Молоко лани

Софья Соломонова

Молоко лани

От автора

Дорогой читатель, спасибо, что вы решили уделить свое время «Молоку лани»!

Эта книга стала для меня способом прикоснуться к своим корням. Несмотря на русские имя и фамилию, на половину я с Кавказа. Моя мама родилась и выросла в Карачаево-Черкесской республике и в ее, а значит и в моих венах течет кровь сразу нескольких кавказских народов, в первую очередь – адыгов. Но я прожила всю свою жизнь в Москве, вдали от культуры. Я не знаю языка, в детстве читала русские сказки и былины и всегда очень мало знала о своих предках, их обычаях, мифах и легендах, истории.

Но в какой-то момент мне стало интересно, откуда я. Ведь я уверена, что наследие моих предков живет во мне и влияет на мою жизнь. И я нашла самый естественный для себя как для писателя способ прикоснуться к нему: написать книгу.

При работе над этим текстом я консультировалась со своими родственниками, живущими на Кавказе, изучала научную литературу по истории, антропологии и культурологии, читала сказки и нартский эпос. Но все равно я не претендую на историчность или аутентичность. Это фэнтези, вобравшее в себя как то, что мне удалось узнать о культуре и быте адыгов, так и мои собственные взгляды, идеи и представления о прекрасном. Это не книга про какой-то конкретный народ, регион или исторический период, это сказка для взрослых, позволяющая себе множество допущений.

Спасибо, что выбрали именно эту книгу среди тысяч других. Я надеюсь, что она вам понравится. Что она принесет вам радость или заставит вас задуматься. И что ее герои найдут место в ваших сердцах.

Софья

Молоко лани

Посвящается всем, кто наше в себе силы отпустить.

Мечта подобно плети

Нас погоняет:

То вдохновляет,

То надежды лишает.

– Бекмурза Пачев,

перевод А. Гутова.

Из окна моей комнаты было видно белые горы. Княжеский дом стоял на небольшом возвышении в центре аула и, глядя в окно, я видела беленые стены и темные крыши саклей1. Они спускались вниз к бурной реке в это время года серой, как пасмурное небо. Чем ближе к реке – тем ниже и беднее дома. За рекой стеной поднимался обрывистый известняковый склон горы, в крохотных пещерках которого гнездились птицы. Из окна мне удавалось их разглядеть – маленькие черные точки, носящиеся туда-сюда на фоне белых гор и синего неба.

На юге, откуда несла свои воды река, на самом горизонте виднелись покрытые снегом пики горного хребта. В ясные дни можно было увидеть, как на ледяных шапках играют солнечные блики. Наша бурная речка текла дальше между покрытыми лесом холмами, петляя и пробивая себе путь сквозь толщу камня, и на северо-западе, там, где уже начиналась бескрайняя равнина, сливалась с большой водой, лениво и размеренно текущей среди богатых полей к далекому морю.

Там на равнине жили другие люди, подчиняющиеся другому князю, а владения моего отца оканчивались через две петли реки, там, куда наши пастухи осенью, когда на горных пастбищах выпадал снег, сгоняли скот.

Но сейчас все наши овцы, коровы и лошади паслись на юге, где меж покрытыми изумрудной травой горами журчали ручьи кристально-чистой воды, и в ауле без их шума было относительно тихо.

Впрочем, многочисленные дети, весело играющие в узких петляющих проходах между полностью обнесенными стенами дворами, могли поспорить с овцами и лошадьми за звание самых шумных. С возвышения мне было отлично видно гурьбу малышей, играющих в прятки чуть поодаль от княжеского дома. Я невольно улыбнулась, наблюдая за их веселым развлечением, но сердце тут же кольнула иголкой зависть. Еще совсем недавно и я была таким ребенком, с попустительства отца беззаботно играющим в пыли аула под неодобрительным взглядом старейшин. Но теперь я уже не могла себе такое позволить. Княжеской дочери положено быть образцом женской добродетели: скромной, почтительной и остроумной. И уж точно не той, кто в соревновании в верховой езде давал фору молодым уоркам2.

Я отвернулась от окна, чтобы вид резвящихся детей не беспокоил мою душу, и оглядела комнату. Кровать, столик для умывания да сундук с одеждой – вот и все богатство молодой княжны. Драгоценным в моей комнате было разве что зеркало, доставшееся мне от матери, а ей – от ее матери. Серебряная поверхность потемнела от времени, на ней появились подтеки и черные кляксы, но все же рассмотреть себя еще можно было.

Из зеркала на меня смотрела молодая девушка с длинной черной косой, такими же черными густыми бровями и глазами цвета лесного ореха. Отец назвал меня Сурет3. В сказках и преданиях так звали дев, красивее всех, у кого были глаза и брови – так пели наши джэгуако4. На деле же я вышла вполне заурядной. Конечно, во всех владениях отца я слыла главной красавицей, но кто же скажет иное о дочери своего пши5. Даже если в восемнадцать лет она все еще не вышла замуж. И может из лука попасть в мишень с пятидесяти шагов.

Боги не подарили моему отцу сына. Кроме меня у него вовсе не было детей, хотя после смерти моей матери он взял в жены молодую девушку, а после и еще одну. Старики шептались, что это проклятье. Что он нарушил обычай, когда отказался отдавать меня на воспитание в чужой дом6, и потом боги разгневались на него и лишили его наследника. А кто-то и вовсе судачил, что отца прокляла Нагучидза7. Для князя это было страшной бедой, ведь ему некому было оставить свои земли. И, хотя в этом не было никакого смысла, отец восполнял отсутствие наследника, воспитывая меня, как сына. Конечно, мне не давали упражняться во владении саблей, что было бы совершенно неприемлемо для женщины, но я с ранних лет обучалась езде верхом, владению арканом, уходу за оружием и даже стрельбе из лука. Оправданием для этих занятий служил Нурби8, сын соседнего князя, по традиции воспитывавшийся в нашем доме. Отец учил его всему, как и было положено аталыку, а мне просто позволял при этом присутствовать – так он говорил всем, кто пытался осуждать его решение.

Мы с Нурби росли не разлей вода. С малых лет и до того момента, когда он покинул наш дом, а традиции потребовали от нас соблюдать приличия, мы почти все время проводили вместе: за тренировками, учением, работой по дому и играми. Он стал моему отцу сыном, а мне – названым братом9. И даже сейчас, спустя несколько лет после возвращения Нубри в отчий дом, мы продолжали видеться на праздниках или в моей гостиной.

Я улыбнулась, вспомнив, что сегодня Нурби приедет на джэгу10 в честь свадьбы младшей дочери одного из уорков отца. Последние несколько месяцев шла посевная и все в горах были заняты работами или охраной крестьян и полей, в том числе и Нурби, и мы долго не виделись. И вот наконец у нас будет возможность вдоволь потанцевать на гуляньях и поделиться новостями.

От размышлений меня отвлек стук в дверь. Несколькими мгновениями позже она с легким скрипом отворилась и в проем просунулась голова моей унаутки11 Жангулаз.

– Гуащэ12, пора собираться, – сказала девушка, глядя в пол.

– Уже? Хорошо, – мне казалось, что прошло совсем немного времени с тех пор, как я проснулась, разбуженная криками утренних петухов.

Жангулаз прошла в комнату и опустилась на колени перед сундуком в красивой медной оковкой, в котором хранилась моя одежда. Всего пара минут, и она выложила все части моего наряда на кровать и также тихо удалилась. Глядя ей вслед, я вспомнила рассказы торговца, несколько недель назад гостившего в нашей кунацкой13, о нравах людей в больших городах юга. Он говорил, что там княжны не одевались сами, во всем полагаясь на слуг, но в наших краях о таком и подумать было странно. На мгновение мне стало немного обидно, что мне не оказывают подобных почестей. Но стоило только представить, как я стою посреди комнаты, как кукла, а Жангулаз одевает меня, как наваждение исчезло.

Я поднялась со табурета и подошла к кровати. Для джэгу Жангулаз достала мое лучшее платье. Я провела рукой по переливающемуся багрянцем заморскому шелку. Такой возили из-за гор, из далеких почти сказочных восточных земель, о которых я слышала лишь байки от путешественников и торговцев, останавливавшихся в нашей кунацкой и посещавших мою гостиную. Рукава и ворот платья украшало золотое шитье. Я сама расшила это платье в прошлом году – княжне было бы неприлично не уметь вышивать золотом, и отец сделал все возможное, чтобы я обучилась и этому ремеслу. Мне еще не доводилось надевать это платье на выход, и я немного занервничала, заметив несколько тонких ниток, выбившихся из глади узора. Мне очень хотелось, чтобы все на празднике высоко оценили мое шитье – это порадовало бы отца.

Я затворила затянутое бычьим пузырем окно и начала одеваться. Сперва короткий кафтан поверх домашней рубашки и штанов. Белый с начищенными серебряными застежками на груди. После платье с тянущимися почти до пола расшитыми рукавами и застегивающееся на несколько пуговиц на талии. И конечно же пояс – подарок отца. Мне было неведомо, где он достал его, но такого пояса не было больше ни у кого ни в нашей долине, ни в соседних: нежная кожа превосходной выделки, невероятно тонкой работы черненые серебряные пряжки с цветочным узором, дополненным драгоценными камнями, ярко играющими на солнце. Прежде чем надеть его, я несколько минут разглядывала пояс, проводя подушечкой пальца по тончайшим граням узора. Мне не было известно ни об одном мастере, способном изготовить такую красоту, а на все мои вопросы отец отвечал, что пояс этот он украл у джинов14.

Застегнув пояс, я заново собрала волосы в тугую косу, оставив лишь несколько прядей на висках, которые я заплела в тонкие косички и закрепила за ушами, и водрузила на голову шапочку, напоминающую шлем из бархата, золотого шитья и серебряных подвесок. Я никогда не понимала, почему праздничным головным убором должно было стать именно это странное, тяжелое и неудобное сооружение, но кто я такая, чтобы спорить с традициями. Накинув на шапочку тончайшую золотистую вуаль и закрепив парой булавок, я со вздохом опустилась на кровать. Я была готова к выходу. Если бы не одна деталь.

Они смотрели на меня из-за сундука, сверкая золотыми узорами и покрывающим древесину лаком. Высотой больше моей ладони и по удобству сравнимые с колодками. Котурны15. Из всех вещей, которые мне, дочери князя, приходилось делать, хождение на котурнах я ненавидела больше всего. Двигаться в них можно было только малюсенькими шагами, из-за чего на преодоление одной только комнаты уходила, казалось, целая вечность. Но такова была плата за высокое положение, ведь по традиции носить эту обувь дозволялось лишь благородным. Многие гуащэ даже гордились этим. Я подтянула ходунки к себе и просунула одетую в мягкий чувяк16 ногу в обтянутый красным бархатом ремешок. Повторив то же да другой ноге, я с трудом поднялась, опираясь о стену. Ну что же, теперь дело за малым: пройти в таком виде до выхода со двора. Мне хотелось верить, что я доберусь туда до заката.

Едва передвигая ноги и изо всех сил стараясь сохранить равновесие, я двинулась к двери. Каждая неровность на земляном полу грозила стать последней в моей жизни, но я проделывала этот трюк уже далеко не в первый раз и была уверена, что справлюсь. Менее утомительным такое передвижение, конечно, не становилось.

Во дворе меня уже ждал отец. Он, как всегда, нарядился как заправский удалец. Его алую черкеску, кажется, можно было разглядеть из соседнего аула, а газыри так и сверкали на изредка пробивающемся из-за облаков солнце. Я чуть улыбнулась, упустив голову: по статусу отцу было положено облачаться в белый, но он категорически отказывался следовать традициям, предпочитая щегольские наряды, более подходящие молодым горячим джигитам. Скакал на коне и боролся он, впрочем, тоже наравне с ними.

Отец поправил шапку и сдержано кивнул мне – большее было недопустимо при свидетелях – и мы двинулись по двору со скоростью улитки, которую только и позволяла моя обувь. У ворот отца уже ждал оседланный конь, а меня – повозка.

Джэгу проходило на просторной поляне на окраине аула, прямо на берегу реки. К нашему приходу там собралась уже большая часть аульчан и немало гостей из соседних селений. Меня, как положено, встречали девушки и музыканты. Но, стоило мне сойти с повозки, я даже в такой толпе нашла взглядом знакомый силуэт, тем более что на высоких котурнах я возвышалась даже над некоторыми мужчинами.

Нурби стоял чуть в стороне от большинства гостей и разглядывал их из-под высокой белой папахи. Он по своему обыкновению был одет скромно, в темно-синюю черкеску на черный бешмет. Его знатное происхождение выдавал только изыскано украшенный кинжал заморской работы на поясе – даже богатые уорки не могли позволить себе такое сокровище.

Завидев нас с отцом, уже спешившимся и идущим рядом, Нурби расплылся в улыбке и поспешил к нам на встречу.

– Отец! – мой названый брат приложил руку к груди и чуть склонил голову в приветствии, – Доброго вам праздника.

– Рад видеть тебя, сынок, – улыбнулся отец, повторяя жест Нурби.

Только после этого Нурби повернулся ко мне:

– И конечно, прекрасная Сурет, твое присутствие озаряет это джэгу сиянием, – Нурби вел себя крайне почтительно, но вдруг задорно подмигнул мне, прежде чем склонить голову в приветствии.

– Моя красота не сравнится с твоей доблестью, брат мой, – ответила я, хитро глядя на него в ответ.

Этот обмен комплиментами, постепенно переходящий в обмен остротами, мог продолжаться между нами бесконечно, но из центра поляны раздались первые скрипучие звуки пшынэ17, и тхамада18 объявил о начале праздника, приглашая всех желающих присоединиться к первому танцу. Я бросила умоляющий взгляд на Нурби, и тот, сразу все поняв, жестом пригласил меня проследовать к танцу. Отец оставил нас и двинулся туда, где к соревнованиям готовились всадники, полный энергии и готовый показать молодежи, как джигитуют настоящие горцы.

Мы с Нурби едва успели добраться до площадки для танцев, когда музыканты заиграли зафак19. К протяжным звукам пшынэ присоединился звенящий скрип шичепшина20, а после и свистящий камыль21, словно длинный клык торчащий изо рта пожилого музыканта. То, что началось как спокойная и даже немного грустная мелодия, стало разгоняться, переливаясь все более веселыми звуками, и вскоре песня танца заиграла в полную силу. Мне всегда казалось, что этот звук напоминает бегущих коней: гордых, быстрых и прекрасных.

Хатияко22 вышел вперед и пропел:

– В зафаке красивом желания выразить парню дайте, – традиционное приглашение к танцу.

К центру площадки потянулись девушки в платьях, подобных моему, но более скромных, и юноши в нарядных черкесках. Нурби протянул мне руку и я, опершись на его затянутое в сафьян предплечье, осторожно спустилась со своих ходуль. Когда мои ноги коснулись земли, меня обуяло невероятное облегчение. Наконец-то не нужно постоянно балансировать! Но наслаждаться этим ощущением не было времени, музыка гнала нас в танец.

Я присоединилась к шеренге красавиц, выстроившейся на одной стороне площадки, а Нурби поспешил замкнуть такую же линию мужчин напротив нас. Мы начали двигаться, плавно, подобно орлам в восходящем потоке. Маленькие, но быстрые скользящие шаги, спина прямая, будто вместо позвоночника – шест, глаза опущены в положенной девушке скромности. Сойдясь с нашими кавалерами в центре, мы разошлись лишь для того, чтобы, подгоняемые ритмом музыки, вновь сойтись и пройти сквозь ряды друг друга. Теперь за спиной каждой девушки стоял юноша, грудь колесом и с гордо поднятой головой.

Групповой танец продолжался еще какое-то время, а потом музыка чуть заметно изменилась, и пришла пора мне, княжне, выйти из толпы в центр танцевального круга. Мне навстречу вышел Нурби как приглашенный сын соседского князя. Как и всегда, нам предстояло танцевать вместе, и мое сердце радовалось этой возможности – танцевать с моим названым братом было истинным удовольствием.

Несколько минут мы просто кружили вокруг друг друга, плавно и уверенно. Я то и дело бросала озорные взгляды на Нурби, и он отвечал мне тем же. А потом музыка вновь изменилась, и мой партнер по танцу, широко улыбнувшись мне, поднялся на носки, сразу став выше и статнее, и под одобрительные возгласы зрителей начал крутиться вокруг меня, подняв руки вверх и перестукивая ногами.

Нурби как обычно немного перебарщивал с украшениями танца, из-за чего среди старшего поколения он слыл бунтарем. Вновь опустившись на полную стопу, он чуть подпрыгнул, несколько раз крутанув руками, и дал мне глазами знак, что пора расходиться. Спиной вперед мы вернулись к другим танцорам и продолжили движение вместе со своими шеренгами. Юноши притоптывали, заложив руки за спины, а девушки кружились, позволяя длинным рукавам и вуалям свободно развеваться, подобно крыльям.

После в центр вышло еще несколько пар молодых сынов и дочерей уорков, желавших продемонстрировать свое мастерство танца и пообщаться поближе. Один из мужчин, решив, видимо, утереть нос Нурби, подпрыгнул и сделал несколько быстрых пассов ногами в воздухе, чем вызвал одобрительное улюлюкание танцующих и осуждающие взгляды старейшин.

Мы танцевали долго, разбившись на пары, где каждый мужчина мог потанцевать с приглянувшейся ему женщиной. Но в конце танца девушкам и юношам было положено остаться на разных сторонах площадки. Музыка постепенно стихла, танец завершился.

После танца мне пришлось вновь вернуться на котурны. Танцевать было, конечно, гораздо приятнее, чем вышагивать над толпой веселящихся людей на эти ходулях, подобно древнему идолу. Так я себя и ощущала: возвышенная над всеми и недоступная, далекая от веселых баек, сплетен и шуток, который люди рассказывали друг другу на свадьбе. Я с тоской смотрела на других женщин: дочерей и жен уорков, свободно гуляющих по площадке в мягких чувяках. Но увы, мой титул обязывал меня вести себя иначе.

Вдруг из-за спины я услышала блеяние, такое внезапное и неуместное на празднике. Обернувшись, я увидела ажагафу23, подражающего звукам козла. Поймав мой взгляд прорезями войлочной маски, украшенной длинными рогами и бородой из пыжа, ряженый вдруг застыл в неестественной позе, будто колдовство обратило его в камень. Затем также резко начал раскачиваться из стороны в сторону и повторять:

– Гуащэ-гуащэ, не ходи со двора, не ищи чудо, не ищи беду, ох гуащэ-гуащэ наша.

Я замерла, совершенно сбитая с толку словами ажагафы. Но прежде, чем я успела открыть рот, ряженый залился смехом, понюхал воздух вокруг меня и убежал, размахивая руками и высоко поднимая ноги. Я проводила ажагафу полным недоумения взглядом. И что это была за глупость? Я зажмурилась и потрясла головой, отгоняя нехорошее предчувствие. Оно было совершенно некстати, и я мысленно отругала ряженого за его пустую болтовню.

Гулянья продолжались, и вскоре пришло время состязаний в верховой езде. Вот уже больше десяти лет мой отец побеждал в подобных соревнованиях и слыл лучшим джигитом24 не только нашего аула, но и окрестностей. В победах отца всегда сопровождал его верный конь. Не отличающийся ни красотой окраса, ни мощью крупа, этот рыжий скакун давал фору самым статным лошадям. Люди шептались, что это не простой конь, а волшебный альп, украденный из табуна Нагучидзы, но отец всегда с должной скромностью это отрицал.

Я легко нашла взглядом отца и его коня в толпе участников. Красная черкеска изящностью работы и дороговизной тканей выделяла его даже среди других нарядно одетых гостей. Рыжий конь гнул шею и перешагивал рядом с отцом, разделяя радостное возбуждение окружающих людей.

Отец жениха вышел вперед и произнес несколько приветственных слов, не забыв поблагодарить гостей за участие в празднике в честь его сына и снохи. Тхамада дал команду начинать соревнования, и всадники вскочили на коней: сверкают газыри, блестят богатыми украшениями кинжалы в ножнах на поясе, папахи топорщатся завитой овчиной, а глаза горят удалью и азартом.

У нас в ауле не было принято проводить обычные соревнования в скачках. Наши мужчины должны были продемонстрировать свое необычайное умение держаться в седле, и потому состязания проводили в джигитовке. Первым на расчищенную для этой цели длинную площадку выехал молодой парень, почти мальчик, на красивом гнедом коне, явно привезенном с побережья. Конь раздувал ноздри и прял ушами, и я сразу поняла, что мальчику не победить: нервный конь – погибель наездника.

И оказалась права: когда мальчик попытался встать в седле, конь резко взбрыкнул, едва не сбросив всадника, и тот грузно приземлился в седло. Я поморщилась. Его достоинство пострадало во всех смыслах.

После выступило еще несколько джигитов, которые показали себя куда лучше, но я знала, они и в подметки не годятся моему отцу. Наконец, пришла его очередь, и тхамада объявил:

– Поприветствуем нашего доблестного пши Шертелуко!

Отец подвел коня к месту, где стояли тхамада и семья жениха, дал животному знак, и тот опустился на правое колено, выдвинув вперед левую ногу, будто поклонившись собравшимся. Люди радостно захлопали, приветствуя своего героя. Конь отца же поднялся и двинулся по кругу площадки.

Секунда, и отец уже стоял в седле, держась за повод одной рукой и приветствуя собравшихся другой. Он проделал это настолько быстро, что никто даже не успел понять, как ему это удалось. Люди вновь заголосили, восторженные зрелищем. Конь пошел быстрее, и вот уже отец нарезал круги по площадке стоя и на полном карьере. А потом резко ушел вниз и, ухватившись за луку седла, пролетел под брюхом бегущего во весь опор коня и, вылетев на другой стороне, тут же снова оказался в седле. Я захлопала вместе со всеми, широко улыбаясь. Как и всегда, несмотря на возраст и несколько боевых ранений, отец показывал молодому поколению, как скачут настоящие пши.

Отец еще довольно долго развлекал гостей своим выступлением, подпрыгивая и вертясь в седле. Он проехал несколько кругов, стоя на руках, а потом – задом наперед. А в конце разрубил саблей все поставленные на высокие бревна прошлогодние тыквы, стоя в седле на полном скаку.

Само собой, никто из выступавших после, не смог превзойти умение отца, и пши Шертелуко снова был признан лучшим джигитом из собравшихся. Отец поблагодарил гостей за оказанную честь, пожелал молодым достойной жизни и здоровых детей, а после присоединился к другим мужчинам за праздничным столом, где подавали свежего барашка и рекой текло сано25.

Мне тоже подали угощение, а джэгуако запели и заиграли веселую песню о красавице Пак:

На котурнах ходит моя Пак.Её гостиную все стремятся посетить.В платье золотошвейном моя Пак,Своею рукою вышитом.Она светлая, как старинное белое ружье,Тело бархатное, как у сороки белобокой.Моя Пак настолько изящна,Как у дикой козочки шея,Девушка на выданье Пак.Сегодняшнее джэгу твоеНаша Пак!Пришли мы посмотреть на красавицуСлавная похвала идет о ней.С гордой осанкой плавно танцующаяДостойная девушка наша Пак.Если в удж выводить –Только нашу Пак.Пак в удж когда вступает,Удж пляшущие рысью идут.Пак из уджа когда выходит,Удж пляшущие лениво вихляют. 26

Праздник лился, сверкая и переливаясь, как бурная река на солнце. Люди пили, ели, пели песни, танцевали и играли в игры до самого вечера. Когда уже после захода солнца я наконец вернулась в свою комнату, моих сил хватило только на то, чтобы снять сковывающую движения парадную одежду, распустить волосы и упасть на кровать. Я услышала, как Жангулаз прокралась в комнату, чтобы забрать ношеные вещи, но она не стала меня беспокоить. Вскоре я уснула, убаюканная стрекотом насекомых за окном.

Мне снился танец. Пары сходились и расходились под веселую музыку. Стройные юноши вели неземной красоты девушек в нарядах, подобных утреннему туману, в круг, притоптывая золотыми украшенными драгоценными камнями чувяками. Они бодро перешагивали тонкими ногами. Девушки парили над площадкой подобно птицам, их распущенные светлые волосы развивались будто на ветру, а в голубых глазах сверкали искры. Держась за руки, джины парами танцевали в кругу удж27. На талии каждой из женщин переливались самоцветами изящные серебряные пояса, такие же, как подаренный мне отцом.

Когда танцующие в очередной раз разошлись, девушки-джины позвали меня присоединиться к их танцу. Из ряда юношей мне на встречу вышел широкоплечий рослый красавец с горящими голубым огнем глазами. Он улыбнулся мне тонкими губами, сощурившись, и протянул руку. Тело само несло меня в танец, ноги и руки делали хорошо известные движения без усилия. Меня закружило в магическом хороводе джинов. Партнер нес меня по кругу с такой скоростью, что все цвета вокруг смешалваись и будто сливались с музыкой в один безумный водоворот.