Молоко лани

Наконец, я повернула коня в сторону гор, сейчас полностью скрытых темными облаками, и мы двинулись вперед. Здесь на плато паслись стада овец, и вскоре я въехала в одно из них, как раз направляющееся на ночевку в кош37. Со всех сторон раздавалось блеяние, заглушающее любые другие звуки и даже шум ветра. Овцы упрямо шли навстречу моему коню, далеко не всегда уходя с пути, и мне приходилось прикрикивать на них, а порой и охаживать отцовской плетью, чтобы проложить себе путь сквозь стадо.

Мое появление не укрылось от чабана, верхом на лошади следовавшего позади отары, подгоняя отстающих животных вперед, пока его собаки собирали и направляли овец по бокам.

– Приветствую тебя, путник! – окликнул он меня издалека, поднимая руку.

– Да умножится ваше стадо, – отозвалась я, подъезжая ближе.

Пастух молчал, пока мы не поравнялись с ним. Передо мной был уже весьма пожилой мужчина в видавшей виды папахе. Его лицо украшали длинные седые усы, глаза были так глубоко скрыты в тени кустистых бровей, что их почти не было видно в наступивших сумерках. И все же от меня не укрылось, что чабан разглядывает меня с удивлением.

– Куда такая красавица держит путь в одиночестве? – спросил он наконец.

Я на секунду замялась, но вскоре вспомнила ложь, придуманную накануне.

– Я еду к родственникам, что живут далеко, у самого подножья Ошхамахо. Они единственные, кто у меня остался, – я постаралась придать голосу печальные нотки, что получилось легко, ведь на моей душе и правда будто лежал абра-камень38.

– Ох-ох-хо, – покачал головой старый пастух, – что за времена настали! Должно быть наш народ разгневал чем-то великого Тхашхо39, раз молодые девушки вынуждены путешествовать одни верхом!

Последние овцы прошли мимо нас, блея о чем-то своем. Мимо пробежала небольшая щуплая собака, подгоняющая отстающих. Приблизившись к хозяину, она коротко гавкнула и продолжила путь.

– Переночуй у меня на коше, дочка, – предложил, наконец, чабан, – на лугах небезопасно, в этом году волки часто выходят из леса, чтобы поживиться нашими овцами. Лишь благословением Емиша40 наши стада еще многочисленны.

Я посмотрела вперед на простирающийся на сколько хватало глаз горный луг. Сумерки все больше сгущались, и в темноте вся эта пустота казалась поистине зловещей. Мне несложно было представить, как по ней, скрытые мраком, крадутся волки в поисках легкой добычи, которой могла стать и я. Потом я посмотрела на старого чабана, чье лицо выражало лишь обеспокоенность и заботу, и на темнеющий в отдалении домик коша, где наверняка был очаг и, возможно, даже несколько лавок для сна. Пожалуй, сейчас не стоило искушать судьбу.

– Да умножится число ваших гостей, отец, с радостью приму приглашение.

Старик расплылся в добродушной улыбке, из-за чего его усы забавно приподнялись и зашевелились на ветру.

– Тогда поторопимся, темнеет, – с этими словами он подогнал коня и двинулся вперед за стадом. Я развернула своего скакуна и последовала за ним.

Я помогла пастуху загнать овец в ночные загоны. Мы расседлали и отпустили наших коней пастись тут же под защитой больших собак-волкодавов, встретивших нас на подъезде к кошу. Огромные лохматые псы, способные перегрызть шею волку, приветствовали нас радостным лаем и мельтешением виляющих хвостов. Когда мы спешились, они подбежали к чабану, тот потрепал их по пыльным спинам и вынес им из домика ведро с костями и пастой. Собаки тут же потеряли к нам всякий интерес и принялись за еду.

Старик пригласил меня зайти в домик и засуетился над потухшим очагом. Ему не составило труда разжечь огонь, и вскоре над ним уже аппетитно булькал котелок с просом и мясом – простая похлебка, но от ее запаха у меня тут же забурчало в животе, и я поняла, как проголодалась. Это не укрылось и от пастуха.

– Кажется, ты голодна, дочка.

– Мне предстоит долгий путь, поэтому я берегу свои припасы.

– Разумно. Но все же не чета молодой девушке морить себя голодом, от этого рождаются больные дети.

Я не стала отвечать ему. В моем возрасте у большинства девушек уже рождался первенец, и было немудрено, что пастух переживал о моей способности зачать и выносить здорового ребенка. Ведь именно это считалось главным достоинством женщины. Я все еще не разобралась с тем, какие эмоции это у меня вызывает, а сейчас мне и вовсе было не до подобных размышлений. На коше было тепло и безопасно, а пастух был рад поделиться со мной своими запасами еды и разделить кров – это единственное, что имело значение.

И все же даже в тепле и относительном комфорте домика пастуха я спала беспокойно. Мой сон наполняли воспоминания об отце, о том, как он упал посреди двора, о том, как слабо поднималась его грудь во время чапща и о словах лекаря, что надежды нет. А еще то и дело мне виделось освещенное факелом лицо Нурби в момент, когда он застал меня, уезжающей со двора в ночь. Шок и боль в его глазах отдавались тоской в моей и без того истерзанной душе даже во сне. Я знала, что обрекла названого брата на бессонные ночи, полные тревоги за мою судьбу, на страх, что он потеряет не только отца, но и сестру.

Я проснулась перед самым рассветом, пожираемая чувством вины, стыдом и ощущением собственной глупости. Кто я такая, чтобы думать, что у меня получится найти молоко лани? Кто я такая, чтобы оставлять отца на смертном одре и скакать в горы? Стоит ли эта отчаянная надежда той боли, которую я причинила брату? И что будет с ними обоими, если эта глупая затея будет стоить мне жизни? Я пыталась прогнать эти мысли, но все же они продолжали роиться у меня в голове, как облако назойливых оводов вокруг коровы на водопое.

Я поднялась со своего места и вышла на улицу. Как раз начало светать, и здесь, наверху, было видно, как тонкая кромка солнечного диска показалась между пиками гор, окруженная пеленой розоватых облаков. Пахнущий горной свежестью ветер ударил мне в лицо, будто сдувая тревожные мысли в самые дальние уголки сознания. За моей спиной тихонько скрипнула дверь.

– Доброе утро, – приветствовал меня старый чабан.

– И вам, отец.

– Не хочешь остаться тут, дочка? Ты хорошо помогла мне. Моя жена давно умерла, а детей у меня нет. Ты могла бы быть мне дочерью, я бы позаботился о тебе.

Я обернулась на старика. В этот момент выглядел таким печальным и одиноким. Но я не могла выполнить его желание.

– Прости, отец, но долг велит мне отправляться к родственникам. Таково было желание моего отца, – мне было неловко врать человеку, принявшему меня в своем доме и разделившего со мной трапезу, но что мне оставалось.

– Что ж, да будет так. Я провожу тебя до места, где я пасу своих овец, но дальше тебе придется продолжить путь одной. Я бы поехал с тобой, но кто же приглядит за стадом.

– Я понимаю. Вы уже и так много для меня сделали, и я благодарна вам.

После завтрака мы покормили собак, оседлали и напоили коней, выгнали отару из загонов и двинулись в путь по бескрайнему изумрудно-зеленому лугу, сверкающему росой в лучах восходящего солнца. Чабан проводил меня до края плато, развлекая байками о своей удалой молодости и пересказом древних легенд об отважных нартах41.

Когда пришла пора прощаться, пастух снова посмотрел на меня из-под кустистых седых бровей и покачал головой, цокая языком.

– Мое сердце обливается кровью от того, что я отпускаю девушку одну в столь опасный путь, – сокрушался старик.

– Простите меня, отец, что я принесла смятение в вашу душу. Отец обучил меня, как постоять за себя, – я положила руку на рукоять висящего на поясе кинжала, – со мной все будет в порядке.

Пастух снова покачал головой и пробубнил себе под нос что-то о том, что боги отвернулись от нашего народа, раз женщины уже берут в руки оружие.

– Скажите, отец, как мне лучше отсюда добраться до долины у подножья Ошхамахо?

– Ох, доченька, это мне неведомо. Эта дорога приведет тебя в долину у черного водопада, а там ниже по реке стоит небольшой аул. Но дальнейший путь мне незнаком.

– Тогда я спрошу в том ауле, отец, – я поклонилась ему в седле, – благодарю вас за гостеприимство пусть ваша старость будет счастливой!

– Береги себя, доченька!

Я повернула коня в указанном пастухом направлении, где среди зеленой травы едва-едва угадывалась тропа, и двинулась вперед спокойным шагом, то и дело оборачиваясь, чтобы увидеть, что пастух, окруженный толпой разноцветных овец, все еще провожает меня взглядом.

С вершины плато открывался прекрасный вид на залитую солнцем двойную вершину Ошхамахо. Утренний ветер разогнал облака, и гора представала во всем своем заснеженном сверкающем великолепии. Ослепительно-белый ледник, покоящийся на вершинах и в седловине между ними, поблескивал в солнечных лучах. Черные каменные гребни прорезали снег и спускались вниз опасными неприступными обрывами. Где-то там жили джины и собирались на танцы удды42. А у подножия великой горы, сейчас скрытого от глаз вершинами и склонами других, меньших гор, меня ждала священная роща, где обитала белая лань.

Я направила коня вперед. Дорога спускалась с плато на другое, более низкое, проходя через пологую каменную расщелину, поросшую сочной травой, желтовато-ржавым лишайником и редкими низкорослыми деревьями, на которых едва угадывались листья. Дорога шла по тенистому участку расщелины и отлично продувалась холодным ветром с гор. Я поежилась и плотнее закуталась в бурку, а конь несколько раз недовольно фыркнул, когда порыв ветра взъерошил его гриву.

Но стоило нам выйти из тени на залитый солнцем луг, погода будто резко поменялась. Горячее летнее солнце опалило кожу, а под толстой буркой тут же стало жарко. В нос ударил густой терпкий запах нагретого на солнце луга, который местами уже начал желтеть под летним зноем. В невысокой траве жужжали яркие пчелы и стрекотали многочисленные кузнечики. Упитанные суслики, заметив приближающегося всадника, разбегались во все стороны, громко пища. А в бескрайнем необъятном пронзительно-голубом небе парили благородные хищные птицы: не то ястребы, не то орлы.

Дорога, едва заметная в траве, вилась вперед между небольшими холмами. Казалось, что она тянется до самого горизонта и упирается прямо в ледяную громаду Ошхамахо. Но через несколько часов в пути я заметила, что тропа все больше уходит вниз, в поросшую лесом долину между горами. Прежде, чем въехать под сень деревьев, я остановилась на привал, наслаждаясь солнцем и теплом. В тот момент мне казалось, что все возможно. Что уже скоро я доберусь до священной рощи, найду белую лань и, добыв ее целебное молоко, понесусь назад к отцу. Мне казалось, что совсем скоро все будет хорошо.

Но чем дальше я углублялась в лес, тем сильнее мою уверенность подтачивали сомнения. Чем меньше солнце проглядывало сквозь плотные кроны становящихся все выше деревьев, тем более темная тень окутывала и мою душу. Дорога, и до того едва видимая среди разнотравья, окончательно исчезла на голой лесной земле. В лощине больше не было видно моего ориентира – вершины священной горы – и даже опустившееся после полудня солнце скрылось за южным склоном. Холодный ветер вновь заставил мою кожу покрыться мурашками. В ветвях деревьев то и дело громко пронзительно и как-то отчаянно кричали птицы, заставляя меня вздрагивать. Когда лес погрузился в сумерки, я поняла, что заблудилась.

Я остановилась, чтобы оглядеться. Со всех сторон меня окружали высокие деревья, шуршащие и скрипящие на ветру. Все они казались мне совершенно одинаковыми. В голову пришло что-то из научений старших про мох, растущий на определенной стороне ствола, но я совершенно не могла вспомнить, какой. Как женщину меня не учили ориентироваться в лесу, никому и в голову не могло прийти, что когда-то это знание может мне пригодиться, и это не было одним из веселых развлечений вроде стрельбы из лука или верховой езды, в которых я и сама рада была поучаствовать в детстве.

Прямо над моей головой взлетела, громко хлопая крыльями, крупная птица, и я вздрогнула, невольно задрав голову и силясь понять, несет ли она мне угрозу. Но она уже скрылась, и мне оставалось лишь сжаться под тяжелой буркой и плотнее прильнуть к боку коня – мне давно пришлось спешиться, чтобы двигаться дальше в чащу. Мне казалось, что прошло совсем немного времени, и солнце еще должно было быть высоко, но под сенью деревьев было уже почти совсем темно, а сквозь плотные кроны едва было видно небо.

Я двинулась было вперед, но тут же остановилась. Что, если я иду не туда? Не видела ли я уже это дерево со странно вывернутой веткой раньше? В голову тут же полезли рассказы о том, как люди блуждали в лесу кругами, пока не умерли от голода. Джэгуако пели, что их запутывали черные джины. Может быть, и мне они морочат голову.

Я еще сильнее вжалась в круп коня, надеясь найти в его тепле успокоение. Деревья как будто стали ближе. Они показались мне кольями высокого забора, клетки, из которой мне не выбраться. На глаза навернулись слезы. Какая же я дура. Возомнила, что смогу добраться до священной рощи у подножья самого Ошхамахо. А ведь раньше я без отца даже аул-то не покидала! И вот теперь я сгину здесь в лесу совсем одна. И отец погибнет. Две глупые смерти вместо одной. Дура. Дура. Дура.

– Неужели ты уже сдаешься? – раздался вдруг хрипловатый мужской голос.

Я вздрогнула, а может и вскрикнула, напряженно оглядываясь. Вокруг все было по-прежнему. Непроницаемая стена укрытых полумраком деревьев. Ни намека на тропинку и ни намека на других людей.

– Кто здесь? – крикнула я, сжимая рукоять кинжала на поясе.

Ответ раздался у меня из-за спины, совсем близко:

– Что за молодежь пошла!

Я резко обернулась. За моей спиной был только конь отца. И он смотрел на меня с очевидной укоризной в глубоких черных глазах.

– Уже второй день отдавливаешь мне хребтину, а чуть что – тут же за кинжал хватаешься.

Губы коня шевелились чуть заметно, и все же сомнений не было – говорил именно он. Стоя к нему почти вплотную, я ощущала вибрацию его тела, когда звук покидал легкие вместе с дыханием. Выходит, народная молва не ошибалась. Конь моего отца и правда оказался альпом.

Животное будто бы прочитало мои мысли:

– Да-да, я не простой конь. И не делай вид, что ты удивлена. Ты же видела, какие трюки твой отец выделывает, когда на мне скачет, никакому человеку такое не под силу без небольшой помощи.

Я замялась. Как стоило вести себя с конем? Отец привел его из похода еще до моего рождения, он был фактически членом нашей семьи. Да и сам альп явно считал себя достойным уважения, которое оказывают старейшинам, и даже в голосе его звучала легкая хрипотца, свойственная людям, умудренным летами.

– Что ты застыла? – пробурчал альп.

– Я не знаю, как мне обращаться к тебе, благородный альп. Раз ты можешь говорить человечьим языком, значит у тебя должно быть имя.

Конь громко фыркнул.

– Имя, говоришь? Если тебе так это важно, зови меня Джамидеж.

– Как коня великого нарта Шауея, единственного сына Нарыбгеи43? – ахнула я. Волшебный конь очень много о себе возомнил.

– А что? Я той же масти и тоже альп. Неужто ты считаешь, что я недостоин этого имени?

Мне стало неловко. Подумать только, меня пристыдил конь. Еще несколько дней назад я и представить не могла, что окажусь в такой ситуации. Впрочем, несколько дней назад моя жизнь была сосем иной.

– Значит, ты можешь взлететь в небеса и вывезти меня из этого леса? – съязвила я, вспоминая древнее сказание.

Конь раздул ноздри, явно недовольный:

– Зачем, если я и так знаю, куда идти?

Скопившееся во мне напряжение вылилось наружу неожиданным гневом:

– Так почему ты дал мне потеряться в этом лесу?! Разве так поступает альп со своим хозяином?

Конь всхрапнул, затряс головой и пару раз копнул копытом землю:

– Во-первых, ты мне не хозяйка. Во-вторых, нечего яйцу курицу учить. В-третьих, я думал, что ты лучше подготовилась. А оказывается, ты просто поскакала, куда глаза глядят.

Я не нашлась, что ответить. Гнев испарился так же быстро, как закипел, и оставил после себя лишь пустоту и стыд. Ведь Джамидеж был прав.

Конь смотрел на меня выжидающе, почти не моргая. Мое растерянное лицо отражалось в черной поверхности его глаза.

– Мы так и будем здесь стоять? – раздраженно спросил он наконец. – Скоро закат.

Я поежилась от мысли о том, что мне придется провести ночь в этом густом неприветливом лесу.

– Выведи меня из этого леса, пожалуйста, – тихо попросила я.

– Так уж и быть, – фыркнул конь, – но в следующий раз добавляй к своим просьбам «о, благородный Джамидеж».

С этими словами альп неспешно пошел вперед, а я последовала за ним. Мне было неведомо, как определяет направление, в котором нам нужно двигаться, все деревья по-прежнему казались мне одинаковыми, а среди редкой травы и сухой прошлогодней листвы не было ни намека на тропинку. И все же, спустя какое-то время, которое мы провели в молчании – я все еще пристыженная и не до конца верящая в происходящее, а Джамидеж по одному ему ведомой причине – лес начал редеть. Сквозь листву вновь начал пробиваться солнечный свет, красноватый и уже не такой яркий, как днем на плато. Возвращение солнца вновь вселило в мое сердце надежду. Тем более, что на моей стороне оказался настоящий волшебный альп.

Вскоре лес сменили редко растущие деревья, и передо мной открылась неширокая плавно уходящая вверх долина и розово-сиреневое закатное небо с редкими пушистыми облаками.

– Хвала Щыблэ, – воскликнула я, – мы выбрались!

Услышав это, Джамидеж резко остановился, и я, держащаяся рукой за стремя, едва не упала, попытавшись сделать шаг вперед.

– Что значит, «хвала Щыблэ»? – возмутился конь, раздувая ноздри и водя пушистыми ушами. – Тебе что, молния44 путь указала?

– Нет, – потупилась я.

– То-то же. Тогда и говори правильно.

– Спасибо, Джамидеж, что вывел меня из леса. Без тебя я бы пропала.

– Так-то лучше, – альп решил сменить гнев на милость, и мне показалось даже, что в его голосе появились добрые, заботливые нотки, – пошли дальше, там есть хорошее место для ночлега.

– Откуда ты это знаешь? – наверное, задавать такой вопрос волшебному коню было глупо, но все же осведомленность Джамидежа меня удивила.

– Я бывал тут раньше с Шертелуко, – ответил конь с грустью. Я поняла, что он переживает об отце не меньше моего. Должно быть, потому он и отправился со мной той ночью. Ведь он, будучи альпом, легко мог ослушаться меня. Но он выбрал пойти вместе с глупой самонадеянной девчонкой, если это давало ему шанс спасти своего хозяина.

Проникнувшись его чувствами, я положила руку ему на горячую мягкую шею и тихо сказала:

– Мы обязательно спасем его.

Джамидеж какое-то время молчал. А когда он, наконец, ответил, голос его звучал так же пренебрежительно-старчески, как и раньше:

– Вижу, ты передумала сдаваться. Тогда полезай в седло, надо успеть добраться до места до заката.

Я молча повиновалась, и альп галопом понес меня вперед по долине. Здесь природа немного отличалась о той, что провожала меня на опушке леса утром. Трава была ниже, но сочнее и ярче даже в слабом закатном свете. В ней то тут, то там яркими драгоценными камнями мелькали цветы. Сильный ветер приносил влажный ледяной запах гор, так похожий на весенний аромат тающего снега.

Джамидеж привез меня к небольшой каменной гряде, будто костяной нарост исказившей ровную поверхность долины. Черный камень наслаивающимися друг на друга плитами выходил из земли, создавая естественный навес, куда не задувал ветер и не попадали дождь и даже солнечный свет. На участке голой земли под скалой виднелись черные следы костра.

– Вот и добрались, – подтвердил конь, тряся головой, – там в глубине должен быть хворост, если боги благоволят тебе.

– Спасибо, – не зная, что еще сделать, я потрепала коня по шее, и, к моему удивлению, он подался на встречу моей руке, принимая ласку. Будь он хоть сто раз говорящим и волшебным, Джамидеж все же оставался конем.

Погладив его еще немного, я спешилась и заглянула под каменный навес. Сумерки сгущались, и там царила почти непроглядная тьма. Мне пришлось двигаться на ощупь, силясь найти припасы, оставленные другими путниками или охотниками, и мне повезло – мои руки наткнулись на кучу хвороста, сваленного в самой дальней и сухой части навеса, где высота его не превышала локтя.

Разведя костер, я расседлала Джамидежа и почесала ему натруженную потную спину и бока – альп воспринял это с большим энтузиазмом и сообщил, что я, наконец, поняла, как обращаться с существами его породы. Это заставило меня улыбнуться, но только так, чтобы он не видел. После Джамидеж ушел пастись, а я, быстро слепив и поджарив на огне пресную лепешку, расстелила на земле под навесом войлочную попону, подложила под голову седельную подушку, накрылась буркой и уснула все тем же беспокойным полным видений сном.

Разбудили меня голос Джамидежа и яркий солнечный свет, пробивающийся сквозь закрытые веки.

– Сколько можно спать! Разве подобает гуащэ отлеживать бока до полудня? Отец тебя совсем разбаловал!

Альп громко заржал. Открыв глаза и щурясь от яркого солнца, я увидела перед собой его морду. Высота каменного навеса не позволяла коню подойти ко мне вплотную и даже дотянуться до меня носом, и он раздраженно стоял там, куда мог пролезть, бил копытом землю и махал из стороны в сторону роскошным хвостом.

– О, проснулась, наконец, – всхрапнул Джамидеж, – вставай и отправляемся. Иначе не доберемся до аула до ночи.

– Хорошо, хорошо, – промямлила я, поднимаясь и едва не влетев лбом в нависающую надо мной скалу. Заметивший это Джамидеж лишь громко фыркнул и ушел щипать сочную горную траву.

Все еще щурясь от яркого света, я выбралась из-под навеса, послужившего мне приютом этой ночью, и обомлела. В золотом сиянии солнца долина преобразилась. Сочная трава волновалась на ветру, как воды озера, отливая серебром. С наступлением дня раскрыли свои бутоны многочисленные цветы разнотравья – куда больше, чем вечером. Горный луг почему-то напомнил мне подаренный отцом серебряный пояс с драгоценными камнями, пояс джинов. От красоты перехватило дыхание, но воспоминание об отце напомнило мне, зачем я здесь, будто обдав сердце кипятком. Я быстро собрала вещи, оседлала коня, и мы снова двинулись вперед.

Всю дорогу вверх по долине Джамидеж бурчал о том, что я слишком нежная и нерасторопная для такого путешествия. В его словах я слышала упрек в том, что я женщина, что у Шертелуко нет сына, и мне нечего было возразить ему. И все же я старалась не давать колким замечаниям альпа подточить мою решимость.

Когда мы достигли наивысшей точки долины, из-за склона показались две горделивые вершины Ошхамахо. Несмотря на погожую погоду, гора скрылась за низкими облаками, напоминающими белую папаху. И все же грандиозность горы, нависающей над всем вокруг, по-прежнему так же восхищала.

Долина, по которой мы двигались, оказалась склоном небольшой горы, резко обрывающейся скалистой пропастью по правую руку, и крутой тропинкой уходящий вниз в теснину по левую. Даже здесь, на высоте, было слышно, как внизу шумит, перекатываясь по камням, горная речка.

– Мы точно сможем здесь спуститься? – спросила я, перевесившись через шею коня и с опаской глядя вниз на покрытую сыпучим мелким камнем тропу вдоль склона.

Джамидеж вновь громко фыркнул, чуть повернув ко мне голову, будто покосившись.

– Седлает волшебного коня и задает такие вопросы!

И он резко, без предупреждения, прыгну вниз на первую ровную площадку на тропе. Я, все еще нависающая над его шеей, едва не вылетела из седла, и должна была бы вылететь, но какая-то неведомая сила вернула меня на положенное место. Я вскрикнула, вцепившись в луку седла, и зажмурилась. Телом я чувствовала, как конь подо мной перепрыгивает с площадки на площадку, легко, будто взлетая и приземляясь, как птица.

После нескольких таких прыжков я наконец осмелилась открыть глаза и чуть разжать окаменевшие пальцы на луке. Отец учил меня прыгать вместе с конем, и я знала, что делать. Но одно дело прыгать через забор дома, а другое – на крохотную ровную площадку над глубокой пропастью. Но для Джамидежа этой разницы будто не существовало. Он быстро скакал по склону, приземляясь ровно в нужную точку так легко, что ни один камешек не летел из-под его копыт. Завороженная, я наблюдала за его грациозными прыжками, привычным движениям балансируя в седле. Страх сменился эйфорией, восторгом, сходным с тем, который испытывает маленький ребенок, когда сильный и уверенный взрослый катает его на плечах или подбрасывает в воздух. Я невольно засмеялась, наслаждаясь развевающим волосы ветром и ощущением полета, и сама не заметила, как оказались у подножья.

Внизу нас ждал влажный, пробирающий до костей холод. Узкая теснина нависла над несущимся вдаль кристально-прозрачным ручьем, чья вода закручивалась в небольшие водовороты на камнях, бурлила и пенилась от скорости течения. А с другой стороны шумел, да так, что все вокруг будто содрогалось, водопад. Белые потоки воды летели вниз из узкого русла на нависающей скале, так высоко, что отсюда его едва было видно. Должно быть, именно об этом водопаде мне и говорил чабан.