Последний свидетель

– Мне нужно всё, что ты сможешь найти о смерти Алисы Вороновой, – сказал я без предисловий. – Всё, до мелочей. Протоколы, свидетельские показания, фотографии. Даже то, что не попало в официальные документы.

– Паш, – в голосе Серёги звучала тревога, – ты уверен, что хочешь в это лезть? Некоторые истории лучше оставлять в покое. Они как спящие собаки – разбудишь и потом не справишься.

Я посмотрел на кресло, где сидела Ксения. На обивке ещё оставался слабый отпечаток её тела, а в воздухе витал запах её духов – цветочный, с едва уловимым привкусом горечи.

– Уверен, – сказал я, и голос прозвучал твёрже, чем я чувствовал. – Абсолютно уверен.

Но когда повесил трубку, руки дрожали так сильно, что я едва не уронил телефон. Потому что я лгал. Я ни в чём не был уверен. Кроме одного: меня необъяснимо тянет к женщине, которая может быть убийцей, и это влечение пугает меня больше её призраков.

В кабинете сгустилась тьма. Я не зажигал свет, погружаясь в полумрак, где мысли обретали честность, а чувства – остроту.

Что-то внутри подсказывало: я уже перешёл черту. Я больше не просто доктор, который помогает пациентке. Я мужчина, которого тянет к опасности, к женщине, чьё прошлое может оказаться темнее самой тёмной ночи. Тяга к этой женщине была чем-то сродни самоубийству – я знал, что иду на верную гибель, но остановиться не мог.

И это не остановило, а наоборот – подстегнуло.

4.2

Архивы городской библиотеки пахли пылью и забытым временем. Я сидел за деревянным столом – свидетелем ещё советских времён, исчерченным шрамами от ручек и циркулей, словно лицо старого солдата, хранящего тайны минувших лет. Углы стёрты до округлости локтями поколений читателей. Передо мной лежали пожелтевшие подшивки местной газеты за девяностые – страницы цвета слоновой кости, хрупкие, как крылья бабочки, готовые рассыпаться от малейшего прикосновения.

«Трагедия на озере. Утонула десятилетняя школьница». Заметка крошечная, всего несколько строк. Алиса Воронова, ученица четвёртого класса местной школы, обнаружена на дне озера спасательной службой. Предварительная причина смерти – утопление. Следственные действия продолжаются.

Я перелистывал страницы, ища хоть что-то ещё. Но больше ничего. Словно девочка растворилась в озёрной воде, а затем и в равнодушной памяти города.

Мобильный завибрировал. Серёга.

– Паш, у меня есть кое-что. – Голос напряжённый, словно он говорил, оглядываясь по сторонам. – Но не сейчас. Давай через пару часов созвонимся.

– Что случилось? – Я почувствовал, как сердце ускорило ритм.

– Просто позвони позже. И, Паш… – в паузе слышалось его тяжёлое дыхание. – Будь осторожен, – он замолчал, и я понял, что и сам начинаю это осознавать, – она не такая простая, как кажется.

Трубка замолчала. Я сидел, глядя на экран телефона, и чувствовал, как по затылку ползёт холодок. В читальном зале было тихо, только где-то скрипел стул и шелестели страницы. Но тишина в библиотеке давила на уши, словно предвестник неминуемой беды.

Я закрыл подшивку и поднялся. Библиотекарь – пожилая женщина в очках на цепочке – проводила меня долгим, изучающим взглядом, словно в чём-то подозревала.

На улице моросил дождь. Мелкий, противный, который забивается под воротник. Я почти бежал к машине, чувствуя на себе чужие взгляды. За задёрнутыми шторами мелькали тени, словно кто-то наблюдал за мной, не спуская глаз. Паранойя? Возможно. Но от этого ощущения слежки избавиться не удавалось.

Дома я заварил себе кофе – руки дрожали, и ложка звенела о фарфор, как колокольчик. Позвонил Серёге.

– Что ты хотел мне рассказать? – Голос звучал чужим, хриплым.

– Слушай, я покопался в архивах. И знаешь что? Официально – несчастный случай, девочка утонула. Дело закрыто.

– Но? – Я сжал трубку.

– Но я нашёл кое-что ещё. Паш, ты сидишь?

Я не сидел. Я стоял посреди комнаты, и внезапно пол ушёл из-под ног, словно палуба корабля, попавшего в шторм.

– Говори.

– Я говорил с одним мужиком, который тогда работал в спасательной службе. Он говорит, что когда они подняли тело, оно было… странное.

– В каком смысле?

– На шее девочки были багровые следы. Не от удавки, не от верёвки. Словно кто-то отчаянно пытался удержать её под водой, сдавливая шею. – Он замолчал, и я слышал, как он сглатывает. – И ещё. Под ногтями у неё была кожа. Чужая кожа. Как будто она царапала кого-то, защищалась.

Комната сжалась вокруг меня, словно кулак, и воздух стал тяжёлым, спёртым, как в душном подвале. Я представил маленькие детские ручки, отчаянно цепляющиеся за жизнь, и меня замутило.

– Почему, чёрт возьми, это не попало в протокол?

– А вот тут начинается самое интересное. Следователь по делу – некий Краснов – через месяц после закрытия дела внезапно перевёлся в другой город. Ходили слухи, что он сам умолял о переводе, словно бежал от чего-то. А тот спасатель… он клянётся, что его вызывали на беседу. Неофициально. Объяснили, что лучше помалкивать. Для его же блага.

Я встал и прошёлся по комнате. Паркет скрипел под ногами.

– Кто объяснял?

– Не знает. Или не хочет говорить. Но он до сих пор боится. Когда я упомянул про Тихозёрск, у него голос задрожал. Сказал, что с тех пор туда ни ногой.

Я откинулся на спинку стула. В голове заворочались мысли, тёмные и липкие, словно клубок змей. Ксения. Её сестра. Озеро, которое помнит и не прощает. Теперь мне нужно как можно быстрее поговорить с Ксенией, рассказать о новых деталях.

– Есть ещё кое-что, – продолжал Серёга. – Я нашёл учительницу, которая работала в местной школе. Светлана Петровна Коршунова. Она сейчас на пенсии.

– Да, я её знаю. Она приходила ко мне на днях, – проговорил я.

– Она готова встретиться с тобой.

– Она что-то знает?

– Не знаю. Но когда я упомянул имя Ксении Вороновой, она замолчала. А потом сказала: «Передайте доктору, что некоторые раны не заживают».

Я молчал. За окном сгущались сумерки, фонари зажигались один за другим. Я думал о Ксении, о том, как она сидела в моём кабинете – съёжившаяся, сломленная, с глазами, полными такого первобытного ужаса, что хотелось отвернуться и бежать. О том, как она дрожала, рассказывая о мёртвой сестре, которая приходит к ней по ночам. И о том, что, несмотря на все предостережения, я готов погрузиться в эту кромешную тьму.

– Дай мне её номер, – сказал я.

– Павел, – выдохнул Серёга. – Послушай меня, пока не поздно! Может, стоит отступить? Я серьёзно. У меня плохое предчувствие. Очень плохое.

– Не могу, – сказал я просто. – Уже не могу. Мне нужно знать правду.

Он тяжело вздохнул и продиктовал мне номер телефона. Я записал его дрожащей рукой – цифры расплывались перед глазами.

– Она ждёт твоего звонка. Сказала, что лучше встретиться у неё дома. Адрес тоже запиши.

Я записал. Ручка дрожала в пальцах, оставляя неровные буквы на бумаге. Лист, согретый моей ладонью, казался странно живым, почти осязаемым. И почему-то это показалось мне последним хорошим знаком перед тем, как я окончательно нырну в эту историю с головой.

– Спасибо, – выдохнул я. – За всё.

– Не за что. Только береги себя, хорошо? И если что-то пойдёт не так – звони. В любое время.

Он положил трубку, оставив меня одного с листком бумаги и грузом знаний, которые делали мир опаснее. Я сидел в своём новом доме, слушал, как за окном барабанит дождь, и набирал номер Светланы Петровны.

– Алло? – голос пожилой, но твёрдый.

– Светлана Петровна? Это Павел Рахманов. Помните, вы приходили ко мне. Я хотел бы с вами встретиться.

Пауза. Долгая, тяжёлая.

– Да, – сказала она наконец. – Приезжайте завтра, в семь вечера. Адрес знаете?

Щелчок. Трубка замолчала, оставив меня наедине с гудками. Я сидел, сжимая телефон, и чувствовал, как что-то необратимо меняется. Как будто я сделал ещё один шаг к краю пропасти, и теперь камни уже осыпаются под ногами. Земля уходит из-под ног, а внизу зияет чернота. И самое страшное – что-то внутри меня, вопреки разуму, поддавалось этому отчаянному порыву. Неужели мне нравилось играть с огнём, рискуя всем ради женщины, которая могла оказаться убийцей?

Или жертвой.

Или и тем, и другим одновременно.

Я встал и прошёлся по комнате. За окном дождь усиливался, превращая город в размытую акварель.

«Завтра в семь», – эхом отдалось в голове.

В зеркале напротив смотрел незнакомый мужчина с горящими глазами. Мужчина, для которого пути назад больше не существует.

4.3

Утро ворвалось в комнату грязным, серым светом, пробивающимся сквозь заляпанные окна. Я проснулся на диване – так и не дошёл до кровати, свалившись в тяжёлый сон прямо в одежде. Во рту – привкус ржавчины и вчерашнего кофе, в голове – гул, будто там завелась пила.

Девять утра. До встречи со Светланой Петровной оставалось десять часов.

Я встал, пошатываясь, и поплёлся в душ. Горячая вода обжигала кожу, но не могла смыть въевшееся в душу липкое чувство тревоги. В зеркале на меня смотрел человек с красными глазами и щетиной. Человек, который за последние дни постарел лет на пять.

Что со мной происходит, чёрт возьми? Неужели я окончательно теряю связь с реальностью?

Руки тряслись так, что бритва прыгала по щеке, оставляя кровавые царапины. Алые капли падали в белую пену – как лепестки на снегу.

Завтрак не лез в горло. Я сидел на кухне, тупо уставившись в окно, и пил чёрный кофе. За стеклом медленно проплывали серые облака, похожие на дым от пожара. Город просыпался – слышались гудки машин, голоса прохожих, лай собак. Обычная жизнь.

Внезапно тишина обрушилась на кухню, зловещая и давящая. Нужно взять себя в руки. Нужно подготовиться к встрече.

Но как готовиться к встрече с прошлым? Как готовиться к разговору с женщиной, которая может знать правду о Ксении? О той Ксении, которая жила в моей голове?

Я достал из кармана листок с адресом. Улица Чехова, дом двадцать три, квартира пятнадцать. Старый район, где дома помнили ещё советские времена, где подъезды пропитаны запахом щей и кошачьих меток.

День тянулся мучительно медленно. Пытался читать, но буквы плясали перед глазами, складываясь в бессмысленные иероглифы. Включил телевизор, но голоса доносились из другого измерения, приглушённые и чужие. Казалось, я выпал из реальности, оказавшись в зыбком лимбе между жизнью и смертью. Настоящим было только ожидание.

В пять вечера я начал собираться. Надел тёмный костюм, скорее похожий на траурный наряд. Я посмотрел в зеркало и увидел перед собой смертника, идущего на эшафот, чтобы встретиться со своей судьбой.

Некоторые раны не заживают.

Слова Светланы Петровны крутились в голове, как заезженная пластинка. Как молитва. Как заклинание.

Я застегнул пуговицы пиджака дрожащими пальцами.

Время пришло.

Я покинул дом в половине седьмого, когда город доживал последние минуты дня

Дождь прекратился. Небо давило своей серой массой, нависая, словно пропитанная водой простыня, готовая рухнуть и похоронить под собой всё живое.

Влажный, тяжёлый воздух пах мокрой землёй и прелыми листьями. Осень властвовала над городом.

Машина ехала по пустынным улицам. Хотя обычно в это время улицы ещё полны людей.

Мрачную тишину разрывали лишь рёв мотора да шуршание шин по мокрому асфальту. В зеркале заднего вида зловеще мелькали огни фар.

Я остановился у серого девятиэтажного дома – типового, безликого, одного из тысяч таких же, построенных в семидесятые. Окна светились жёлтым светом, за некоторыми мелькали силуэты людей. Обычные люди, живущие обычной жизнью. Те, кто не догадывался о существовании призраков, населяющих их собственные души.

Я заглушил двигатель.

Подъезд ударил в нос удушливой смесью запахов – сырость, плесень, старая краска и приторная сладость, от которой сводило зубы. Запах смерти и разложения. Лифт не работал – табличка «Не работает» была написана корявым почерком и заклеена жёлтым скотчем.

Я начал подниматься по лестнице. На перилах были выцарапаны детские рисунки и надписи. Это напомнило мне об Алисе и Ксении.

На втором этаже из-за двери доносился плач ребёнка – протяжный, безутешный. На третьем – запах жареного лука и звуки телевизора. Жизнь. Обычная, тёплая, человеческая жизнь.

Четвёртый этаж.

Сердце билось так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Во рту пересохло.

Что я здесь делаю? Зачем мне это?

Но я уже знал ответ. Потому что без этого нельзя. Потому что Ксения не отпускала.

Квартира пятнадцать. Дверь, обшитая потрескавшимся коричневым дерматином, ощетинилась глазком и двумя мощными замками. Облупившаяся краска обнажала ржавые пятна, а металлические накладки потускнели от времени. Я постоял перед ней, собираясь с духом. Пот выступил на лбу, несмотря на прохладу.

Я нажал на звонок.

Звук звонка эхом отразился от стен и растворился в гнетущей тишине квартиры. Потом послышались шаги. Медленные, осторожные. Шаги старой одинокой женщины, боящейся каждого шороха за дверью.

Щёлкнул замок. Потом ещё один.

Дверь открылась, и я увидел Светлану Петровну.

Маленькая, сухонькая, с седыми волосами, собранными в пучок. Глаза – серые, внимательные, с какой-то особенной печалью. Она была одета в тёмное платье, на шее – тонкая золотая цепочка. Руки – испещрённые синими венами и пигментными пятнами, но с неожиданно сильными пальцами.

– Павел Андреевич, – сказала она тихо. – Проходите. Я вас ждала.

Я переступил порог, и дверь закрылась за моей спиной с глухим стуком. Коридор был узким, тёмным. Пахло лекарствами и старостью. На стенах теснились фотографии в тёмных рамках. Я почувствовал какой-то странный импульс, желание отвести взгляд. И всё моё внимание сосредоточилось на её согбенной фигуре, медленно удаляющейся вглубь квартиры.

– Пройдёмте в комнату, – сказала она, не оборачиваясь. – Нам есть о чём поговорить.

Глава 5

5.1

Комната пахла нафталином, увядшими цветами и долгим одиночеством, въевшимся в обои и мебель. Светлана Петровна указала на продавленное кресло у окна – наверное, в нём она проводила бессонные ночи, глядя сквозь тюль во двор. Сама села напротив, на диван, накрытый выцветшим пледом цвета старой розы.

– Чай? – спросила она, но руки к чайнику не потянула.

Мы оба понимали: это не визит вежливости. Воздух между нами натянулся, как струна.

– Нет, спасибо. – Я сел, чувствуя, как кресло скрипнуло под моим весом, словно вздохнуло от старости. – Светлана Петровна, я пришёл поговорить о Ксении.

Её лицо дрогнуло.

– О Ксюше… – Голос стал ещё тише, почти шёпотом. – Знаете, Павел Андреевич, я каждый день думаю о ней. И об Алисе…особенно о её сестре.

Алиса. Имя повисло в воздухе. Я почувствовал, как что-то холодное скользнуло по позвоночнику.

– Расскажите мне о них, – попросил я, наклоняясь вперёд. Кресло снова заскрипело. – О сёстрах.

Светлана Петровна встала, подошла к массивному комоду и достала красный бархатный альбом с фотографиями.

– Я была их классной руководительницей. – Её голос дрожал. – Мне нравилось их фотографировать. Они были такие… живые.

Она открыла альбом – страницы зашелестели. Достала оттуда снимок и протянула мне дрожащими руками. Пальцы у неё были холодные, когда наши руки соприкоснулись.

На фотографии две девочки стояли, обнявшись, на фоне школьной доски. Одинаковые лица, одинаковые косички, одинаковые улыбки. Но глаза… Господи, глаза были совершенно разными. У одной – живые, озорные, полные любопытства к миру. У другой – задумчивые, словно она уже тогда видела то, что скрыто от остальных. Словно заглядывала в будущее и знала, что ей там не понравится.

– Алиса слева, – тихо сказала Светлана Петровна, садясь обратно на диван. Пружины жалобно заскрипели. – Она всегда была… как бы это сказать… ярче. Активнее. Словно горела изнутри. А Ксюша – тихая, послушная. Алиса всегда тянула сестру за собой во все авантюры.

Я не мог оторвать взгляда от снимка. Что-то в этих детских лицах пробирало до костей. Может быть, то, что одного из них больше нет. Может быть, то, с каким обожанием Ксения смотрела на сестру.

В детском лице Ксении угадывались знакомые черты – тот же разрез глаз, та же линия губ. Но выражение… Боже, сколько в нём было открытости, доверчивости! Совсем ничего общего с той настороженной женщиной, что сидела в моём кабинете.

– Они понимали друг друга без слов, – продолжала Светлана Петровна, и в её голосе звучала боль, накопившаяся за годы. – Если одна заболевала, вторая тоже начинала хандрить. Если Алиса попадала в неприятности, Ксюша всегда брала вину на себя. Всегда.

Фотография жгла мне пальцы. Я положил её на журнальный столик, но ощущение не прошло – детские глаза продолжали смотреть на меня снизу вверх.

– А во что именно попадала Алиса? – спросил я, чувствуя, как сердце забилось чаще.

Светлана Петровна встала и подошла к окну. Провела пальцем по запотевшему стеклу – медленно, словно писала невидимые слова.

– Алиса была… особенной. Слишком любопытной. Лезла туда, куда детям лезть не положено.

– Например? – Мой голос прозвучал хрипло. Горло пересохло, будто я глотнул пыли.

– Ну… – Учительница обернулась, и я увидел, как её лицо исказилось болью – древней, въевшейся в морщины. – Она спрашивала, почему дети так часто тонут в озере.

Холодок пробежал по позвоночнику, словно кто-то провёл по спине ледяным лезвием.

«Почему дети так часто тонут в озере?» Вопрос десятилетней девочки, который звучал как обвинительный приговор.

– Сколько их было? – Я сглотнул. – Детей, которые…

– Пятеро. – Голос Светланы Петровны стал едва слышным шёпотом, растворяющимся в спёртом воздухе комнаты. – За два года. Пятеро детей утонули в нашем озере.

Господи! Я почувствовал, как воздух в комнате стал вязким, липким. Запах нафталина теперь казался запахом страха, въевшегося не только в обои и мебель, но и в самую память этого проклятого места.

– И что она делала? – Мой голос звучал чужим, словно доносился из глубокого колодца.

– Следила. – Светлана Петровна вернулась к дивану, но не села – стояла, обхватив себя руками, словно пыталась удержать душу в теле. – Записывала. У неё была такая тетрадка в клеточку, синяя. Обычная школьная тетрадь, но она превратила её в… в досье. Записывала туда всё странное, что замечала.

Детективные игры десятилетней девочки. Слишком серьезные для детской забавы.

– Вы видели эти записи?

– Один раз. – Учительница, наконец, села, но на самый край дивана, словно готовая в любой момент вскочить и бежать. – За неделю до… до того дня. Она показала мне одну страничку. Там были имена, даты, какие-то пометки детским почерком. Но такие серьёзные пометки, Павел Андреевич… Словно человек, знающий нечто ужасное.

– А кого конкретно она подозревала?

– Не знаю. – Светлана Петровна покачала головой, и седые волосы рассыпались по плечам. – Она стала очень скрытной в последние дни. Перестала смеяться. Ходила, как тень. Говорила только, что скоро всё поймёт.

Мир качнулся. Десятилетняя девочка, играющая в детектива, и пятеро утонувших детей.

– Светлана Петровна, – я наклонился вперёд, чувствуя привкус крови во рту от волнения, – а что стало с той тетрадкой?

– Исчезла. – Она смотрела мне в глаза, и в её взгляде читался первобытный ужас. – После её гибели тетрадку так и не нашли.

Комната внезапно стала тесной, стены давили, а потолок словно опустился, готовый раздавить. Воздуха не хватало – я хватал ртом кислород, как рыба, выброшенная на берег. Встал, подошёл к окну. За стеклом всё тот же серый двор, но теперь он казался декорацией к фильму ужасов. Каждая тень могла скрывать опасность. Каждый куст – свидетеля преступления.

– Вы думаете, Алиса знала что-то важное?

– Я думаю, она начала понимать. – Светлана Петровна тоже встала. Подошла к комоду, достала ещё одну фотографию дрожащими руками. – Вот. Это сделано за день до того, как она исчезла.

На снимке Алиса стояла одна у школьного крыльца. Та же детская улыбка, но глаза… В них был страх – не детский испуг, а осознанный, взрослый ужас. Глаза человека, который заглянул в бездну, полную мёртвых детских лиц, и понял: бездна смотрит в ответ.

– Она знала, – прошептал я, и фотография задрожала в моих руках. – Алиса знала, кто убивает детей.

– А почему здесь нет Ксении?

Вопрос вырвался сам собой, когда я разглядывал фотографию. Алиса стояла одна у школьного крыльца – маленькая фигурка на фоне серого здания, словно последний листок на голой ветке.

– Она в тот день заболела. Температура поднялась с утра. – Светлана Петровна провела пальцем по лицу девочки на снимке, и этот жест показался мне похожим на последнее прощание. – И Алиса пришла в школу одна. Мы в тот день изучали водную систему. Я тогда им много рассказывала о нашем озере.

Озеро. Слово упало в тишину комнаты, как камень в стоячую воду. Круги расходились по моему сознанию, и каждый новый круг приносил понимание: всё сходилось к воде. К проклятому водоёму, который пожирал детские жизни, словно требуя кровавую дань.

– И в тот день она утонула.

– В тот день её убили.

Светлана Петровна произнесла эти слова тихо, но они взорвались в комнате, вытеснив весь кислород. Я почувствовал, как что-то холодное и липкое обвилось вокруг моей грудной клетки и сжалось.

– Я знаю это. Чувствую. – Она прижала фотографию к груди, словно пыталась согреть изображение мёртвой девочки теплом своего сердца. – Но доказать… Кто поверит старой учительнице?

В её голосе звучала такая безнадёжность, что у меня перехватило дыхание. Пятнадцать лет она носила в себе эту страшную правду, и она разъедала её изнутри, как кислота. Я видел это в том, как дрожали её руки, как западали щёки, как тускло блестели глаза за стёклами очков.

Я обернулся к ней, и мир качнулся. В этой маленькой душной комнате, пропитанной запахом старости и страха, передо мной стояла женщина, которая знала имя убийцы. Или, по крайней мере, подозревала.

– А другие дети? Те пятеро? Вы помните их имена?

– Помню каждое. – Она закрыла глаза, и по её лицу пробежала судорога боли. – Витя Морозов, восемь лет. Лёня Кротов, девять. Маша Белкина, семь. Игорь Сомов, десять. И Катя Рыжова, девять лет.

Шестеро маленьких имён, выгравированных в памяти старой учительницы. Шесть детских жизней, которые кто-то оборвал в этом тихом, сонном городке. И все дела были закрыты как несчастные случаи. Банально. Удобно. Чертовски удобно для убийцы.

Моё сердце билось так громко, что я боялся – Светлана Петровна услышит. В висках пульсировала кровь, а в горле стоял металлический привкус страха.

– Светлана Петровна, – я повернулся к ней всем телом, чувствуя, как напрягаются мышцы, словно я готовился к драке. – Вы никому не рассказывали о тетрадке Алисы?

– Никому. – Она покачала головой так резко, что седые волосы взметнулись вокруг лица, как серебряное пламя. – Боялась. До сих пор боюсь.

– Чего?

– Что меня тоже… – Она не договорила, но мне и не нужно было слышать окончание фразы.

Что меня тоже… заставят замолчать. Слова повисли в воздухе, словно невысказанное проклятие. Я смотрел на эту хрупкую женщину и понимал: она права. Кто-то убивал детей. И кто-то покрывал убийцу.

В комнате стало совсем тихо. Только тиканье старых часов на стене отмеряло секунды – каждый звук падал в тишину, как капля в пустой колодец.

Тик-так. Тик-так. Время шло, а убийца оставался на свободе, возможно, наблюдая за нами прямо сейчас.

Мысль ударила в голову, как молния. Я почувствовал, как холодный пот выступил на лбу. Конечно, убийца знает. В таком городке новости разносятся быстрее ветра. Психотерапевт из столицы приехал, задаёт неудобные вопросы, ворошит старые дела…

– Мне, пожалуй, пора, – сказал я, направляясь к двери. Ноги стали ватными, а в груди что-то сжалось в тугой узел.

– Павел Андреевич! – Светлана Петровна догнала меня в прихожей. Схватила за рукав цепкими, как птичьи когти, пальцами. – Будьте осторожны. Очень осторожны. Этот город… он умеет хранить секреты. И убирать тех, кто пытается их раскрыть.

Её глаза горели лихорадочным блеском, а губы дрожали. Она была напугана до смерти, но всё равно предупреждала меня. Храбрая женщина. Или просто отчаявшаяся.

Я кивнул, не доверяя своему голосу. Горло сжалось, словно кто-то обвил его невидимой верёвкой. Вышел на лестничную площадку. Дверь за мной закрылась с глухим щелчком – звук прозвучал, как выстрел в ночи.

Спускаясь по ступенькам, я думал об Алисе. О десятилетней девочке с серьёзными глазами, которая играла в детектива и поплатилась за это жизнью. Представлял, как она сидела в своей комнате, склонившись над синей тетрадкой, записывала свои наблюдения детским почерком. Но она не успела. Кто-то не дал ей времени.

И о Ксении, которая пятнадцать лет винила себя в смерти сестры.