Любовь сквозь века

Любить-то я, конечно, любил, но чтобы настолько…Думаю, нет. С самого детства мне привили идею о долге. Долге перед всем: отцом, матерью, Империей. Как будто я не человек, а просто набор функций, от выполнения которых зависит счастье всех вокруг. А как же я?

Меня словно нет. Я не могу позволить себе чувствовать, забываться, влюбляться…жить! Как говорят в Европе: «что доступно всем, кроме короля? – Любовь»! Даже там венценосные персоны не вправе самостоятельно распоряжаться своей личной жизнью и делить свою постели с теми, с кем это приятно.

И если с этим я смирился, – я же не какая-то там барышня, начитавшаяся запрещённых французских романов! – то наличие с наличием в Империи Закона Фатиха согласиться не мог. Кто и когда ввёл его в качестве обязательного процесса восшествия на престол? Как хорошо образованный человек, я досконально знал наши законы, и закон о братоубийстве, который содержится во второй главе Канун-намэ Мехмеда Второго, звучит следующим образом:

«И кому из моих сыновей достанется султанат, во имя всеобщего блага допустимо умерщвление родных братьев. Это поддержано и большинством улемов. Пусть они действуют в соответствии с этим.»

Допустимо, а не обязательно к исполнению! Почему этот важный нюанс все игнорируют? Откуда такая животная страсть к убийствам и кого.– членов своей собственной семьи, тех, с кем ты играя, сражался на деревянных мечах и беззаботно бегал по саду. Ну уж нет! Я намерен положить конец этому кощунству, и я сделаю это, чего бы мне это ни стоило!

Мустафа, 1545

День начался как обычно: омовения перед утренней молитвой, молитва, плотный завтрак, получасовая разминка,  а затем совет Дивана,– заседание с политическими деятелями санджака, которое проходит три раза в неделю.

Сегодня на этом совете было много вопросов относительно внешней политики, на которые я не рискнул давать прямого ответа. Хватило мне уже одного раза, когда я взял на себя храбрость сказать что-то сверх того, что могу говорить. Наказание не заставило себя долго ждать, и я был тут же отправлен в Амасью. Под благовидным предлогом, конечно, но я-то знал. Мы оба с отцом это знали.

Я деликатно свернул тему о внешней политики и перенаправил внимание пашей на состояние санджака. Не смотря на то, что я находился здесь уже четыре года, проблем не убавлялось: катастрофически не хватало школ, было всего одно медресе на весь город и катастрофически не хватало рабочей силы. Все старались, достигнув возраста шестнадцати лет, перебраться куда-нибудь поближе к столице, если не в Константинополь, то хотя бы в такие крупные города как Смирна, Бурса, Адрианополь и конечно же Алеппо.

Я сам бы с удовольствием уехал из Амасьи без оглядки, но долг шехзаде меня сковал сильнее, чем цепи сковывают рабов в темницах Топкапы. Я ненавидел этот город, понимал всех, кто при первой возможности уезжал отсюда, и все равно должен был оставаться здесь и продолжать делать всё возможное и невозможное, чтобы вверенные мне земли процветали, а не превращались с пустошь.Нужно было по возможности строить школы, хамамы, караван-сараи, медресе и приводить город в порядок, о чем я и высказался на совете. Один из пашей возразил мне, мол город не такой уж и большой, поэтому двух школ и одного медресе вполне достаточно, на что я возразил, что с таким уровнем образования в Амасье в обозримом будущем не останется ни лекарей, ни кадиев, ни имамов.

– Все, хоть сколько- нибудь образованные юноши покинули Амасью раньше, чем успели получить первое рабочее место, и если мы не увеличим количество людей, обладающих знаниями, мы вынуждены будем в ездить лечиться в соседние провинции. Вы этого хотите? Нет уж, дорогие мои, пока я здесь, такого не случится. Мы будем воспитывать свою молодёжь и развивать свой город. И точка!

После совета я вышел как выжитый лимон. Оратор был из меня хороший, однако я сам не верил в то, к чему призывал. Может ли такая речь кого-то на что-то сподвигнуть? Не думаю.

– Шехзаде, Вы в порядке? – спросил сопровождающий меня Ташлыджалы

– Да, Яхья. Просто плохо спал. Что у нас сегодня еще по плану, не помнишь?

– На сегодня никаких встреч не назначено. Если у Вас будут ко мне какие-то приказания, я к Вашим услугам, шехзаде.

– Нет, я поработаю в кабинете. Нужно составить отчёт о состоянии казны в Амасье, пересчитать налоги, которые я должен отправить в Константинополь, да и подумать, с чего начать благоустройство города.

– Если позволите – я утвердительно кивнул Яхье в ответ – Я бы начал обустройство города с культуры. Здесь человеку искусства некуда податься. Здесь вообще нет искусства. Никакого. Вот и получаются, что люди сидят по своим домам и умирают со скуки.

Я мягко расхохотался:

– Твоя чистая душа требует искусства. Что ж, в этом есть рациональное семя. Если людям будет где отдохнуть после работы помимо мечети, то у них появится стимул зарабатывать больше денег, чтобы тратить их на развлечения. А если им понадобиться больше денег, значит они станут усерднее и больше работать. Да и нам с тобой будет чем себя занять, Яхья. Нам ведь тоже нужна пища для ума.К тому же. Султан Сулейман тоже постоянно рассыпает награды щедрой рукой среди литераторов, архитекторов и артистов. Почему бы мне не продолжить эту добрую семейную традицию?

Ташлыджалы просиял. Он писал хорошие стихи, посвящал их прекрасной даме и искренне верил, что никто не догадался о том, что он безответно влюблён в мою сестру, Михримах Султан. Безнадёжно, конечно, но эти чувства его вдохновляли, а значит, имеют место быть.

Тема запретной любви была всегда популярна у писателей и поэтов. Почему-то о счастье читать не любили, а вот чем сложнее и драматичнее был сюжет, тем популярнее была описанная история. Никто не хотел читать о счастье, словно никто в него не верил. Есть ли оно, счастье?

Даша, 1545

– Какое сегодня число? – я обернулась к служанке, которая принялась протирать пыль.

– Шестое августа – ответила Япрак. Она была так занята уборкой, что её спина весь день практически не разгибалась. Мне очень хотелось встать и помочь ей хоть чем-то, но нога была ещё слишком слаба и не выдерживала мой вес.

Шестое августа. Стоп! Получается, сегодня у шехзаде день рождения! Праздновали ли его в средние века? А в мусульманской стране? Неважно! У меня появилось жгучее желание устроить для Мустафы что-то особенное.

– Япрак, знаешь какое у нас в Российском Царстве есть поверье?

– Поверье? Какое же?

Я похлопала ладошкой по дивану, на котором лежала, приглашая её присесть, а когда она села рядом со мной, схватила её за руки и с горящими глазами стала рассказывать:

– Если кто-то в доме лежит с травмой,– нога или рука сломала, ещё что-то там такое, ну, вот как у меня, нужно срочно что-то испечь в печке, и тогда вместе с тестом уйдут недуги.

Япрак звонко расхохоталась, выдавая добрый нрав и лёгкий характер, а я же крепко сжала её ладони и с надеждой заглянула в её глаза:

– Ну, пожалуйста, ну, пожалуйста! Давай испечём что-то! И чай вместе вечером попьём, а? Я помогать буду, честное слово. Ты мне пододвинь сюда табуретку, я и буду на ней тесто замешивать.

– Ладно, ладно. Если тебе на душе от этого легче станет, испечём пирог. Только какой: сладкий или мясной? Я повариха на все руки, всё, что хош, могу!

Я задумалась. Мой современный мозг рисовал милую картинку, где я подношу шехзаде Мустафе бенто-торт с какой-нибудь милой надписью и одной зажжённой свечей посередине, он его задувает и мы кушаем его налампампам, но представить такие тортики в шестнадцатом веке было сложно. Я нахмурилась и напрягла всю свою память, но к сожалению, вытаскивать оттуда было нечего: меня никогда не интересовала османская кухня и я понятия не имела, что кушали при султанах.

– А знаешь, Япрак, я совсем не знакома с вашей кухней. Поэтому положусь целиком и полностью на твой выбор. Тортик пусть будет небольшой, но очень сладкий, пропитанный, например, кремом или сгущёнкой.

– Чем-чем? Да, видно хозяйка ты не ахти какая, ну ничего, что-то да варганит для тебя старушка Япрак.

Она сделала хлопок руками друг о друга, как если бы уже замешивала тесто, и вышла из домика. Видимо, направилась в сторону кухонь.

Со старушкой она явно погорячилась. Хотя раньше продолжительность жизни редко превышала сорока – пятидесяти лет, а Япрак на вид было около пятидесяти, и по местным меркам она считалась уже дамой преклонного возраста. А ведь не только она, мне же тоже почти сорок…

Я помотала головой в влево и вправо, чтобы отогнать от себя неприятные мысли. Сколько бы лет мне ни было, а мне всегда на вид давали не больше тридцати, значит, не всё потеряно. «Нам столько, на сколько мы себя чувствуем» – повторила я свою мантру и обернулась на звук открывающейся двери.

– Кого я вижу! – на меня надвигался какой-то небритый мужик с каким-то первобытным выражением злобы на лице – Всё-таки удалось прикинувшись невинной овечкой просочиться в дом шехзаде? – ОТВЕЧАЙ КТО ТЫ ТАКАЯ !!

Он схватил меня за грудки, приподнял немного и стал бешено трясти так, что у меня голова задрожала как у китайского болванчика. Не понимая кто это и в чём я провинилась перед ним, я лишь смотрела на этого неандертальца изумлёнными глазами и вдруг нервно расхохоталась ему в лицо, за что тут же получила пощечину. Щека горела от боли, тем временем воинственно настроенный мужчина продолжал трясти меня за плечи и рычал что-то нечленораздельное. Я молилась только об одном: чтобы открылась дверь и хоть кто-то избавил меня от истерических припадков этого дикаря.

«Интересно, если бы я начала сейчас говорить ему что-то в своё оправдание, это спасло бы ситуацию? Не думаю»– Думаешь, если всех провела, то и меня сможешь? Как бы не так! Я таких, как ты, насквозь вижу!Отвечай, кто тебя подослал и с какой целью!

Пока я донимала его молчанием, он распалялся ещё сильнее. Его речь перестала быть похожей на человеческую, а он с пеной у рта продолжал выкрикивать какие-то обвинения и буравить меня яростным яростным взглядом. Когда его гнев всё же сошёл на нет, он отшвырнул меня от себя и вытер пот со лба:

– Я знаю, как разговорить тебя. Погоди, я выведу тебя на чистую воду,– мужчина погрозил мне пальцем, и в этот момент открылась дверь, за которой показалось улыбчивое лицо Япрак.

Увидев этого агрессора, она спешно опустила глаза в пол и поклонилась, а он вихрем пронёсся мимо её и пулей вылетел из дома, не забыв как можно громче хлопнуть дверью.

– Кто это был? – спросила я

– Атмаджа Тугрул бей – ответила Япрак, демонстрируя мне принесённый с кухонь маленький тортик, который я намеревалась подарить шехзаде на день рождение – Правая рука и верный соратник нашего шехзаде.

– Он немного нервный, не так ли?

– Не мне его судить. Он что-то сказал тебе?

– Как я поняла, он принял меня за шпионку.

– Это вполне в его духе. Однажды, по его невнимательности в гареме шехзаде очутилась одна девушка, которая во время хальвета напала на шехзаде с кинжалом в руках. С тех пор Атмаджа бей подозревает всех и вся, никак не может простить себя за тот случай.

– Но неужели шехзаде не сможет совладать с какой-то девчонкой?

– Я никогда не была на хальвете – Япрак перешла на шёпотом – Но думаю, когда человек лежит в постели без одежды и не ждёт беды, с ним может совладать даже женщина. А тортик я тебе испекла, как ты и просила: маленький, на два укуса. На, держи и выздоравливай.

Она протянула мне компактный слоённый тортик, который выглядел вполне себе аппетитно, и хотела уйти, но я потянула ее за рукав:

– Япрак, а ты не раздобудешь мне еще одну ма-а-а-а-ленькую свечку? Я хочу воткнуть её вот сюда – я указала пальчиком на середину торта.

– Это ещё что за…Хотя кто вас, жителей Русского царства, знает. Вы ж христиане, народ тёмный, диковатый.

Я хихикнула на слова Япрак, а затем по-детски надула губы и видя, как она, вытерев руки о фартук, идёт в сторону двери, захлопала в ладоши. Я смогу подарить Мустафе немного радости в день его рождения. Я прикрыла глаза, и наслаждалась кадрами, которое смонтировало моё воображение, как шехзаде удивлённо задувает свечи, а затем мы вместе едим тортик, болтаем, смеёмся и целуемся. Я случайно пачкаю нос в креме, откусывая ещё чуть-чуть от тортика, а Мустафа чмокает меня в нос, тем самым слизывая остатки крема. Я так давно представляла себе картины нашего счастья, что не испытывала при шехзаде ни смущения, ни неловкости. Жаль только, что я была для него пока что чужой и незнакомой девушкой, которая по случайности оказалась у него в гостях с перебинтованной лодыжкой. Что он думает обо мне? Задаётся ли вопросом, кто я и откуда свалилась на его голову? Нравлюсь ли я ему?

Мустафа, 1545

Я думал только о том, как наладить отношения с отцом и вернуться из проклятой Амасьи в родную Манису. Моя ссылка становилась невыносимой. Пару раз я посылал Отцу письма, в которых просил о встрече, но всегда получал отказ в ответ. Конечно, этот отказ был красиво оформлен: отец напоминал мне о важности моей миссии в Амасье, об опасности, которая грозит из-за участившихся набегов с гор и из-за религиозных мятежей. Так же в ответном письме отец не забыл ткнуть меня носом в официальную причину моего назначения в Амасью, а именно «необходимость опытного правителя на восточной границе во время войн с сефевидами. Конечно, мы оба знали, что это было неправдой. Меня направили именно сюда с целью изолировать подальше от Константинополя и уменьшить моё влияние и мою популярность среди янычар. Неужели кто-то и правда думает, что перевод из одного санджака в другой может как-то отразиться на любви солдат ко мне? Наоборот! С того момента, как меня перевели в Амасью, мне поступило много предложений о том, что пора бы собраться и вырвать власть из рук султана, провозгласив меня одиннадцатым султаном Оманской Империи, но я,как честный любящий сын реагировал на подобные предложения резко и однозначно, показывая, чтобы при мне никто никогда даже не заикался об этом. Не зря ли? Нет, не зря. Для меня такие понятия как честь и достоинство не просто слова. Даже если моя преданность будет мне стоить жизни, я предпочту смерть вместо того, чтобы поднять руку на родного отца.

Разобрав все бумаги, которые требовали срочного ответа, я ещё раз проверил поверхность письменного стола: в правой стопке лежали письма с моими ответами на прошения, которые поступили внутри моего санджака, в левой стопке расположились письма с отчётами, которые необходимо было отправить в столицу. Лежащее отдельно письмо предназначалось моему отцу. Отправлять его или нет я пока что не решил, слишком уж эмоционально оно было написано, да и не унижаюсь ли я? Поговаривают, что оправдывается только тот, кто чувствует за собой вину, а за мной никакой вины нет. Не подумает ли повелитель о том, что раз уж я из кожи вон лезу чтобы вымолить его прощение, значит у меня и правда «рыльце в пушку»?

Сыном падишаха был трудно, но об этом знает только шехзаде. Со стороны моя я выгляжу баловнем судьбы. Ещё бы, повезло родиться в венценосной семье. А что стоит за этим сомнительным везением? Страх быть задушенным палачами посреди ночи без объяснения причины? Понимание того, что рано или поздно придётся убить собственноручно своих братьев, всех, до единого? Отсутствие банальной отцовской ласки, который ведёт себя со мной в первую очередь так, как должен вести себя султан с подчинёнными, забывая о семейной связи между нами? Если вам всё ещё кажется это везением, то я с радостью обменяю свою судьбу на вашу. Уж лучше быть самым бедным человеком в Империи, но зато иметь дома любящую семью, которая всегда будет на твоей стороне, чем родиться в семье султана, и от каждого члена семьи ждать ножа в спину.

Я потёр от усталости свои глаза. На сегодня хватит. Нужно идти спать и перестать себя мучить бесконечными думами. Что от них толку? Судьба не колода карт, заново не раздашь. Погасив свечи, я встал из-за стола и вышел на улицу. Приятная тёплая ночь августа пахла яблоками, коими так знаменита моя проклятая Амасья. Летний ветерочек играл с моими волосами, пытаясь хоть немного развеселить меня, а звёзды не сводили с меня своих любопытных глаз. Я потянулся и сделал глубокий вдох, а затем неторопливым шагом побрёл в сторону своего конака. Как бы там ни было, а всё таки мы живы, значит, ещё ничего не кончено.

Глава 8

Мустафа, 1545

Я возвращался в свой конак в полном умиротворении. Что-то щёлкнуло внутри меня и положило конец внутренней борьбе. «Я больше не хочу бороться, я больше не хочу бороться!» – упрямо повторял я себе под нос, шагая домой. «Кто бы что ни говорил: матушка, тётушка, Ташлыджалы с Атмаджой…Я итак слишком долго плясал под чужую дудку. Ныне покойный Ибрагим паша управлял мной так, словно я марионетка в опытных руках кукольника, и теперь я хочу пожить для себя столько, сколько отмерил мне Аллах. Мне надоело постоянно оборачиваться назад и бояться, кто что подумает насчёт моих поступков. Я хочу жить своей жизнью, и даже рискну постараться быть счастливым столько, сколько смогу. День, два, три, неважно…! Главное, успеть побыть искренне счастливым!

Улыбаясь своим мыслям, я почувствовал долгожданную лёгкость во всём теле и остановился, чтобы запечатлеть в памяти этот момент. Казалось, что сама ночь преобразилась: полная круглая луна лежала на небе куском сливочного масла, а яркие звезды были рассыпаны по небу бисером, словно нерадивая хозяйка по случайности рассыпала детали незаконченной вышивки, а я шёл домой с полной уверенностью: счастье где-то рядом.

На первом этаже обычно не горело ничего, кроме дежурной одинокой свечи, поэтому я растерялся, увидев хорошо освещённую комнату и подстреленную мною девушку, сидящую на диване и что-то записывающую карандашом на пергаменте. Я успел совсем позабыть об этой незваной гостье.

Она подняла голову от листка, на котором выводила буквы, и обернулась на звук открывающейся двери, а увидев меня, широко и искренне улыбнулась, заливаясь краской. Я подарил ей в ответ свою улыбку и подошёл ближе, спросить ради приличия как она себя чувствует.

– Шехзаде, Вы не представляете как же это скучно – лежать целый день в кровати. Просто невыносимо! День тянулся самой неторопливой улиткой в мире, а из развлечений мне не смогли организовать ничего, кроме пары листков бумаги и затупившегося карандаша.

Я сел на край дивана и наблюдал за ней, не вслушиваясь в её слова и не пытаясь понять её ломаный. Голос девушки, которая вспыхнула как пламя в этой скучной серой Амасье, был бархатным, а её речь стремительной, торопливой и очень эмоциональной. «Вот как выглядит настоящая жизнь» – промелькнуло у меня в голове, прежде чем она успела достать из тумбочки какой-то пирог с зачем-то воткнутой свечкой посередине, которую она тут же зажгла от стоящей рядом свечи и протянула мне. Я машинально взял протянутый мне пирог и с недоумением посмотрел на девушку:

– Что это?

– Сегодня шестое августа – сияла она – День Вашего Рождения. С Днём Рождения! – она зачем-то захлопала в ладоши – Загадайте желание и задуйте свечу. Вот увидите, оно сбудется!

«Какая ересь. Полное отсутствие хоть какого-то образование. Чушь, несусветная чушь и язычество.»

– Ну же? Неужели Вам нечего желать, шехзаде? – она смотрела на меня так пронзительно, что мне на долю секунды показалось, как будто эта девушка знает обо мне абсолютно всё, но это было невозможным, поэтому я отогнал излишние, уже ставшие привычными или передавшиеся мне по наследству от матери, подозрения.

Девушка ( как она сказала её зовут?) не сводила с меня пристального взгляда, которым торопила меня, а я задумался: чего я хочу? О чём мечтаю?

Закрыв глаза, я постарался прислушаться к себе. Перед глазами промелькнули все моменты, в которых я когда-то был счастлив. Неужели их так мало накопилось за тридцать лет? Несколько ярких воспоминаний из детства. Из того, светлого детства, когда мама ещё не плакала по ночам, а папа всё свободное время проводил с мамой. Принятие присяги в семнадцать лет и отъезд в Манису. Эфсун, которая умерла во время аборта. Елена, которую пришлось отпустить домой из-за того, что она была вольной женщиной, мусульманкой, и я не имел права забирать её в гарем, хоть и любил. Как мне тогда было больно…И всё? Совсем всё? М-да, с хорошими воспоминаниями, как оказалось, у меня не густо. Почему-то стало грустно и…жаль себя. Впервые. Впервые за все эти годы, впервые за тридцать лет я пожалел самого себя. Ещё бы чуть чуть, и скупая мужская слеза предательски покатилась бы по щеке, но вместо этого я открыл глаза, не понимая, что и зачем делаю, задул одинокую ( прям как я ) свечу на пироге и вопросительно посмотрел на девушку.

– Загадали желание?

Желание. Я совсем забыл загадать желание. Да и что с того? Пирог. Жалкий кусок теста, пропитанный кремом, никогда не сможет дать мне то, о чём я мечтаю.

На всякий случай я кивнул головой, чтобы девушка перестала меня мучить непонятными обрядами,но она радостно захлопала в ладоши и всучила мне в руку кухонный нож, который взяла с прикроватной тумбочки:

– Та-даааам! – хохотала она – Теперь разрежьте своей рукой, рукой именинника, праздничный торт и будем пировать. Мне удалось уговорить Япрак раздобыть нам с кухни шербета – она широко улыбнулась и подмигнула мне.

– Ааа, ты просто хотела устроить пир – я начинал понимать, что к чему, и спокойно разрезал торт напополам. Вышло два больших куска,– пойдет так?

– Нуууу – она задумчиво почесала кончик носа, хмыкнула и махнула рукой – Большому куску и рот радуется. С днём  рождения, шехзаде!

Она смотрела на меня с такой надеждой, что мне стало не по себе и захотелось не расстраивать бедняжку. Я нацепил на лицу дежурную улыбку, и стал неторопливо есть пирог, пытаясь вспомнить как её зовут.

– Единственное, что я считаю у вас более менее съедобным, так это сладости и завтрак – не замолкала девушка – остальное есть просто невозможно. Честно!

Она говорила без остановки, а я, который из-за её вопроса насчёт желаний вскрыл коробку Пандоры своих воспоминаний, почувствовал, как по сердцу словно ножом полоснули. Если бы мне в детстве сказали, что душевная боль намного страшнее физической, я бы никогда не поверил, но сейчас я точно знаю, что боль тела длится от нескольких секунд до пары минут, в то время как душевные раны затягиваются годами. Или не затягиваются вообще.

Перед моими глазами отчётливо вспыхнул образ Елены. Простая деревенская девушка. Открытая, добродушная, не из робкого десятка, она звонко хохотала во время наших прогулок по берегу реки, бесхитростно делилась своими планами на наше совместное будущее и глядела на меня с обожанием. Мы были знакомы ровно два года, из которых только одиннадцать месяцев нам удалось пожить вместе в моем дворце в Манисы. Потом вести непонятным образом достигли столицы, их перехватил Ибрагим паша, приехал в санджак, отчихвостил меня, и я, под давлением Ибрагима, отослал Елену из дворца без объяснений причин. Я не смог найти слов, чтобы объяснить ей свой поступок. Мне было стыдно перед Еленой, за то что я не смог отстоять наше право на счастье; за то, что не смог найти подходящих слов чтобы по-человечески проститься, за всё, что не смог ей сказать и для неё сделать. Елена никуда не исчезла. Она и по сей день живёт где-то внутри моего сердца, и если я закрою глаза и шепну её имя, то непременно, где бы она ни находилась, окажусь рядом с ней. Пусть не физически, но духовно. Кто знает, что из этого важнее?

– Шехзаде, шехза-деееее! – я очнулся от того, что случайная гостья, имя которой я так и не вспомнил, тянула меня за рукав кафтана. Сфокусировав на ней свой взгляд, я спросил:

– А, что? Ты не наелась, хатун?

– Нет, всё в порядке. Просто Вы молчите, не отвечаете на мои вопросы…У Вас голова болит?

– Нет, просто устал немного. Ты в порядке? Лекарь что говорит, заживает нога?

– Она со мной не говорила. Я тоже хотела бы уже, наконец, ходить. Лежать невыносимо скучно. Мне совершенно нечем заняться – она капризно надула губки и продолжила ворчать –  Книг на русском языке тут нет, арабской письменности я не понимаю, интер…ну, короче, даже поиграть не во что!

– Как это не во что? Шахматы, нарды, манкала..Чем там еще занимаются девушки? Вышивка, в конце концов! Скажи Япрак, она принесёт тебе всё необходимое для рукоделия.

– Я не умею ничего делать руками, у меня руки под клавиатуру заточены!

– Под…что? У тебя омерзительный турецкий! Ты неправильно говоришь половину слов, из-за чего тебе порой невозможно понять. Если тебе так скучно, то с завтрашнего дня к тебе будет ходить калфа и давать тебе уроки османского языка. Хоть с пользой время проведёшь.

– С удовольствием! Языки изучать я люблю!

– Вот как? Я тоже. Я свободно владею османским, персидским, арабским и итальянскими языками. На каких языках говоришь ты, хатун?

– Русский, мой родной, английский и турецкий.

– Хорошее образование для девушки из небогатой семьи. Откуда ты выучилась языкам?