Исповедь дьявола

Не может, пока рядом не появится Мариам? Так, что ли?

Меня злит не столько тот факт, что он ходит на свидания, сколько его лицемерие. Говорит одно. Делает другое.

Возможно, Лео и раньше спал с этой блондинкой, а мне заливал, что между ними исключительно деловые отношения. Почему нет?

На ушах Эми уже столько лапши висит, что новой она и не заметит, да?

Из раздумий меня вырывает обритый пациент, резко выпрыгивающий перед носом и спускающий штаны. От шока я даже не вскрикиваю. Просто округляю глаза. А он прыгает в свое удовольствие передо мной, демонстрируя интимные части тела, пока к нему не кидаются санитары. Похоже, он от них сбежал.

– Ты чего здесь шастаешь? – ругается один из санитаров.

Огромный, как буйвол. Мне приходится задрать голову. Его товарищ уводит пациента-извращенца, а Буйвол остается пилить меня тяжелым взглядом исподлобья.

– Я… у меня встреча.

– Тебя должны сопровождать, – густым басом заявляет он.

Щеку санитара разрезают три шрама. Мужчину по лицу ударил когтями тигр? Чем еще могли оставить подобную прелесть? Граблями?

– Я иду к Адриану Крецу, не к пациенту.

– Почему ты одна? – не унимается он. – Думаешь, это курорт? Затащат в чулан, пикнуть не успеешь. Ты хоть знаешь, какие экземпляры тут лежат?

Буйвол нависает надо мной, скрестив руки на груди. Его круглые карие глаза пугающе выделяются на лице: из-за светлой кожи и волос. У мужчины не видно бровей. Эти едва заметные кустики бежевые и сливаются с цветом тела, так что радужки на девственном холсте занимают все пространство.

– Разве опасные пациенты не заперты? – робею я. – Или привязаны?

В насмешку над моей наивностью рядом пробегает очередной извращенец, размахивая полотенцем. Я слышу шум воды из открытой двери. Придурок выбежал оттуда. Видимо, его мыли… хотели помыть.

Гхм.

Буйвол хочет кинуться за ним, но за беглецом пускаются трое других из персонала клиники.

– Не все, как видишь, – усмехается Буйвол. – И кое-кто из них очень любит чистеньких, красивых девочек. Ходить одна можешь только в новом корпусе, ясно выражаюсь? Сюда ни ногой.

– Но…

– Ты уходишь.

– Но Адриан… – канючу я, опуская руки.

Буйвол трет переносицу. Моей нянькой мужчина быть не жаждет, но снисходит до фразы:

– Я проведу тебя к Адриану, – в голосе вся измотанность человечества. – Он в столовой. Опять шарманку свою завел.

Мой новый товарищ-санитар кивает, чтобы я шла за ним. Я едва успеваю. Почти бегу. Шаг у Буйвола шире одержимости Виктора расследованиями.

Эх, как мне тебя не хватает, Виктор…

Ты бы сразу во всем разобрался.

Стремление к истине – натура Виктора.

Кто-то запирает логику на сотни замков и закрывает глаза, лишь бы не узнать правду, которая разорвет привычный мир на молекулы. Иной же пробьет головой скалы, только бы выяснить правду. И каждый из них счастлив по-своему. Черт его знает, как лучше. Я предпочитаю правду.

Догнав санитара, недоуменно любопытствую:

– Вам не нравится игра Адриана на скрипке?

– Некоторые пациенты очень эмоциональны, тревожны и нестабильны. Адриан радует одних и гадит другим, – ворчит Буйвол. – Нам приходится потом успокаивать местных имбецилов, связывая их, пока не успокоятся. Доступно объясняю?

– Ага…

Я подпрыгиваю, услышав вопль из палаты. Следом раздается целый оркестр из звуков: крики, стоны, шипение, грохот. Буйвол кладет свою многотонную ладонь мне на плечо, и, с одной стороны, я боюсь этого мужика, а с другой – с такой машиной под боком никакой местный маньяк не страшен.

– Там кого-то режут?

– Там зоопарк. Неполноценные, буйные и безнадежные. Аутисты, гидроцифалы и прочие, у кого мозга осталось процентов десять. Грустное зрелище.

В этот самый зоопарк заходит медсестра, и я приоткрываю дверь следом за ней, заглядываю в огромное помещение, где десятки кроватей. Буйвол меня не останавливает. Но придерживает за локоть, чтобы я не шла дальше. Да я и не собираюсь. Мурашки по коже от какофонии, разрывающей палату, и пациентов, многие из которых привязаны к кроватям, а другие лежат в таких неестественных позах, что меня начинает тошнить. Хотя мне дурно и без этого зрелища. Достаточно запаха. Большинство ходят под себя. В судна. Человеческую речь едва ли можно различить, но иногда она проскакивает – между рычанием, воем и хрипением.

Обалдеть!

Вот они. Красоты психушки. Во всем великолепии.

Буйвол выдергивает мой любопытный нос из палаты и тянет следом.

– Почему они все в одном месте?

– В палате есть дежурный, – нехотя объясняет мой грозный проводник. – Так проще за ними следить. Особенно ночью. Дверь туда заперта, выходить нельзя, но пациенты из других палат, всякие клептоманы и задиры, любят заглянуть. Крадут ключи у медсестер.

– Ужас.

– Ужас? Я тебя умоляю, – он издает тройку дребезжащих смешков. – Те красавцы, которые у нас при рассудке, творят вещи куда хуже.

– А это что за палата?

Дверь нараспашку. И я наблюдаю комнату, где не так много кроватей, как в зоопарке, но все равно полно́ людей. На кровати посередине играют в шашки. Часть пациентов тоже привязана, и Буйвол поясняет, что это самоубийцы, у кого недавно были попытки разорвать себе вены зубами. А еще те, кто подрался.

Буйвол отлучается в эту самую палату, где оттаскивает одного пациента от другого. Тот визжит и кусается. Точно макака. С не менее розовым лицом, чем у этих обезьян. Санитар связывает ему и руки, и ноги, а потом выясняет причину драки.

Ситуация банальна.

Два алкоголика не поделили бутылку спирта, украденную у медсестер.

Пока Буйвол в палате, я замечаю, что за мной следят из-за угла. Пациент в бинтах. Он весь ими обмотан. Живая мумия! Щуплый, со впалыми щеками. Белая кожа, будто он выбрался из морозильной камеры. Черные волосы торчат ежиком.

Я уже видела его.

Не первый раз этот парень из саркофага следит за мной.

– Эй! – кричу ему.

Парень пугается. Забавно дергается на месте. И скрывается за углом.

Надеюсь, он следит за мной не чтобы накинуться и, как сказал Буйвол, затащить в чулан.

Мимо меня в палату забегает пухлая женщина. Вой алкоголиков, которых успокаивал Буйвол, утихает. Санитар возвращается ко мне, а женщина читает пациентам строгие нотации.

Алкоголики молят о прощении.

– Ого, они ее слушаются, – уважительно восклицаю я.

Буйвол отмахивается.

– От нее зависит, чем они будут завтракать и на каком матрасе спать. Так что… да. Вроде того. Ссориться с ней никто не хочет.

Мы добираемся до столовой.

Адриан стоит на широком балконе, между колонн, и играет на скрипке музыку Никколо Паганини. Пациенты слушают, тыкая ложкой мимо рта. Кто-то танцует. Кто-то впал в музыкальный транс. Кто-то таращится в стену, видимо, не понимая, жив он или помер – и слушает песенки ангелов в раю.

Отвлекать Адриана кажется плохой идеей.

Мне в голову прилетит чья-нибудь тарелка с горячим супом. Или кружка. А посуда, к слову, железная. Чтобы и не разбили, и не сожрали (судя по отпечаткам зубов, попытки были).

– Неужели ты не могла встретиться со своим другом где-нибудь помимо психушки?

Буйвол фыркает, вновь скрещивая руки на груди.

– Ну… на самом деле мы вместе должны навестить пациентку. Эллу Чацкую.

– О как, – вскидывает он невидимые брови. – У нее посетителей больше, чем у Сталина.

– Правда? Вы давно здесь работаете?

– Прилично.

– И Элла все эти годы молчит?

– Угу.

– Она похожа на труп, – беспомощно выдыхаю я. – Не просто молчит, а совсем ни на что не реагирует, сидит с расфокусированным взглядом.

– Хуже всего наблюдать ее мужа, – неожиданно добавляет Буйвол. – Он… короче, периодически я видел, как он сидит перед Эллой на коленях и рыдает, целуя ее руки, а она продолжает смотреть в одну точку.

– Очень жаль Василия, – качаю головой, представляя описанную картину.

И Лео жаль. Мне приходилось наблюдать, как он навещал свою мать, как пытался найти в ее потухших глазах искру жизни, а видел лишь пустую оболочку. Элла провалилась вглубь себя, стала безмолвным призраком.

Одно дело, когда близкий человек покидает нас окончательно, и совсем другое, когда он перед нами, но смотрит, как незнакомец.

Особенно если это твоя мать.

Мой новый товарищ задумчиво говорит:

– Элла всегда молчит. Она не реагирует, когда ее толкают другие пациенты; когда ее пытаются унизить или посмеяться над ней; не реагирует на своих родственников, не реагирует на боль… Она закрылась от мира и делает вид, что его не существует, но… по ночам она плачет. Впрочем, как и большинство из нас.

Буйвол уходит прежде, чем я успеваю ответить. Словно его и не было. А я сошла с ума и общалась сама с собой.

Около минуты я стою неподвижно. Смотрю в никуда. Адриан увлечен игрой на скрипке, и я решаю его не отвлекать своим присутствием. Опускаюсь за свободный стол у двери.

Мелодия вибрирует в воздухе. Сладкая. Глубокая. Чистая. Мне хочется слушать игру Адриана вечно, но образ матери Лео не дает расслабиться.

Весь день молчит… ночью плачет.

Слова санитара цепляются за что-то глубоко внутри и выворачивают душу наизнанку. Что же происходит с Эллой? Окончательно ли она потерялась в своем разуме или есть способ ее вернуть?

Я решаю, что не буду ждать Адриана и сама дойду до палаты Эллы. Раз уж добралась до старого корпуса, то в новом точно разберусь.

***

Выйдя из столовой, я и опомниться не успеваю, что происходит. Мне казалось, что коридор пуст, ни души, – но кто-то вмиг хватает меня за руку и затягивает в палату за пару секунд.

Я и ойкнуть не успеваю.

Мне зажимают рот!

Ладонь похитителя таранит нос запахом кошачьего корма, и неясно: хозяин руки его сам ест или по клинике бродят животные.

Дверь захлопывается.

Передо мной вылупляются еще два парня. Я округляю глаза, а потом задираю голову, рассматривая того, кто меня держит. Их всех я уже видела. Последний раз, когда приходила в психиатрическую клинику, они втроем перегородили мне дорогу, но не тронули. Лишь изучали, словно диковинную бабочку. Один из их банды – та мумия из коридора, но этот парень сам едва на ногах держится. Угрозы от него не чувствуется. При особом желании даже я сломаю ему руку, ибо он тонкий и щуплый, упадет и рассыплется. Зато другие выглядят крепко. Мне с ними не справиться.

Прекрасно!

Три мужика-психа.

И я заперта с ними в одной палате.

Твою ж мать! Почему каждую неделю я попадаю в задницу, масштаб которой простирается до Луны? Изо дня в день я, как крыса, бегаю по лабиринту, натыкаясь на новые катастрофы, а выхода из кошмара все не видно…

Пока один парень зажимает мне рот, два других с интересом наблюдают мои попытки вырваться из рук их накачанного друга.

– Спокойно, – выговаривает парень в очках и с разрезанным, как у змеи, языком (товарищи и называют его Змеем). – Мы тебя не обидим.

И берет с тумбочки веревку!

Мне связывают руки.

О да, после слов: «Мы тебя не обидим» – людей связывают! Это же логично!

– Обещай не кричать, и мы не засунем тряпку тебе в рот, – предупреждает Змей.

Другой парень толкает меня на пыльную кровать.

В этой комнате хоть кто-то убирает?

Господи, меня схватили какие-то маньяки, а я думаю о работе уборщиц клиники? Может, самой еще пыль протереть?

Подождите, не убивайте! Тут пятно. Я вытру!

Совсем рехнулась…

Палата с виду чистая. Явно водятся обитатели. Правда, судя по вещам, которые лежат только на кровати слева (носки, халат и роман Достоевского «Преступление и наказание»), житель всего один.

– Чего вы хотите? – как можно спокойнее спрашиваю я, хотя сердце колотится.

Бешено!

Они втроем возвышаются надо мной. Сверлят взглядами. Я сглатываю ком в горле и продолжаю повторять себе, что кто-то из персонала скоро явится и спасет меня. Однако с каждой минутой в это верится труднее.

– От тебя? Ничего, – пожимает плечами Змей. – Отпустим, как только Крецу примет условия.

В отличие от других, он в черно-красной толстовке с капюшоном. И в джинсах. Его соратники в белых штанах и рубашке, как все пациенты.

– Это бунт? – поражаюсь я. – И я заложница? А никого другого не нашлось?!

Господи, ну хоть не насиловать собрались, и на том спасибо!

– За тебя он больше испугается, – усмехается Змей и склоняется надо мной. В его носу блестит сережка. – Ты подружка его сына. Да и одно дело, когда пациент напал на пациента, а другое – когда по больнице шастает кто попало, и психи берут их в заложники. В клинике жесткий бардак. Иону за это прилетит, если кто-то узнает.

Мне хочется истерично смеяться, несмотря на плачевность моего положения.

Бардак? Ха! Серьезно?

Нет, здесь анархия!

– И какие условия? – дипломатично интересуюсь я. – На что он должен согласиться?

Губы Змея растягиваются в хищный оскал, но не такой, как у дикого зверя, а скорее как у задумавшего пакость домашнего кота. Из-под черного капюшона выпадает соломенная челка, прячет синий глаз. Змей чересчур спокоен для человека, взявшего заложника.

Он совсем не боится последствий?

Парень, который меня держал, опускается рядом на корточки и скользит взглядом по моим бедрам.

– Слушай, – говорит он Змею, – у меня года два девчонки не было. Раз уж взяли…

Ага, порадовалась раньше времени.

– Только попробуй, Тамутис, и я сам тебя трахну, – строго парирует Змей. – У нас есть цель. И план.

– Да брось, смотри какая, – похабно косится на меня Тамутис, а потом нюхает мое колено, добавляя: – И пахнет охрененно.

Змей достает из-под матраса пистолет.

Я замираю, чувствуя дрожь, но дуло на меня никто не наводит… пока что.

– Да я вообще не такой! Я только потрогаю, – обещает извращенец, – а там и сама захочет.

– Трогать ее будем, если Крецу не согласится, – отрезает Змей. – И только чтобы он сдался.

Змей достает из заначки телефон. Набирает чей-то номер. Этим человеком, конечно, оказывается главный врач. Он дико орет на Змея в трубку, пока тот не объявляет о заложнике и не скидывает Иону Крецу мою фотку.

Начинается перечисление условий.

Во-первых, ребята требуют уволить каких-то врачей; во-вторых, хотят, чтобы у «нормальных» пациентов перестали забирать телефоны, в-третьих, чтобы Ленточке вернули ноутбук, потому что смотреть порнографию – это здоровая потребность парня. Змей рассуждает с видом доктора медицинских наук и так пафосно, что я сама проникаюсь его речью: начинаю верить в пользу фильмов для взрослых.

Ленточка – парень в бинтах.

Самый робкий в их компании. Все это время он стоял и жался к стенке, дергая бинт на запястье. Под бинтами я замечаю ожоги. Видимо, он скрывает то, что считает уродством. Потому что ожоги давно зажили.

– А зачем увольнять каких-то врачей? – удивляюсь я.

– Потому что они само зло, – мрачно и возвышенно отвечает Змей.

Выражение его лица поистине героическое. Местный Геракл. Спаситель пациентов дурдома.

– А… это аргумент.

– Тебя не касается, пташка, – осекает меня озабоченный Тамутис, сверкнув золотым зубом.

Его ладонь с длинными, как у пришельца, пальцами гладит мое колено, и я едва сдерживаю желание заехать этим самым коленом в его верблюжью челюсть.

Вздохнув, я замолкаю.

Это ведь и правда не моя проблема. Моя проблема – пистолет в руках Змея, псих, жаждущий меня полапать (в лучшем случае), и шершавая веревка на руках, от которой чешется кожа.

Мнение об их плане оставлю при себе. Чем больше молчишь, тем вероятнее доживешь до старости.

Стоп.

А это еще что?

Ну конечно, я еще в прошлый раз заметила!

На запястьях парней браслеты в виде шипастой лозы. Они сидят в «Пеликане»?

Поэтому им нужны телефоны?

– Эй, – зову я Ленточку, самого безобидного из них, – у меня тоже есть браслет. Я из «Пеликана». Он в кармане. Достаньте и убедитесь.

Змей завершает разговор с Крецу и щурится, рассматривая меня, затем приближается. Долговязый Тамутис его отталкивает.

– Она моя, – рычит придурок. – Твои грабли будут ее трогать только после меня, понял?

– Ты ревнуешь заложницу? Ты дебил?

Змей хлопает себя по лбу.

– Заткнись!

– Не буду разбираться в твоих нелепых чувствах, – закатывает глаза Змей, – просто проверь ее карманы.

– А это с удовольствием, – воодушевляется Тамутис.

Он хватает меня за бедро и резко переворачивает – едва не разрывает карманы моих штанов, пока ищет браслет! Змей задумчиво хмурится. Ленточка садится в углу, обхватывает колени и испуганно следит за нами, раскачиваясь.

Ребята собираются в круг. Смотрят на найденный браслет в ладони товарища, недоуменно моргая. Они шепчутся, бросая на меня подозрительные взгляды.

Это напрягает, и я отворачиваюсь, смотрю в зеркало, которое по странным причинам красуется в палате. На нем не менее странная надпись: «Пожалуйста, останься… я больше ничего не чувствую…»

– Кто тебе его дал? – недоверчиво интересуется Змей, отвлекая меня от зеркала.

– Куратор, – лгу я.

Он пронзает меня взглядом. В его синих узких глазах ясно читается, что я сказала какую-то глупость.

К счастью, в дверь стучат.

– Открывайте, паразиты, а ну открывайте! – раздается гневный вопль Иона Крецу.

Змей наводит пистолет на дверь.

– Вы с ума сошли! – восклицаю я. – Угрожать оружием главному врачу? Где вы его взяли?

Ответом меня не удостаивают.

Ленточка отпирает дверь.

В проеме стоит Ион. Он сжимает и разжимает кулаки, но эмоций на лице возрастного мужчины нет. Злость выдают багровые пятна на щеках. В остальном же главный врач сохраняет самообладание. Впрочем, он уже накричал на Змея в трубку. Теперь явился сам. Увидел меня. И по глазам понятно, что он придумывает, как отлупить своих шантажистов так, чтобы я не пострадала.

– Несколько лет я терплю ваши выходки, – скрежещет он, – позволяю вам то, что не позволяют даже в раю, мать вашу, из-за твоих проклятых родственничков, хренов щенок. Разрешаю бродить по больнице твоей шайке компьютерных черепашек-ниндзя, но это… угрожать мне?

– Без обид, старик, – выговаривает Змей, держа Иона на прицеле. – Ничего личного.

– Ты осознаешь, что за эту выходку я запру вас в одиночках на полгода? И пусть твой дед потом дух из меня высосет, я тебе сегодняшний день не прощу, заноза ты на пятке.

Ион фыркает, опираясь плечом о дверной косяк. Пистолет он игнорирует. С опасениями он следит только за мной, но мимолетно – так, чтобы не заметил Змей. Пока банда растерянно переглядывается, Ион отстраненно поправляет рукав белого халата, накинутого поверх черного костюма.

– Если запрешь нас, новый бунт устроят другие, – обещает Змей. – Уволь врачей. И верни нашу технику.

– По-твоему, пистолет дает право диктовать условия? – В голосе и лазурных глазах врача появляются угрожающие ноты. – Стреляй, малыш. Я старик. Мне плевать. Не при девушке будет сказано, но я забыл, когда у меня последний раз член вставал. – Он театрально вздыхает. – Моя жизнь не имеет смысла. Я был великолепным любовником, между прочим!

– Хватит! – оскорбляется Змей весельем Иона.

Да я и сама оскорблена, знаете ли, ведь меня как бы взяли в заложники, а Ион в своем репертуаре.

О главном враче клиники ходят легенды не менее яркие, чем о его пациентах. Говорят, он сам от них недалеко ушел. А как иначе? Около сорока лет работы с отбитыми психами не могут не дать плоды, вот и в разуме Иона Крецу поселились демоны, но демоны эти были шутами у Дьявола, не иначе. Тьмы в главном враче нет. Он прекрасный человек. И воспитал добрейшего Адриана.

Несмотря на тараканов в голове, Ион Крецу – блестящий психиатр. Лучший в своем деле. Если хочешь понять безумца, придется самому стать психом.

Ион с интересом склоняет голову, когда дуло пистолета перемещается в мою сторону.

– Я застрелю ее, – угрожает Змей.

Ленточка грызет ногти, забившись в угол, а Тамутис чешет лысину, гадая, нужна ли его помощь.

– Ладно, малыши, я соглашусь, – вскидывает руки Ион. – Выполню ваши условия. А потом запру вас и верну как было, потому что пленницы у тебя уже не будет. Планировать дальше, чем на ближайшие пять минут, ты не пробовал? Как же вы заколебали тратить мое время!

– Отец…

Из-за спины Иона вдруг появляется Адриан, он кладет отцу руку на плечо.

Я замечаю, что мои похитители меняются в лице. Появление Адриана застает их врасплох и вводит в состояние трепета, будто сам Зевс снизошел с Олимпа и шандарахнул всех молнией.

Адриан в светло-голубом костюме. На шее массивный золотой крест с драгоценными камнями.

– Что происходит? – интересуется он тоном, каким обычно спрашивают о погоде. Лицезрев меня со связанными руками, Адриан на секунду приоткрывает рот, но затем качает головой и вздыхает с укором: – Какая глупость, ребята.

– Уходи! – рявкает Змей.

– Я поговорю с ними, – предлагает Адриан отцу, игнорируя выпады моего похитителя. – Отдохни, пожалуйста.

На его лице красуется светская улыбка, как если бы мы просто прогуливались в саду, обсуждая концерт.

– Да какой тут отдых?! – Небрежный образ Иона рушится. – Я и в сортир отлучиться не могу, пациенты по потолку бегать начинают! Знаете, когда я ходил в отпуск? А я туда не хожу! За мои невыплаченные отпускные можно дворец купить. Еще при Советском Союзе последний раз на отдыхе был!

Ион и правда выглядит как человек, не спавший вечность. Темные круги под глазами разрастаются с каждой нашей встречей все сильнее, словно что-то день за днем выскребает из главного врача жизнь, ложка за ложкой. Его веселый нрав постепенно угасает. Не понимаю. Что с ним происходит? Эти психи его настолько замучили?

Месяц назад он выглядел лучше, так что вряд ли дело в отпуске.

– Вы трое, – Ион обводит пациентов узловатым пальцем, – живо в мой кабинет. Или я вас запру. У меня не то здоровье, чтобы с вами возиться, ясно? Я старый, больной человек! Видите, сколько седины в моей шевелюре? А вот у меня ее не было до вас, кровопийц, я был вот такой же красавчик, – он взлохмачивает светлые волосы Адриана, – я…

– Отец, – мягко прерывает Адриан, приглаживая челку, растрепанную Ионом. – Ты здоров и полон сил, но тебе нужно отдохнуть, хорошо? Ребята осознали свою ошибку. Они поступили неразумно. Однако на то мы и в психиатрической клинике. Разумные поступки – не про это место.

Священник переводит взгляд на парней, и секунд пять в его серых глазах полыхает гнев, превращая в прах приветливую маску. Банда пациентов и так при виде Адриана стояла с лицами, будто мечтают утопиться в стакане с плесенью, забытому на подоконнике, а когда миролюбивый образ парня растаял, они и вовсе притихли. Змей опускает пистолет, который Адриан вмиг у него забирает и отдает отцу. Меня это поражает.

– Черт бы сожрал ваших родственников и вас самих, кретинов, севших мне на шею, – рычит Ион, пряча оружие под белый халат. – Как вы умудрились стащить из моего кабинета пистолет?

– Зачем тебе вообще пистолет? – удивляется Адриан.

– Вот для таких случаев, – выразительно протягивает Ион, разводя руками.

А потом имитирует плевок в своих шантажистов и покидает кабинет со словами:

– Позову санитаров. Пусть засунут этих идиотов в какую-нибудь дыру, подальше с моих глаз, пока я сам их не пристрелил.

Ион громко хлопает дверью.

Адриан поджимает губы, после чего огибает шантажистов, развязывает мне руки и выдыхает:

– Прости ребят. Они не хотели причинить тебе вред, – он темнеет лицом, спрашивая у них: – ведь так?

Парни синхронно кивают.

– Интересно, что скажут ваши кураторы в «Пеликане», когда узнают, что вы втроем схватили невинную девушку и заперли в палате?

Они бледнеют. Ленточка и вовсе чуть сознание не теряет.

– Крецу обращается с нами как со скотом, – шипит Змей. – Хотя знает, что мы никакие не психи. Что нам остается?

– Ах, как славно… – наигранно радуется Адриан и объявляет: – Вы здоровы. Это прекрасно! Ион завтра же сообщит следствию. Они будут рады узнать, что ваша невменяемость была фикцией. Сколько лет тебе светило в колонии строго режима? Хм… кажется, восемь? А здесь ты всего два года. Тебе будут рады!

Змей морщится, глядя на Адриана, и шагает спиной к двери, пока не скрывается из виду. Его товарищи исчезают следом.

– Они притворяются больными, чтобы не попасть в тюрьму? – спрашиваю я. – Что они сделали? Они убийцы, насильники?

Я сижу на краю кровати, и Адриан опускается передо мной на колено.

– Забудь о них, – просит он, поглаживая мою щеку. – И не бойся. Никто из них не причинял физического вреда. Только материальный. А тот парень, с разрезанным языком, просто перешел кое-кому дорогу. Лучше скажи, как ты себя чувствуешь? Они сильно тебя напугали?

– Все в порядке.

Я стискиваю в пальцах покрывало.

– Почему ты не позвонила, когда подошла? Прости, я только сейчас заметил твое сообщение и прибежал.