажем так, амортизацию мебели в кабинете начальницы московского филиала. То бишь Юленьки.

А уж Юленька встречала его как следует. С улыбкой, с кофе, и, как подозревал весь офис, с самоотверженностью, достойной Мадонны с младенцем. Только младенец был слегка лысоват, пузат, женат и имел двух детей – что, как ни странно, не мешало ему содержать любовницу и раз в год читать лекции о «профессиональной этике».

Дверь офиса в этот раз была приоткрыта. Хотя в такие моменты обычно запирается наглухо, а мне, как простому труженику сантиметра и угольника, положено сидеть на бордюре, запивая обиду «Липтоном» и прокручивая ленту, пока внутри кипит та самая корпоративная любовь. Обычно процесс занимал часа два, максимум – три. А тут… что-то не то.

Я вошёл.

Офис был пуст. Абсолютно. Ни Машки из бухгалтерии, ни Санька из отдела замеров, ни даже деда-охранника с вечным запахом чеснока. Всё вычищено. Как будто кто-то провёл противопожарную эвакуацию с элементами оргии.

Тихо, как в музее фондю.

И тут – звук. Скрип. Ритмичный. Пружинящий. Я подошёл ближе. Дверь в кабинет Юленьки – приоткрыта. На долю секунды я даже подумал: а вдруг они там бумаги считают, в отчётности погрязли, графики строят… но нет.

В кабинете, на кресле, как на троне, восседал Шрек. А сверху, в деликатной управленческой позе – Юленька. В светлом пиджаке. С серёжками. Без совести.

Я зажмурился. Настолько резко, что чуть не вывихнул бровь. Всё. Конец мечте. Карточный домик разлетелся, как конфетти на день рождения.

Юленька не была моей. Никогда. Но одно дело – понимать это. И совсем другое – видеть, как женщина твоей мечты скачет, как гимнастка на турнике, по пузу проверяющего.

Я вышел молча. Как побитый пёс. С тем самым выражением лица, которое бывает у мужчин после финала «Титаника» – боль, стыд, и внутренний хрип: «Зачем?!»

На улице дул ветер. Такой, знаете, весенний – с привкусом разочарования и сносом прически. Я сунул руки в карманы джинсов, которые, кстати, всё ещё держались исключительно на добром слове и силе трения, и нащупал брелок.

Тот самый.

Чёрный. С красной кнопкой.

Брелок, который я подобрал после инцидента с поп-дивой и самокатом. В то утро он казался просто диковинкой. Забавой. Я нажимал на кнопку – она проваливалась, возвращалась, щёлкала. Мелочь, но приятная. Типа как антистресс – только с привкусом криминала.

– Как же я хочу, чтобы Шрек сдох мучительной смертью, – вслух пробормотал я и нажал кнопку. Просто так. На эмоциях.

И, как и полагается, ничего не произошло. Мир продолжил вращаться. Пыль летела. Люди шли на обед. Даже воробьи чирикали, не подозревая, какую чушь я только что пожелал вселенной.

Поняв, что проверка затянется, я двинулся в кафе. Посидеть. Остыть. Попить кофе. Точнее, горячей воды с намёком на арабику. Заказал самый дешёвый латте, залез в телефон и стал листать «Авито», поглядывая одним глазом на часы.

Час прошёл.

Я вернулся к офису.

Уже издалека почувствовал неладное. Скорая помощь. Дверь приоткрыта. Люди шепчутся. Кто-то снимает сторис.

Я прибавил шагу, и в этот момент из офиса вышли два санитара с носилками. На них – нечто. Точнее, чехол. Плотный. Серый. Такой, какой выдают не больным, а тем, кто уже точно не пойдёт на поправку.

Они погрузили его в скорую. Дверь захлопнулась. Машина уехала.

Я влетел в офис. У стойки сидела Юленька. Плачущая. С тушью, которая стекала так, как стекают надежды с лица политтехнолога после выборов. Её плечи сотрясались, рядом – полицейский с блокнотом. Он что-то записывал, будто это не смерть, а заявка на доставку суши.

– Юлия Сергеевна, что случилось? – спросил я, с официальным придыханием. Притворился подчинённым, как будто час назад не говорил: «Пусть сдохнет тварь».

– А вы, простите, кто? – повернулся ко мне полицейский.

– Это наш сотрудник, – сказала Юленька, всхлипывая. – Матвей Смирнов. Замерщик окон.

– Так значит, на чём мы остановились… – снова обратился к ней полицейский, глядя в блокнот. – Вы утверждаете, что Егор Александрович пил кофе и ел печенье вприкуску?

Юленька кивнула. Губы дрожали, нос покраснел. Вид, как у лебедя, у которого отобрали болото.

– Да… подавился, – прошептала она. – Вроде бы…

И снова зарыдала. Горько. Протяжно. Прямо как в индийском кино, где жениха сбил автобус, а невеста случайно вышла за злодея.

В тот момент я понял: плакала она не о Шреке. Нет. Она рыдала о квартире, которую платит фирма. О статусе. О безлимитной карте. О московской жизни с мягкими креслами и Uber Black. О возвращении в Смоленск, в двухкомнатную с мамой и тараканом по кличке Витя.

Я посмотрел на неё. Такая нежная, такая хрупкая, такая… вдова в миниатюре.

А в кармане у меня снова щёлкнула кнопка.

Брелок.

Чёрный. С красной кнопкой.

И я подумал – а ведь, может, и правда? Может, я?

Хотя нет… Ну с чего бы? Просто совпадение. Печенье. Кофе. Нервы. Возраст.

Но внутри что-то дрогнуло.

А потом снова щёлкнуло.

И я вышел на улицу. Впереди – дорога. Домой. В Смоленск. С тайной, которую, возможно, никогда никому не расскажу. Или расскажу. Через пару глав.

Ведь, как известно, у каждого окна – есть замерщик.

А у каждой мечты – срок годности.

***

Домой я добрался без приключений. Ну почти.

Хотя, если называть вещи своими именами – с моим везением даже путь в булочную превращается в экспедицию с потерями. Но в этот раз всё выглядело довольно стандартно: вокзал, билет, чай в пластиковом стакане, и я – у окна, с рюкзаком, набитым формами, каталогами и какими-то непонятными бумажками, которые никто никогда не читает, но очень важно таскать с собой. Всё шло нормально. Минут тридцать.

А потом поезд встал.

Не в смысле "приехал на станцию" или "остановился по графику". Нет. Он просто встал – посреди поля, где даже вышки связи стоят, как старики на лавочке: есть, но толку никакого. Полустанок. Название, которого никто не выговаривает, а машинист, кажется, вообще не хотел здесь останавливаться.

Жара стояла такая, что в вагоне можно было открывать спа-салон. Люди начали потеть, как бутерброды в полиэтилене. Кто-то достал веер, кто-то расстегнул рубашку, кто-то проклинал всё РЖД целиком, включая их прадедов.

А я сидел, держа в руке тот самый брелок. Чёрный, с красной кнопкой.

Пальцы перебирали его машинально. Я смотрел в окно, а в голове крутилась одна мысль: "Ну что за жизнь, Господи, ну почему даже домой нельзя добраться без приключений?"

И вдруг сам с собой, почти вслух, выдохнул:

– Господи, сделай так, чтобы этот поезд до Смоленска доехал без остановок…

Сказал – и замер. Ну, чисто на всякий случай. Проверить, вдруг не совпадение?

Через пару минут, будто кто-то за кулисами дал отмашку, поезд рванул. Не просто поехал, а как будто кто-то под него фейерверки подложил. Доехали до Смоленска не за положенные пять часов, а за три с хвостиком, с ветерком и пониженной вероятностью сойти с ума. Окна были открыты, и прохладный воздух разносил по вагону запахи зелени, пыльной дороги и неожиданной свободы. Люди улыбались. Кто-то даже сказал: "Вот это сервис!" Я кивнул и машинально спрятал брелок глубже в карман.

Дома всё было на месте. Даже чересчур.

Брат – в наушниках, погружён в свой виртуальный мир, где спасение галактики почему-то важнее вынести мусор. Мама – на кухне, жарит что-то, что пахнет так, будто это последнее, что ты должен съесть перед Раем. Я прошёл по коридору, кинул рюкзак в угол и просто сел. Как будто день в Москве был не командировкой, а странной, слегка сюрреалистичной экспедицией. Отстёгивать ремень безопасности не требовалось, но внутренне – очень даже хотелось.

Утром я вернулся на работу. Обычный день. Или почти.

Первое, что бросилось в глаза – фотография Шрека.

На подставке, с чёрной лентой. Рядом ваза, в которой кто-то предусмотрительно всунул букет, будто пытаясь компенсировать десятилетия гнёта и производственного маразма одним флористическим жестом.

Я замер. В буквальном смысле. Потому что, несмотря на весь трэш, что происходил до этого, увидеть Шрека мёртвым – это было… как если бы вдруг выяснилось, что бухгалтерия умеет летать.

В офисе стояла тишина. Ненормальная. Даже Витёк из отдела снабжения, который обычно в девять утра уже орал в трубку так, будто спасал мир, сидел молча, глядя в монитор, будто там трансляция с Марса.

Аня из HR – та самая, что всегда ходит в обтягивающем и с новостями наперевес – тоже молчала. Даже сигареты никто не курил. Люди сидели как в замедленной съёмке: одни с видом "а ведь я знал", другие – с лицом "и что теперь будет?". У третьих вообще лицо человека, который пришёл на похороны с чужим паспортом.

Я прошёл мимо, кивнул. Никто не отреагировал.

Вскоре начальница отдела продаж, обычно вся в делах и бронзовом автозагаре, вышла из кабинета с красными глазами.

– Коллеги… сегодня офис работает в режиме тишины. – Она проглотила слёзы или кофе, понять было сложно. – Мы скорбим по Егору Александровичу…

Никто даже не кашлянул.

Но я-то знал. И они знали. Все. Все понимали, что траур – не по Шреку. Да и не сказать, чтобы кто-то особо его любил. Максимум – боялись. Минимум – ненавидели. Он был директором, да. Но скорее в смысле "директор по моральному терзанию".

Траур был по компании. По зарплатам. По премиям, пусть и мифическим. По фирменным кружкам с логотипом и кофе с автомата за счёт компании. По графику, отпуску и корпоративам, которые теперь, возможно, канут в Лету вместе с телом начальства.

А главное – по стабильности. По вот этой простой, но ценной мысли: "Ты знаешь, кто у руля. Он мудак, но он свой мудак."

Теперь же – вакуум. Неизвестность. Кто придёт на место? Кто будет рулить? Кто утвердит отпуск? Кто, чёрт побери, откроет грёбаный сейф, в котором лежат зарплатные ведомости?!

Я сел на своё место. Открыл ноутбук. Но работать было невозможно. Вокруг – офисные зомби. Кто-то вполголоса обсуждал варианты: "А может, Алексееву поставят? Или Геннадия?" Кто-то шептал, что видели юриста, заходящего в кабинет с папкой, толще среднего романа.

Я достал из кармана брелок. Повертел.

Щёлк. Щелк. Щелк.

В офисе послышался стук упавшей чашки.

– Осторожней, Лариса! – крикнул кто-то, и снова тишина.

Я убрал брелок обратно.

До меня нет никому дела, особенно сейчас. А ведь я видел Шрека и Юленьку вместе. Вот была бы почва для сплетен, особенно родственникам Шрека. А потом я вспомнил, что я всего лишь замерщик окон.

С лицом простого парня, который ничего не делает… и при этом, возможно, делает всё.

ГЛАВА 2 «ПАЙКА»

Москва шумела. Гудела, как кастрюля с кипящим супом, в котором бурлили офисы, пробки, скандалы, кофе навынос, миллионы невысказанных «пошёл ты» и три сотни оттенков помады, от «молчаливой розы» до «красной смородины».

А в самом центре этого веретена из стекла, бетона и истерик, на последнем этаже бизнес-центра с претенциозным названием «Aurora Prime», по лакированному полу носилась женщина, от которой у некоторых людей начиналась аллергия на собственную несостоятельность. Её звали Пайка. И сегодня она потеряла всё.

– Найдите! Найдите, или я вас всех закопаю! – кричала она так, что у начальника службы безопасности в кармане от ужаса зазвенел телефон. Никто не звонил. Он просто звенел.

Каблук с хрустом врезался в стол. Пластик треснул. Каблук остался цел. Пайка была как кость – ничего не брало.

Охрана металась, как тараканы в старой коммуналке, когда кто-то включает свет. Привлекли полицию, позвонили хакерам, даже какому-то старцу в Грузию, которого кто-то однажды видел рядом с магическим рынком под Тбилиси. Брелока нигде не было.

Он исчез. Просто исчез.

Не ключ от домика в Мытищах, не флешка с компроматом, не губная помада от Dior. Нет. Это был тот самый чёрный, глянцевый, плотный, гладкий, как отполированная чума, брелок с красной кнопкой. Одинокая точка, торжественная и угрожающая, как точка в конце судьбы.

С первого взгляда он выглядел глупо. Как сувенир с AliExpress. Но она знала: это было оружие. Или инструмент. Или подарок. Или проклятие.

Пайка закрыла глаза и в памяти всплыли моменты, как много лет назад он просто появился.

Ей было десять. Египет. Красное море. Гостиница, где всё пахло антисептиком и влажными полотенцами. Отец загорал в шляпе и белых носках, мать пряталась под зонтом, а Пайка – тогда ещё с веснушками и тонкими заплетёнными косичками – плавала с маской, воображая себя русалкой. Ну или хотя бы одной из сестер Ариэль. Она нырнула. И там, на дне, нашла кувшин.

Старый. Пузатый. Как будто вывалился из кадра приключенческого фильма.

Она вытащила его, разбила о коралл, и из черепка выпал он. Брелок. Молчаливый. Без надписей. Без шурупов. Без намёка на логику.

И она – не задумываясь, не давая себе объяснений, – сунула его в рюкзак между влажным полотенцем и недоеденным «Сникерсом». И забыла.

Вспомнила уже в выпускном классе. Вечер. Комод. Пыль. Брелок.

Он выглядел точно так же, как тогда – холодный, сухой, как будто только из воды. Она держала его в руках, не зная, зачем. Просто ощущала: это не игрушка.

А потом – такси.

Водитель с блестящим лбом и перегаром, с мерзкой ухмылкой и рукой, тянущейся к колену. От страха Пайка сжала брелок в руках – и нажав на кнопку сказала:

– Сдохни, тварь! – выдохнула она сквозь слёзы.

Машина вильнула, как марионетка, которой перерезали нити. Врезалась в дерево. Пластик. Стекло. Крики. Полиция. Папин ремень. Мамина икона.

А брелок? Как ни в чём не бывало – в её кармане. Чёрный. Спокойный. Непоколебимый.

С тех пор – началось.

Сначала – случайный костюм. Она сидела вечером, уставшая, на сайте модной одежды, увидела идеальный комбинезон и прошептала:

– Вот бы мне такой сейчас…

Случайно нажала на кнопку.

Через секунду костюм лежал у неё на кресле. С вешалкой. С биркой. С мечтой.

Потом был айфон. Потом – билеты в Париж. Потом – серьги, которых ещё не было в продаже. Появлялись. Просто так.

Она боялась. Но продолжала. Как человек, нашедший лампу с джинном, который не задаёт дурацких вопросов, а просто кивает и делает.

Когда мама однажды спросила:

– Доча, ты где деньги берёшь на всё это?

Пайка посмотрела в пол и тихо ответила:

– Мужик у меня появился. Богатый.

Мама перекрестилась. Папа скрипнул зубами. Но поверили. Потому что проще поверить в мужика, чем в магию.

А потом – ЕГЭ.