Любовь сквозь века

В чем была моя ошибка? Да, я принял посла, поскольку он был слишком навязчивым, но разве я сказал что-то, что могло противоречить той политике, которой придерживается отец? Разве я выставил его в глупом свете, перепрыгнул через его голову или за его спиной заключил тайное соглашение? На протяжении всей встречи я только и делал, что подчёркивал послу факт того, что в Османской империи все решения принимает только султан, а все другие, действующие от его имени, лишь исполняют ранее принятые решения.

Я не первый год занимаюсь политикой, и прекрасно знаю как нужно себя вести на переговорах. Из моих уст не слетело ни единого неосторожного слова. Не было даже полунамёка на то, что со мной можно как-то договориться и провернуть какое-то дело за спиной падишаха. Откуда этот гнев?

Что ждёт меня в Амасье? Этот Аллахом забытый город находится на таком отдалении от столицы, что из гонки за престол я автоматически выпадаю. От Амасьи до столицы  670 километров, и в случае смерти отца мои шансы добраться первым до Топкапы и провозгласить себя следующим султаном ничтожно малы.

Что такое шехзаде? Сын, раб или воин? Неужели отец может забыть, что перед ним стоит сын? Неужели может хладнокровно решить, кому из сыновей жить, а кому умереть? Куда исчезает из сердца отцовская любовь и умеет ли любить султан?

Мне множество раз твердили о том, что никакой личной жизни у меня быть не может. Моя жена – Османская империя, и все, ради чего я живу, это расширение, охрана и благоустройство империи. Может, и отцу внушили то же самое? Воспитали его так, что он забыл, как это,– быть человеком, отцом, мужем.

На улицах поговаривают, якобы Хюррем султан приворожила моего отца, и что он безумно влюблён в неё, но разве это так? Разве он не отсылал его в ссылку, разлучив с детьми? Разве защищал её от бесконечных нападок моих бабушки, матери и тётушек? Сделал ли он хоть что-то, чтобы доказать силу своей любви?

Неужели могущественные султаны.– это не более чем бездушные куклы, чьи жизни отданы во благо народа? Получается, что не те рабы, кого мы называем рабами и кто служит нам верой и правдой. Мы рабы. Рабы нашего статуса в обществе. Рабы дворцового этикета. Рабы империи, политики и войны.

Когда-то я знал, что такое любовь. Был открыт этому чувству, противостоял традициям и устоям гаремной жизни, и всегда оставался ни с чем: рабынь, которым я клялся в любви, продавали или отсылали из дворца; людей, которых я любил, обижали так, что я не мог защитить и из раза в раз показывали, где моё место.

Шехзаде…быть может, какой-нибудь бедняк продал бы душу дьяволу за то, чтобы поменяться со мной местами. Многие смотрят мне вслед с завистью, считая что я выиграл в лотерею, родившись в семье падишаха, а я завидую им. Какое счастье,– быть свободным от всех условностей и самому выбирать свой путь. Живи где хочешь, женись на ком хочешь, зарабатывай на жизнь, занимаясь любимым делом. Если есть смельчак, готовый поменяться со мной судьбами, дай мне знак, и я не раздумывая променяю свою печать шехзаде на твою, Аллахом подаренную от рождения, свободу выбора.

Мустафа, 1545

– Какие новости, Ташлыджалы?

Яхья выглядел задумчиво. Впрочем, это было его привычное состояние: немногословен, всегда спокоен и невозмутим.

Мы познакомились четыре года назад. Я тогда только приехал в Амасью и несколько недель апатично слонялся по ненавистному мне городу без единой мысли в голове. В своём назначении в этот далёкий город я видел подписанный мне смертный приговор. И кем?? Родным отцом!! Немыслимо!! Какое после этого может быть желание делать хоть что-то? Какая разница когда умирать: сейчас или через пару лет? Разве не по этой причине Аллах никому не открывает дату смерти? Ведь если мы будем знать заранее точное число, будем ли мы хоть к чему-то стремиться, или для нас станет всё бессмысленно?

Если бы вам сказали, что через месяц вы умрёте, продолжили бы вы учиться? Пошли бы утром на работу? Не думаю. Потому что в этом уже не было бы никакого смысла.

Так и я целыми днями бродил по городу, в поисках хоть какого-то развлечения, пока не встретил Яхью. Он сидел на берегу реки и смотрел перед собой. Можно сказать, смотрел в никуда. Мне показалось, будто мы оба чувствуем одно и то же. Не говоря ни слова, я спустился к берегу и сел рядом. Мы промолчали весь вечер и разошлись, а на следующее утро я увидел его на рынке. С таким же безразличным видом он пил кофе. Мне стало интересно, что с ним, и я сел за его столик.

– Не возражаете?

Продолжая хранить молчание, он равнодушно кивнул головой, даже не подняв на меня глаза.

– Вы…Вы в порядке?

Только после этого вопроса он сфокусировал на мне свой взгляд и выдавил из себя некое подобие улыбки:

– Благодарю, а Вы как?

– Если честно, хуже некуда.

– Я, наверное, тоже. Понимаете, я попал в безвыходное положение, и решительно не понимаю как мне быть. С одной стороны – чувство долга, с другой… – он сделал глоток чая – с другой чувства.

– Примерно в такой же ситуации нахожусь и я – я понимающе кивнул, а затем как на духу рассказал ему все до мельчайших подробностей. В первый и в последний раз я дал слабину, но Аллах был милостив: Яхья не использовал мои откровения против меня, а, наоборот, стал мне верным другом и названным братом.

– Новостей никаких, шехзаде. В санджаке всё спокойно. Нет ни мятежей, ни набегов со стороны гор. Янычары после нашего визита тоже успокоились.

– В нашей глуши делать опять решительно нечего.

– С одной стороны, это неплохо, шехзаде. Стабильность.

– Ох и не наскучила тебе ещё эта стабильность, Яхья?

– Я полностью понимаю и разделяю Ваше негодование, шехзаде. После Манисы Амасья кажется ничтожной, но давайте не будем недооценивать наше положение и посмотрим на ситуацию под другим углом.

– Под каким, Яхья? Время идёт, а ничего не меняется. Пару лет назад во мне ещё теплилась надежда, что меня сослали сюда в качестве наказания, и скоро вернут назад, но теперь я понимаю, что назад дороги нет.

– Не стоит делать выводы раньше времени, шехзаде. Будьте благоразумны и терпеливы.

– Я тридцать лет только это и делаю, Яхья! Неужели нет другой жизни? Только долг перед отцом и служба империи. А жить когда? – я устало махнул рукой, показывая, что разговор окончен, и понимающий Яхья, поклонившись, оставил меня одного.

Посидев ещё немного за столом, я решил ложиться спать. Делать ничего не хотелось. Ни охота, ни женщины уже не радовали. Всё опостылело и приелось. Вместо того, чтобы привыкнуть к своему положению, я первые пару лет жить надеждой на то, что меня восстановят в Амасье, а когда эта надежда лопнула, мой мир погрузился в беспросветную мглу. Каждый день я делал то, что должен был делать, и не понимаю, зачем мне это.

Я снял кафтан и умылся прохладной водой. Голова немилосердно болела. Есть не хотелось. Откровенно говоря, мне уже давно ничего не хотелось. Внутри я был абсолютно пуст: ни мыслей, ни чувств, ни надежды. Подойдя к зеркалу, я протёр ладонью пылью, которая успела накопиться за то время, которое я предпочитал не заглядывать в него, и увидел худощавого мужчину среднего роста. Смуглая кожа, впалые щеки, большие потухшие карие глаза. Улыбка давно не появлялась на моем лице, и я уже не помнил, как выглядит моё лицо, когда я счастлив. А был ли я счастлив?

Я стоял напротив большого, в полный рост зеркала и неотрывно смотрел на себя, как будто видел своё отражение впервые. А я ведь мало изменился, и выглядел даже моложе своих лет. Руки, которые так часто держали меч. Глаза, которые видели в жизни много несправедливости. Уши, которые слышали мольбу и крик ужаса. Как парализованный я изучал себя и не верил тому, что видел в отражении. Я смотрел в зеркало или оно смотрело в меня?

Глава 3

Даша, 2025

До музея шехзаде я добралась под самое его закрытие. Городок вроде и небольшой, но здесь так много интересного, что пока идёшь от одного места до другого обязательно заглянешь куда-то ещё. Мне никогда не хватало времени насладиться Амасьей, сколько бы дней я здесь ни находилась.

Музей шехзаде представлял из себя двухэтажное здание с восковыми фигурами. На первом этаже располагались фигуры тех, кто правил здесь в качестве шехзаде, но так и не смог стать султаном, а второй этаж занимали фигуры тех, кто султаном всё-таки стал. Среди них самыми известными были Фатих Мехмет Завоеватель и Селим Грозный, отец султана Сулеймана.

Мой шехзаде стоял в белоснежном одеянии на первом этаже. Принц на белом коне собственной персоной. Когда я смотрела сериал, то подумала, что режиссёры так его одели как раз таки чтобы провести аналогию с принцем на белом коне. Но изучив исторические источники узнала, что шехзаде Мустафа и правда в день своей казни облачился во все белое и отправился встретиться лицом к лицу со своей смертью.

– Здравствуйте!

– Добро пожаловать в музей шехзаде. Здесь Вы увидите восковые фигуры всех правящих в Амасье принцев, и можете почитать информацию о каждом. Но прошу Вас поторопиться: через полчаса мы закрываемся.

– Мне хватит времени, спасибо.

Первый, к ком я подошла, был Мустафа. Я осторожно взяла его за восковую руку и улыбнулась. «Здравствуй, шехзаде. Твоя верная рабыня вновь приехала навестить тебя.» Эх, была бы моя воля, я бы домой утащила это изваяние!!

Для приличия я прошлась вдоль ряда, где стояли в разных позах те, кто так и не успел стать султаном. Дикий закон Фатиха не допускал наличие родных братьев у султана, поэтому все шехзаде воспитывались с мыслью о том, что сегодня они играют вместе и любят друг друга, а завтра пойдут биться не на жизнь, а на смерть. Интересно, как можно так жить и не сойти с ума от осознание того, что ты должен будешь рано или поздно убить своего брата? Как по мне, это невероятно сложно морально. И почему вообще придумали такой закон в Османской империи? Ни в одной, я подчёркиваю, НИ В ОДНОЙ стране мира такого ужаса и зверства не практиковалось. Как такое в голову могло прийти?!

Говорят, здание музея располагалось ровно в том доме, в котором в своё время проживали шехзаде, поэтому когда я брожу по этому музею, я пытаюсь представить себе, как здесь всё выглядело в шестнадцатом веке. Поднимаясь на второй этаж, я с удовольствием слушала как скрипят ступени и представляла стародавние времена.

Для меня на втором этаже не было ничего интересного, но я любила сюда подниматься, потому что здесь было очень атмосферно, и если первый этаж все же прям отдавал музеем: там был оборудован вход, место для работника отеля, ещё какие-то бытовые помещения, то второй этаж был, можно сказать, девственно нетронутым. Тут даже пахло по-другому, или это разыгралось моё воображение?

Я медленно прохаживалась по второму этажу, разглядывая малейшие детали интерьера, и пытаясь угадать, что здесь является отреставрированным оригиналом, а что репликой? Хотелось бы, чтобы хоть что-то натуральное здесь было, но, по-моему, это вряд ли. Многое было разрушено в начале двадцатого века, и что-то старинной хранилось разве что в Топкапы и Долмабахче.

В конце комнаты что-то блеснуло и привлекло моё внимание. Что там такое, какой-то новый экспонат? Раньше кроме самих фигур и обстановки, состоящей из османских диванов и журнальных столиков тут ничего не было. Может, готовятся к реконструкции? Или раздобыли новый предмет мебели, стилизованный под средние века?

Дальнейшие действия диктовало любопытство, с которым я была не в силах совладать. Осмотревшись краем глаза по сторонам и оценив обстановку, я убедилась, что на этаже нет никого, кроме меня. Теперь надо как бы невзначай проверить потолок на наличие камер видео наблюдения. Хотя тут даже сомневаться не стоит: такие камеры стоят в каждом уважающем себя музее, но так ли бдительно смотрят в них здесь? Дело идёт к закрытию, работница музея наверняка уже потихонечку собирается домой и считает минуты до конца смены, так что вряд ли ей сейчас до камер. Эх, была не была! Если что, скажу что не думала, что сюда нельзя, а потом, чтобы окончательно её запутать, перейду на русский язык. Пусть считает, что глупая русская туристка по глупости забрела куда нельзя. С дураков и взятки гладки, как говорится.

Стараясь не шуметь, на цыпочках я медленно пробиралась к своей цели. Каждый звук казался мне громче обычного: за окном слышно было как завывает поднявшийся к вечеру ветер, с первого этажа доносилось какое-то шуршание, видимо, действительно хранительница музея начала сборы домой. Шаг, ещё один, ещё чуть чуть и,наконец, я у цели. То, что привлекло моё внимание, оказалось большим, в пол, зеркалом. Оно действительно было старым и покрытым пылью, но небольшой кусочек был протёрт, как будто ладонью кто-то провёл, и отражал попадающее на него солнце.

Как вам уже известно,  испытывала особенное отношение к зеркалам. Достав телефон и отключив вспышку, я, широко улыбнувшись, сфотографировала себя в этом зеркале и сразу же выложила фото на свою страничку в соцсети, подписав «зеркало времён». Затем, поддавшись какому-то детскому порыву, водя указательным пальцем правой руки по толстому слою пыли, написала на турецком языке «Мустафа + Эмине».

Это имя я выбрала себе сама. Понравился переод. Эмине означало «надёжная, верная», и происходило от глагола «emin olmak»,– быть уверенным. Да, во мне и правда можно быть уверенным, я никогда не предам, а вот меня предавали сто раз. Отогнав от себя плохие воспоминания, я ещё немного покривлялась у зеркала, посмотрела на часы и собралась уходить. Через пять минут закрывался музей, и служащая на первом этаже наверняка проклинает меня на чем свет стоит и с нетерпением ждёт моего ухода, чтобы закончить свой рабочий день. Уходить, как обычно, не хотелось. Тяжело мне давались уходы из тех мест. Где при жизни бывал мой шехзаде: дворец Топкапы, его тюрбе в Бурсе, и вот этот вот музей. Его последнее пристанище, его дом. Интересно, был ли Мустафа тут счастлив? О чем думал, о чем мечтал, к чему стремился? Ладно, пора уходить. Пока-пока, зеркальце! До новых встреч!

Я ещё раз посмотрела на своё отражение в зеркале и улыбнулась себе, а затем нежно провела кончиками пальцев по раме стекла, касаясь старины, дотрагиваясь до многовековой истории и пропуская эту невероятную энергию через себя. Посмотрела еще раз на надпись, сделанную мной на зеркале, а затем приложила ладонь к зеркалу так. Что соприкоснулась с ладонью своего отражения, и тут…

Какой-то толчок заставил меня подпрыгнуть и буквально снёс меня с ног. Ставни на окнах начали с бешеной силой колотить так, что звенели чудом уцелевшие стеклопакеты. Я лежала на полу, понимая, что попала в первое в своей жизни землетрясения, которых за последние годы в Турции было немеренно. Черт! Знала же я, что Амасья находится в горах, а горы это всегда риск землетрясений. Что делать? Что вообще нужно делать при землетрясении? Ну же, давай, вспоминай! Столько всего полезного было просмотрено в интернете, неужели я ничегошеньки не знаю про землетрясение?

Тряска продолжалась. Небо за окном почернело, ветер был похож на ураган, а деревянный домик, в котором я находилась, не вызывал никакого доверия. Шум бьющихся ставней пугал ещё больше. Я лежала на полу, пытаясь понять. Что нужно делать: замереть или уползать вниз? С одной стороны, если я останусь на верху, меня не раздавит ничего, потому что надо мной нет ничего, кроме крыши, а вот тех, кто находится на первом этаже, придавит потолком второго этажа. Получается, я в относительной безопасности. Но не лучше ли попытаться выползти из домика вообще? А успею ли?

В одно мгновение все стихло. Стихло так же внезапно, как и началось. На всякий случай я ещё пару минут полежала на полу, и поднялась на ноги, а затем что есть мочи помчалась на первый этаж, чтобы смыться отсюда как можно дальше, а ещё лучше, вообще покинуть Амасью вместе с её природными катаклизмами. И как тут люди живут и не бояться?

Пулей вылетев на первый этаж и не обращая ни на что внимания, я мчалась к спасительной двери, которая вела на выход. Благо, музей был крошечным, я достигла цели меньше, чем за минуту. Схватившись за ручку двери, я резко потянула её  на себя и не сбавляя скорости бросилась прочь, как вдруг с кем-то столкнулась, больно ударившись лбом о чье-то плечо.

– Эй, ты кто такая? Что ты тут делала?

В страхе второй волны землетрясения, я не стала ни извиняться, ни что-то объяснять и побежала в сторону отеля.

Мустафа, 1545

– Шехзаде, кто от Вас только что вылетел?

– А, Атмаджа, это ты – я устало улыбнулся и пригласил жестом руки проходить – Ты чего так поздно? Плохие новости?

– Нет. Наоборот. Пришёл доложить, что в корпусе янычар полный порядок, солдаты прекратили устраивать бесчинства на улице и во всю готовятся к будущему походу. Я только оттуда, хотел лично убедиться, что старик Фатих всё уладил.

– Иншаллах, впредь так и будет. Город маленький, нельзя давать воинам слабину, а то они быстро под себя всех подомнут.

– Где оружие, там и власть – развёл руками Атмаджа

– Если у тебя всё, можешь идти. Полночь почти. Завтра много дел. Я буду ложиться.

Атмаджа откланялся и хотел было уйти, но обернулся:

– А всё-таки кто от вас бежал со всех ног?

– От меня? Никто. Я был здесь один. Минут сорок назад от меня ушел Ташлыджалы.

– Вы не вызывали к себе рабыню? Просто я точно видел, это была девушка. Такая невысокая, с тёмными волосами… Она врезалась меня, когда я входил в дом.

Я расхохотался:

– Ты что-то путаешь, Атмаджа. Я был здесь один, а тебе и правда пора как следует выспаться. Уже мерещится всякое. Ну, ступай.

– Мне не примерещилось. Она врезалась в меня так, что я еле на ногах устоял.

– Кто же это мог быть? Воровка?

– Да как бы она сюда пробралась? Мост охраняется, с гор разве что спустилась…

– А может, и с гор. Народ там всякий обитает. Ты точно уверен, что тебе не показалось?

– До сих пор плечо болит, шехзаде.

– Ступай в гарем и разбуди калфу. Пусть она посмотрит, все ли на месте, а сам сделай обход. Если к нам попала шпионка, далеко ей не уйти.

Даша, 1545

Турция Турцией, но вечерами даже здесь было холодно. Особенно в горной Амасьей. Ветер, которым, судя по всему, завершалось недавнее землетрясение. Интересно, в интернете уже написали сколько оно было балов?

Я остановилась посреди улицы и достала из сумочки телефон. Чёрт, не ловит! Мобильный оператор опять что ли забыл мне подключить роуминг. И включил только бесплатные мессенджеры заграницей? Я потыкала пару кнопок, проверила настройки, попыталась зайти в приложение своего мобильного оператора, но телефон ни на что не реагировал. Точнее, работал он как обычно, но признаков интернета не подавал. Хорошо хоть у меня в гостинице есть вай фай. Ладно, в номере почитаю про это.

Убрав телефон, который без интернета стал бесполезной игрушкой, я попыталась сориентироваться в какую сторону мне идти. Не смотря на то, что время было всего восемь вечера, на улице была непроглядная тьма. Почему в старой части города не предусмотрены фонари? Закос под старину что ли? Хотя, не буду спорить. Некоторое очарование в этом есть. Особенно с учётом отсутствия сигнала сотовой связи, можно и впрямь себя почувствовать в средневековье. Интересно, как люди жили без интернета? Как проводили досуг, что делали, когда делать было нечего? Хотя стоп! Чего это я? Мобильники стали распространены, когда мне было лет тридцать. Первый телефон мне подарили в четырнадцать, так что жила же я как-то до этого момента.

Плутая по тёмным вечерним улицам старой части города, в которой ранее располагался конак шехзаде и его свиты, я пыталась отыскать свой отель среди абсолютно одинаковых османских домиков, которые с виду ничем не отличались друг от друга. Подойдя к двери одного из них, я неуверено дернула ручку. Тишина. Дёрнула ещё раз. Никакого шума или движения. Около двери не был ни звонка, ни камеры, ни вывески. Хотя вывески не было ни на одном отеле. Наверное, ошиблась. Я прошла ещё несколько метров до следующего отеля, и опять попыталась открыть входную дверь. В этот раз мне повезло больше, и я услышала чьи-то шаги, крадущиеся в сторону выхода. Я требовательно забарабанила в дверь.

– Добрый вечер – сказал сонный седовласый дедушка и с недоверием осмотрел меня с головы до ног – Чем могу помочь, дочка? Ты попала в беду? Почему ты в такое время ходишь на улице, да ещё и одна?

– Здравствуйте! Извините, что так поздно побеспокоила Вас, но я, кажется, заблудилась. Нигде не могу найти свой отель, все дома абсолютно одинаковые. Вы не могли мы мне подсказать, где находится – я полезла в сумочка за телефоном, потому что к своему стыду не то, что не помнила, а даже не знала названия отеля, в котором остановилась. Выбирала я его по внешнему виду, и на названии не заострила никакого внимания. Моя невнимательность обязательно сыграет со мной злую шутку, но, пожалуйста, только не сейчас, только не в чужой стране. Достав телефон и найдя нужный скриншот, я показала ему дедушке – Я ищу вот это место. Как мне туда пройти?

Старик с непониманием взглянул на картинку, которую я показывала.

– Что-то не так? Вы не узнаете это место? Но оно где-то здесь, от музей до отеля рукой подать, я точно знаю.

– Что ты говоришь, дочка, я не понимаю.

«Неужели мой турецкий настолько ужасен? И как я его преподаю тогда, если меня не понимают турки?!»

– Вы знаете, где этот дом? – продолжала я – Я остановилась в этом отеле, но названия не запомнила.

– Отель? Что за отель? Что за слово-то такое? Ты кто такая?

– Отель, гостиница..Туристы приезжают в город и живут там. Отель называется. Хотель. Хостел.

– Ты в порядке, дочка? Что с тобой за беда случилась? Почему ты в таком виде, что за одежда на тебе? Тебя обокрали? На тебя кто-то напал? Заходи, накормлю тебя, а там решим, что делать с тобой…

– Нет, спасибо. Я сама попытаюсь найти отель. Спокойно ночи – я убрала телефон в карман, развернулась и хотела идти дальше на поиски, как услышала вдали стук лошадиных копыт. Кто-то скакал на лошади. Присмотревшись, я увидела вдали факел. Какой-то ненормальный скакал по городу на лошади с факелом в руках.

Из двух зол выбирают меньшее. Я резко обернулась и придержала дверь дома старика, которую он почти закрыл:

– Хотя погодите. Может, Вы и правы. Давайте зайдём, я ещё раз Вам все объясню.

Мустафа, 1545

– Ну что там, Атмаджа?

– Как сквозь землю провалилась. Я взял лошадь и с факелом объехал дважды всю улицу, потом зашёл в гарем, к калфе, как Вы и приказывали. Все рабыни на месте, готовятся ко сну.

– Говорю же, тебе показалось – я тепло улыбнулся верному бею – Ты когда в последний раз высыпался?

– Шехзаде, мне не могло показаться. Я открывал дверь, а она налетела на меня, как бесноватая, и убежала, даже не извинившись. До сих пор плечо болит.

– Куда же, по-твоему, она исчезла? Ты прекрасно знаешь, что эта улица полностью принадлежит мне, а мост, которым она соединена с городом, находится под круглосуточной охраной. Просто так ни сюда, ни отсюда никто не проскочет. Куда ей было деться?  Здесь и жилых домов-то нет. Мой дом, домик, в котором расположен гарем, домик, где квартируют солдаты из моего гарнизона, домик для поваров и прислуги,  и ещё пара домов, которые отведены один для хаммама, второй для молитвы, и третий для проведения совета дивана. Ну куда бы она делась? Ну?

– Пока не могу ответить на этот вопрос, шехзаде, но даю слово солдата: завтра я разберусь с этим делом. Если она затаилась где-то, то рано или поздно ей придётся выйти.

– Возвращайся к себе и выспись нормально. Выброси эту дурь из головы. И завтра можешь приступить к выполнению обязанностей после обеда. Отоспись как следует, а то вон уже как с тобой воображение играет. Мерещиться не пойми что на ровном месте.

– Мне не поме…

Одним движением руки я велел Атмадже замолчать, и тот откланялся и покинул мои покои.  Два моих верных воина, две мои правые руки: Ташлыджалы Яхья бей и Атмаджа Тугрул бей были полными противоположностями друг другу.  Яхья – осторожный, неторопливый ни в словах, ни в действиях, где-то даже мягкий. Он никогда не повышает голос и прежде, чем что-либо сделать. Хорошенько обдумает все последствия. Тугрул, напротив, скор на расправу, всегда рубит с плеча и вспыхивает быстрее, чем зажигается спичка.

Атмаджа был со мной со времён моего правления в Манисе, но хвала Всевышнему, никакой ревности или дедовщины не устраивал. Мужчины неплохо подружились, хоть и периодически подтрунивали друг на другом: Атмаджа обвинял Яхью в чрезмерном «бабообразном» романтизме, а Яхья в ответ называл его огромной разрушительной силой, сносящей всё на своём пути и не видящей, где враги, а где свои.

Знаю излишнюю бдительность и тревожность Атмаджы, я был абсолютно уверен, что никакой выбегающей из моего дома девушки не было в помине. В конце концов, я бы заметил присутствие постороннего человека, услышал бы шаги или какие-то шорохи. Я всё это время находился здесь, в своих покоях и никуда не выходил, даже на балкон не выглядывал. Я ещё раз усмехнулся встревоженному разуму Атмаджы, и лёг спать.