Молоко лани

Я тронула шею Джамидежа – на рыжей шерсти уже блестели малюсенькие капли воды – и он остановился, позволяя мне спешиться. Движимая внезапным внутренним порывом, который я не могла даже до конца осознать, я подошла ближе к водопаду. Его струи падали на землю, создавая небольшое озерцо и поднимая мириады брызг. Ветер, рожаемый мощью стихии, нес их во все стороны, и вскоре моя бурка блестела от капель, как трава от росы утром. Озеро было не круглым, часть его занимал высокий, спускающийся вниз к воде камень, должно быть когда-то очень давно вымытый там, наверху этой же рекой. Я подошла ближе, забралась на камень и остановилась всего в нескольких метрах от с невероятной силой и скоростью падающей воды. Мокрый ветер дул мне в лицо, расплетая косы. Я поежилась, плотнее закутываясь в бурку.

И вдруг в струях воды я разглядела что-то. Лицо. Сперва я подумала, что мне показалось, но с каждой минутой лицо в белых пенных потоках воды вырисовывалась все яснее. А потом я услышала голос:

– Зачем ты пришла ко мне, дитя?

Осознание обрушилось на меня, как водопад передо мной. Со мной говорила Псыгуащэ45, дева рек. Ее лицо, сотканное из воды, было прекрасно. Вода сплеталась в ее косы, тянущиеся до самого озерца внизу.

– Может, ты принесла мне в жертву Ханцегуащэ46? Но разве мои воды не текли в изобилии этой весной? Я была милостива.

– Я здесь, потому что я ищу белую лань, что живет в священной роще у подножья Ошхамахо, – честно ответила я, с восхищением и благоговением глядя на лицо речной девы.

– Вот значит, как, – лицо постепенно отделилось от водопада, обретая плотность, а вслед за ним из-под покрова воды появилась молодая женщина. Она была нага, и лишь длинные волосы, все еще сотканные из речных потоков, закрывали ее полные груди. Она высунулась из воды лишь по пояс, но я знала, что скрывает водопад – рыбий хвост. Псыгуащэ подняла к лицу руки с тонкими пальцами, связанными полупрозрачными синеватыми перепонками, и постучала указательным по щеке, задумчивая.

– Я знаю, где живет лань. Но стоит ли мне говорить тебе об этом просто так, смертная девочка? – ее лицо будто излучало свет, я не могла оторвать от него глаз. Даже ветер и холод перестали беспокоить меня.

– У меня нет ничего, что я могла бы дать вам взамен, – пробормотала я, смущенная, что мне нечего преподнести великому речному божеству.

– Но так ли это? – большие ярко-бирюзовые глаза Псыгуащэ с любопытством и интересом разглядывали меня.

Вдруг за моей спиной раздалось громкое ржание и голос Джамидежа:

– Сурет!

Наваждение рассеялось. Заморгав, я обнаружила, что стою уже по щиколотку в воде, почти под самым водопадом. Ледяная вода вдруг обожгла мне ноги. Часто моргая, я обернулась и увидела Джамидежа на том же камне, где всего несколько мгновений назад стояла я.

– Я… я… – я попятилась, сама не понимая, что происходит.

Прекрасное лицо девы рек исказила злая недовольная гримаса.

– Ах вот значит как. Ну и забирай ее, волшебный конь.

Я резко остановилась. Мой взгляд метался между Джамидежем и девой рек.

– Но мне нужно узнать, где обитает волшебная лань! – воскликнула я наконец.

– Не говори с ней, Сурет, – предостерег Джамидеж, – она вновь околдует тебя и утопит.

Псыгуащэ насупилась:

– Ну зачем же так жестоко. Я могу взять и меньше. Например, твои прекрасные косы, – перепончатая рука подцепила мои волосы и подняла ближе к глазам. – Небольшая цена за жизнь твоего отца, не правда ли?

– Откуда вы… – я вздрогнула, но речная дева в ответ лишь рассмеялась, и ее смех напоминал стук камешков, потревоженных бурным потоком.

– Так что, Сурет, ты согласна?

Я бросила быстрый взгляд на толстую длинную косу, которую сжимала в руке Псыгуащэ, и мое сердце сжалось. Я отращивала волосы с самого детства. Все в наших землях говорили о том, какие восхитительные косы у дочери Шертелуко. Но стоила ли копна волос жизни моего отца? Этот ответ мне не нужно было долго искать.

– Да.

Псыгуащэ улыбнулась, хищно и удовлетворенно. Ее ногти тут же удлинились, став острыми, как бритва, кристаллами льда. Ей не потребовалось много времени. Всего несколько секунд, и остатки моих волос упали неровными прядями у лица. Я ощутила легкость. До этого я никогда даже не задумывалась, насколько тяжелыми были мои косы.

– Достойный дар, – протянула Псыгуащэ, поглаживая лежащие в руке волосы, – я отвечу на твой вопрос. Белая лань живет в роще над моим водопадом. Чтобы попасть туда, тебе нужно спуститься вниз по ручью – там живут люди, не пропустишь – из их селения выйди на восток, там будет тропа наверх. Наверняка твои соплеменники подскажут тебе, а с волшебным конем тебе не составит труда добраться туда.

– Благодарю вас, Псыгуащэ, – пробормотала я, потупившись, чтобы не смотреть на речную деву.

– Свое я уже получила. Прощай.

С этими словами Псыгуаще отстранилась от меня, возвращаясь под потоки водопада, и в мгновение ока слилась с его струями, исчезая.

Я вылетела из воды обратно на камень. Ноги горели, будто их опустили в костер. А на глаза наворачивались слезы. Я дрожащей рукой провела по голове, только сейчас осознавая произошедшее. Теперь волосы едва достигали середины шеи. Я опустила глаза и увидела в небольшой лужице в углублении камня свое отражение. Мое лицо, обрамленной влажными черными волосами, выглядело будто более худым и угловатым, чем раньше. Неужели вся моя красота была лишь в волосах?

В отражении рядом с моим лицом появилась морда Джамидежа, нависающего надо мной, его нос – как вся моя голова.

– Тебе не стоило говорить с ней, она могла утопить тебя.

– Спасибо. Ты защитил меня, – я повернулась к коню и обняла его морду, прижавшись лбом к теплой шерсти.

Мы постояли так несколько секунд, молча, а потом Джамидеж повел голову в сторону, заставляя меня отпустить.

– Пойдем, Сурет. Тебе нужно высушить ноги. До аула уже недалеко.

– Я не хочу в аул, – всхлипнула я, сжимая в кулаке остатки волос, – что я скажу им? Я не хочу врать. Не хочу притворяться. И волосы. Если они увидят, они поймут, что я вру.

– Ладно-ладно. Мы поедем туда, но обойдем аул стороной, хорошо? Или может там будет заброшенный дом. Это небольшой аул далеко ото всех, многие уходят оттуда вниз, в долину, там немноголюдно.

Я кивнула, все еще всхлипывая. Мое лицо было совсем мокрым, капли то и дело стекали по щекам и падали на уже тоже влажную кудрявую шерсть бурки. Я не знала, были ли это капли воды из водопада или мои слезы.

«Красивые волосы – половина женщины»47, так у нас говорят. Значит, теперь я стала половиной женщины? Лишилась всей своей красоты? Девушке, с волосами, не достигающими даже поясницы, всегда сочувствовали, ведь ей сложнее было выйти замуж. А мои волосы теперь топорщились у лица и попадали в рот. Прическа не женщины, а маленькой девочки, чьи косы еще не выросли.

Такие мысли одолевали меня, пока Джамидеж шел вперед по теснине. Но сделанного не воротишь, и мне оставалось только смириться с утратой.

Вскоре теснина кончилась и, следуя по реке, мы вышли на более открытое место, где на небольшом возвышении стоял крохотный аул всего на несколько десятков домов. Уже темнело, и от меня не укрылось то, что окна многих домов не светятся, а из труб не идет дым. Как и сказал Джамидеж, аул оказался наполовину заброшенным. Должно быть лишь старики доживали здесь свои последние дни в дали от других людей.

Джамидеж с моего молчаливого согласия свернул с дороги на подходе к аулу и пошел по его краю в поисках подходящего дома для ночлега. Искать долго не пришлось. На самом краю села, там, где гора резко уходила вверх, стоял отдаленный от всех прочих старый покосившийся домишко. Дверь его давно истлела и на месте нее зиял обрушившийся проем, достаточно большой, чтобы в него мог пройти конь. Я обошла дом кругом, проверив, что каркас его все еще стоит устойчиво и крыша не обрушится нам на головы, и мы с альпом укрылись внутри от влажного ночного холода.

Я развела небольшой костер прямо посреди комнаты, скрыв его от окон куском какой-то мебели, которую уже невозможно было опознать. В мерцающем свете пламени из тьмы выступили остатки чьей-то жизни. На крюках в стене висела потемневшая и ржавая кухонная утварь. На полу валялась сломанная детская игрушка-лошадка. Из большого сундука с открытой крышкой в углу торчали изъеденные временем куски одеял и тряпок. Все это было покрыто толстым слоем пыли, сухими листьями и птичьим пометом. Я невольно задумалась, что станет с моим домом, если я сгину в этих горах, так и не найдя способ исцелить отца? Если Шертелуко умрет, а я исчезну, решится ли кто-то жить в нашем доме, или его отдадут на растерзание безжалостному времени? Воображение нарисовало яркие образы моей собственной комнаты, но заброшенной и обветшавшей, нашей уютной кухни, кунацкой… Я поежилась, ощущая, как в горле встает ком.

Нет. Я этого не допущу. Я найду лекарство для отца и вернусь домой. И все будет, как прежде.

Я быстро поела и потушила костер. Мне не хотелось привлечь чье-то внимание дымом. Стоило огню потухнуть, как в помещение влетел порыв ледяного ветра, и я поспешила плотнее закутаться в бурку.

– Ложись рядом со мной, – пригласил Джамидеж, который уже улегся в дальнем конце комнаты у стены. Конь не выглядел уставшим, а на его шерсти совершенно не было следов пота. Но все же он настоял на том, чтобы поспать в доме.

Я не ожидала такого предложения и заколебалась. Но здравый смысл быстро взял верх. Джамидеж был прав, вместе теплее. Я постелила войлок вплотную к нему и легла, свернувшись клубочком, спиной прижимаясь к теплому лошадиному боку. Равномерное дыхание Джамидежа успокоило и убаюкало меня, и я сама не заметила, как уснула. Впервые с отъезда из дома я спала спокойно и без сновидений.

Джамидеж разбудил меня незадолго до рассвета. Было еще совсем темно, и лишь едва заметная серость, разбавившая ночную темноту, сообщала, что скоро из-за гор появится солнце. Мы быстро выскользнули из дома, я оседлала коня, вскочила в седло, и мы понеслись прочь из аула. Прежде, чем кто-либо из жителей успел нас заметить.

Когда солнце взошло и стало теплее, мы остановились на привал. Нам обоим нужно было поесть и перевести дух после утренней скачки. Указания, которые дала нам Псыгуащэ, пока казались верными. Едва различимая тропинка, становясь все круче, поднималась вверх в гору.

Мы остановились, прежде чем подъем стал совсем крутым. Джамидеж отправился пастись, а я села на торчащий среди разнотравья камень и отрешенно жевала жесткий кусок лягура48. Меня вновь терзали сомнения в том, что я поступаю правильно. Чем дальше мы продвигались, тем больше мне казалось, что я переоценила свои возможности. А может быть даже и слишком много о себе возомнила. Я ведь не мужчина, чтобы совершать подвиги. Мне давно нужно было выйти замуж, уйти из отцовского дома, воспитывать детей и вести хозяйство. А я вместо этого скакала по горам на волшебном коне, рискуя собственной жизнью. Не растеряла ли я в процессе остатки своей женственности? И не разгневала ли богов тем, что отказалась от уготованной мне судьбы? А может, наоборот, именно такая судьба и была мне уготована, а вовсе не роль чинной княжны на котурнах?

От размышлений меня отвлекло ржание и голос Джамидежа:

– Сурет, иди сюда! Я кое-что нашел.

Я и представить не могла, что мог Джамидеж найти здесь на поляне посреди гор. Но, движимая любопытством, которое всегда было присуще мне, как говорили, в излишней степени, я поднялась со своего камня и двинулась туда, где стоял, крутя хвостом, альп.

Подойдя ближе, я не увидела ничего такого, что отличалось бы от окружающего ландшафта. Тот же покрытый травой и цветами склон холма с то и дело прорезающими землю каменными хребтами. Я вопросительно взглянула на Джамидежа.

– Тут дикий мед, – альп указал копытом на широкую трещину в одном из скальных наростов, – вкусный.

И действительно, в глубине трещины белели соты горных пчел. Сами насекомые роились тут же, громко жужжа. Мне никогда не доводилось пробовать горный мед, хоть я и слышала от старших рассказы о его необычайной питательности и отменном вкусе. Но вид многочисленных пчел, охраняющих свои соты, отбивал у меня всяческое желание пытаться добраться до лакомства.

– Как же я его достану? – с упреком спросила я у Джамидежа.

Тот всхрапнул так, что мне показалось, что конь усмехнулся.

– Я махину хвостом, и пчелы разлетятся. Но тебе нужно будет быстро схватить соты и отойти в сторону, иначе они вернутся и нападут на тебя.

– Да быть такого не может, – хихикнула я, – чтобы пчелы покинули улей от взмаха твоего хвоста.

– Ты что, не доверяешь мне, волшебному альпу?

Я задумалась. Мне уже несколько раз довелось убедиться в том, что Джамидеж не простой конь. Достаточно было, конечно, и того, что рыжий альп мог говорить, и все же до нашего спуска в теснину у меня оставались сомнения.

– Хорошо, я попробую.

– Встань вот здесь на колени, – Джамидеж мордой указал мне на нужное место, – так будет удобнее.

Я повиновалась.

– Так, кинжал на изготовку.

Я подняла на коня недоуменный взгляд.

– А ты как думала? Эти соты твердые, не такие, как ваши домашние, руками не сломаешь.

Я послушно достала из ножен отцовский кинжал и взяла его в руку как обычный кухонный нож.

– Так, по моему сигналу. Раз, два, три!

Джамидеж замахал пышным хвостом, и тут же откуда ни возьмись налетел порыв ветра, устремившийся прямо в расщелину, где жили пчелы. Ветер подхватил насекомых и понес прочь от их жилища, открывая доступ к таящемуся внутри сокровищу.

Я, стараясь действовать быстро, наклонилась над трещиной в камне и протянула туда руки. Джамидеж был прав, соты оказались твердыми, как глиняный кирпич-сырец. Я, стараясь действовать как можно быстрее, отсекла кусочек кинжалом и поспешила отстраниться. В последний момент я ощутила резкий укол в палец, едва не заставивший меня выронить заветный мед. Одна пчела все же притаилась в улье и успела ужалить меня прежде, чем я ее раздавила.

Поморщившись, я положила кинжал и мед на свежую еще влажную от росы траву и принялась вытаскивать из пальца застрявшее коричнево-желтое жало. Палец противно ныл, но я знала, что это ненадолго. Закончив, я продемонстрировала уже начавшую распухать подушечку Джамидежу, насупившись.

– Невеликая цена за горный мед, – парировал мое недовольство альп. – Ты отбираешь пищу их детей, они имеют право защищаться.

Я только пожала плечами, оглядываясь. Наверняка где-то здесь рос чабрец, который помог бы мне снять отек и зуд. Мне пришлось немного побродить по лугу, прежде чем на небольшом пригорке я нашла целое пятно вытянутых побегов с тонкими листьями. Сорвав несколько верхушек не пострадавшей рукой, я растерла листья между пальцами. Душистый аромат ударил в нос, такой насыщенный, что захотелось чихнуть, но все же приятный. Приложив растертые листья к распухшему пальцу, я вернулась к Джамидежу.

– Я смотрю, чему-то тебя всё-таки учили, – одобрительно сказал альп, хоть и с некоторым, как мне показалось, пренебрежением.

Я нахмурилась. Даже у коня не было в меня веры. Конечно, я знала лечебные травы, каждую девушку учили азам врачевания, чтобы она могла оказать помощь мужчинам, вернувшимся из похода или пострадавшим во время работ на полях. Пусть у меня и не было матери, но Хуж и другие женщины в ауле обучили меня всему, что положено было знать молодой девушке. Наконец что-то из этого мне пригодилось.

Я опустилась на траву, туда, где оставила кинжал и мед. В трещине в каменной гряде злобно жужжали пчелы, недовольные тем, что их потревожили и обокрали. Я могла их понять.

Первым делом я вытерла перепачканный медом кинжал о траву. Дикий мед оказался совсем не липким и оставил лишь несколько разводов на лезвии. Мне удалось убрать их, даже действуя одной рукой, и я спрятала кинжал обратно в ножны.

Закончив с этим, я наконец переключила внимание на мед. Даже на вид это было что-то совсем не похожее на обычные соты, которые к княжескому столу приносили с пасек. Плод труда пчел имел сероватый оттенок, а совсем не насыщенный золотой, как обычно, был твердым и не липким. Пах он одновременно и медом, и воском, нежно и приятно. Я слышала о том, что такой мед добывали пастухи и разноображивали им свое питание. Его можно было долго носить с собой, не боясь, что он перепачкает что-то или испортится.

Я осторожно лизнула медовый камешек у себя в руках. Вкус у него был похож на обычный медовый, но всё-таки чем-то неуловимо отличался. Осмелев, я, пусть и с трудом, откусила кусок меда и стала рассасывать его во рту. После нескольких дней употребления гъомыля49, он показался мне просто невероятно вкусным. Я и сама не заметила, как проглотила весь отобранный у пчел кусок.

Доев, я быстро собрала свои вещи, и мы с Джамидежем снова отправились в путь. Солнце приятно припекало, откуда-то доносилось пение птиц и попискивание каких-то мелких зверушек. Мне стало так хорошо и спокойно. Впервые за долгое время меня наполняла уверенность и вера в свои силы. Довольная и расслабленная, я начала напевать себе под нос веселую мелодию.

– Что, горный воздух голову вскружил? – спросил Джамидеж, ведя ушами. – Мы же не так уж высоко забрались.

Он раздул ноздри, принюхиваясь, и это почему-то показалось мне таким забавным, что я громко рассмеялась, раскачиваясь в седле.

Конь фыркнул:

– Нет, от горного воздуха так не развозит, это должно быть мед тебе попался особенный50. Смотри из седла не выпади.

Предостережение Джамидежа возмутило меня.

– Да я держусь в седле не хуже отца! – воскликнула я и, перехватив повод, резко оттолкнулась от стремян и, подпрыгнув, встала ногами на седло. Я хотела было выпрямиться, как это делал Шертелуко на свадьбе всего несколько дней назад, но обнаружила, что совершенно не могу держать равновесие. Меня повело в сторону и пейзаж перед глазами начал стремительно заваливаться на бок. В последний момент я кое-как ухватилась за луку седла и смогла удержаться на нем, фактически лежа на боку, как мешок, и при каждом шаге Джамидежа больно ударяясь ребрами о деревянный обтянутый кожей каркас.

Альп остановился и громко захрапел, явно осуждая мое поведение. Мне пришлось приложить усилие, чтобы подтянуть себя наверх и скатиться по конскому боку ногами, а не головой вперед. Оказавшись на земле, я вновь зашаталась и схватилась за стремя, чтобы не потерять равновесие. Тут взгляд мой упал на седельную подушку, и я поняла, что пыталась встать на ней, чего делать категорически не стоило.

– Доигралась? – спросил Джамидеж, повернув ко мне голову.

Сердце бешено стучало у меня в груди, и я никак не могла перевести дыхание, то глотая воздух широко раскрытым ртом, то пропуская вдох. Мир все еще покачивался перед глазами, и я не была уверена, связано ли это с тем, что меня качает, или же это зрение подводило меня. Я скосила глаз на Джамидежа, и меня накрыла горькая и отрезвляющая волна стыда.

Сраженная ей, как резким порывом ветра, я опустилась на землю у ног альпа и закрыла лицо руками. Подумать только, опьянела от горного меда. Чуть не сломала шею, свалившись с коня в пустой попытке что-то доказать ему же. Так глупо и обидно.

Я услышала стук копыт о камень, и меня обдало горячим пахнущим прелой травой дыханием Джамидежа.

– Вставай, Сурет, нам нужно двигаться дальше.

Я убрала ладони от лица и подняла глаза на альпа. Он наклонил ко мне голову и терпеливо ждал, пока я соберусь с мыслями.

– Прости, Джамидеж, – прошептала я, – я вела себя неподобающе.

Конь повел ушами.

– Ничего. Мне стоило предвидеть, что этот горный мед может оказаться не так прост. Главное, что ты не пострадала.

Движимая внезапным порывом благодарности, рожденным не то опьянением, не то терзающими меня в последнее время сомнениями, я подалась вперед и обняла Джамидежа за шею. Тот сперва удивленно коротко всхрапнул, а потом начал медленно поднимать голову, подтягивая меня за собой и заставляя встать на ноги.

Я постояла еще немного, прижимаясь к мягкой теплой конской морде и слушая его размеренное и спокойное дыхание. Джамидеж молчал, позволяя мне эту вольность. Мое сердце и дыхание наконец успокоились, а ноги снова прочно встали на землю. Только тогда я отпустила альпа и, пусть и с небольшим усилием, забралась обратно в седло.

Мы вновь пустились в путь по все сужающемуся плоскому карнизу между отвесной стеной по левую руку и обрывом теснины по правую. В любой другой ситуации эта дорога напугала бы меня, и я с ужасом глядела бы вниз на несущийся далеко-далеко ручей, но сейчас моя душа была спокойна, я знала, что, какой бы сложной не была дорога, Джамидеж сможет пройти ее и принесет меня в священную рощу белой лани.

Так и произошло. К полудню карниз пошел вверх и быстро вывел нас на плато на вершине. Здесь уже росли лишь невысокие коренастые деревья, а совсем рядом, так близко, что мы бы добрались до тех мест к закату, белел еще не сошедший запыленный снег, покрывающий уходящие вверх северные склоны. Но наш путь лежал не туда, а вперед по плато, которое, постепенно снижаясь, все плотнее зарастало деревьями, сперва низкорослыми, а дальше все более и более мощными. А далеко впереди за рощей опасными уступами возвышалась она, священная гора Ошхамахо.

Мы вошли под сень деревьев, когда их тени уже удлинились настолько, что едва ли не вдвое превосходили свои источники. Мне хотелось продолжать путь, несмотря на неминуемо наступающие сумерки, но Джамидеж отговорил меня.

– Не дело вечером решать51, – вот, что он сказал, и остановился у подходящей для ночлега проталины, наотрез отказавшись двигаться дальше. Мне ничего не оставалось, кроме как согласиться.

Лежа в темноте у догорающего костра и вслушиваясь в звуки леса – крики птиц, шуршание животных, шелест листьев на ветру – я размышляла о том, что будет дальше. Вплоть до этого момента я не задавалась вопросом, как же я найду волшебную лань и заполучу ее молоко. Я знала, что мне нужно сделать это. Я верила, что я смогу. Но я не задумывалась, как именно. Прежде передо мной стояли другие задачи: покинуть дом, добраться до гор, найти путь к священной роще, и, поглощенная ими, я вовсе не обращалась мыслями к самой последней, самой важной задаче.

– Джамидеж, – позвала я.

Ответом мне стали конское фырчанье и звуки жевания.

– Как ты думаешь, а белая лань может говорить человеческим языком?

Звуки жевания приблизились.

– С чего ты вдруг заинтересовалась этим? – спросил альп с набитым ртом, не отрывая нос от земли.

– Я подумала, как же я получу ее молоко. Лань ведь не поймать в силки.

– Мхм, – Джамидеж продолжал с аппетитом жевать и казался далеким от моих переживания, – может и умеет.

– А если нет?

– Наверняка я смогу ее догнать.

– А если нет?

– Ты же слышала предания, лани сами идут в руки юным девам и дают им свое молоко.

Джамидеж вернулся к кормежке, а я – к своим тревожным размышлениям. Обсуждать что-то с альпом, когда тот был в подобном настроении, было совершенно невозможно. Я даже невольно засомневалась в желании альпа спасти отца, но быстро отругала себя за подобные мысли. Возможно, Джамидеж просто верил в меня больше, чем я сама.

«О Мэзгуащэ52, покровительница лесов и диких зверей, – помолилась я про себя, плотно зажмурив глаза, как в детстве, когда мне чего-то очень-очень хотелось и я просила об этом богов, – помоги мне найти твою белую лань исцелить отца ее молоком».

Я повторяла это про себя, пока не уснула.

Мне снился отец. Такой, каким я видела его последний раз: бледный, едва живой, кажущийся маленьким среди подушек. Было темно, но с ним в комнате почему-то никого не было, и я испугалась, что злые духи придут и похитят остатки его жизненных сил. Но вместо этого комната вдруг наполнилась светом, будто в окно заглянула луна. Прекрасная женщина с лицом, источающим нежный серебристый свет, и переливающимися чистым золотом волосами, вошла в комнату, озаряя ее. Она подошла к отцу, положила руку ему на грудь, наклонилась к нему и что-то прошептала. Отец заворочался в кровати, как если бы ему снился беспокойный сон. Женщина отстранилась и покачала головой, а после повернула голову и посмотрела прямо на меня. Ее глаза цвета меда излучали тепло. Но в них была также и грусть. Она снова покачала головой и будто хотела что-то сказать, но в этот момент яркий солнечный свет ударил мне в глаза, и я проснулась на лесной полянке в священной роще у подножья Ошхамахо, так далеко от постели отца. Мне оставалось лишь надеяться, что в своем сне я увидела не его смерть.

Я позвала Джамидежа, и мы, бок о бок, двинулись вглубь рощи. Деревья становились все выше и гуще, и с каждым шагом мне все больше вспоминался темный лес в лощине, где я потерялась несколько дней назад. Я испугалась, что снова заблужусь среди похожих друг на друга, как две капли воды, деревьев, и так и не достигну своей цели. Но прежде, чем когти отчаяния впились в мое сердце, лес расступился, и моему взору открылась просторная поляна, поросшая алыми цветами, а в центре ее – огромный древний дуб. Ближе к земле его кора плотным толстым поясом обхватывала ствол, но на высоте чуть больше человеческого роста ее обезображивал огромный обожженный шрам. Когда-то давно молния расколола это дерево надвое. Рана уже зажила, и над ней шелестели ажурные изумрудные листья. И все же след благословения Щыблэ сохранился. Не могло быть сомнений в том, что именно это дерево и является сердцем священной рощи.