Исповедь дьявола

– В Атлантиде! На восьмой день недели!

Отодвинув ткань в сторону, Лео прикусывает мою затвердевшую грудь. Я всхлипываю от удовольствия. И он чертит языком круг по соску.

– Мы оба знаем, что ты хочешь поддаться, – шепчет Лео и вновь касается языком груди.

Рука его сжимается на моих ягодицах. Почти до боли. Но мне безумно нравится, ведь каждый участок тела накален, как электрический провод, и искрит от любого прикосновения.

Я хочу, чтобы Лео прекратил сладкую пытку, и в то же время мечтаю, чтобы это продолжалось вечно, чтобы ничего в мире нас не беспокоило, чтобы время остановилось.

Я словно тот самый феникс на кулоне: возрождаюсь и полыхаю пламенем, когда Лео рядом. А затем взрываюсь от эмоций после очередного исчезновения этого мужчины, и восстаю из пепла, чтобы снова прилететь к нему.

Несмотря ни на что.

Наивная дура.

– Скажи, что скучала по мне, – просит он, проводя большим пальцем по моим губам.

Ответные слова звучат как нечто среднее между мольбой и стоном:

– Ты не оставишь меня, да?

Я ерзаю, давая понять, что сейчас вцеплюсь в ладонь Лео зубами от злости, и он благоразумно убирает пальцы от моего рта.

– Честно? – устало спрашивает он. – Я попытался. Но ты не выходишь из головы. Я чувствую, что… ты единственная, кто способен помочь мне вспомнить прошлое.

– Дело лишь в этом? – хриплю я. – Если да, то я помогу.

Он изумленно вскидывает коричневые брови.

– Правда?

– Я хочу помочь, – честно признаюсь я.

– Да?

Его пальцы вновь сжимаются на моих бедрах, и я осознаю, что он понял мои слова по-своему: совсем не как невинную помощь с восполнением пробелов в памяти, а как ночной тур в его спальню.

– Есть условие, – торможу его. – Никакого секса. Я хочу помочь, но наши отношения ненормальны, их нужно прекратить. Так что… только дружба.

– А секс по дружбе?

Я щурюсь.

Лео ехидно улыбается и расстегивает замок на моих джинсах до конца, его ладонь сразу скользит под ткань белья.

– Как насчет дружбы с привилегиями? – низким голосом предлагает он и припадает к моей шее, но я дергаюсь всем телом.

– Стой! – требую я, когда он едва не стягивает с меня джинсы.

– Извини. – Он кладет свою непослушную руку мне на бедро. – Увлекся.

– Тебе нельзя этого делать, ясно? – возмущаюсь я, чувствуя, как горит лицо.

– Но я уже это делал…

– Будем считать, что нет!

– Эми…

Раздается мерзкий скрип.

Внезапно открывается дверь в палату, и Лео опускает мою кофту, скрывая грудь.

В проходном коридоре стоит златовласый мужчина, зеленые глаза которого округляются при виде моих связанных рук и возбужденного Лео рядом.

***

Василий Чацкий.

Отец Лео.

Великолепно, все семейство в сборе!

Он краснеет, закрывает ладонью глаза и пытается найти ручку, чтобы закрыть дверь.

– Простите, о, великий Зевс, – бесконечно повторяет Василий, – извините, ребята, я не знал, что… о, простите!

Лео развязывает мои руки и садится на кровать, пока я растираю запястья.

– Отец, мы не голые, – холодно выговаривает Лео. – Можешь открыть глаза и спокойно выйти, а не биться об стену, как муха.

Из-под пальцев Василия открывается один зеленый глаз. Обстановка кажется глазу приличной, и ладонь его хозяина перемещается в карман клетчатого бежево-салатового пиджака. Другая ладонь проводит по золотистым волосам. У Василия и Лео одинаковая прическа. Только цвет волос разный. Лео досталась каштановая шевелюра матери. В остальном они довольно похожи внешне, но у Лео более узкое лицо, и он всегда равнодушен, в отличие от Василия – тот улыбается чаще диснеевских принцесс.

На впалых щеках Василия румянец. Мужчина явно перебирает в мыслях варианты фраз, которые будет уместно произнести после увиденной сцены.

Лео избавляет его от мучений, спрашивая:

– Ты наконец-то уходишь?

Хм. Нет. Он доставляет ему еще тонну мучений.

– Я был у твоей матери всего десять минут, – Василий с трудом скрывает обиду на слова Лео.

Но его сын лишь безразлично добавляет:

– Это слишком много… отец.

– Почему? – не сдерживаю я эмоций.

На что получаю такой же металлический ответ, как и его папа:

– Потому что.

Я поджимаю губы.

– Лёня, она рада меня видеть, – оправдывается Василий с улыбкой, будто хочет растопить презрение сына. – Не нужно думать, что…

– Она не хочет тебя видеть, – пресекает Лео, жестом веля отцу замолчать. – Ты встречаешься с другой женщиной, хотя женат.

– Ты не понимаешь…

Василий уменьшается в размерах, топчется на месте, подбирая слова.

– Понимаю, – добавляет Лео, и я поражаюсь его суровому тону. – Это моя мать. А у тебя отсутствуют элементарные признаки логики.

Василий растерянно облизывает губы.

– Как там Ева? – переводит он тему.

– Позвони и узнай, – ухмыляется Лео.

– Она…

– Не отвечает на звонки? – нарочито пораженно спрашивает Лео, после чего наигранно хмурится, протягивая: – Как стра-анно.

Я хватаю Лео за локоть и окидываю грозным взглядом. Он может ненавидеть своего отца сколько угодно, но так разговаривать с ним он не имеет права.

Не в моем присутствии.

– Я тоже хочу посетить Эллу. И если ты не против, пойду, – заявляю я.

Лео озадаченно переводит на меня взгляд, а я застегиваю пуговицу на джинсах, встаю с кровати и беру под руку Василия, отчего брови адвоката сдвигаются к переносице.

– Я забыла, где находится палата. Вы меня отведете? – мягко спрашиваю я у Василия.

Его губы растягиваются в счастливую улыбку.

– Не вопрос, милая!

Я беру с тумбочки железный браслет, который Змей у меня забрал, но милосердно вернул перед уходом, и мы ныряем в коридор, оставляя Лео наедине со своими тараканами.

Не могу я смотреть на его ссоры с отцом!

Что-то внутри больно колется. Наверное, из-за того, что у меня нет ни отца, ни матери, и я не могу видеть, как другие ругаются с родителями. Мне кажется, что, будь у меня родители, у нас была бы идиллия. Я бы обожала их. И пусть мой отец король воров… м-да, но мне хочется думать, что он все равно был прекрасным человеком… хотя бы большую часть времени.

– А вы давно вместе? – вырывает меня из мыслей сладкий голос Василия. – Ах, не меньше года получается, да? Прошлой осенью вы взяли трубку, когда я ночью позвонил сыну.

– М-м, да, где-то полтора года.

Мы идем по коридору под руку. Я вспоминаю, что десять минут назад Василий видел, как эти самые руки были привязаны веревкой к кровати.

Гхм.

Неловко.

У Лео еще и красочно все выделялось в районе бедер. Полная боевая готовность. Однако Василий тактично делает вид, что ничего не произошло.

– Вы красивая пара, – замечает Василий. – И вы оба юристы, да? У вас есть общие темы для разговоров.

Он как-то опечаленно опускает глаза. Видимо, у него с сыном нет общих тем, но ему бы хотелось их иметь. Василий – писатель исторической художественной литературы и поэт. Неужели нет ни одной книги, которую можно с Лео обсудить?

Мне и самой грустно наблюдать за их отношениями. Василий любыми способами старается наладить связь с Лео, но тот отталкивает отца. Интересно узнать, какими были их отношения до того, как Василия посадили в тюрьму за покушение на убийство насильника Евы. Лео был подростком, когда Стелла забрала его. Ему было лет тринадцать. В те годы его мать и свихнулась, так что у Стеллы не осталось иного выхода, как отдать Эллу в психиатрическую клинику, а ее сына взять на воспитание к себе.

– Можно вопрос?

– Конечно, – лучезарно сияет улыбкой Василий.

– Когда вы узнали, что Ева не совершала самоубийство?

Он вмиг никнет. Плечи опускаются, а ладонь прячется в карман бежево-салатового пиджака.

– Ох…

– Я не собираюсь осуждать вас за сокрытие ее псевдосмерти, но мне интересно… Элла знает, что Ева жива? Она ведь сошла с ума в тот год, когда узнала о ее самоубийстве. Вы рассказали Элле правду? Вдруг она придет в себя.

– Я на это надеялся, – убитым голосом произносит Василий, – рассказал ей несколько лет назад. И знаешь, какую реакцию получил? Никакую! Она и головы не повернула! В тот день я окончательно отчаялся ее вернуть. Я сдался, понимаешь? Это ужасно! Я не должен был! Однако я потерял надежду, Эмилия. Прошло пятнадцать лет. Она молчит пятнадцать лет! Даже факт, что ее дочь жива, не вернул мою жену. Все бесполезно…

– Не говорите так, – я останавливаюсь и сжимаю пальцы на его предплечье. – Уж что я поняла за свою жизнь, так это то, что нельзя сдаваться. Никогда. И ни в чем. Я не виню вас. Вы сделали все, что могли, и имеете право опустить руки, но разве вы хотите? Нет! Вы приходите сюда каждую неделю, несмотря на то, что у вас уже есть Августина. Вы пытаетесь. Снова и снова! Лео не прав. Он говорит гадости на эмоциях. Вы чудесный человек, очень заботливый.

– У Лео нет эмоций, – качает Василий головой и, весело вскинув бровь, добавляет: – Он… хуже куска гранита. Как и все в нашей семье.

– Я знакома с Евой. Она любит улыбаться и сносит людей с ног потоком ярких эмоций. Вы с ней похожи.

– У членов нашей семьи есть две крайности, – грустно смеется Василий. – Либо ты хмурый булыжник, не выражающий эмоций, либо весел, как клоун.

– Что ж, Ева пошла в вас.

Василий подает мне руку, и я с улыбкой беру его под локоть, продолжая путь до палаты Эллы.

От мужчины приятно пахнет свежими травами и карамелью.

– Сын ненавидит меня… – неожиданно произносит Василий, – я не знаю, как… наладить с ним отношения. Мы никогда не были особо близки. Характером он похож на Эллу. Не на меня. И всегда тянулся к ней. После всего, что произошло, он стал презирать меня и не хочет видеть.

– Да ладно вам! Это не так. Он не может вас ненавидеть, просто злится.

– И я его не виню. У него есть причины. Я… понимаешь, забота о детях… проявление любви, доброты – этого ждут от женщин, от матерей, а отец должен быть защитой. Именно так он проявляет заботу. Я же не смог защитить семью. Родные пострадали из-за моей слабости, и Лёня никогда мне этого не простит. Я сам себе не прощу.

Василий закрывает зеленые глаза, которые успели заблестеть от слез, но сдерживается.

Ему стыдно за то, что он настолько чувствительный человек.

Я крепче обнимаю его плечо, тихо выговаривая:

– Вы ни в чем не виноваты.

– Я разрушил жизнь сына.

– Чем?

– Не сделал то, что должен был.

Он сжимает кулак, тяжело втягивая носом воздух.

– О чем вы?

– Это я должен был убить того парня, – едва слышно заявляет он, туманно смотря перед собой, – но я не смог. Меня посадили за покушение, а должны были за убийство, понимаешь? Тот парень… я не убил его не потому, что не было возможности. Нет. Я просто не смог. Даже после всего, что он сделал. Я жалок.

– Это не так.

Я останавливаюсь, смотрю в глаза Василия, и его взгляд словно проходит сквозь меня: пустой и отсутствующий. Мужчина заперся в воспоминаниях.

– Если бы я сделал то, что должен был, моему сыну не пришлось бы становиться убийцей, – безжизненным голосом произносит Василий. – Он ненавидит меня не потому, что я скрыл правду о Еве, а потому что я сделал из него убийцу. Я разрушил его жизнь. Мой сын стал тем, кто он есть, из-за того, что его отец – трус и слабак. Ему пришлось сделать то, что не смог я. Дети не должны исправлять ошибки своих родителей.

– Василий…

– Можно попросить вас об услуге, милая? Если представится возможность, скажите Лёне, как я сожалею о том, что ему пришлось пережить из-за меня, и что я надеюсь когда-нибудь снова стать частью его жизни. Буду рад хотя бы просто иногда сидеть рядом за чашкой чая. Он мой сын. И мне больно оттого, что с каждым годом он отдаляется от меня все дальше и вскоре забудет о моем существовании.

Я растерянно смотрю на Василия, не зная, что сказать. Такой откровенности я не ожидала. Прежде чем успеваю опомниться, мужчина вновь берет меня под локоть и улыбается, будто этого разговора не было.

Он вмиг переключается на другую тему.

– А твои родители тоже юристы? – участливо интересуется Василий. – Они живут в городе?

Мне не сразу удается так же быстро забыть о разговоре минуту назад, но я пытаюсь:

– Нет, они… мои родители погибли, когда я была совсем маленькой. Меня растила бабушка. Месяц назад умерла и она.

– Ох, соболезную. – Он неловко краснеет. – Прости за вопрос, милая. Других родственников у тебя нет?

Василий тяжело сглатывает, тень печали скользит по его красивому лицу, на котором почти нет морщин, хотя мужчине больше пятидесяти лет.

– Увы. Никого. Я… Боже, опять он!

Из-за угла выскакивает пациент-извращенец. Тот самый, кого я встречала по пути в столовую. Он опять снимает штаны и прыгает вокруг меня! Я умудряюсь сохранять самообладание ровно до того момента, пока он не принимается за свой инструмент.

Василий закрывает мне глаза.

– Он… – бормочу я.

– Нет! – Василий резко тянет меня куда-то в сторону и просит санитаров успокоить пациента.

– Пациенты чувствуют себя довольно свободно, – усмехаюсь я, когда Василий убирает руку от моего лица. – Гуляют где хотят.

– Это не тюрьма, – пожимает Василий плечами, весь красный от смущения, – а клиника. Особо опасных держат под круглосуточным наблюдением. А этот просто… ну…

– Любит прилюдно дрочить?

Василий прячет взгляд под длинными ресницами. Мне определенно нравится отец Лео. Невероятно милый мужчина.

– Помню, лет двадцать назад преступников держали на подвальном этаже. Ох, какие там были экземпляры! Жуткие маньяки и напрочь отбитые психи! До сих пор помню пациента в инвалидной коляске, который на самом деле умел ходить. На досуге он потрошил людей, чтобы изготовить чучела. Говорят, у него весь загородный дом был в этих чучелах. Он с ними разговаривал! Вроде бы заменил ими мертвую семью. В общем, жутко было спускаться на тот этаж, скажу я тебе, мороз по коже. А еще была одна женщина, хм-м, Кровавая Мэри, кажется. Она людям глаза выкалывала и в крови их купалась. Я когда новости по телевизору увидел про Кровавого фантома, так сразу про нее вспомнил. Какой-то подражатель, честное слово!

Я вспоминаю жуткий неосвещенный коридор под клиникой, весь в паутине и изрисованный символами. В том числе и якорями. Какой-то пациент схватил меня в темноте, а потом сбежал. Мы с Лео так и не смогли выяснить, кто это был. И почему Крецу не ремонтирует тот подвал?

– Мэри держали в этой клинике? – поражаюсь я.

– А что?

– Следователь говорил, что новые убийства похожи на убийства Кровавой Мэри. Вы не знаете, что с ней случилось?

– Ее признали вменяемой и отправили в колонию строгого режима.

Василий хмурится.

– Я слышала теорию, что в тюрьму отправили невиновную. Но как это возможно? Если она сидела в психушке и все знали, как она выглядит, то как можно было отправить за решетку совсем другого человека?

Мы подходим к палате Эллы, и Василий склоняется к моему уху, тихо рассказывая:

– Медсестры и пациенты шептались, что женщина в подвале лишь притворяется Кровавой Мэри.

– А где же настоящая?

– Тоже в клинике. Среди обычных пациентов с незапущенной шизофренией. Да и знаешь… кто сказал, что это женщина? Это мог быть и мужчина.

– Откуда вы знаете, что происходило в клинике двадцать лет назад? Элла не так долго находится на лечении.

– К сожалению, моя жена была одним из местных психиатров.

Глава 9

Я смотрю на Василия с открытым ртом.

– Элла была психиатром? – удивляюсь я.

Он смущается. Недоумевает, почему я остолбенела. Да я и сама не знаю. Какая разница, кем она была? Никто не застрахован от сумасшествия.

Мы рождены в мире, где не сойти под конец жизни с ума – достижение. На нас давят со всех сторон. Мы теряемся. Носимся из угла в угол, не зная, куда спрятаться. И не понимаем, как вынести эту лавину информации, требований, правил, чужих эмоций… Особенно когда происходит катастрофа, на которую мы не в силах повлиять.

В такие моменты мозг трещит по швам.

– Да, и… – Василий поджимает губы, не отводя взгляда от двери в палату своей жены, – для Эллы стало большим ударом, что дочь покончила с собой. Она сильно винила себя. Говорила, что должна была догадаться, кричала, что Ева не могла совершить самоубийство, и… она оказалась права. Элла винила себя в ее смерти, винила в том, что помогала пациентам, но недоглядела за собственной дочерью. Это свело ее с ума… чувство вины. Оно погубило мою жену. Я надеялся, что она оживет, когда узнает про Еву, но этого не случилось.

Медовый голос Василия звучит сдавленно. Мне тяжело смотреть, как мужчина страдает.

Выходит, Эллу задушило чувство вины. Именно оно лишило ее рассудка после смерти Евы. Одно событие перевернуло судьбу всех членов семьи Чацких и Гительсонов, заставив каждого из них переродиться монстрами.

– Прошло больше десяти лет с того момента, когда Элла потеряла дочь. Возможно, нужно дать ей время? Она осознает и…

Василий прерывает меня, кладя ладонь на плечо. Однако глазами продолжает сверлить дверь в палату, словно ждет, что она распахнется, и Элла бросится к нему в объятья.

В его зеленых глазах – тоска человека, который наблюдает, как в огне умирает родной город, вместе со всеми его жителями, друзьями и семьей.

– Боюсь, мы давно ее потеряли. Крецу говорит, что вероятность выздоровления очень низкая, независимо от того, жива Ева или нет. Моя жена не отличает реальность от выдумки и настоящее от прошлого.

Я решаю замолчать и сделать то, зачем пришла. Нет смысла успокаивать Василия. Он много лет навещает Эллу в клинике, и любые слова утешения давно перестали отзываться в его сердце. Надежды почти не осталось. И я точно не та, кто способен эту надежду возродить, когда сама не знаю, как собрать осколки, на которые разлетелась моя жизнь.

Чем я помогу Василию?

Вздохнув, я захожу в палату Эллы.

Как и всегда, она сидит на кровати, уставившись в пол. Каштановые волосы закрывают часть узкого лица, прячут бледную кожу, потрескавшиеся пепельно-розовые губы и глаза, окольцованные тенью.

Худая. Неподвижная. Потерянная частичка этого мира. Элла Чацкая.

И все равно ясно, даже под грузом болезни, что когда-то она была невероятно хороша собой. Пока не впала в забытье.

– Здравствуйте, – тихо выговариваю я.

Но отвечает мне лишь ветер: свистом стекол и скрипом оконного отлива.

Элла поворачивает голову в мою сторону сантиметра на два, но взгляда не поднимает.

Терпкий запах лекарств въелся в стены палаты и раздирает легкие. Вернее, меня терзают воспоминания. Бабушка. Ее смерть. Я должна была остаться с ней в станице, когда она болела. Мы так и не успели попрощаться.

Потоптавшись, я осторожно приземляюсь рядом с Эллой на кровать. Василий заходит в палату следом, но не приближается к жене, словно боится, что сразу два гостя – чересчур много для Эллы.

С мебелью здесь, видимо, та же логика. В палате стоит кровать, стол, стул и комод. Углы пустуют. Стены тоже. Унылый серый колорит. Хотя мы в платном корпусе клиники.

У Эллы дрожат руки.

Я вспоминаю, как такими же трясущимися ладонями она передала мне браслет в виде шипастой лозы. В ее глазах был страх. Она хотела избавиться от браслета, будто его железо обжигает до костей. Она буквально умоляла забрать эту дрянь. Не словами. Но взглядом.

Мне проходит в голову странная мысль.

А вдруг Эллу запугали?

Не просто пытались втянуть в секту, а именно запугали, потому что она слишком много знает? Вдруг она в курсе, кто на самом деле был Кровавой Мэри? Если один из пациентов был той самой маньячкой, а Элла здесь работала, это вполне вероятно.

Я вспоминаю, что Стелла числилась подозреваемой по делу Кровавой Мэри, и задумываюсь: предположим, маньячка никогда не находилась в клинике, а ту подставную женщину посадили под замок специально, чтобы выгородить Стеллу. Элла могла в этом участвовать. Ведь Стелла – сестра ее мужа. Они семья. И теперь кто-то убивает якобы грешников, что в стиле культа «Затмение», где Стелла одна из лидеров.

– Я на минутку, – прерывает мои размышления Василий и выходит из палаты, держа у уха телефон.

Отлично. Можно задавать вопросы.

– Вас никто не обижает? – спрашиваю я, аккуратно касаясь бледной ладони Эллы.

Тонкие пальцы, на которых ярко выделяются вены, вздрагивают, и Элла, будто в режиме замедленной съемки, переводит на меня взгляд.

Я проваливаюсь в ее карие глаза.

Серые занавески наполовину закрывают окна, свет в комнате приглушен – исходит от одной лампы в углу за письменным столом, и, возможно, именно поэтому у меня возникает ощущение, что я падаю в колодец, смотря на Эллу. Темные круги под глазами женщины сливаются с радужками и зрачками. Я как зачарованная тону в их омуте. Запах лекарств и старых книг соревнуется с ароматом марципановых конфет и голубики, которые Элле приносит муж.

Голос Василия за дверью приводит меня в чувства: он с кем-то громко ругается, но слов не разобрать.

– Я кое-что спрошу… а вы просто кивните, если ответ «да», ладно? – тихо предлагаю я, заглядывая в лицо Эллы. Женщина смотрит сквозь меня. – Вы знали, кто был Кровавой Мэри?

Элла вдруг сжимает мои пальцы, ее брови едва заметно приподнимаются.

Страх.

Она боится.

– Вы можете мне доверять, – шепчу я, спускаясь с кровати и садясь перед ней на колени. Крепко сжимаю ее холодные ладони в своих. – Я никому не расскажу, но смогу помочь.

Элла один раз моргает, поднимает глаза на дверь… и кивает. Обалдеть!

Она мне ответила?

Пусть не словами, но реакция есть. Я и не надеялась, что сработает. Знала, что иногда она общается жестами, но не думала, что захочет иметь дело со мной. С другой стороны, она отдала мне тот злосчастный браслет. Почему мне, а не Лео? Он тоже ее навещает. Она не доверяет родному сыну?

– Вы были с ней знакомы? – с надеждой в голосе спрашиваю я.

И Элла снова кивает.

Не может быть! Неужели одна из моих догадок близка к истине?

– За стенами клиники вновь происходят убийства, и они похожи на стиль Кровавой Мэри. Как думаете, она могла вернуться? Она жива? Она ведь не в тюрьме, да?

Элла почти минуту смотрит на меня, словно решая, доверять мне или нет.

И кивает.

Дьявол…

– Вы уверены, что это она, а не подражатель?

Растерянно качает головой

Не знает…

– Можете написать мне настоящее имя Кровавой Мэри? – шепотом спрашиваю я.

Элла отводит взгляд.

– Вы боитесь ее?

Она склоняет голову, смотря в окно.

– Прошу вас! – Я крепче сжимаю ее пальцы. – Люди убивают себя. Один за другим. Если это Мэри, то ее нужно остановить.

Элла безнадежно опускает голову.

– Вам кто-то угрожал? Скажите, – пытаюсь поймать ее взгляд, но он все такой же отсутствующий, – пожалуйста.

Вцепившись пальцами в матрас, Элла скрывает лицо под волной каштановых спутанных волос, а затем вдруг достает из-под подушки телефон, отдает мне. Включив его, я ничего не нахожу. Он пуст. Ни приложений, ни фотографий, вообще ничего, кроме одного-единственного сообщения:

«Мы придем, когда солнце засияет вновь. Выбирай, молчание или детей на руках кровь».

– Боже! – ужасаюсь я. – Лео знает?

Элла отнимает у меня телефон и прикладывает палец к сухим покусанным губам, ясно давая понять, что я тоже должна молчать.

– Ответьте всего на один вопрос, я никому не скажу, – шепчу ей на ухо. – Я знаю ту, кого называли Кровавой Мэри?

Элла кивает и закрывает карие глаза. Я вижу, как из-под ее век бегут слезы.

***

– Эми?

Лео оказывается за спиной так резко, что мое сердце едва не останавливается. Хорошо, что я в клинике. Хоть электричеством долбанут. Оживу.

– Где твой отец? – интересуюсь я, оборачиваясь.

Лео чем-то расстроен, но пытается это скрыть за маской, которую я называю: «Ледяной император». Он возвышается надо мной, весь из себя отстраненный, и при этом хватает меня за плечо, когда собираюсь обойти его застывшее изваяние.

– Уехал, – шелестит Лео, не отпуская моей руки.

Черт, я чувствую тепло его пальцев даже сквозь кофту?

– Сам? – Я пытаюсь вырваться, но тщетно. – Или ты помог? Не удивлюсь, если ты отца насильно за дверь клиники вытолкал.

Лео вскидывает брови.

– Какая разница?

Я встаю на цыпочки и строго предъявляю ему в лицо:

– Ты несправедлив к Василию. И прекрати хватать меня, когда вздумается, я тебе не кукла!

– Ты его не знаешь, – парирует Лео низким голосом, а потом мягко добавляет: – И что мне остается, как не хватать тебя? Когда убегают, приходится ловить. Логично?

– Или отпустить.

– Я не готов снова потерять тебя.

Он произносит это так легко и естественно, что я впадаю в оцепенение, но беру себя в руки и отвечаю:

– Если суждено кого-то потерять, погоня не поможет, а если суждено быть вместе, то любая дорога приведет обратно.