Любовь сквозь века

– Моя семья жила в доме английского купца. Матушка прислуживала по хозяйству, батюшка смотрел за скотиной,– кормил куриц, уток, свиней; выгуливал коров, стриг овец. У англичанина не было в Московии семьи, поэтому он очень тепло относился ко мне, и учил английскому языку. Я не свободно им владею, но кое-что знаю.

– А турецкий как вошёл в твою жизнь?

– Когда мне было тринадцать лет, я, как и все крестьянские дети, начала работать. В деревне требовались поварихи и швеи, но я не умела ни того, ни другого. Тогда я пошла на рынок, а у нас в Московии собирается огромная ярмарка, и устроилась в торговую лавку помогать хозяину торговать, упаковывать товар, и разносить купленный товар по домам знатных людей.

– Торговец был турок?

– Ага – она улыбнулась и заглянула в мои глаза. Её глаза ярко горели, излучая доброту и теплоту. В целом у девушки была достаточно располагающа внешность. Ей хотелось доверять. Ей хотелось открыться.

– Это он дал тебе имя, которым ты представилась мне вчера?

– Нет. Я сама выбрала имя Эмине.

Отлично! Я забросил удочку, чтобы узнать её имя, которое я так некстати забыл, и она повторила его!

– Почему?

– Значение понравилось. Хорошо меня характеризует.

– Значит, ты надёжная, преданная и верная?

– Именно так! Знаю, преданность не всесильна.

Стоп. Откуда она знает эту фразу?Я те же самые слова писал в дневнике к тот день, когда меня лишили санджака в Манисе и отправили в Амасью. Всё -таки Атмаджа был прав и это шпионка, которая рылась в моих бумагах, читала дневник и сейчас проговорилась? Я насторожился.

– С чего такие выводы? В Османской Империи преданность на вес золота. Например, в услужении у султана не все те, кто происходил из знатных семей, добивались больших высот в карьере, зато все, кто был предан падишаху, получали и титулы, и хорошее жалование.

– Меня тоже предавали. И не один раз. Но знаете что? – она подняла глаза на меня и наши взгляды вновь встретились. Что-то было в этом её взгляде. Что-то неуловимое, потустороннее, глубокое и вместе с этим доверчивое и наивное.

– И что же?

– Неважно, как поступают другие. Важно как поступаешь ты сам.

Даша, 1545

Он смотрел на меня с недоумением, а я настолько привыкла фантазировать о нем, что еле сдерживалась от того, чтобы не накинуться на него с поцелуями и объятиями. На протяжении последних пяти лет я столько раз мечтала о нем перед сном, сочиняла небольшие романтические рассказы о нас с ним, часто мысленно обращалась к нему, называя его своим мужем, что сейчас не чувствовала себя так, словно передо мной был совершенно незнакомый, чужой человек. Для меня он был чем-то привычным и всегдашним, но я не могла ему об этом сказать, поэтому подозревала, что со стороны моё поведение кажется чересчур легкомысленным. Возможно, он считает меня легкодоступной женщиной или вообще видит во мне какую-то шпионку, но я не могла смотреть на него иначе, так заигралась я со своим воображением.

– На улице снова дождь. Вот уже два дня идёт, не переставая. Я так хочу спать. Спасибо за то, что уделили мне время, шехзаде. Торт был действительно очень вкусным. Надеюсь, у Вас хоть немного поднялось настроение. А теперь я, пожалуй, попробую уснуть.Понимая, что своим поведением я могу всё испортить, я постаралась придать своему лицу менее радостный вид и первая свернула беседу:

Благодаря Бога за то, что на самом деле меня не мучили мигрени, которые всегда приходят ко мне в гости во время осадков и терзают нестерпимыми головными болями, от которых редко когда какая таблетка помогает, я демонстративно перевернулась на правый бок и прикрыла глаза.

Шехзаде, явно растерянный таким поведением ( в кои-то веки кто-то посмел первым завершить с ним беседу! ), ещё немного посидел на краешке моего дивана, затем поставил  тарелку с недоеденным пирогом мне на тумбочку и поднялся в свои покои. Я только слышала, как скрипели ступени деревянной лестницы и еле сдерживала улыбку, которую вызывало у меня каждое движение шехзаде.

Неужели я здесь! Здесь, в Амасье, рядом со СВОИМ шехзаде!! Кто бы мог в это поверить? Может, на самом деле я оступилась и при падении настолько сильно ударилась головой, что мой разум в отставку подал, и на самом деле я лежу сейчас в какой-нибудь психушке под препаратами, а всё происходящее бред? Или может я впала в кому? Как бы там ни было, а вопреки моим ожиданиям, страшно мне не было. Главное, не перебирать в голове то, что может вызвать панику, и тогда всё будет в порядке.

Очень некстати мозг начал подкидывать всякие «а если…», но я мастерски направила ход мыслей в другое русло и решила, что буду думать обо всех последствиях моего пребывания в прошлом и поиска обратной дороги как-нибудь потом, а пока буду наслаждаться моментом и шансом, который редко кому выпадает.

Уснуть не удавалось. Еще бы! Столько эмоций, чувств и впечатлений! Столько всего хотелось посмотреть, сделать, сказать. Подстёгивало то, что я не знала, когда закончится сказка и меня вернёт в моё время. Не хотелось терять ни минуты драгоценного времени, и я в который раз пожалела о раненной ноге. Если бы не она, я бы столько всего могла посмотреть, столько сделать!

Дома меня никто не ждал, торопиться было некуда и не к кому, так что я спокойно наслаждалась удивительным приключением, которое выпало на мою долю. Я ведь всегда знала, главное, верить! Тот, кто верит в чудеса, обязательно попадает в них, и то, что сейчас происходит со мной ещё одно доказательство этому!

В целом, мне везло. Везло во всём, кроме любви. Я всегда влюбляюсь безответно, так уж повелось, а началось всё с одного парня, о котором я вам сейчас и расскажу. Мне было шестнадцать лет, и вроде бы ничего не предвещало беды, пока однажды по телевизору я не увидела одного артиста. Девятнадцатилетний безумно красивый брюнет с большими карими глазами, от которых просто невозможно было оторваться пленил меня с первого взгляда. С тех пор я стараюсь не смотреть в карие глаза,– для меня это слишком опасно.  И вот я решила, что добьюсь его, чего бы мне это ни стоило. Шансов, конечно, было мало, особенно если учесть то, что он был золотой молодёжью, а я обычной девчонкой из неблагополучной семьи. Наполеон Бонапарт, моя любимая историческая личность  говорил, "«В моем словаре нет слова «невозможно»." Прочитав однажды эту цитату, я сделала её своим девизом по жизни. Через два месяца с того момента, как я впервые увидела его по телевизору, я уже знала его адрес и телефон. Ещё через полгода мы были знакомы.

Отношения были сложными. Непростыми. У нас были абсолютно одинаковые дурацкие характеры, и каждый день мы пытались доказать друг другу, кто же из нас круче. Мы ссорились в пух и прах, ненавидели друг друга, любили, и снова ссорились.  Я была влюблена без памяти, молода и тогда еще не знала, что мужчинам ни в коем случае нельзя демонстрировать любовь и идти к ним с чистым, открытым сердцем. Нет, их такое не интересует. Им нужны игры и разные манипуляции манипуляции, на которые я просто не способна. Через какое-то время наши отношения закончились, но я не смогла его отпустить.

Мы были лучшей парой, а затем лучшими врагами, и именно в тот момент я поняла, что ненависть намного честнее любви. Не все те, кто говорили о любви, действительно любили меня, за то те, кто кричали ненавижу, никогда не врали. Ненависть всегда говорит правду.

Однажды со мной случилась беда.  Куча друзей, которая меня окружала, испарилась словно по мановению волшебной палочки.  Лучший друг сделал вид, что никогда не был знаком со мной, и я осталась одна. Тёмная полоса в жизни длилась несколько лет. И только один человек все эти долгие годы поддерживал меня и обещал, что все будет хорошо.  Это был тот самый мальчик, моя бывшая большая любовь и мой лучший враг. Человек, которого я любила всепоглощающей любовью и который с такой же силой ненавидел меня в ответ, стал единственным, кто протянул мне руку помощи, когда я падала с обрыва.

Я разлюбила его, когда мне было двадцать девять. Просто позвонила, извинилась за все те глупости, которые творила в его адрес и годы нервотрепки, сказала,  что хочу попробовать научиться жить без него. Он тогда бросил мне с вызовом "да ты не сможешь".

– Разреши мне хотя бы попробовать – попросила я, и больше никогда ему не звонила, не писала, и не видела. Сейчас мне тридцать шесть  лет. Я  по прежнему влюбляюсь безответно в карие глаза, так уж повелось, но однажды…

Я даже думала грешным делом, уж не мешает ли мне дух шехзаде Мустафы строить отношения с другими мужчинами, я ведь принадлежу ему, его рабыня? Мистика, конечно, но как утешение срабатывало безотказно: приятнее считать себя фавориткой шехзаде, а не невостребованной бабой под сорок. Хотя бабой назвать меня, конечно, сложно: подростковый стиль в одежде, невысокий рост, невероятное, детское жизнелюбие скрывало мой возраст лучше любого ботекса: больше двадцати семи мне редко когда давали, и мальчики засматривались на меня от двадцати трёх до тридцати. Плюсом назвать это сложно, ведь всем им не нужны были серьёзные отношения, плавно перетекающие в семейную жизнь, но моему самолюбию это всё-таки льстило. Представьте только, как приятно ходить на свидания с молоденькими мальчиками, и листая соцсети видеть обрюзгших, полу лысых морщинистых мужей своих знакомых!

У любой медали две стороны: самолюбие я тешила, но ночами ревела в подушку в голос от одиночества. Мальчики, с которыми я встречалась не могли дать мне заботу, чувство защищенности и всех прочих вещей, в которых нуждается абсолютно любая женщина. Да, да, даже если девушка бьёт себя в грудь и говорит, что она и бизнес сколотила, и квартиру сама себе купила. И на море возит себя четыре раза в год, ей все равно хочется чтобы рядом был внимательный и заботливый мужчина, в объятьях которого она будет чувствовать себя в полной безопасности.

Я была одиноким островом в море, что раскинулось от жизни до погоста, и вот сейчас я здесь, в двух шагах от того, кого называла идеальным мужем, считала заботливым смелым сильным шехзаде, и была абсолютно уверена в том, что в прошлой жизни мы были вместе. Стоп! Если мы были в прошлой жизни вместе, то получается, что у него сейчас есть прошлая версия меня. У него уже есть Эмине!

От внезапно пришедшей мысли в мою голову я подскочила на диване и завертела туда сюда головой. Захотелось немедленно найти домик, в котором располагается гарем, и узнать, кто конкретно ходит к шехзаде на хальветы и как часто. Есть ли у него фаворитка, любима наложница? Может, у него даже уже есть дети…Я ведь совершенно ничего о нем не знаю. Брать за основу сериал было бы смешно и глупо, а исторические книги никогда не писали ничего про любовь, потому что это не было отражено ни в одном документе и информация попросту не сохранилась до наших дней.

Сон окончательно меня покинул. Я попробовала встать, но раненая нога все ещё болела так, что наступить на неё было невозможно. Ревность скользкой мерзкой змеёй заползла в моё сердце так, что невозможно было усидеть на месте. От отчаяния захотелось кричать, плакать, ползти в гарем, лишь бы узнать, есть ли кто-то у шехзаде. Да и как не быть? Такой красивый, такой воспитанный, ухоженный, заботливый…Как всё просто в двадцать первом веке, а? Для того, чтобы узнать, свободен ли интересующий тебя молодой человек, достаточно посмотреть на его соцсети, но что делать в шестнадцатом веке, да ещё и в мусульманской стране, где отношения строились совсем не так, как мы привыкли это видеть, и максимально скрывались? А он не просто парень из соседнего села, он шехзаде. В его распоряжении есть целый гарем, никаких запретов на вечера в компании приятных стройных красавиц, которых ещё и обучили любовному мастерству так, что я им и в подмётки не гожусь. Уж куда мне до них, таких обученных и утончённых! Я ни на одном музыкальном инструменте сыграть не могу, а от моего пения из ушей может разве что кровь пойти, да и танцуя я как бревно! Он никогда на меня не посмотрит, тем более в сравнении с этими, обученными средневековыми эскортницами!

Чёрт! Даже отмотав время на четыреста восемьдесят лет назад я по-прежнему остаюсь чьей-то фанаткой, которая носится со своей невзаимной любовью, как курица с яйцом! Когда и кто навесил на меня этот проклятый венец безбрачия? В каком веке я так нагрешила, что расхлёбываю это уже не одно столетие? Кто отнял у меня право быть счастливой? Что я сделала не так?

Крупные слёзы обиды покатились по моим щекам. Я закусила краешек одеяла, чтобы не зарыдать так громко, как хотелось моей душе,  рухнула лицом в подушку и затряслась от беззвучных рыданий и чувства безысходности. За закрывшими глаза веками проплывали лица всех тех, кто вытер ноги о мои чувства, и казалось, беспросветная тьма и одинокое существование, на которое я была обречена, не закончится никогда. Я ведь не принцесса, а значит, никакой принц на белом коне не придёт и не спасёт меня. Точка.

Глава 9

Мустафа, 1545

Ещё один привычный день: утренняя молитва, завтрак, заседание дивана, стрельба, обед в саду с Ташлыджалы и Атмаджой, приём просителей, жалобщиков и послов, трёх часовая работа с документами, ужин с матушкой.

Последнее давалось сложнее всего. Нет, не подумайте: я люблю свою валиде и всегда заступаюсь за неё и защищаю её, но некоторые черты её характера мне очень тяжело переносить. Так сложилось, что она воспитывала меня одна, и до семнадцати лет я почти не общался с отцом, да и потом, в принципе тоже. Один раз приехал принять присягу, где был назначен санджак беем Манисы, да отправился в вверенный мне санджак. Затем последовало ещё парочку взаимных визитов, в поход даже сходили вместе, да на этом и заканчивалось наше общение. Интересно, у младших братьев такие же холодные отношения с отцом, или я чего-то не знаю? Страшно не хочется, чтобы слова матери оказались правдой. «Отец никого не видит, кроме сыновей этой змеи Хюррем!»; «Посмотри, Мустафа, Селима постоянно ловят на проступках, и где он? До сих пор в Манисе. А тебя чуть что тут же выслали за тридевять земель. О каком непредвзятом отношении ты мечтаешь, сынок?» «Дети Хюррем были с отцом до семнадцатилетия, конечно, он к ним прикипел, а ты ему словно чужой. Ты на его глазах не рос, как они, к тебе и отношение другое».

Я не мог не ужинать с матушкой, но каждая совместная трапеза становилась для меня чем-то невыносимым. Я не хотел слышать то, что она говорит об отце и братьях, но Махидевран Султан говорила без умолку. Мои жалкие попытки поменять тему разговора встречались прохладно, новая тема для беседы никак не поддерживалась и через пару минут она опять начинать старую песню о том, какие все вокруг плохие и что меня не сегодня завтра убьют.

Слушая одно и то же на протяжении стольких лет, волей-неволей заразишься этой подозрительностью, но я держался до последнего и как мог сохранял в памяти все светлые, совместно прожитые моменты с отцом и братьями. Конечно, их было мало, но они были и занимали не последнее место в шкатулке моих воспоминаний. Вот я маленький, несусь с деревянным мечом в руках по огромному саду дворца Топкапы. За мной гонятся служанки, но их длинные платья не позволяют им догнать меня и я, счастливый этим обстоятельством, несусь на поиски папы сломя головы. Нахожу его, как правило, в красивом большом шатре. Он гордо восседает на своих подушках и задумчиво смотрит на столик перед собой, на котором разложена карты мира. Напротив него сидит ещё молодой Ибрагим паша и, активно жестикулируя, что-то объясняет повелителю. Мне становится интересно, что они задумали, и я влетаю в беседу с обещаниями отрубить голову любому, кто посмеет пойти против султана Сулейман хана. Папа добродушно смеётся, поднимает меня одной левой и сажает к себе на колени, а Ибрагим начинает показывать на карте план похода, в который они пойдут осенью.

Когда родились погодки Селим и Баязид мне было девять лет. Именно в тот год мы с Матушкой покинули Топкапы и переехали жить в старый дворец, поэтому в детстве я не общался с братьями, да и наши мамы были против какого-либо общения. Шли годы, каждый рос сам по себе: Селим и Баязид во дворце, рядом с отцом ( как я завидовал тогда тому, что они могут видеть и говорить с папой каждый день, в то время как я, находясь в другом дворце, получал лишь редкие письма и ещё более редкие встречи). Я был ужасно зол на отца, а матушка только подливала огонь и настраивала не только против султана, но и против младших братьев. К сожалению, вышло с точностью до наоборот: вместо любой ненависти я проникся к братьям безграничной любовью. Расстояние помогло мне дофантазировать их образ в голове, а за редкостью встреч поводов для ссор у нас не было, вот и вышли идеальные отношения.

Когда мне исполнилось семнадцать лет, мы с матушкой поехали в Константинополь на присягу. Об этом моменте мечтает каждый шехзаде. Матушка подобрала самую дорогую для из которой сшили мне кафтан для присяги, а сам я усердно зубрил слова, которые необходимо произносить перед лицом султана и целым янычарским корпусом. Братьям на тот момент было уже по восемь лет, и разница в возрасте помогла меня почувствовать себя их покровителем: старшим, сильным, мудрым. Они были ещё желторотыми птенцами, а я уже успел пригубить несколько глотков из чаши под названием «судьба шехзаде», и, в отличии от них, знал, что закон Фатиха делает каждого из нас беспощадным убийцей собственных братьев. Выбора нет. Точнее, когда-то он, наверное, был, и его сделали в пользу братоубийства, так что теперь все шехзаде любят друг друга ровно до тех пор, пока жив их отец. Потом начинается резня, в которой победителем выйдет только он. Как это объяснить ребёнку? Как это осознать и принять когда тебе семнадцать? Как можно ужинать за одним столом, вместе посещать пятничный намаз, стоять друг за друга горой перед врагами и в конце поднять руку на того, для кого ты был когда-то роднее всех? Мне тридцать, и я до сих пор не могу принять этот закон.

Когда я принимал присягу, то около двух месяцев, пока меня не подготовили к переезду в Манису в качестве санджак бея, мы с матушкой прожили в Константинополе. Маме это давалось особенно трудно, потому что ежедневно она видела ту, которая украла её счастье. Хюррем Султан. Не знаю, любила ли Махидевран Султан ещё моего отца, или в ней больше играло задетое самолюбие, но пока мы там жили, матушка похудела так сильно, что на её лице появились ярко выраженные скулы.

За эти два месяца я очень сдружился с Селимом и Баязедом. Не столько потому, что мы были братьями, а больше из жалости. Я сочувствовал их судьбе. Я знал, как больно будет однажды узнать, каков путь у каждого шехзаде. Понимал эту боль, которую почувствует каждый из них перед тем, как примет то, что необходимо принять. И хотел хоть как-то облегчить их страдания. В каждом моем поступке, слове, жесте было столько любви, что мальчишки не устояли и открыли мне свои детские сердца. Селим по секрету рассказал, что боится вида крови и не хочет никогда ходить в походы. Баязид, наоборот, рвался в походы и сожалел о том, что не родился обычным солдатом. По его словам учится в Эндеруне намного интереснее, чем получать образование во дворце.

Потом я уехал в Манису. Встречи стали редкими, но я писал братьям длинные письма, посылал подарки, приезжал на важные советы в Топкапы, а один раз даже остался регентом на время похода. Отношения у нас выстроились крепкие, дружеские. Я мало-помалу открывал им неудобную правду о жизни шехзаде, делясь своим опытом, но делал это мягко, подготавливая их к главному. Когда настало время рассказать им про закон Фатиха, я увел их на охоту. Мальчишкам было двенадцать лет, мне двадцать один. За моей спиной уже был четырёхлетий опыт управления санджаком, опыт управления столицей в качестве регента и я в их глазах выглядел весьма солидно.

– Баязид – обратился я к младшему, и тот с готовностью подбежал ко мне – Мы сейчас охотимся на куропаток, стреляем по ним из лука, а вечером будем ими ужинать, но однажды придёт время, когда мы будем целиться друг в друга.

Он посмотрел на меня выпученными глазами и даже рот раскрыл от удивления:

– Это ещё зачем, Мустафа? Зачем нам стрелять друг в друга, мы же братья!

– Мы шехзаде, Баязид -вздохнул я -Мы делаем так, как положено. Принимаем присягу, не опускаем бороду, не заводим детей пока не покинем пределы Топкапы, не совершаем никях…

– Ну никях это глупости – хихикнул юноша -Меня эти глупые рабыни ничуть не интересуют. Что с них толку? Они даже говорить не могут ни о чем, кроме своих нарядов и причёсок, фуууу, скукотища.

– Ну, это ты сейчас так думаешь – я потрепал его по волосам – Есть правила, Баязид, традиции. И мы по ним должны жить. Слышишь?

Тот только кивнул головой, и заглядывал своими большими, детскими и такими невинными глазами в мои глаза, а я должен был сейчас разрушить его мир. Сам.

– Ты совсем глупый, Баязид – заржал Селим – Мустафа нам намекает на закон Фатиха, помнишь, мама говорила, что однажды начнётся война между нами и мы должны хорошенько подготовится, потому что в живых останется кто-то один.

– Враки! Как я могу пойти на тебя или на Мустафу? Селим, ты сам не понмиаешь о чем говоришь!

– А о чём по-твоему тогда говорила мама?

– Она имела в виду что мы будем бороться за трон, и самый умный и сильный из на станет султаном, а все остальные будут его во всём слушаться и превратятся в рабов.

– Аллаха! Превратятся в рабов Аллаха, Баязид. То-есть будут убиты и станут жить на небе.

Вспыльчивый Баязид не усидел на месте и полез на Селима с кулаками, а я ринулся их разнимать. Дрались они периодически: амбициозный холерик Баязид и мягкий неконфликтный Селим редко когда могли находится в одном помещении без ссоры долее десяти минут. Соперничали абсолютно во всем, но хитрый Селим всегда выходил сухим из воды, а дерзкий Баязид получал взбучку за двоих.

Я вынырнул из своих воспоминаний и потёр глаза. Матушка обмолвилась за ужином, что меня давно не было в гареме. Что ж, во избежании новых причитаний с её стороны, проведу сегодняшнюю ночь с кем-нибудь. Кто там у меня есть?

???

Если цена твоей собственной жизни – жизнь другого человека, значит, нужно принимать правила игры, наплевав на родственные связи и чувство жалости, которое так часто приводит нас совсем не к тому финишу, к которому ты шёл. Казалось бы, сущий пустяк,– уступить кому-то карету, кусок ткани, двести грамм риса или коня, – и вот ты уже голодный оборванец, который вынужден ночевать на улице из-за того, что уступил последних карету и коня. Доброта не должна причинять тебе неудобства, и уж тем более лишать жизни. Если я уступлю трон одному из своих братьев, меня не поблагодарят, а убьют. Я это усвоил слишком рано и вёл себя соответственно: внешне выглядел дружелюбным и соблюдал все правила приличия, а внутри готовился к предстоящей битве шехзаде. В повседневной жизни я не проявлял  интереса к трону, наигранно интересовался походами и воинской карьерой, в семейных разговорах соглашался с тем, что лучшим наследником престола стать может только шехзаде Мустафа, а из меня вышел бы неплохой главнокомандующим османским флотом. В общем, старался ничем не отличаться от других шехзаде так, чтобы про каждого из нас можно было сказать как хорошее, так и плохое.

Иногда я даже представлял, что говорит о нас Повелитель, оставаясь с Матушкой наедине:

«Мустафа слишком много на себя берёт, дорогая. Вон, гляди, собрал вокруг себя целую армию приспешников, того и гляди свергнет меня с престола силком. Селим грешит выпивкой, но для меня он абсолютно безопасен. Сидит себе в Манисе, попивает вино ( да, харам, но всё лучше, чем вокруг себя янычар собирать неизвестно с какой целью!), и не суёт свой нос куда не просят. Баязид вырос сильным и смелым воином, но что-то как-то слишком уж любит воевать и горячиться по каждому поводу. При таком правителе головы будут лететь направо и налево, а это не есть хорошо. Приструнить его как-то надо, да как? Возраст уже не тот, чтобы перевоспитывать. Джахангир неизлечимо болен, с него и спроса нет. Все мои надежды были на шехзаде Мехмеда, но Аллах распорядился иначе. Уж не Михримах Султан ли на трон сажать, Хюррем?»

На самом деле все были не так просты, как казались. Это в глазах отца мы были ещё детьми, которые не до конца осознают своё положение. На деле мы все давно уже выросли, всё поняли и смирились с будущим, которого было не избежать. Каждый держал в рукаве свой козырь, и мог его вытащить в любой, самый неподходящий для противника, момент. У меня тоже были свои козыри, но об этом потом. А ещё у каждого из нас были сторонники, которые тоже нет-нет да и подкидывали дровишки в начинающий разгораться костёр междоусобицы. К сожалению, их неконтролируемые никем действия, которые они мнили за помощь, иногда выходили боком: султан мог посчитать, что заговорщики действовали не самовольно, а по приказу шехзаде, и тогда суровая кара не заставляла себя долго ждать. В своё оправдание лишь скажу, что никто из шехзаде не был настолько глуп, чтобы предпринимать хоть какие-то видимые действия и рисковать своей репутацией в глазах отца. Мы действовали хитрее и чаще были со спины, а на людях широко улыбались друг другу, ходили вместе на охоту и играли навязанные ожиданиями общества роли любящих братьев.