Любовь сквозь века

– Говорят, лучшие ткани везут из Бурсы – вставил Ташлыджалы.

– Как можно сравнивать качество материалов, который едет из Египта, и то, что поставляют из Бурсы?! – запричитал купец.

– Ну, что ж, может ты и прав. Заверни ка нам метра два тёмно-синий тафты, и три с половиной красного шёлка. Ах, да, ещё пол метра золотого атласа.

– Не пожалеете, уважаемые, ещё вернётесь ко мне, помяните моё слово! – улыбался удачной сделке усатый мужичок, аккуратно сворачивая и упаковывая ткани.

– Ты давно торгуешь на этом рынке? – как бы невзначай спросил Ташлыджалы, продолжая щупать и рассматривать обрезки тканей, выставленных на прилавке.

– Я родом из Трабзона, бей эфенди, но там конкуренция знали бы Вы какая! Портовый город, много иноземный купцов. А куда мне тягаться с их товаром? Я и переехал сюда, в Амасью. Уже почитай пятнадцать лет тут, и доволен.

– Неплохой город – сдержанно улыбнулся Яхья

– Мы путешествуем по Империи, и сейчас держим путь из Манисы – развивал беседу я – Там сейчас шехзаде Селим всем заправляет, дела идут, скажем прямо, не очень, но даст Аллах всё наладится.

– Наш санджак бей сам шехзаде Мустафа – поправив усы, ответил словоохотливый купец.

– Сам шехзаде Мустафа? – переспросил Ташлыджалы – Что значит «сам»?

– Да – поддержал я друга – Расскажи нам, чем он так знаменит?

– Ну, господа, как вы можете не знать?

– Дело все в том, что мы долгие годы провели в путешествиях, посетили Крымское ханство, Венгрию, Польшу, Римскую империю, Египет. За счёт путешествий  мы многое пропустили из того, что происходит в империи, но в общих чертах, конечно, в курсе.

– Все победы султана Сулеймана не прошли мимо нас, и мы восхищаемся его внутренней и внешней политикой, умением маневрировать. Белград, Родос, битва при Мохаче. Падишаху долгих лет жизни! – ликовал я, пытаясь как можно правдоподобнее выставлять себя дураком. Ка известно, с недалёкими людьми окружающие более откровенны и менее осторожны. Поразительно, как легко мне давалась роль дурака. Посмотри на нас со стороны, и подумаешь, будто это Ташлыджалы сын султана, а не наоборот.

– Шехзаде Мустафа – начал купец, ещё раз поправив свои закручивающиеся на концах усики, и передавая первый упакованный обрезок ткани – старший сын султана Сулейман хана. Храбрый и справедливый воин, который и в бою и в миру чувствует себя как рыба в воде. Какое-то время был даже регентом, но потом сторонники других сыновей султана состряпали против него какой-то заговор, и тот был выслан к нам, в Амасью.

– За что же это его так? – присвистнул я.

– Кто его знает. Поговаривают, ведьма Хюррем руку приложила, но разве наш великий султан будет слепо слушать женщину? Наверное, тут что-то другое. Ещё где-то слышал, что якобы шехзаде отправили себя потому что здесь сложилась сложная экономическая ситуация и из-за непрерывной войны с сефевидами и набегов со стороны гор нужен был опытный военачальник и правитель, вот и выбрали шехзаде Мустафу.

– Ну и что же, справился ваш хвалёный шехзаде с проблемами города? Стало ли лучше? – с лёгкой насмешкой спросил я, слегка краснея.

– Ооо, ещё как! – торговец протянул второй свёрток с тканью и принялся отмерять и отрезать шёлк золотого цвета. – Во-первых, он добился того, что налог на торговлю стал терпимым. Если мы раньше мы отдавали до семидесяти процентов от прибыли только на налог, то сейчас мы отдаём всего сорок процентов. Меньше половины, между прочим. На рынке стали появляться все необходимые продукты, фермерское дело и поставку продуктов питания к нам на рынок, а не как раньше всё уходило на экспорт, а мы жили впроголодь. Оглянитесь, всё перед вами: свежие огурцы, помидоры, яйца, рыба какой только нет, а выпечки сколько?! Вы были в лавке Мехмета эфенди? Какой там лукум! Какая пахлава! А инжир? Пробовали ли вы уже наш инжир, господа?

Мы переглянулись и по-доброму засмеялись.

– Сколько с нас, эфенди?

– Семь тысяч акче, уважаемые! Век носить будете, а надоест уже вам, а не износится ткань!

– Смотри, я твои слова запомнил – я подмигнул ему и мы пошли в обратную сторону, туда, где сквозь продовольственных рядов шнырял Атмаджа.

– Ну как обстоят дела с продовольствием? Съедобно? Свежий ли хлеб на прилавках? – спросил я его.

– От запаха зелени и свеженарезанных овощей можно сойти с ума.

– Тогда возвращаемся – скомандовал я – Нужно ещё поработать с документами, а время уже пять часов.

Даша, 1545

Человек без телефона абсолютно беспомощен. Убеждаюсь в этом не в первый раз. Хоть и ругаю себя за то, что много времени прокрастинирую, листая бесконечную ленту в соцсетях, хоть и стремлюсь минимизировать время использования телефона ( и, между прочим, преуспела в этом. Три – пять часов среднее время использования телефона за последний месяц против восьми – девяти ), но стоит признать: мы давно уже ничего не можем без этого чудо двадцать первого столетия. Телефон уже давно перестал быть средством связи. Это и калькулятор, и фотоаппарат, и личный дневник, и пульсометр, и способ заказать такси или еду, и средство, с помощью которого можно совершить оплату, переводчик, путеводитель, и даже просто средство для просмотра кино и сериалов. И всё это в нем. Кто мы без телефона?  Вот я, оказалась в Амасье без телефона, и тут же заблудилась.

Не знаю, сколько прошло времени, пока я четно пыталась дождаться хоть кого-то из сотрудников отеля. Я уже изрядно проголодалась и начинала испытывать дискомфорт от отсутствия интернета. Решив принять более решительные действия и наплевав на все рамки приличия, я без спроса прошла внутрь в надежде если и не найти кого-нибудь из персонала, так хоть разживиться чем-то съедобным.

Внутри была среднего размера комната. На полу лежал огромный ковёр, вдоль стен так же, как и в передней, стояли типичные османские диваны, около одного из которых был малюсенький низкий кофейный столик. Из освещения только стоявшие в подсвечниках свечи, которые были расположены везде, где это только было возможно: на полу, в углублении стен, по бокам от диванов. Такие огромные свечи, почти с меня ростом в длину и сантиметров десять в диаметре, я никогда ранее не видела нигде, даже в церкви. Интересно, сколько у них часов горения?

Несколько раз нагнувшись и заглянув под оба дивана, я убедилась, что и в этой комнате розеток не было. Что ж, идём дальше. Следующее помещение чем-то напоминало кухню. Средневековую кухню. Интересно, сколько хозяин отеля просадил денег, так заворачиваясь над антуражем? Да и вряд ли кто из гостей видел кухню, хотя, может сюда и водили какие-то экскурсии, на которых демонстрировали приготовления блюд, популярных в Османской империи.

Выйдя из кухни, я обнаружила, что комнаты на первом этаже закончились и мне не оставалось ничего, кроме как подняться по лестнице на второй этаж. Вряд ли там было что интересное. Скорее всего, на втором уже начиналась зона гостей отеля и располагались номера,хотя… Какой нормальный человек примет решение остановиться в номере без розеток? Если и есть где-то розетки в этом памятнике старины, так только в номерах!

Обрадованная осенившей меня мыслью и предвкушая близкую победу и возможность выйти в интернет, я в считанные секунды взлетела вверх по лестнице и опешила. На втором этаже не было никаких номеров. Здесь была одна большая спальная комната с кроватью, диваном, столиком, деревянным письменным столом и небольшим книжным шкафом, парой подсвечников и платяным шкафом.  Я что, проникла чей-то дом? Навряд ли. Слишком непригодное место для жилья.

И тут до меня дошло. Ну конечно, ведь на этой улице помимо музея шехзаде был расположен ещё один дом-музей, в котором я как раз таки никогда не было. Просто как-то ноги до него никак не доходили, а тут!

На первом этаже заскрипела дверь, и я услышала тихий женский голос. Судя по всему, она кого-то сильно отчитывала. Ох, и попаду я сейчас под горячую руку, но делать нечего, спускаться нужно. Глубоко вздохнув, я собралась с духом и осторожно спустилась вниз.

Там стояла женщина средних лет, одетая в закрытую мусульманскую одежду и с покрытой головой. Перед ней с виноватым видом стоял мальчишка лет девяти и боялся поднять на нее своих глаз. Она не повышала на него голос, но её слова были хлёсткими и леденящими душу. Что она ему говорила, слышно не было, но по тому, как презрительно сжимались её тонкие губы было понятно, что ничего приятного.

Я кашлянула:

– Извините, пожалуйста!

Женщина и её ребёнок обернулись на мой голос и вытаращили свои глаза. Я понимала их смятение: откуда ни возьмись заявилась какая-то девушка и шастает без спросу по музея, нехорошо. Чтобы сгладить ситуацию, я поспешила извиниться:

– Извините, пожалуйста, я не знала, что это музей. Вы сегодня, видимо, закрыты? Я почти час, а то и больше прождала здесь, на диване, но никто сюда не пришёл. Если нужно, я готова оплатить посещение.

Я потянулась к кошельку, который лежал на дне сумочки, а эти двоя не сводили с меня своих удивлённых глаз и продолжали молчать.

– Вот, держите – я протянула две купюры по двести лир, понимая, что переплачиваю, но я готова была на все, лишь бы не влипнуть в какую-нибудь историю заграницей.

– Что Вы мне даёте? Что это за бумажки? На них…О, Аллах, сынок, не смотри! На них изображение человека, грех, грех, грех! Кто Вы такая? Зачем пришли сюда?

Теперь была моя очередь удивляться. Стараясь сохранить терпение, я спросила:

– Простите, у Вас есть в доме розетка? Я заряжу телефон и и всё Вам объясню. Понимаете, я заблудилась. Не могу найти дорогу в отель, в котором остановилась. Да оно и понятно: кругом абсолютно одинаковые дома, любой заблудится. Так что насчет розетки?

– Розе…Что??

– Мой турецкий настолько плох? – засмелась я – Между прочим, я работаю преподавателем турецкого языка в Москве. Никогда бы не подумала, что в Турции меня не смогут понять, да и раньше, если честно, такой проблемы не возникало. Вы турчанка? Говорите на турецком?

В глазах этой богобоязненной женщины я не видела ничего, кроме непонимания смешанного со страхом. Ее паника начиналоа передаваться и мне. Я чувствовала себя растеряно, и это мне не нравилось. Нехорошие мысли и подозрения начали закрадываться в голову, но я пыталась взять себя в руки и не паниковать раньше времени.

– Послушайте, я понимаю, что поступила нехорошо. Да, я зашла внутрь музея, но первое,– я не знала что в здании никого нет, и второе,– я просто искала розетку. Мне всего-то и надо, что зарядить телефон и найти в картах дорогу к отелю.– я старалась говорить медленно, разборчиво, лишний раз в голове сверяясь с правилами грамматики и убеждаясь, что мой турецкий, черт возьми, идеален, и не понимать меня невозможно. Я задала свой вопрос, выговаривая по слогам каждое слово:

– Вы можете показать мне, где здесь есть розетка, или могу я воспользоваться вашим телефоном, чтобы посмотреть гуггл-карты?

Она продолжала убивать меня своим растерянным взглядом и молчанием. У меня в горле пересохло. Я уже начинала догадываться о том, что происходит, но просто не хотела в это верить, как подсудимые не хотят верить только что оглашённому слишком суровому приговору. С надеждой в глазах я заглядывала в её карие глаза, в которых не читалось ничего, кроме страха и смятения.

Сделав усилие над собой, я задала тот вопрос, ответ на который мог бы меня просто убить:

– Скажите, пожалуйста, какой сейчас год?

Глава 5

Мустафа, 1545

Вечер я решил посвятить матушке. В Османской империи, в нашей традиции и культуре матерям отдавали большой почёт, поэтому долго не видеться со своей валиде было дурным тоном. В конце концов, мама всегда была рядом со своим шехзаде. До семнадцати лет каждый сын султана жил в гареме при дворце, получал там хорошее образование и физическую подготовку, перенимал опыт отца в управлении государством, а потом отправлялся в санджак применять полученные теоретические знания уже на практике, и ехать с ним должна была именно мать.

В моем случае все вышло немного по-другому. Когда мне было около восьми лет, я заметил что моя мама постоянно ругается с новой фавориткой отца и проводит время в покоях, не переставая плакать. Набравшись храбрости и пошёл к отцу, чтобы встать на её защиту.У нас случился первый серьёзный разговор, в котором я настоял на том, чтобы мы с матерью переехали в другой дворец. Мне хотелось уберечь её от боли и разочарований, увезти из того места, в котором она постоянно плачет. Отец был в гневе, но, ко всеобщему удивлению согласился. На тот момент я был горд своей победой над отцом, но сейчас понимаю: он и сам хотел, чтобы мы уехали, просто не мог сказать это в открытую, а только воспользовался моим предложением, которое так кстати пришлось.

Мы с матерью уехали жить в другой дворец, и не появлялись в столице до моего семнадцатилетия, – возраста, когда каждый шехзаде принимает присягу и отправляется в санджак, чтобы научиться управлять хотя бы небольшой частью земли. По сути, беспрецедентный поступок, который я объясняю себе тем, что отец был слишком молод на тот момент. Что такое тридцать лет?

Конечно, в свои восемь я считал этот возраст почтенным, но сейчас..Сейчас я знаю только одно: взрослых нет. Есть только повзрослевшие дети, которые когда-то играли в дочки-матери и войнушку, а теперь с тем же успехом играют в семью и военные походы. Годы ничего не меняют. Ничего.

Когда был жив Ибрагим паша – бывший великий визирь Османской империи, лучший друг и правая рука моего отца, и первый мой учитель, он любил говорить, что «любовь многих храбрецов сгубила». Так в своё время она поступила и с отцом. Встретив Хюррем Султан отец, не смотря на то, что являлся султаном с правом иметь гарем и не ограничиваться одной супругой, предпочёл перечеркнуть все, что было до этой роковой встречи и начать новую жизнь с чистого листа. Для него ничего из прошлого больше не имело никакого значения: кого он любил, что кому обещал, какие дети были у него до рождённых Хюррем детей. В его сердце не хватило места на всех, а ведь Коран учит любить своих женщин в равно мере и никого не обделять. В народе поговаривали, что Хюррем Султан колдунья, которая приворожила моего отца. Как по мне, те ещё глупости. Она никоим образом не была связано с колдовством, а виной тому, что отец потерял голову, является лишь османская кровь. Мы горячи во всем: любим и воюем до беспамятства. Я и сам любил когда-то…Когда-то очень давно. Настолько давно, что сейчас мне это кажется неправдой или каким-то повторяющимся сном.

Говорят, первая любовь остаётся с тобой навсегда, а потом ты просто всю жизнь ищешь похожих на неё, ту самую, первую. У меня такой была  Эфсун. Не смотря на большую разницу в возрасте ( мне было около семнадцати лет, а ей около тридцати, или может быть даже чуть чуть за тридцать ), я влюбился до сумасшествия. Мы проводили вместе дни и ночи напролёт, разговаривая обо всем на свете. Я делился своими амбициозными планами на будущее, мечтательно выбирал себе санджак и рассуждая о том, что я поменяю в нашем законодательстве, когда сяду на трон. Ничего из этого не сбылось, вплоть до надежд на совместное будущее. Эфсун забеременела и ей пришлось в спешке делать тайный аборт, во время которого она скончалась от кровотечения. После этого я замкнулся в себе и не смотрел на женщин.

Прошло полгода. Мне исполнилось семнадцать, я принял присягу и отправился в качестве санджак бея в Манису, где сосредоточил фокус внимания на правления вверенным мне городом. Я дотошно начал изучать всю документацию Манисы, проводил много времени на тренировках с янычарами, и совершенно не интересовался гаремом. Куда больше меня увлекало изучение военного дела, тренировка своего тела, мастерство ведения рукопашного боя, фехтования и стрельба из лука. Погрузившись во все это, у меня совершенно не осталось времени на такие глупости, как любовь. Да и зачем самовольно идти туда, где будет больно?

Любовь бежит от тех, кто гонится за нею, и догоняет тех, кто от неё бежит. Чья фраза? И я не помню, но какой-то мудрец, возможно, греческий, это написал. Так оно и случилось. Во время охоты на косулю я столкнулся с дерзкой девчонкой, которая не знала, что перед ней стоит шехзаде, и разговаривала со мной так высокомерно, что мне стало даже интересно завоевать её своими усилиями, не пользуясь своим статусом и деньгами. Месяца два я отыгрывал перед ней простого работягу, и сумел-таки её очаровать, а как только рыбка попалась на крючок, раскрыл перед ней все карты и перевёз к себе во дворец, за что и получил по шапке. Не прошло и пары недель, как в Манису прилетел Ибрагим паша и с пеной у рта начал мне доказывать, что никакой личной жизни у меня быть не может, и что моя супруга – это Империя. После долгого неприятного разговора с пашой, во время которого он пугал меня гневом отца, ссылаясь на всю незаконность моего поступка ( Елена не была рабыней, а была простой мусульманкой, и по законам Империи я не имел права брать её в гарем. Женщины, исповедавшие ислам, могли только совершать никях, а не проживать в гареме ), мне пришлось отправить Елену домой. Вряд ли я смогу передать вам, что творилось в этот момент у меня в душе, и как долго потом стоял перед глазами её последний, полный боли, прощальный взгляд, которым она одарила меня, когда уходила. До сих пор мне стыдно за то, что я проявил слабость и не

смог отстоять свою женщину. Ни одну из своих женщин: ни Эфсун, ни Елену.

После Елены я смирился с тем, что я шехзаде. Кому-то очень хочется быть на моем месте. Им кажется, что я имею все. О чем можно только мечтать: дорогие лошади, комфортабельные кареты, лучшая одежда, власть и деньги. Соблазнительно, не так ли? Однако они не учитывают самого главного: я беднее всех их вместе взятых, потому что у меня нет свободы. Я не имею права поступать так, как я хочу, делать то, что хочу, и даже любить того, кого люблю. Я должен постоянно оглядываться назад и делать только то, что предусматривает роль шехзаде. Эй, смельчаки, вы всё ещё готовы поменяться со мной местами?

С того момента, как Елена вернулась домой, прошло двенадцать лет. Я больше никого не смог ( да и не хотел ) полюбить. Я стал тем, кого во мне ожидали увидеть. Для матушки,– примерным послушным и внимательным сыном. Для отца, – дисциплинированным, исполнительным отважным шехзаде. Кем ты стал для себя, Мустафа?

Даша, 1545

«Этого не может быть. Этого просто не может быть! Такое случается лишь в предсказуемых американских фильмах, но никак не в жизни»

На негнущихся ногах я вышла из заселённой маленькими однотипными домами улицы и села на обочине дороги на какой-то валун. В голове набатом раздавался ответ женщин «1545 год».

Если вы часто фантазируете идею о том, чтобы было,  попади  вы  хотя бы на пару часов оказались в прошлом, прекратите делать это прямо сейчас, потому что единственное чувство, которое вы испытаете на самом деле,– это страх. Мерзкий вязкий страх, который будет сковывать вас изнутри и холодить руки, породит нарастающую панику. Вы захотите бежать, но бежать будет некуда. Вы будете вертеть головой, щипать себя за руки, и пытаться проснуться, но всё будет тщетно. Назад дороги не будет. Как вы здесь очутились и что нужно сделать для того, чтобы вернуться, конечно же, никто вам не скажет. Вместо того, чтобы с наслаждением и любопытством рассматривать быт людей из прошлого, вы будете стараться вести себя как можно незаметнее, чтобы не обратить на себя внимание, ведь ваш облик может сыграть с вами злую шутку.

Современная одежда, модная, красивая,– будет выдавать в вас чужака. Какие казни были уготованы в Османской Империи неверным и еретикам? Что делали с ведьмами? Слышала, что во Франции было два варианта развития событий: эшафот или костёр. Оставаться в таком виде было опасно, поэтому первое, что я решила сделать, это переодеться. Деньги, которые лежали в моей сумке, впервые в жизни не могли мне ничем помочь, поэтому приходилось искать какую-то альтернативу, и довольно быстро у меня в голове созрел план, как можно раздобыть одежду, соответствующую времени, но для этого мне нужно было как-то прошмыгнуть сквозь пост охраны. Да, да, вы не ослышались: это сейчас любой человек может беспрепятственно разгуливать по старой части Амасьи, а раньше эта улица была отделена мостом от города, и на мосту стоял пост охраны. Именно этот пост мне и предстояло пройти для того, чтобы оказаться в городе и там, забежав в первую попавшуюся мечеть, можно уже было придумать душещипательную историю о том, что меня якобы обокрали и поэтому я одета в такие…лохмотья. Иного объяснения этой одежде в рамках шестнадцатого века быть не могло. Спасал факт того, что я была одета в нежно-розовое  платье. Чтобы было , если бы на мне были современные джинсы, я даже думать не хочу. Про платье легко соврать, мол, в России сейчас такое носят девушки из неблагополучных семей, а что бы я говорила, окажись я в рванных по-современному джинсах и какой-нибудь клетчатой рубашке?

Нацепив на лицо придурковатую улыбку ( с дураков, как известно, спроса нет ), я пошагала в сторону моста. Нужно было сочинить какую-то более менее складную легенду о том, как я вообще пробралась в эту часть города и осталась незамеченной. Как я могла здесь очутиться? Как осталась незамеченной? Как докажу, что я не рабыня, которая пытается тайно сбежать из гарема в ночи?

Чем ближе я подходила к посту караульного, тем меньше уверенности оставалось внутри меня. А что, если схватят и кинуть в темницу, даже не выслушав? Средние века, мусульманская страна…Если мне не изменяет память, прав у женщин было с гулькин нос.

Память услужливо подкидывала самые нелицеприятные факты о судьбах женщин низкого сословия в Османской Империи, наводя на меня ужас. От меня до сторожки, в которой сидел постовой, оставалось каких-нибудь двадцать шагов, но вместо того, чтобы попытаться покинуть охраняемую территорию района шехзаде и раствориться в улицах города, я развернулась на сто восемьдесят градусов и быстро зашагала прочь с колотящимся сердцем.

Мышелова захлопнулась. Я оказалась заперта в относительно небольшом периметре, где кроме свиты шехзаде и его самого никому не дозволялось находиться. Понятное дело, что все, кто проживал здесь, знали друг друга в лицо, и скрываться долгое время у меня не получится. Объяснить, как я сюда попала тоже не представляется возможным, и единственное, что мне оставалось, это попробовать напрямую добиться аудиенции с шехзаде и давить на жалость. Не смертельный ли ход? А ну как он посчитает меня шпионкой и казнит, услышав, что я даже толком не могу ответить на вопрос « Как я проникла сюда, минуя стражу?» Конечно, в книгах по истории шехзаде Мустафу малюют редкостным добряком и самым справедливым из когда-либо правящих шехзаде, но так ли это было на самом деле, или это дифирамбы, спетые задним числом?

Я много раз представляла себе, что бы было, если бы мне дали шанс поговорить с реальным шехзаде Мустафой: в любом времени. То рисовала себе, как он вдруг оказывается в двадцать первом веке, то, наоборот, мои фантазии меня переносили на пятьсот лет назад. И всегда у нас всё так легко и непринуждённо складывалось. Сколько раз в своих мечтах я спасала его от смерти и меняла ход историю? И вот теперь, когда мне действительно выпал такой шанс, я сижу на земле за каким-то домом в самом конце улицы и молюсь только об одном: никогда не пересечься с шехзаде Мустафой.

«Думай, Даша, думай!» – я лихорадочно соображала, как перебраться через мост, пытаясь вспомнить расположение той улицы, на которой оказалась заперта. Какие же мы всё-таки беспомощные без телефона! Привыкли, что в любой момент всё можно посмотреть в интернете, а оказавшись без связи, даже дорогу найти не можем от пункта А к пункту Б. Я зажмурила глаза, и стала детально представлять себе ту часть города, в которой находилась.

Итак,  это небольшая улочка, которая растянулась у подножия горы всего на несколько километров, а может, даже и метров. С одной стороны улицы – горы, с другой – река. По обе стороны находятся маленькие, двух или трёх этажные белые дома. Выполненные в классическом османском стиле. Самый большой особняк, который находится в конце улицы, принадлежит шехзаде. Сейчас в нем расположен музей. А сбоку от этого особняка ещё одна узкая дорожка и ещё один мост, который тоже ведёт на противоположную улицу. Какова вероятность того, что там тоже стоит охрана? Стопроцентная. Но может там можно как-то пролезть под мост, минуя сторожку, и аккуратно спустившись к реке, попробовать привлечь внимание лодочника и перебраться через реку?

Взвесив все минусы и плюсы этого плана, я встала и решительно направилась в сторону дома шехзаде, где располагался второй мост. Как бы там ни было, а другого выхода из этой ситуации все равно у меня не было. Сидеть в тёмном закоулке без еды и воды долго я бы не смогла, а так хотя бы попытаюсь перебраться на ту сторону, где живут обычные горожане, по реке.

Дождавшись, пока на улице станет достаточно темно ( благо, в шестнадцатом веке ещё не было такой ночной иллюминации в городах, как сейчас ), я вышла из своего укрытия и пошла в сторону музея шехзаде, отмечая про себя, что Амасья мало изменилась за последние пятьсот лет. Разве что тропинки заасфальтировали и отелей понатыкали, всё остальное оставалось плюс минус таким же, поэтому я достаточно легко сориентировалась куда мне идти.