Последний свидетель

Ручка скрипела по бумаге, оставляя кривые строчки. Почерк становился всё хуже – верный признак того, что я на грани срыва. За окном озеро чернело, как пролитая тушь на промокашке. Где-то в его илистых глубинах лежали ответы на мои вопросы.

Но готов ли я их услышать?

2.4

К воскресенью я был выжат, словно половая тряпка. Чужие истории пропитали меня насквозь, оставив после себя лишь гулкую пустоту в голове. Эмоциональная работа – это вампиризм наоборот: ты отдаёшь себя без остатка. И в конце концов, чужая боль звучит громче собственного имени.

Вечером я брёл по берегу, ощущая себя призраком, потерявшим покой. Под ногами хрустел гравий и битое стекло ракушек. Озеро шептало что-то своё, древнее и непонятное. Ветер хлестал по лицу солёным холодом, и я благодарно принимал эту боль – она была моей, настоящей.

«Может, стоило остаться в Москве? В тиши кабинета лечить богатых невротиков от скуки и бессмысленности?»

Но что-то удерживало меня здесь, словно крючок, застрявший в горле. Что-то важное, требующее ответа.

Ночью мне снова приснился тот сон.

Я стоял на краю обрыва, вонзившегося в небо как нож. Внизу бушевал океан. Волны с яростью разбивались о скалы, и солёная пена оседала на губах, словно привкус невысказанных слов.

На самом краю стояла она.

Спиной ко мне. Хрупкая, словно стебель сломанного цветка. Белое платье трепетало, как крылья мотылька, летящего на пламя. Тёмные волосы развевались чёрным знаменем отчаяния.

– Осторожно! – крикнул я, но ветер заглушил мой голос и унёс его в бездну.

Она повернулась. Медленно. Как в фильме, где каждый кадр растянут до предела.

Лицо… размытое, словно акварель, смытая водой. Черты лица исчезали, словно воск, тающий от жара. Но глаза… в них была такая вселенская боль, что мир вокруг померк. Вся скорбь мира, все невысказанные крики, вся мольба о помощи.

«Помоги мне».

Она не говорила этого, но они прозвучали у меня в голове с такой отчётливостью, словно крик.

Шаг назад, к самой кромке пропасти. Камешки посыпались вниз – мелкие, острые, как осколки разбитого зеркала. Они исчезали в темноте, не достигая дна. Может, дна и не было.

– Нет! – Я бросился вперёд, но земля подо мной превратилась в зыбучий песок. Ноги вязли, каждый шаг – словно в болотной жиже. Лёгкие горели, сердце рвалось из груди. Я тянул руки, но расстояние, словно по чьей-то злой воле, только росло.

Она улыбнулась. Печально. Прощально.

И шагнула в пустоту.

Белое платье расцвело в воздухе, как парашют, который забыли раскрыть. Я проснулся с криком, задыхаясь, словно всю ночь бежал марафон по дну озера.

Простыни прилипли к телу мокрой паутиной. Сердце колотилось так яростно, что казалось, вот-вот вырвется на свободу, как пойманный зверь. За окном плескались волны – тихо, невинно. Словно ничего не случилось. Но я знал: случилось.

Я сел на краю кровати, пытаясь унять дрожь в руках. Сон был реальнее реальности – я всё ещё чувствовал соль на губах, слышал последний вздох незнакомки, видел, как белая ткань растворяется в черноте. Девушка… Я никогда не видел её, но знал: она существует. Или существовала.

«В маленьких городах семейные секреты передаются шёпотом, но никогда не покидают пределов чердаков». Слова Фёдора Михайловича эхом ударили в голову. Теперь это была не мудрость, а проклятие.

Я подошёл к окну. Босые ноги ощущали холод линолеума. Тихозерск спал под плотным одеялом тумана. Редкие огни мерцали в темноте, словно глаза хищника. Где-то там, за этими жёлтыми квадратами, таилась история. История, которую город похоронил глубже всех своих покойников.

И эта история связана с ней. С девушкой из моего сна.

Я прижал ладонь к холодному стеклу. Пальцы дрожали, оставляя влажные следы. В груди поселился страх – липкий, как паутина в заброшенном доме. Тихозерск распахивал свои объятия, затягивая меня в водоворот чужих тайн. И выбраться из этого водоворота живым…

Такой возможности может и не быть.

Где-то в темноте заскрипела дверь. Ветер? Я замер, прислушиваясь к тишине. Она была слишком плотной, слишком тяжёлой – как воздух перед грозой. В коридоре что-то шуршало. Мыши? Или кто-то ходит на цыпочках, боясь разбудить мёртвых?

Сердце ухнуло вниз, как камень в колодец. В Тихозерске даже стены имеют уши. И глаза. И память.

Я отошёл от окна, нащупал на тумбочке телефон. Экран вспыхнул синим светом – 3:17. Час, когда граница между мирами становится тоньше папиросной бумаги. Час, когда мёртвые приходят к живым с просьбами.

«Помоги мне».

Голос девушки всё ещё звучал в голове, как эхо в пустой церкви. И я понял – сон был не просто сном. Это было послание. Крик о помощи, который пробился сквозь толщу времени и воды.

Кто-то умер в этом озере. Кто-то молодой, красивый, с целой жизнью впереди. И этот кто-то не может найти покоя.

Я сел за стол, включил настольную лампу. Жёлтый круг света упал на блокнот, где я записывал имена и факты. Взял ручку – она была холодной.

«Девушка. Белое платье. Озеро».

Буквы ложились на бумагу кривыми строчками.

«Что случилось с тобой?»

Ветер завыл за окном, как голос утопленницы. И мне показалось, что в этом вое я различаю слова:

«Найди меня. Найди правду. Найди того, кто это сделал».

Я закрыл блокнот и отошёл от стола. Завтра начну копать. Завтра буду задавать неудобные вопросы и получать неудобные ответы.

А пока – попробую заснуть. Если получится.

Глава 3

Понедельник начался с головной боли. Каждый удар отдавался в висках, словно кто-то вкручивал шуруп. Я проглотил таблетку, запил её остывшим кофе и посмотрел в окно. Озеро за окном выглядело тяжёлым и серым. Оно дышало туманом, который облизывал берег длинным серым языком.

Сон о девушке на утёсе не отпускал меня. Он преследовал меня, как навязчивый запах, который невозможно смыть. Хуже всего было то, что я не мог пошевелиться, чтобы помочь ей. Её лицо – размытое, как акварель, потёкшая от воды – преследовало меня. Протянутая рука…Безмолвный крик…И эта вода, затягивающая её в свои объятия.

В девять утра постучали в дверь. Тихо, почти неслышно. Три неуверенных стука – как сердцебиение испуганного зверька.

– Войдите, – сказал я, поправляя воротник рубашки.

Дверь открылась, и на пороге появилась незнакомка. Я поднял глаза и на мгновение забыл, как дышать.

Лет двадцать пять, может, чуть больше. Тёмные волосы собраны в небрежный пучок, несколько прядей выбились и обрамляли бледное лицо. Что-то в её облике напомнило мне голодную птицу – настороженный взгляд, резкие движения, готовность в любой момент вспорхнуть и улететь. Но не это заставило меня вцепиться в подлокотники кресла.

Её силуэт… Изгиб шеи. Как она держала голову, словно прислушиваясь к чему-то.…

– Ксения Воронова, – представилась она, и её низкий, немного хриплый голос заставил меня вздрогнуть.

Было в этом голосе что-то неуловимо знакомое, хотя я был уверен, что никогда прежде не встречал эту женщину.

– Павел Андреевич Рахманов. Проходите, присаживайтесь, – сказал я, стараясь не выдать волнения.

Она опустилась на самый край, словно готовая в любой момент вскочить. Её руки тонкие, с длинными пальцами нервно теребили ремешок сумочки. Она двигалась изящно – каждый жест был точным, выверенным, будто часть какого-то сложного танца. Но откуда это чувство дежавю?

Теперь я мог её рассмотреть как следует. Ксения была по-своему красива. Не той классической красотой, что смотрит с обложек глянцевых журналов, а какой-то странной, почти неземной.

Высокие скулы, тонкие губы, которые она то и дело прикусывала, огромные серые глаза, как вода в озере в пасмурный день. И в этих глазах жил страх. Не обычная тревога, а что-то глубокое, въевшееся глубоко внутрь.

Под глазами залегли тёмные круги. Кожа слишком натянута. Классические признаки хронического недосыпания. Но что-то ещё…

– Что привело вас ко мне? – спросил я, пытаясь сосредоточиться на работе.

Она нервно сглотнула. Провела языком по губам – они были сухие, потрескавшиеся, как у человека, который долго не пил воды.

– Сны, – прошептала она еле слышно.

Я видел, как дрожат её пальцы на краю стола. Под глазами – фиолетовые синяки от усталости, словно кто-то размазал акварель по мокрой бумаге.

– Расскажите о своих снах, – попросил я.

Ксения закрыла глаза, и я увидел, как подрагивают её веки.

– Девочка тонет в озере. Зовёт меня на помощь, а я не могу ничего сделать. Стою на берегу и смотрю, как она уходит под воду.

– Вы знаете эту девочку?

– Нет. То есть… – она запнулась, открыла глаза, и я увидел в них такую растерянность, что захотелось обнять её и сказать, что всё будет хорошо. – Не знаю. Лица не вижу толком.

– Как давно начались эти сны?

– Около шести месяцев назад.

Она потянулась к стакану, и наши пальцы на мгновение соприкоснулись. Её кожа была ледяной, и я невольно вздрогнул. В животе словно всё похолодело. Неужели это возможно? Два человека видят один и тот же сон?

– Вы живёте одна? – спросил я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, хотя сердце колотилось, как бешеное. – Нет. Вместе с дочерью. Её зовут Олеся.

– Эти кошмары… они связаны с реальными событиями из вашей жизни?

Ксения долго молчала, разглядывая свои руки, словно читала в них подсказку. В кабинете стояла тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов, отсчитывающих секунды. Потом она подняла глаза, и я невольно подался вперёд, очарованный её взглядом.

– Не знаю, – наконец произнесла она, и её голос дрожал, как струна перед разрывом. – Иногда мне кажется, что это воспоминания. Но это невозможно, правда? Я бы точно помнила такое.

Пока она говорила, я ловил себя на том, что больше слежу за движением её губ, за тем, как она наклоняет голову, как её пальцы рисуют невидимые узоры в воздухе. Я почти перестал слышать слова.

– Павел Андреевич? – её голос прорезал туман моих мыслей. – Вы меня слушаете?

Я моргнул, возвращаясь в реальность.

– Да, конечно, – я откашлялся, чувствуя, как слова застревают в горле. – Простите. Продолжайте, пожалуйста.

– Я боюсь засыпать, – сказала она, и в её голосе прозвучала такая беспомощность, что у меня сжалось сердце. – В кошмарах мне кажется, что я тону. Сердце колотится так, что вот-вот выскочит из груди. Я не могу дышать, в нос набивается вода, перед глазами темнеет…

Она говорила, а я чувствовал, как моя профессиональная отстранённость тает, словно лёд под весенним солнцем. В ней было что-то магнетическое, и дело не в красоте – красивых пациенток в моей практике было предостаточно. Что-то гораздо более глубокое. Словно нас связывала невидимая нить, и с каждым её словом напряжение росло. Господи, что со мной? Я же врач, а не подросток.

– Ксения, а вы умеете плавать?

Стакан в её руках дрогнул, вода расплескалась по столу.

– Нет! – ответила она слишком резко, слишком громко. – То есть… не помню. Воды боюсь. Панически. Даже в ванне лежать не могу – только душ принимаю.

Бинго. Водная фобия плюс амнезия – классика жанра.

– С детства?

– Не знаю. – Голос стал ещё тише, почти шёпот. – Детство помню смутно. Период до десяти лет – словно в тумане. Лишь отдельные, неясные обрывки воспоминаний.

Я отложил ручку. Руки слегка дрожали – чёрт возьми, почему? Детская амнезия, фобия, кошмары… Классика. Посттравматический стресс. Как по учебнику.

Но почему от этого у меня ощущение, будто я стою на краю пропасти, а не разбираю клинический случай?

– Ксения, не было ли в вашей жизни травмирующих событий, связанных с водой?

Она покачала головой, и её волосы заколыхались, как водоросли в подводном течении.

– Нет. Но… – пауза затянулась, как резиновая лента перед разрывом. – Иногда мне кажется, что я что-то забыла. Что-то очень важное, что тщательно заперто в моей памяти. И ключ, похоже, навсегда потерян.

Я встал, подошёл к окну. Ноги были ватными, в висках стучало. За стеклом серел дождливый Тихозёрск. Капли стекали по стеклу, как слёзы по щекам. Где-то там, за домами, лежало озеро. Тёмное, молчаливое, хранящее свои тайны.

И мои кошмары. И её кошмары. Совпадение?

– Ксения, а вы давно живёте в Тихозёрске?

– Я родилась здесь, но потом мы с родителями уехали. Полгода назад я решила вернуться.

Полгода. Опять полгода.

– Мы с дочкой живём вдвоём в доме бабушки. Она умерла два года назад, оставила мне дом.

– Ксения, простите, если лезу не в своё дело. А отец ребёнка?

Лицо женщины окаменело. Маска опустилась так быстро, что я едва успел заметить вспышку боли в её глазах. Она сжала губы в тонкую линию, и я понял – попал в болевую точку.

– Его нет, – отрезала она ровным голосом, но я почувствовал, какая буря скрыта за этим спокойствием. – Мы познакомились в университете. После непродолжительного романа я поняла, что жду ребёнка. Он испугался ответственности и исчез. Я воспитываю Олесю одна.

Я вернулся к столу, сел напротив неё. Между нами повисло молчание, давящее, как предчувствие беды.

– Олеся… – я произнёс имя её дочери. – Сколько ей лет?

– Пять.

– Она… она умеет плавать?

Ксения резко повернулась ко мне. В её глазах мелькнуло что-то похожее на ужас.

– Почему вы об этом спрашиваете?

– Просто… учитывая вашу фобию…

– Нет, – она встала, начала ходить по кабинету. – Нет, она не умеет. Я запрещаю ей подходить к воде. Даже к речке в парке.

Она остановилась, словно споткнулась о невидимую преграду, и я увидел, как дрожат её плечи.

– Иногда мне снится, что она тонет. Что я не могу её спасти. И тогда я просыпаюсь в холодном поту и бегу проверить, на месте ли она.

– Ксения, – я встал, подошёл к ней. – Посмотрите на меня.

Она обернулась, и я увидел слёзы на её щеках. Внутри всё кричало: вытри эти слёзы, обними её, скажи, что всё наладится. Но я знал, что не имею права

– Я схожу с ума, да? – прошептала она. – Эти сны, эти страхи… Я не могу так больше.

– Нет, – я покачал головой. – Вы не сходите с ума. Мы обязательно докопаемся до правды

Она кивнула, вытерла слёзы тыльной стороной ладони.

– Что мне делать?

– Для начала – попробуем восстановить ваши детские воспоминания. Возможно, ключ к вашим кошмарам лежит именно там. Вы готовы к этому?

Ксения выпрямилась.

– Готова. Я устала бояться.

– Существуют техники, которые могут помочь вернуть забытые воспоминания… Но они не всегда безопасны.

– Гипноз? – в её голосе прозвучал страх.

– Не обязательно. Можно начать с более мягких техник. Арт-терапия, например. Или просто беседа.

Она долго молчала. Дождь барабанил по стеклу, как пальцы нервного человека по столу.

– А если я вспомню что-то… плохое? – её голос дрогнул.

– Тогда мы с этим разберёмся. Вместе.

Слово «вместе» слетело с губ само собой, и я понял – это не просто профессиональная поддержка. Это что-то большее.

Ксения слабо улыбнулась, и эта улыбка преобразила её лицо, сделав почти юным. Но в уголках её глаз залегли тени, словно трещины на дорогом фарфоре, пережившем пожар.

– Спасибо, – тихо произнесла она. – Знаете, я долго не решалась обратиться к специалисту. Боялась, что меня сочтут сумасшедшей.

– Вы не сумасшедшая, – твёрдо сказал я.

Она кивнула, но в её глазах мелькнуло сомнение. Мы смотрели друг на друга через стол, и мне казалось, что между нами протянулась невидимая нить – тонкая, как паутина.

Когда сеанс подошёл к концу, Ксения поднялась, расправив складки на юбке. Движения у неё были плавные, как у танцовщицы, но в каждом жесте читалась настороженность.

– До следующей недели, Павел Андреевич, – сказала она, протягивая руку.

Её рукопожатие было мягким, тёплым.

Когда за ней закрылась дверь, я ещё долго сидел неподвижно, пытаясь разобраться в странном чувстве, которое оставила после себя Ксения Воронова. В кабинете ещё витал её запах – лёгкий цветочный аромат с едва уловимой ноткой озёрной свежести, запах тайны.

А ещё я поймал себя на мысли, что с нетерпением жду нашу следующую встречу. И это пугало до дрожи в коленях.

Я открыл блокнот, перечитал записи. Девочка. Озеро. Забытое детство. Мой почерк казался чужим, буквы расплывались перед глазами.

И мой сон. Девушка, просящая о помощи.

Совпадение? Или что-то большее?

Руки дрожали, когда я взял телефон, набрал номер старого приятеля.

– Серёга, это Павел. Слушай, нужна услуга. Можешь пробить информацию по человеку? Ксения Воронова, Тихозёрск…

Пока говорил, смотрел в окно. Дождь усиливался, превращая город в размытую акварель. Фонари зажигались один за другим. А где-то в глубине города, в доме у озера, молодая женщина сидела на кухне с дочерью и боялась вспомнить то, что забыла.

– Да, всё, что найдёшь.

Серёга что-то бурчал в трубку, но я уже не слушал. Смотрел на дождь и думал о том, что некоторые двери лучше не открывать.

А я уже знал – помогу ей вспомнить. Даже если это будет больно. Даже если это разрушит её жизнь.

Потому что правда всегда лучше лжи. Даже самая страшная правда. Я всегда так думал.

Я положил трубку и вдруг понял – боюсь. Боюсь того, что мы найдём в её памяти.

Глава 4

4.1

Серёга перезвонил через два дня. Я сидел в кабинете, окружённый развороченными папками со старыми записями. Эта привычка помогала мне собраться перед тяжёлыми сеансами.

За окном моросил дождь, превращая Тихозёрск в серую акварель, где дома плыли, как призраки.

– Паш, твоя Воронова – тёмная лошадка, – голос приятеля звучал напряжённо. – Официально чиста, как слеза младенца. Но есть нюансы.

Я отложил ручку, и она покатилась по столу. Сердце забилось так, что я услышал его стук в висках.

– Какие нюансы?

– В девяносто седьмом, когда ей было десять лет, случилось нечто… Утонула её сестра-близнец. Официально – несчастный случай, но…

Пауза повисла между нами, как натянутая струна.

– Но?

– Дело закрыли слишком быстро, без должного расследования. Родители увезли Ксению из города сразу после похорон. Больше она в Тихозёрске не появлялась до прошлого года.

Я зажмурился так сильно, что за веками вспыхнули красные молнии. Кусочки мозаики складывались в картину, которую не хотелось видеть – как в детстве, когда собираешь пазл и понимаешь, что на нём изображено чудовище.

– Что ещё?

– Да вроде пока всё. Но, Паш… будь осторожен. У меня плохое предчувствие.

– Спасибо.

Трубка выскользнула из онемевших пальцев. Я поднял её, но Серёга уже отключился, оставив меня наедине с тишиной, которая звенела в ушах.

Вечером я поехал к озеру, хотя каждая клетка тела кричала, что это безумие. Дождь неистово барабанил по крыше машины, и скрип стеклоочистителей резал слух. Я говорил себе, что просто хочу посмотреть на место, где живёт моя пациентка. Профессиональный интерес. Чёрт возьми, кого я пытаюсь обмануть?

Дом стоял на самом берегу – старый, деревянный, с резными наличниками. Свет горел только в одном окне на первом этаже, жёлтый и тревожный. Я припарковался в тени елей, чьи ветви, словно занавес, скрывали меня. Жёлтый квадрат окна казался экраном телевизора, показывающим чужую жизнь.

Что я делал там? Сидел в машине и наблюдал за женщиной, которой должен помогать.

Ксения сидела за кухонным столом, и даже сквозь дождевую завесу её профиль резко выделялся в жёлтом свете – печальный и усталый, как лицо мадонны с забытой иконы.

Рядом копошилась девочка – рисовала что-то цветными карандашами, её маленькая головка склонилась над листом, как цветок под тяжестью росы.

Обычная семейная сцена, идиллия… Если бы не мои подозрения.

Я завёл машину и поехал домой. Сон не шёл. Я лежал в постели и думал о десятилетней девочке, у которой утонула сестра. О том, что она могла что-то видеть. И о том, почему вернулась в этот дом спустя пятнадцать лет.

Мысли метались в голове, словно осенние листья, закрученные в беспощадном вихре. Что, если она помнит больше, чем говорит?

Утром я проснулся с головной болью, которая сжимала виски, как тиски. Встал, подошёл к окну. Улица была пуста, только дворник подметал жёлтые листья, собирая их в кучи, похожие на маленькие курганы.

В кабинете я тщетно пытался сосредоточиться на работе, но мысли, словно магнит, неумолимо тянулись к Ксении. К её испуганным глазам. К тому, как она сжимала руки, когда говорила о забытом детстве.

Телефон зазвонил в половине двенадцатого.

– Павел Андреевич? – голос Ксении дрожал, словно натянутая струна. – Можно… можно к вам прийти? Сейчас?

– Конечно. Что-то случилось?

– Я… я кое-что вспомнила. И мне страшно.

Она появилась через полчаса, и я едва узнал её. Волосы растрёпаны, глаза красные от слёз.

– Расскажите, – сказал я, наливая ей воды. Стакан звякнул о блюдце, выдавая дрожь в моих руках.

Она пила мелкими глотками, словно испуганная птица.

– Сегодня ночью мне приснился сон, – начала она, и голос её звучал глухо, как эхо из тёмного колодца. – Я маленькая, мне десять лет. Мы с Алисой играем на берегу. Она строит замок из песка, а я… – голос сорвался, как перерезанная нить. – А я злюсь на неё. Она сломала мою куклу. Я так злюсь, что внутри меня словно что-то лопнуло…и я захотела её толкнуть. И я…

Ксения задрожала всем телом.

– Что вы сделали?

– Я её толкнула. – Слова рухнули в тишину, словно камни в бездонный колодец. – Она упала в воду. А я стояла и смотрела, как она тонет. Смотрела – и ничего не делала.

Слёзы текли по её щекам, прокладывая блестящие дорожки, но она не вытирала их.

– Боже мой, неужели это я убила свою сестру, Павел Андреевич? Неужели я могла убить её, а потом забыть об этом? Скажите, что такого не бывает!

Я протянул ей салфетки, но она не взяла, продолжая сидеть неподвижно, как мраморная статуя, с окаменевшим от горя лицом. А я думал о том, что детская память – штука коварная. Она может похоронить правду так глубоко, что та станет окаменелостью, которую уже не достать. Но может и создать ложные воспоминания, которые кажутся реальнее самой реальности.

– Ксения, – сказал я осторожно, – сны не всегда отражают действительность. Иногда они…

– Нет! – она вскочила так резко, что стул опрокинулся. – Это не сон! Это воспоминание!

Её глаза горели лихорадочным блеском, и я понял, что она балансирует на краю пропасти. Ещё шаг – и она сорвётся в безумие.

– Садитесь, – сказал я мягко. – Давайте разберёмся вместе.

– А теперь, – прошептала Ксения, – она приходит к Лесе. По ночам. Я чувствую холод от неё, даже сквозь стену. Стоит у её кровати и смотрит. Мокрая, от неё пахнет тиной и гнилью, а в волосах водоросли. И я боюсь… Боюсь, что она заберёт мою дочь. В отместку.

Мурашки побежали по коже волной, поднимаясь от затылка к вискам. Я смотрел на Ксению – на её лицо цвета старого воска, на руки, которые дрожали, – и понял с ледяной ясностью: она не лжёт. Она действительно видит мёртвую сестру. Или думает, что видит. В моей профессии разница между этими двумя вариантами иногда стирается до неразличимости.

– Ксения, – сказал я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, хотя внутри всё сжималось в тугой узел. – Что, если мы поедем к озеру? Вместе. Может быть, там вы вспомните что-то ещё. Что-то важное.

Она вздрогнула так резко, будто я ударил её током. Глаза расширились, а зрачки превратились в чёрные точки.

Я не мог понять, что она чувствует: ужас, нежелание возвращаться к прошлому, или отчаянную надежду на то, что правда, наконец, откроется.

– Нет. – Слово вылетело из её губ, как выстрел. – Нет, я не могу. Я не хочу туда возвращаться. Никогда.

– Но вы же живёте там, – напомнил я мягко.

– Это другое. – Она обхватила себя руками. – В доме – безопасно. Дом защищает. А озеро… – голос сорвался почти до шёпота. – Озеро помнит. Оно всё помнит и никогда не прощает.

Я смотрел на неё и чувствовал, как холодная липкая волна прокатилась по позвоночнику, оставляя за собой след из ледяных иголок страха. Профессиональная отстранённость растворялась, как сахар в кипящей воде. Мне хотелось встать, подойти к ней, обнять, защитить от призраков прошлого, которые терзали её, как стая голодных волков. И это было неправильно. Это было опасно – для неё, для меня.

– Хорошо, – сказал я, сжимая подлокотники кресла. – Не будем торопиться. Но, Ксения, вы должны понимать: пока вы не проработаете эту травму, она будет отравлять вашу жизнь. И жизнь Леси. Как яд, отравляющий всё живое капля за каплей.

Она кивнула, но в её глазах читался такой ужас, что мне захотелось отвернуться. Как будто я заглянул в колодец и увидел на дне не воду, а бездну.

Когда она ушла, я ещё долго сидел в кресле, тщетно пытаясь собрать разлетевшиеся мысли. За окном сгущались сумерки. Фонари зажигались один за другим.

Я взял телефон, снова набрал номер Серёги. Пальцы дрожали – едва заметно, но я это чувствовал.