Византийские грешники

– Вы мне скажите, что стрясётся, если, положим, не проведут отпевание? – поинтересовался он у спутницы, когда вышли на сухое.

– Точно не скажу. Но оно душе помогает очиститься.

– Ладно. А вот затеряюсь на краю света. Не будет тела, не будет даже человека, кто за меня замолвит слово в храме да закажет отпевание. Тогда грешным на небеса?!

Идущая на панихиду задумалась, однако не смогла ничего ответить. Вместо этого она остановилась.

– Всё, мне тут всего-ничего осталось, сударь, – произнесла она, глядя прямо на Кесария.

Секретарю не хотелось расходиться, несмотря на то, что они говорили мало. Из без того разворошенного душевного улья вылетели иные пчёлы сожаления, и он изрёк, припоминая Дионисия, на месте которого оказался:

– Простите великодушно, мне нечем отплатить за вашу доброту.

– Ничего страшного. Храни вас Бог!

Окрылённый Кесарий наметил путь в канцелярию по ориентирам, и вскоре поравнялся с монолитными окраинными зернохранилищами у гавани Феодосия.

– Забыл спросить, как её зовут! Вот же… – хлопнул по ссадине на лбу секретарь и оскалился. – Забыл избавиться от рукописи.

Впереди замаячил сырой и грязный заколулок, где коты занимались делёжкой рыбьего скелета.

– Желудок бы не выплюнуть! – посетовал на вонь Прокопийский, закрывая капюшоном нос. Он раскрыл свиток и, словно первые люди, вкусил запретный плод. Чем больше его глаза поглощали строк труда «Тайная история», тем чаще он, присвистывал и нервно посмеивался, пугая кошек. Рассказывалось про Флору, бывшую жрицу любви, и бурную жизнь племянника почившего. Теперь слова кабатчика не казались таким уж бредовыми.

– Амиан, конечно, сплетник, но не стал бы непроверенное писать. Почерк точно его. Ладно, сплетни – выдумки, а тут…

Рука тянулась выкинуть опасное сочинение, но хотелось дочитать и узнать всю подноготную. Кесарий, не желающий опаздывать, рассудил, что ничего страшного не случится, если взять свиток на работу и решить его судьбу в конце дня.

**

У портика канцелярии, в вымытых водой промежутках между камнями брусчатки, извивались десятки дождевых червей. Кесарий с трудом не раздавил несколько розоватых верёвок.

На самом крыльце, под портиком, в бездействии обнимал метлу Исидор. Под ногами его валялся совок и небольшое ведёрко.

– Святые угодники! На ипподром ходил? – спросил уборщик.

Предположение Исидора не было лишено смысла. Болельщики партий ипподрома имели крутой нрав. Их любимчики проигрывали – они крушили всё вокруг и дрались. Их команда выигрывала – они на радостях дебоширили и лезли в драку. А с кем именно вступать в противостояние – вопрос второй.

– Спугнул грабителя. Ну хоть череп на месте, – пояснил Прокопийский. – А ты тут чего?

– Отдыхаю. Квестор ни свет ни заря попросил подмести и помыть все углы. Нагрянули гости из дворца, сам догадываешься, почему.

– Наверное… Ладно, пойду.

– Только ноги вытри о тряпку. А то наследишь мне грязюкой!

Кесарий серьёзно отнёсся к просьбе и потратил много времени, очищая обувь мокрым уголком. Прямо на его глазах из кабинета главы канцелярии, который находился в конце широкого коридора от входа, выплыл тучный мужчина в рубахе с расшитым синим воротником и с орлом на груди. Полный. Роста небольшого. Глаза, даже издалека, казались выпученными. Волосы блестели, как будто их намазали салом.

«Держится очень уверенно – мимолётно рассмотрел незнакомца секретарь. – Интересно, какую должность занимает. Доместик? Силенциарий?»

Следом показался сгорбившийся квестор Прокл. Кесарий выказал уважение обоим, сделав поклон.

– Вот как раз и он, господин Нарсес, – произнёс квестор, завидев подчинённого.

Пришлый мужчина задумчиво дотронулся до своего второго подбородка.

От имени «Нарсес» у Кесария перехватило дыхание. Казалось, сердцебиение его слышится по всей канцелярии. Ноги-столпы будто отяжелели, обмякли и тяжестью стремились куда-то под пол.

«Глупый! Надо было утопить свиток, уничтожить, как Марцелин велел, – начал корить он себя, – Теперь уже поздно, всё наперекосяк. Ну, четвертовать не четвертуют. Хотя за гадости про без пяти минут императора и его избранную могут!»

– Будет угодно позвать ко мне? – спросил евнуха Прокл.

– Сами разберёмся, в привычной обстановке, так сказать. Ваша помощь более не нужна.

– Разумеется, – сказал квестор и обратился к подчинённому: – Ну, не стой как вкопанный. Пройди к себе.

Кесарий медленно вошёл в привычный рабочий зал и, сжав кулаки, уселся на своё место. А затем вскочил и поставил треногу Исидора с другой стороны стола.

Гость из дворца предварительно закрыл дверь и сел напротив. Смотрел пристально, чем ещё сильнее пугал переписчика. Какое-то время в помещении висело безмолвие. От мучительного ожидания ноги Кесария принялись отстукивать.

– Сможешь сочинить добротный панегирик о нашем почившем Юстине, – нарушил молчание Нарсес. – Греческий, латынь. Стиль свободный. Все приёмы – на твоё усмотрение. Дело не терпит отлагательств, срок – до захода солнца. Отсюда его заберут вередарием.

– Дд-да.

– Можно не провожать. – Нарсес встал и вышел.

Кесарий выдохнул, подобно усталому псу после бега. Его внутренний голос ликовал:

«Уф, всего лишь хвалебную оду настрочить».

На радостях Прокопийский потянулся к суме, но тут услышал причитания квестора, разносившиеся на весь коридор:

– Эх, молодняк пошёл: подносил блюда к триклинию, а теперь командует!

Кесарий понял, о ком речь, и это его позабавило: Нарсесу на вид было не меньше пятидесяти – довольно зрелая молодёжь.

Квестор вошёл к Прокопийскому.

– Ещё кое-что, Прокопий… – начал он.

– Прошу прощения, Кесарий.

– Именно! – осёкся квестор. Он не уселся, а принялся кружить, шаркая ногами. Визит старого знакомого подействовал на него неожиданным образом. – Послезавтра отправишься в маленькую командировку где-то на неделю.

– Куда?

– К магнифику Трибониану, к юристам. Там много бумаг – новая кровь норовит всё переворошить.

Глава 10. Вопросы

В промежутке между завершением дел под крылом ведомства Трибониана и возвращением в привычные будни родной канцелярии Кесария ждали выходные. Вскочив как-то утром из-за судороги в икре затёкшей ноги, он полез в сумку, чтобы достать писало, а затем его острым концом потыкать в конечность, и осознал, что чужая рукопись до сих пор лежит там.

– Надо уже с ней покончить, – лёжа, рассуждал он. – Сведения опасные, но ценные. Слог какой прелестный, мне до такого расти и расти! А если я перепишу себе, но заменю имена и какие-то детали? Возьмёт в руки текст человек со стороны, подумает – очередные выдумки.

Начались поиски. В угловой тумбочке нашёлся огрызок пергамента и парочка гусиных перьев. Но вот чернил нигде так и не обнаружилось.

Прокопийский собрался и направился к ближайшему форуму. Едва он вышел из дома, ему встретился старик в сопровождении взъерошенной пегой собаки.

«Вылитый Амиан! – нашёл сходство старика с библиотекарем мужчина. От досады зубы его заскрипели. – Чего же молчит сплетник? Затаился или решил от меня избавиться? Столько лил в уши про помощь, а теперь, видимо, про дворец придётся забыть».

**

На площади Амастрианум, считавшейся главным местом публичной казни преступников, где Кесарий надеялся найти чернила из сажи по приемлемой цене, пахло конским навозом. Между мешающих проходу куч экскрементов у коновязи он увидел вереницу из пяти рабов мужского пола. Они были побриты налысо, одарены клеймом и закованы в единую цепь. У всех на коренастых телах проглядывали свежие синяки. Вообще, несмотря на существование института рабства в империи, секретарю не часто доводилось видеть такие партии живого «товара».

Сопровождающие рабов стояли поодаль и о чём-то спорили во весь голос.

Долго не раздумывая, Кесарий подбежал к лоточнице и купил немного сухарей, которые в ладонях донёс до невольников. После этого он принялся молча, дабы не привлекать внимание, напихивать иссохший хлеб в скованные руки пятерых.

На последнем человеке объединяющая цепь заскрипела. Конвоиры услышали звук и повернулись на товар, с удивлением обнаружив постороннего.

– Что тут ошиваешься? Лишний хребет отрастил? – грубо спросил у переписчика мужчина с густыми усами.

– Да хотел бы купить, – придумывал на ходу Прокопийский.

Конвоир внимательно осмотрел обноски незваного гостя, напяленные для похода неподалёку:

– Господь с тобой, не продаются.

– Понял, уже ухожу, – сказал на это писарь, но после не сдержался и добавил: – А они разве не божьи дети?

– Божьи? – призадумался усатый конвоир. – Знать не знаю, чьи. Пока это собственность префектуры. Ступай уже отсюдова, пока не вдарил.

Кесарий отошёл от коновязи, закрывая глаза от порыва ветра, поднявшего клубы пыли, и влился в толпу. Рядом с ним, навстречу ему продвигались десятки, если не сотни человек. Мужские и редкие женские голоса сливались воедино:

– Безобразие! Когда гимнасий откроют?

– Такой ремешок для сандалий есть?

– На Воловьем жуть как обвешивают!

Торговая площадь навевала переписчику мысли о далёких языческих временах. На ней стояли и таращились на прохожих изваяния черепах, селезней, аистов, загаженный помётом Зевс, Гелиос без колесницы и одной руки.

Сердцем же Амастрианума было куполообразное сооружение с металлическим навесом. В здании находились эталонные бронзовые бруски в один, пять или десять модиев. С помощью них покупатели и продавцы взвешивали мешки с зерном, овсом или половой.

От геометрической середины пространства равноудалённо отстояли треугольные обелиски в два человеческих роста. Проходя мимо одного из них, Кесарий заметил объявление:

– Дворцовый магистрат набирает талантливых людей на должности секретарей и помощников магнифика. Требование к соискателю – возраст до сорока. Вступительные испытания пройдут в полдень пятнадцатого дня месяца Августа в правом крыле здания Сената.

– Дворец, Сенат. Нашли, где повестить такую бумажку! – негодовал Прокопийский. – И всё же, это знак для меня. Вдруг повезёт. Так, пятнадцатое завтра. Скажусь больным или загляну после обеда. Прокл куда мягче Ефрема.

Ему вспомнилось, как в отделе делопроизводства юристов все только и судачили о грядущих переменах в государстве. И правда что-то новенькое: разве раньше искали мелких чиновников первой ступени по объявлениям на рынке?

**

На следующий день за полчаса до полудня Кесарий в парадном одеянии пристроился к концу бурлящей очереди, что начиналась у колонн Сената и тянулась во внутренний дворик, где палящее солнце не имело власти.

Накануне вечером он закончил переписывать «Тайную историю», после чего по темноте пошёл к ветхому сараю, у которого дети обычно играли в прятки, и сжёг сочинение.

До его уха теперь доносился диалог стоящих перед ним.

– Жена заставила? Ну ты даёшь!

– Ай, в их берлогу соваться боязно. Не понравишься – угробят. Вон, даже императрицу-вдову извели.

– Тшш! Откуда такая брехня?

– Троюродный брат жены сказал. Не последний человек, на минуточку. На отпевании тело видел в Ирине. Лицо её, грит, как желток было.

– Жёлтое? И что с того?

– Значит, яд – признак отравления. Гиппократа не читал?

– Неинтересно. Да и мутит от ионического, кто бы на человеческий переписал. Лучше скажи, когда коронация? Слышно чего? Может, твой родственник знает.

– Глухо. Ему бы сообщили из первых уст. А что, тебя уже пригласили?

Протрубили в горн. Мужчины замолкли. На белоснежный портик сенатского крыла под четырьмя опорами вышел лысеющий вестовой в компании стражников. Он оглядел толпу и наказал кандидатам разделиться на три группы, образовав новые линии. Внутрь запускали по трое из одной вереницы.

Постепенно настала очередь Кесария и его соседей по линии. Стража пропустила их внутрь. За входными дверьми оказался огромный зал, отделанный мрамором. На довольно значительном расстоянии друг от друга в зале стояли круглые столы-треноги из бронзы. Троицу пригласили пройти к одному из них. У него ютились четыре табурета, один уже занимал морщинистый экзаменатор с пепельными волосами.

– Прошу прощения, получше мебели не нашлось? – спросил у экзаменатора тучный мужчина средних лет. Табурет терялся где-то под ним.

– Достопочтенный муж, прошу извинить за неудобство. Ничего более подходящего нет, – ответил принимающий. Далее он записал имена, места рождения, род занятий и возраст сидящих за его столом. Мужчина, которому оказался мал табурет, назвал имя Гордей. Его густобровый сосед справа оказался Евсебом.

Впрочем, Кесарий не рассматривал их. Он оглядывал зал, принявший уже человек пятьдесят-шестьдесят, по его наблюдениям, и подбадривал себя:

«У меня получится, память не подведёт!»

– Итак, я буду задавать вопросы. По очереди, – объявил тройке экзаменатор, а затем обратился к секретарю: – Первый – самому молодому. Назовите поговорку, синонимичную выражению «Ab ovo usque ad mala».

– От яиц до яблок? – у переписчика сразу готов был ответ: – «От Альфы до Омеги».

Проверяющий знания хмыкнул и чиркнул по галочке на восковой доске, прежде чем переключиться на другого.

– Кто ввёл термин aurea mediocritas, золотая середина?

– Ов… Гораций! – выдал, щёлкая пальцами, чернобровый Евсеб.

– Далее, Гордей. Что сказал Цезарь после перехода Рубикона?

«Это даже ребёнок знает», – подумал переписчик.

– Жребий брошен. – выпалил Гордей. Он выглядел так, будто выиграл олимпиаду.

– Тогда вопрос всем, на скорость. Готовы? На каком языке Цезарь произнёс сие изречение?

– На эллинском, – выкрикнул Кесарий.

– А как же «аlea iacta»? – удивился чернобровый.

– Плутарх так свидетельствует. Все претензии к нему, – отмахнулся уроженец Прокопии.

Экзаменатор постучал по столу костяшками и родил новый вопрос.

– Идём далее. Всем: какая река питает столицу и протекает под землёй до цистерн Мокия?

– Я недавно в городе, – пожаловался Евсеб.

– Ликос, – пробубнил Прокопийский. В нём взыграл азарт, и он приготовился отвечать снова, нервно шевеля пальцами и не отрывая глаз от морщинистого лица старика.

– Засчитано. Идём в том же ключе. Как звали мать императора Константина?

– Елена, – продолжал серию ответов секретарь.

Гордей с грустью глянул на Кесария, признавая поражение в состязании, а затем осведомился:

– Ещё будут вопросы?

– Последний. С чьей смертью связана комедия Аристофана «Облака»? Дайте развёрнутое пояснение.

– Со смертью Сократа, – ответил Кесарий. Евсеб закатил глаза. – Его обвинили в неуважении к языческим божествам, афиняне устроили суд. Но Сократ сам принял яд.

После первого этапа участников отбора попросили выйти обратно во двор. Оставалось только ждать. Одни грызли ногти, другие хрустели пальцами и зевали, а третьи жаловались людям, которых они впервые видят, на несправедливость отбора.

Кесарий же хотел достать и почитать Боэция, но затем вспомнил, что лист остался пылиться где-то на подоконнике. Тогда он принялся смотреть, как по галерее между корпусами соседнего здания чинно расхаживали сенаторы в богатых хитонах. Тоги, сенаторский атрибут, им предписывалось носить только во время важных мероприятий и собраний.

Спустя десять минут появился тот же человек, но уже с длинным списком, и стал выкрикивать имена. Теперь запускали только по одному. По прошествии времени никто не возвращался к ожидающим, из-за чего напряжение в толпе усилилось.

– Скорей бы!

– Долго же они, – гудели голоса.

– Кесарий из Прокопии! – прокричал объявляющий. – Проходите.

Мужчина вскоре оказался в уже знакомом зале. Сейчас на один стол приходилось по одному сидению. Новый проверяющий задал несколько общих вопросов а потом протянул писчие принадлежности.

Предстояло написать объёмистый диктант из двух частей. Первая в основном проверяла скоропись, а вторая орфографию. После кандидата попросили написать небольшое размышление о сущности общественных отношений и обязательно упомянуть недостаток строя. Последнее само по себе звучало настолько свободомысленно, что сбивало с толку.

«Подвох какой-то. Взяточничество? Кумовство? Или они чего-то другого ждут? – размышлял пишущий. – Ладно, пойдём другим путём.

– Заметный недостаток – отсутствие прозрачного престолонаследия и прямой передачи власти. Влиять на назначение императора может горстка гвардейцев. Тогда вопрос решается силою, – вывел он.

Получив на руки диктант и сочинение, экзаменатор ещё раз перепроверил личные данные, заполненные предшественником, а затем принялся расспрашивать Кесария:

– Давно ли в Константинополе?

– Без малого семь лет.

– Где получали образование? На дому?

– В Платоновской академии в Афинах, – ответил Прокопийский. Он почувствовал благодарность дедушке, без которого бы туда не попал.

– Семейное положение и дети?

– Холост, живу один, детей нет.

– Вероисповедание? Так, не для записи.

– Обычное, никейское, халкидонское.

– Где хотели бы нести службу, ежели бы могли выбирать?

– В библиотеке Большого дворца.

– Понятно. Вас можно найти в городской канцелярии, верно?

– Да.

Проверяющий кивнул и указал на чёрных ход в противоположной стороне зала.

– Доброго пути, – сказал он.

– И вам того же, – автоматически ответил переписчик.

Когда Кесарий пробирался к выходу мимо таких же, как и он, то заметил боковым зрением человека, похожего на Патрикея из «Нектара», коего он ожидал увидеть у Трибониана, и заключил, что столица очень тесна.

Глава 11. Канцелярия

Две недели пролетели с экзамена. С каждым минувшим днём секретарь терял надежду на благоприятный исход или даже получение ответа. За этот срок в столице прошла коронация В день всеобщих гуляний, Прокопийский собирался посмотреть на львов и пятнистых леопардов, выпущенных в амфитеатре на потеху толпе, но слёг с жаром, возникшим, по его мнению, из-за промоченных ног.

На следующий день, в хмурое утро вторника, он спешил на работу. Впереди показался портик родной канцелярии. Издалека Кесарий заметил Исидора, что стоял к нему спиной и держал в руках щётку, так как ему выпала честь стереть со стены бранные слова, начирканные угольком.

– Привет трудягам! – окликнул коллегу Прокопийский, и тот, прекратив напевать незамысловатый мотив, повернулся.

– О, Кес, выздоровел уже? Старичок наш спозаранку о тебе судачил. «Переписывать легче, чем сочинять своё». Ну-ну. Хоть бы раз поругал, как Амидский.

– Завидуешь?

– Ага, жди. Ты в каждой бочке затычка. Зато меня не трогают зазря. – Исидор почесал волосы и повернулся к надписи. – Слушай, а у нас ведь нет никакого Кирилла?

– Нет. А что такое?

– Да вчера тут ошивался посыльный, пристал ко мне. Искал Кирилла, а я торопился отлить. Взял конверт, чтоб отцепился. Пообещал в руки отдать. Потом понял: Кирилла-то нету. Вот и выкинул в мусорку. Увидят, нет ответа – ещё раз пришлют. Делов-то.

– Понятно. Исидор, давай я эти надписи быстренько ототру, а ты отдохнёшь? – Кесарий потянулся за щёткой.

По крыше забарабанили капли дождя. Сначала понарошку, потом – в полную силу.

– Ты ведь не любишь дождь, – прозвучал натянутый аргумент.

– Никто не любит. – Оторопевший Исидор тотчас отдал рабочее орудие и резво поспешил внутрь.

Прокопийский управился с углём и подбежал к железной бочке на углу. Под веточками, сором и огрызками обнаружился конверт. Текст был написан на кусочке тонкой кожи размером с ладонь. Судя по характерным завихрениям букв, послание оставил Марцелин. Оно гласило:

– Хочу верить, что с тобой всё в порядке. С печалью сообщаю: в ближайшие месяцы не увидимся. Еду во Фракию изучать камни с победоносным всадником. Спасибо патриарху за услугу. Без заступничества императрицы, упокойся её душа, тяжко. Надеюсь, ты уничтожил… Не помог тебе – моя оплошность. Вернусь – исправлю.

Фыркнув, переписчик скомкал записку и швырнул её в появившуюся незадолго до этого лужицу.

«Может, его этот Нарсес спугнул. Зато сдал свою покровительницу. Ладно, надо работать – какая теперь разница?» – рассудил он.

Ближе к вечеру писари перекусывали сочными яблоками в боковой комнате с мойкой. Сквозь приоткрытую дверь небольшой трапезной, Кесарий заметил в коридоре вестового из вередария, казённой почтовой службы. Тот прятал под подмоченной дождём накидкой продолговатый предмет.

Едва Кесарий вернулся к себе и взялся за перо, как внутрь заглянул Исидор.

– Эй!

– Чего эйкаешь, Никейский?

– Вызывают, ваше нужнейшество! Видимо, будешь помогать всевидящему со свитком.

– Свитком?

– Да. Добротный такой, в чехле, с красной печатью.

Прокопийский вошёл в головной кабинет канцелярии. Первое, что ему показалось странным – отсутствие запаха козьего молока. Второе – невероятно хмурое лицо квестора, почти вплотную нависшего над документом.

– По твою душу принесли, – произнёс Прокл, жмурясь. – Садись.

Секретарь сомкнул губы и потупил взгляд. Приближения неприятного разговора жгло: он всё же не посчитал нужным оповестить руководителя о своём участии в экзамене.

– Читай сам, – изрёк квестор, протянув свиток.

Кесарий погрузился в витиеватые фразы о том, что его кандидатура рассмотрена и одобрена уполномоченными лицами. Вот только нигде не указали конкретную должность.

– Когда требуют явиться к ним во дворец? – поинтересовался глава канцелярии.

– В ближайшую пятницу, – почти прошептал Кесарий.

– Вправе не отпустить, понимаешь? – покачал головой квестор, почëсывая веки с кошачьим рвением.

– Понимаю. На вашем месте я бы так и сделал. Но не волнуйтесь, не собираюсь увольняться или хуже работать. Могу идти?

– Постой! Меня сюда спихнули за ненадобностью. Жаловаться не пристало: уже не тот ум. Им там нужны молодые, смышлёные. Поэтому отпущу. Вдруг во дворце тебе самое место? Дослужишься до квестора – майся ерундой за жалованье, должность такая.

– Великодушно благодарю.

– Знаешь, лет тридцать назад Анастасий Разноглазый вводил фоллисы в обращение, подмахивал торгашам поблажками. И тогда меня пошвыряло по ведомствам. Везде, не поверишь, везде шептались, мол старики ничего не понимают. Да, незаменимыми их считали, что уж греха таить, но всё равно недолюбливали. Вот уйдут они, говорили, и всё наладится…

Квестор натужно хмыкнул, затем поморгал и снова принялся чесать глазницы.

«Забыл, к чему завёл эту историю?» – подумал Кесарий.

– Конец! – неожиданно воспрял начальник. – Скажи, что по этому поводу думаешь, Прокопий. А? Так ли мы плохи?

Проигнорировав неувязку с именем, Прокопийский ответил:

– Да, почему-то считается, свежий взгляд хуже сделать не может. Я вот не разделяю это мнение. Разве дело в смене поколений? В каждом поколении есть раздолбаи и трудоголики. Глупо считать, что всë сразу станет прекрасно, если, положим, умрут люди старой закалки.

Прокл захохотал, и его впалые щёки окропились случайными слезинками.

– Мож, какое напутствие дать? Или рассказать о ком-нибудь важном? – предложил квестор. Я там столько лет варился.

Кесарий долго не раздумывал:

– Расскажите о господине Нарсесе.

Слова Прокла после визитов евнуха в канцелярию не забылись, но он ожидал услышать нечто новое.

– Попросишь про императора, думал. Нарсес? Худородный, чуть ли не из невольников. Быстро достиг своего положения. Наблюдательности ему не занимать, как и хитрости. Сам нелюдимый, однако же с людьми умеет договариваться. Никому не советовал бы стоять на пути. Не суть важно, кем его сейчас назначили – препозитом опочивальни или комитом щедрот. Теперь он советник императора, самый опасный.

Кесарий осознал вот какую вещь: это их первый разговор по душам.

– Задержись сегодня, закончи всё. А послезавтра позовём писарей младшего звена. Замену-то тебе надо найти.

– Разумеется.

**

Канцелярию покинули все, кроме двоих: Исидор домывал полы, Кесарий корпел над пергаментом.

– Слушай, а ты почему не предупредил-то? – утопив тряпицу в ведре, спросил Исидор.

– Что ухожу? Сам только сегодня узнал. А радоваться раньше времени не в моих правилах, – отбился Прокопийский. – Завидуешь?

– Может быть. Ты, главное, не зазнайся там, Кес.

– Постараюсь.

– Постарается он – ишь, какой. Я б не зазвездился, хоть на трон посади!

Уставшая рука Кесария чуть не выронила писало.

– Любой бы так сказал. Только власть развращает. Кто захочет признавать, что его сущность под действием обстоятельств может измениться в худшую сторону? Никто. Все почему-то уверены, что их метаморфоза не коснётся.

– Ну и загнул же ты! Всё же выходцы из народа более справедливы по сравнению с богатеями.