Любовь сквозь века

Стараясь как можно тише пройти мимо дома шехзаде, я на цыпочках кралась к мосту. Никогда бы не подумала, что тишина может быть настолько тихой и опасной. Мне, привыкшей к бесконечному шуму машин, звукам доносящейся отовсюду музык даже ночью было дико не слышать абсолютно ничего. Начинало казаться, что каждый мой неловкий шаг по земле отдавался гулким эхом по этим безлюдным, словно погрузившимся в сон улочкам. У средневековых людей не было ни телевизоров, ни телефонов, даже электричества не было, поэтому почти все ложились с заходом солнца, и вставали с восходом. Те единицы, которые моли позволить себе безлимитно жечь свечи, развлекали себя чтением, остальные же, поболтав с домочадцами после ужина, шли на боковую. Не спала только стража. Это не то, что современные вахтеры, которые в десять часов совершенно спокойно покидают свой пост и закрываются в прилегающей к рабочему помещению каморке. Стражники бодрствовали и днём, и ночью, и охраняли вверенную им территорию так, что и муха без досмотра не могла пролететь. Воможно, во мне говорил мой страх. На самом деле я понятия не имела, как работает стража, но рисковать не хотелось. И без того моё положение можно было по справедливости назвать опасным, так что усугублять его мы не будем.

Мустафа, 1545

После ужина с матушкой уснуть было за пределами возможного. Её нервическое настроение и параноидальные идеи передавались мне так, что потом ещё долгое время нужно было, чтобы успокоить свою душу.

Я попытался поработать над документами, но не смог сконцентрироваться. Перечитав один и тот же документ четыре раза и так ничего из него не поняв, я отодвинул бумаги и встал из-за стола. Походив взад-вперед по комнате, подошёл к книжному шкафу и принялся было за чтение, но и оно не шло. В голове продолжали звучать страшные пророчества матери относительно моего будущего и всех опасностей, которые мне стоит ожидать от младших братьев. «Яблочко от яблоньки недалеко падает, Мустафа. Вот увидишь, дети этой змеи ещё попытаются отравить своим ядом твою жизнь. Не будь доверчив, сынок, ты единственная радость, которая осталась в моё жизни. Если я потеряю тебя…»

Мама всегда ругала моё доброе отношение к младшим братьям, и давила на жалость, рисуя чёрными красками свою жизнь, после моей гибели. Ей казалось, что меня непременно должны были убить по приказу Хюррем Султан, словно она забыла, что на такую дерзость, как покушение на шехзаде, может пойти разве что самоубийца. Такое отец не простил бы никому. Я до сих пор помню, как горько он переживал потерю Мехмеда,– моего сводного младшего брата и первенца Хюррем. Султан Сулейман нёс своё горе с достоинством, как и подобает падишаху, но в его глаза навсегда залегла тень смерти. Этот несчастный случай, когда погиб мой брат, показал всем нам, какой сильной является отцовская любовь, даже если твой отец – сам султан и тень Аллаха на земле. Пережив однажды такой траур, разве будешь своими руками создавать потом очередной ад на земле для своей души? Я могу допустить. Что меня убьёт кто угодно, хоть сама Хюррем Султан, если той жить надоело, но только не мой родной отец. В эту ересь я не собираюсь даже верить. Матушка ранена поступком отца, да, он вонзил ей нож в спину в тот день, когда, открывая двери своего сердца для Хюррем Султан, навсегда захлопнул двери своих покоев перед носом моей Матушки, Махидевран Султан, от этого все её подозрения в адрес отца. Но женщины женщинам, а я сын. Эти понятия нельзя даже сравнивать. Да, когда мне было дет девять, я полностью поддерживал позицию матери и даже видеть отца не хотел, н с тех пор прошло много лет. Я на собственном опыте познал, как могут сводить с ума женщины и до каких крайностей может доходить влюбленный человек, и знаете что? Мне стало труднее винить отца. Быть может, отчасти я даже смог войти в его положение и понять. А вот матушка, моя бедная Махидевран Султан, так и не смогла выбраться из своего кошмара. Я бы даже не удивился, скажи она мне, что ей до сих пор снятся их свидания с отцом. Женщины живут чувствами, мы, мужчины, долгом.

Я тяжело вздохнул и окинул взглядом свои покои. Заняться было решительно нечем и я распахнул окно, чтобы подышать воздухом. Ночная Амасья была передо мной как на ладони. Жаль, что с годами я так и не смог её полюбить. Улыбнувшись своим мыслям и всматриваясь куда-то вдаль, я услышал какой-то шум в кустах. Это было похоже на возню случайно забредшей кошки или какого другого зверька. Тихое шуршание, шелест травы, мягкий, едва уловимые осторожные шаги по земле. Наблюдение за этим странным явлением отвлекло меня от скуки, и я высунулся наполовину из окна, стараясь разглядеть в темноте причину этих звуков. Внимательным взглядом я сканировал каждый куст под своими окнами, но не успевшие привыкнуть к темноте глаза отказывались работать, а шорохи тем временем продолжались. Теперь я уже отчётливо слышал звуки приминающейся травы, какие бывают при ходьбе. Лиса?

Аккуратно отойдя от окна, я рысью бросился в другой конец покоев и взял свой охотничий лук и две стрелы. Охотиться я любил с детства, был достаточно хорош в стрельбе из лука, и развлечь себя охотой был не против, к тому же добыча сама шла мне в руки. Как там говорят, на ловца и зверь бежит?

Вернувшись к окну и выждав, пока глаза адаптируются к темноте, я натянул тетиву и навострил уши. Моей жертве осталось сделать лишь один неосторожный шаг, наступить на сухие ветки или угодить ногой в ямку, как я тут же пойму откуда идёт звук и выпущу стрелу. От напряжения по лбу покатались капли пота, тетива была достаточно тугой, но я не собирался отпускать её раньше времени. Не привык проигрывать. Казалось, что время остановилась: ни единого шороха, ни единого движения, которое можно было бы уловить глазами. Ещё каких-нибудь пары секунд, и добыча будет в моих руках, или ей повезёт, и она сможет бесшумно ускользнуть от меня? Всё-таки предвкушение – лучшее чувство, которым Аллах наградил человека.

«Хрусть» – услышал я с левой стороны от окна и улыбнулся.

– Вот ты и попалась, милая! – я выпустил стрелу, выпрямил спину и оцепенел, услышав женский крик. Моя стрела попала в человека.

Глава 6

Мустафа, 1545

Я нёсся со второго этажа своего дома только с одной мыслью: «Я попал в человека!»

Я спешил помочь пострадавшей от моей стрелы девушки ( а в том, что это существо было именно женского пола не было никаких сомнений, она вскрикнула женским голосом), гадая, в какую часть тела попала злосчастная стрела. Ещё не хватало мне стать убийцей! И кого? Невинной , случайной девушки, которая, возможно, попала в беду, вот и скитается ночами.

Кусты, в которых, как я предполагал., лежала в траве, находились позади моего дома, под окнами моих покоев. Что в такой час могла тут делать девушка, не понятно: после захода солнца не принято в принципе находиться на улице, любой дозор ночных сторожей обязательно остановит тебя и задержит, если у тебя не найдётся уважительной причины нахождения на улице в столь поздний час.пытаясь вырвать из своей щиколотки плотно вошедшую стрелу и всхлипывая. Уж не беглянка ли эта из моего собственного гарема?

– Ничего страшного, сейчас тебе окажут помощь – успокаивал её я, сгорая от стыда за свой поступок. Она смотрела на меня большими синими глазами, полными благодарности, и не знала, что хозяином этой стрелы был я. – Ранее несерьёзное, через несколько недель сможешь хоть танцевать!Долго искать не пришлось. Незнакомка лежала в траве на склоне, которы вёл к реке, и тщетно пыталась вытащить из ноги угодившую в щиколотку стрелу. По её щекам текли крупные слезы, и она жалобно стонала. – Не двигайтесь, я сейчас помогу! Ловким движением руки я взял её на руки и, стараясь утешить морально, понёс в сторону своего дома. Пострадавшая не задавала лишних вопросов, лишь тихонько стонала от боли и шмыгала носом, а я уже втащил её в свой дом и отдавал на ходу приказы: – Чистую воду, бинты, лекаря! Немедленно! Положив несчастную на диван, я аккуратно осмотрел её ногу. Стрела вонзилась в щиколотку, но не прошла насквозь. Скорее всего, её остановила кость.

Она с с какой-то детской надеждой смотрела на меня испуганными глазами, и я молил Аллаха только об одном: чтобы всё действительно вышло так, как я ей пообещал. Хоть бы ранение не задело важные сухожилия и не приковало её к кровати на все оставшиеся дни!

Лекарь аккуратно вытащила стрелу из щиколотки названной гостьи, обработала рану спиртом, и перебинтовала ногу, после чего оставила нас и сказала, что придёт утром делать перевязку.Через несколько минут в дом вбежала лекарь в сопровождении моей личной охраны и, не задавая лишних вопросов, принялась оказывать девушке помощь. – Кто это такая?– шепнул мне на ухо Атмаджа, с подозрением оглядывая девушку. – Какая-то девушка… я услышал шорохи под окном и подумал, что это лиса, поэтому взял стрелу и выстрелил, но оказалось, что попал в человека. – Что она делала ночью под Вашими окнами, шехзаде? – Я не знаю, Атмаджа, да и какая разница?! Человеку нужно помочь. – Я ее уже видел, шехзаде. Это она тогда столкнулась со мной в дверях на выходе из вашего дома. А теперь снова она, но на этот раз уже что-то вынюхивала под окнами ваших покоев. Не слишком много совпадений? – Ты считаешь, что мне нужно бояться девушку ростом в полтора метра с таким хрупким телосложением? Брось, Атмаджа! —Не нравится мне все это. Утром нужно будет допросить её. Не вздумайте отпускать её просто так. – Позволь напомнить тебе – мои глаза сузились, а в голосе послышались стальные нотки – что приказы здесь может отдавать только один человек, и это я. Не забывался, Атмаджа ! Бей, недовольно поджав губы, опустил голову и принял наигранный виноватый вид, но его глаза метали стрелы. Я знал Атмаджу не первый год и готов был дать голову на отсечение, что он остался при своём мнении и угрызения совести его совершенно не мучили, наоборот, он считал, что хорошо и ответственно несёт свою службу, а мой неоправданная вспышка гнева была вызвана лишь инфантильностью.

– Ранение не опасное? – уточнил я

– Рана, конечно, не из приятных. Недели две-три придётся соблюдать постельный режим и не напрягать ногу, но потом, когда рана полностью затянется, нужно будет начинать разрабатывать ногу, выходя на ежедневные получасовые прогулки и увеличивая постепенно время, проведённое на ногах.

– Можешь идти – сухо ответил я – И ты тоже, Атмаджа. Оставьте нас одних.

– Только если Вы составите мне компанию. Мне итак неловко, что я доставила Вам столько хлопот.Я подождал, пока лекарь соберёт медицинские принадлежности, и за ними закроется дверь, а затем подошёл к дивану, на котором лежала девушка. – Тебе придётся остаться здесь, хатун – сообщил я незнакомке и сел на край дивана – как твоё имя ? – Эми… Эмине – Надо же… ты совсем не похожа на местную. Цвет кожи слишком бледный. И акцент. – Верно, я приехала из России, и нахожусь здесь, в Амасье, совсем недавно, всего пару дней – Где же ты остановилась и что привело тебя сюда ? – Я… Я попала в плохую историю – её голос начал срываться, подбородок задрожал и я решил не мучить её сегодня расспросами – Тебе нужно отдохнуть. Поспи, если что-то понадобиться, ты сможешь найти меня наверху. Она кивнула в ответ и вдруг её желудок издал характерное для голодных рычание. Она смущено покраснела , а я расхохотался в ответ : – Да ты голодна! Какой же я негостеприимный, ты уж меня, пожалуйста, прости! Я поднялся на верх, взял тарелку с фруктами и сладким ( все, что осталось от моего ужина) и спустился к ней: – Чем богаты, тем и рады, Эмине. – я поставил тарелку на столик перед ней и начал оправдываться – сейчас кухни уже закрыты и до утра мне нечего тебе предложить. Она улыбнулась в ответ и взяла кусочек пахлавы. Я не отвлекал её от трапезы разговорами и только рассматривал непрошенную гостью. Невысокого роста, худенькая девушка с тёмными волосами до локтя и не по возрасту чистыми, детскими синими глазами. У неё была располагающая внешность и ты начинал доверять ей ещё до того, как она произнесёт хоть слово. Не смотря на моложавый вид, лучики морщинок около её глаз подсказывали мне, что ей уже перевалило за тридцать, а количество этих, так называемых «гусиных лапок» выдавало в ней весёлого и жизнерадостного человека, который часто и много смеётся.  Спустя пару кусочков сладкого Эмине явно почувствовала себя спокойнее и даже завела со мной беседу: – Как Вас зовут? – Мустафа. – А что вы делали в такое время на склоне реки? – Такой же вопрос я хотел задать тебе, хатун. Что ты там делала и как вообще очутилась на этой улице? Эта территория закрытая, тут живёт шехзаде. – Я знаю, мне уже сказали. А попала я сюда как-то случайно. Заблудилась. «Она чего-то не договаривает. Заблудиться можно где угодно, только не на частных владениях шехзаде» – Заблудилась, значит… – Угу. А потом стала думать, как вернуться в город, но побоялась стражу и решила спуститься к реке в надежде увидеть лодочника, но, видимо, охрана все таки заметила меня и выстрелила. Мне Вас сам Бог послал, Мустафа! – Надеюсь, что и мне тебя послал не шайтан. Наелась? Наверное, после сладкого ты хочешь пить. Чаю?

– У меня никого нет… Я…я вынуждена сама содержать себя, как-то работать…Мне кажется, это было покушение. Возможно, меня хотели взять в рабство. Или моё платье, так отличающееся от того, во что одеты местные женщины, привлекло излишнее внимание. Не знаю – она говорила давно убедительно, но что-то в её рассказе все же не клеилось – И кому же понадобилось красть тебя? – Я его не знаю. Среднего роста, коренастый человек с длинными закрученными кверху усами. Он был одет во все красное, от сапогов до огромного головного убора. А ещё за его пояс была заткнута сабля. – По описанию похоже на янычара…Где же вы встретились? – Я прогуливалась по городу в поисках ночлега,и.. – Стоп, а как ты вообще из Российского Царства добралась до Амасьи? Разве девушка имеет права разгуливать по миру без сопровождения?

– Разве у тебя на родине для женщин есть рабочие места?

– Есть, конечно! Поварихи, ткачихи, швеи, да и прочий обслуживающий персонал....

– Персо…что? Что за диковиные слова ты говоришь?

– Прости, Мустафа, мой турецкий очень плох…

– Турецкий? Ты говоришь сейчас на Османском, но воможно ты права. Ты вполне могла перепутать буквы или ещё что-то…Для иностранцев это характерно. Да и ты ранена – я проверил, нет ли у неё температуры прикосновение ладони ко лбу. Лоб был холодным, значит, все в порядке, воспалительного процесса нет – Больно?

– Немного тянет. Я не пробовала наступать, наверное, тогда и будет больно – она спустила раненую перебинтованную ногу с дивана и хотела уже коснуться ступней пола, как я ловким движением перехватил её пятку и мягко вернул ногу на кровать:

– Не нужно – мне было ещё стыдно за то, что я ранил её, и не находил в себе смелости сказать ей об этом.– Уже светает. У меня завтра много день, да и тебе нужно спать: организм восстанавливается во сне.

Даша, 1545

Мустафа задул свечи, не спросив моего разрешения, и поднялся на второй этаж. Видимо, там находились его покои. А я осталась одна в освещаемой полной луной комнате. Светлело летом рано, и по моим ощущениям было уже начало третьего. Тьма рассеивалась, уступая место невероятно красивому оттенку неба, которым оно бывает только летом в предрассветные часы.

«Я попала в прошлое» – повторяла про себя я, любуясь просыпающейся Амасье, которая приветливо глядела на меня из-за окна. Сна не было ни в одном глазу. Я находилась в доме человека, о встрече с которым мечтала последние пять лет, на чью могилу приезжала загадывать желание и которое магическим образом сбылось. Может, мы действительно в прошлой жизни были вместе? Помнишь ли ты меня? Узнаешь?

Я перевернулась на свой любимый правый бок, закрыла глаза и попыталась уснуть. День был трудным, наполненным событиями, поэтому едва я прикрыла глаза, как меня поглотило состояние полудрёмы. В голове мелькали картинки с моей поездки в Бурсу, в комплекс Мурадие, где похоронен шехзаде Мустафа вместе со своей матушкой, Махидевран Султан. Я тогда жутко нервничала, потому что мы с подругой выехали из Стамбула слишком поздно, потом не сразу смогли объяснить таксисту куда именно нам нужно и он нас завёз чуть дальше, чем располагалось Мурадие. Я психовала и срывала свою злость на подруге, спустила на неё всех собак, так мне важно было успеть дотронуться до тюрбе своего шехзаде. С горем пополам мы отыскали и комплекс, и нужную нам гробницу, и успели попасть внутрь всего за час до закрытия.

Внутри тюрбе была невероятная аура. Как будто меня здесь ждали и были мне рады. Я спросила у подруги, не чувствует ли она здесь какой-то специфический запах, на что та отрицательно мотнула головой и добавила, что если человек чувствует на месте захоронения какой-то запах, то это признак того, что здесь обитает дух усопшего. Меня напугали её слова, и я постаралась не обращать на них внимание и сосредоточилась на мысленном общении с Мустафой. Я шёпотом приветствовала Мустафу и выражала ему своё почтение и восхищение. Ещё в автобусе, по дороге в Бурсу, я написала на листочке в клеточку письмо шехзаде, в котором просила его порадовать свою верную рабыню из двадцать первого века и дать ей возможность сфотографировать с тем актёром, который так безукоризненно сыграл его в сериале «Великолепный Век». Хотите верьте, хотите нет, моё желание осуществилось на следующий день!

Покидать последнее пристанище Мустафы было тяжело. Я всё никак не могла с ним наговориться, всё не могла надышаться этой аурой, которая здесь была. Первый раз мы вышли из тюрбе, и подруге захотелось посмотреть и другие захоронения. Я вроде бы пошла с ней, но то и дело оборачивалась назад и искала глазами тюрбе Мустафы. Под каким-то нелепым предлогом я попросила подругу зайти внутрь ещё раз, и ещё несколько раз дотронулась до его могилы и погладила тюрбан. Уходить всё равно пришлось: Комплекс был открыт до семи, да и отель наш был в Стамбуле, но уже тогда я была уверена, что дух шехзаде Мустафы узнал меня.

Сон потихоньку взял надо мной власть. Как ни странно, но я чувствовала себя здесь в безопасности.Именно здесь, под крышей этого дома, мне стало уже неважно, что не работает интернет, нет привычных бытовых приборов, кругом люди в нелепых одеждах и у меня пробита нога остро заточенной стрелой от наконечника стрелы. Я по удобнее устроилась на османском узком диване и уснула, но поспать мне толком не удалось.

В средние века день человека начинался с восходом солнца, и заканчивался с закатом. Точно так же, как мы можем слышать это сейчас в любом городе Турции, день начинался совсем рано с призыва муэдзина на утреннюю молитву. Азан, не проснуться от него просто невозможно. Я выждала эти жуткие несколько минут, которые длился призыв к молитве, затыкая подушкой голову, чтобы сделать этот звук хоть чуточку тише, но когда он стих, по дому заходили туда-сюда люди. Я не открывала глаза, но догадалась, что это были слуги шехзаде, которые бегали туда-сюда, помогая совершать Мустафе утренний туалет и одевать его к молитве. Засуетилось всё и вся, но я была намеренна доспать свои положенные часы, поэтому, стиснув зубы, молча ждала пока вся утренняя рутина будет сделана, и каждый разойдётся по своим дела, но не тут-то было! Когда слуги закончили с шехзаде, они начали тормошить меня. Пришла лекарь, сделала мне перевязку и напоила каким-то горьким, неприятно пахнущим отваром, который якобы нужен для того, чтобы не допустить риска заражения крови или воспаления ноги. Кое-как вытерпев эту экзекуцию, я обняла подушку и попробовала поспать ещё хотя бы пару часов, но меня опять растолкали, на этот раз уже к завтраку. Есть мне хотелось со вчерашнего дня, поэтому, почуяв запах свежих овощей и жареной яичницы, я тут же поднялась и с удовольствием принялась поглощать принесённые мне блюда. Вилка была с двумя зубчиками, но этого хватало, чтобы расправиться с яичницей, поэтому жаловаться было не на что, а восхитительный, ароматный чай с ромашкой послужил отличным завершением трапезы.

После такого плотного завтрака сон как рукой сняло, а вот в доме как назло сделалось тихо. Все приступили к выполнению своих обязанностей. Шехзаде пока что не спускался со своего этажа, а вот слуги покинули конак. В помещении остались только одна служанка, которая занялась уборкой и заменой свечей, да два охранника стояли в дверях, не пропуская внутрь никого постороннего без дозволения на то шехзаде.

Мне стало скучно. Не смотря на то, что интернет стал доступен простым смертным только тогда, когда мне было шестнадцать лет, а первые смартфоны вышли и того позже, моя зависимость от телефона была настолько сильной, что я испытывала панические атаки, если телефон разряжался где-то на улице. Сейчас я находилась там, где нет ни розеток ( электричество изобретут через двести лет ), ни уж тем более вышек мобильных сетей. Чем же себя развлечь?

Я окинула скучающим взглядом помещение, в котором вынуждена была валяться без дела на жёстком диване. Конак, в котором проживал шехзаде Мустафа, представлял из себя прямоугольное трёхэтажное здание, построенное в классическом Османском стиле. На первом этаже, на который меня и определили, не было ничего, кроме длинного, во всю стену, узкого дивана с тысячей маленьких подушечек, на котором я и проводила своё время. Меблировка была выполнена в стиле минимализм: помимо уже упомянутого длинного дивана, стояло два столика-табурета, стенной шкаф и пара сундуков. Пол был покрыт ковром, но не тем уродским, какие были в каждом доме при СССР, а добротный, вероятнее всего персидский ковёр с приятным, мягким ворсом и интересным, цветочным орнаментом. Судя по всему, на первом этаже конака не происходило никаких приемов. Этаж полностью предназначался для стражников и рабов, которые квохтали тут над уборкой и обслуживанием самого шехзаде.

Как раз в этот момент пожилая рабыня занялась подметанием пола.

– Меня зовут Эмине – приветливо начала я, цепляясь за возможность поговорить хоть с кем-то. А Вас как зовут?

Рабыня оторопело посмотрела на меня. Видимо, к ней впервые обратились на Вы и в целом заметили её существование.

– Как Ваше имя?

– Япрак....А Вы, госпожа, почему спрашиваете? Мне уж передали с утра, что у шехзаде гостья, я помешала Вам? Мне надо убираться. Сейчас тут закончу и поднимусь вверх. Там приберу покои шехзаде, а затем уже на третий этаж доберусь.

– А там что?

– Кабинет и библиотека.

– А где же шехзаде принимает посетителей?

– Да здесь и принимает, на том диване, на котором сейчас Вы. А уж ежели какие там паши или послы, так на то есть другое здание, в котором и приёмы проходят, и советы диванов, и вся политическая жизнь. Здесь. В этом доме шехзаде может навестить только разве что его валиде, Махидевран Султан, да его поверенные лица: Атмаджа бей и Ташлыджалы бей.

– Япрак, а Вы давно ту работаете?

– Что – что я делаю?

– Ну, служите…прислуживаете, как это назвать – я защёлкала пальцами, пытаясь подобрать нужное слово – в общем, состоите на этой должности.

Япрак захохотала низким, грудным голосом:

– А как купили меня на невольничьем рынке для услужения при конаке. Давно это было, когда шехзаде только – только приехал сюда. Помню, как тогда в второпях собирали нас всех: поваров, евнухов искали… Шуму-то было: сам шехзаде Хазретлери санджак беем будет!

– Повезло Вам. Быть при шехзаде, наверное, хорошее дело. Опять же таки,денежка своя имеется, и небось не малая.

– Крыша над головой, лепёшка и стакан чая,– большего мне и не надо -махнула она тряпкой, которой вытирала пот со лба – А ты не здешняя. Говор у тебя такой интересный, и простая ты слишком. Тебя откуда сюды прислали? В рабыни или сразу в фаворитки отдали?

– Вы угадали – кивнула я – Я русская. Приехала в Амасью пару дней назад и угодила в неприятность – я показала в сторону перебинтованной ноги и виновато пожала плечами.

– Шехзаде милостивый. Всем помогает, всех жалеет. Пусть Аллах будет им доволен! Выходит он тебя, только потом ты куда? На родину вернешься?

– Не знаю. Не за тем я приехала сюда, чтобы возвращаться обратно.

– А зачем?

Глава 7

[ из дневника шехзаде Мустафы ]

Зачем мне всё это? Богатства, драгоценности, меха, почести и слава? В этом ли бессмертие человеческой души? В этом ли служение Аллаху? Что останется после меня? Каким словом меня будут вспоминать потомки и будут ли?

Я родился в семье султана, но моя ли в этом заслуга? Не лучше ли свой статус в обществе рассматривать как великую миссию, возложенную на тебя Аллахом? Наши законы не походи на законы ни одного государства в мире. В этом сила и слабость Османской Империи. Но не настал ли часть залатать пробоину в палубе плывущего по волнам традиционного уклада корабля и сделать его могущественнее и сильнее?

Сегодня Ташлыджалы спросил меня, любил ли я когда-то так, что готов был отдать жизнь за эту девушку. Да, да, его всё ещё занимают дела сердечные, не смотря на то, что он влюблён совершенно безнадёжно и без шанса на какую-либо взаимность. Отсюда и его пропитанные горем стихи, думы о жизни и смерти, и увлечённость историей Данте Алигьери и его Беатриче.