Черный крестоносец

– Из-за этой чертовой секретности они прислали не того эксперта, – заключил я.

– Нам это, конечно, очень кстати, – пробурчал Харгривс.

– Я ведь даже никогда не слышал о существовании этого вашего «Черного крестоносца». Не хотите ввести меня в курс дела? Я из тех, кто готов учиться до самой смерти, и, похоже, это мой последний шанс получить весьма свежую информацию.

Немного поколебавшись, Харгривс медленно проговорил:

– Я боюсь…

– Вы боитесь, что это строго секретная информация, – с раздражением перебил я его. – Так и есть, но только не для тех, кто находится на этом острове. По крайней мере, теперь.

– Да, наверное, – с сомнением согласился Харгривс. Он задумался, а затем улыбнулся. – Вы ведь помните ракету «Метеор», потеря которой стала для нас большой трагедией?

– Наш единственный вклад в области межконтинентальных баллистических ракет? – кивнул я. – Помню. Полноценная ракета, только вот взлететь не смогла. Все тогда очень расстроились. Все переживали, когда правительство свернуло работу. Было много разговоров о том, что мы продались американцам, попали под абсолютную зависимость от ядерной защиты США, что Британия стала второсортной державой, лишенной какой-либо мощи. Помню. Очень непопулярное решение со стороны правительства.

– Да. А ведь оно не заслуживало такого отношения. От проекта пришлось отказаться, потому что лучшие военные и научные умы в Британии – а у нас все-таки имеется парочка таковых – любезно объяснили членам правительства, что «Метеор» совершенно не годится для поставленных задач. Его создавали по образцу американской ракеты типа МБР «Атлас», которой требуется двадцать минут обратного отсчета после первого сигнала тревоги. Для американцев это подходящий вариант. С их системами дальнего обнаружения, современными радиолокационными станциями, инфракрасными детекторами и самолетами-шпионами не составит труда обнаружить след выхлопных газов, оставленный вражеской МБР, и даже если какой-нибудь маньяк нажмет не на ту кнопку, у них есть полчаса, чтобы отреагировать. У нас же в запасе не больше четырех минут. – Харгривс снял очки и старательно протер их, близоруко моргая. – А это значит, что, даже если бы «Метеор» мог взлететь и обратный отсчет начался бы сразу после сигнала, его все равно могла уничтожить советская ракета в пять мегатонн весом за шестнадцать минут до предполагаемого старта.

– Считать я умею, – сказал я. – Не нужно все так подробно объяснять.

– Нам пришлось все подробно объяснять Министерству обороны, – ответил Харгривс. – На это ушло года три или четыре, пока до них дошло. Для военных они оказались весьма сообразительными. Вы посмотрите на наших адмиралов и их линкоры. Еще один существенный недостаток «Метеора» заключался в том, что ему требовалась гигантская стартовая установка. Все эти рампы, платформы, бункеры, громадные цистерны с гелием и жидким азотом, чтобы закачивать керосин и жидкий кислород под давлением, и, наконец, нужно учитывать значительные размеры самой ракеты. Для нее необходима постоянная стационарная установка. Но если учесть, сколько британских и американских самолетов летают над территорией СССР и сколько советских самолетов летают над американской и британской территориями, и это не говоря о том, что британские и американские самолеты летают также над территориями друг друга… иными словами, в США и СССР известно о расположении практически всех стартовых полигонов, а это значит, что их ракеты буквально нацелены друг на друга. Мы же хотели получить в распоряжение ракету, которую можно выпустить немедленно, ракету мобильную и портативную. При существующих типах ракетного топлива это невозможно. Разумеется, керосин не подходил, да и как можно в наше-то время использовать керосин? Хотя большинство американских ракет по-прежнему летают на керосине с жидким кислородом. Тем более речь не шла о водородных жидкостных двигателях, с которыми сейчас работают американцы. Из-за температуры кипения в четыреста двадцать три градуса по Фаренгейту они в десять раз сложнее в управлении, чем любой из существующих ракетных двигателей. К тому же они слишком большие.

– Ведутся работы над цезиевым и ионным топливом, – заметил я.

– Они занимаются этим уже давно. Создали дюжину маленьких конторок, которые работают автономно, а вы ведь знаете старую поговорку про семерых нянек. Итак, осуществить немедленный запуск мобильной ракеты с известными видами топлива не представлялось возможным… пока Фэрфилду не пришла в голову простая и одновременно гениальная идея твердого топлива, в двадцать раз более мощного, чем то, которое используется в американских «Минитменах». Это так просто и так гениально, – признался Харгривс, – что я даже не знаю, как оно работает.

Я тоже этого не знал. Но в свое время я получил от Фэрфилда достаточно сведений, чтобы разобраться в этом вопросе. И все же здесь и сейчас я не стал бы этим заниматься.

– Вы уверены, что на этом топливе можно запустить ракету? – спросил я.

– Да, уверены. По крайней мере, в малых масштабах. Доктор Фэрфилд начинил специально сконструированную миниатюрную ракету зарядом в двадцать восемь фунтов и выпустил ее с необитаемого острова у западного побережья Шотландии. Она взлетела, как и предполагал Фэрфилд. Сначала скорость была значительно меньше, чем у обычных ракет. – Харгривс улыбнулся своим воспоминаниям. – Но потом ракета стала разгоняться. Мы, то есть наши радары, потеряли ее на высоте в шестьдесят тысяч футов. И она все продолжала разгоняться, летя со скоростью, близкой к шестнадцати тысячам миль в час. Мы провели еще несколько экспериментов, уменьшили заряд, пока не добились желаемых результатов. Затем мы увеличили вес ракеты, топлива, а также боеголовки и системы управления в четыреста раз. Так и получился «Черный крестоносец».

– Из-за увеличения в четыреста раз могут возникнуть новые факторы.

– Это нам и предстоит выяснить. Поэтому и пригласили вас.

– Американцы знают?

– Нет, – мечтательно улыбнулся Харгривс. – Но мы надеемся, что когда-нибудь узнают. Мы рассчитываем через годик-другой поставить им эти ракеты, которые значительно превышают наши потребности. Они могут переносить водородные бомбы в две тонны весом на расстояние в шесть тысяч миль за пятнадцать минут и развивать скорость до двадцати тысяч миль в час. При весе всего в шестнадцать тонн в сравнении с двумястами, которые весят американские МБР. Восемнадцать футов в высоту против ста. Такую ракету можно перевозить и запускать с торгового или грузопассажирского судна, подводной лодки, поезда или тяжелого грузовика. И запуск производится немедленно. – Он снова улыбнулся, на этот раз не только мечтательно, но и самодовольно. – Янки полюбят «Черного крестоносца».

Я внимательно посмотрел на него:

– То есть вы всерьез верите, что Уизерспун и Хьюэлл работают на американцев?

– Работают на… – Он опустил очки на нос и посмотрел на меня сквозь толстые линзы в роговой оправе удивленными близорукими глазами. – Что, черт возьми, вы хотите сказать?

– Я хочу сказать, что если они не работают на них, то не представляю, как американцы смогут хотя бы взглянуть на «Крестоносца», не то чтобы полюбить его.

Харгривс посмотрел на меня, кивнул и молча отвернулся. Зря я, наверное, так сразу убил весь его научный пыл.

Начинало светать. В бараке все еще горел свет, но сквозь окна виднелись участки светлеющего серого неба. Рука болела так, словно в нее все еще впивались зубы добермана. Я вспомнил о недопитом стакане виски, который оставил на столе, взял его и сказал: «Ваше здоровье». Никто не пожелал мне здоровья в ответ, но я не обратил внимания на столь невежливое поведение и осушил стакан до дна. На лице Фарли, специалиста по инфракрасному наведению, снова заиграл румянец. Вернув себе утраченное мужество, он разразился долгим, полным горечи монологом, в котором постоянно повторялись два слова: «треклятый» и «безобразие». Правда, он ни разу не заикнулся, что будет писать своему представителю в парламенте. Остальные молчали. Никто не смотрел на мертвое тело на полу. Мне хотелось, чтобы кто-нибудь принес еще виски или хотя бы сказал, где Андерсон взял ту бутылку. Как-то даже нехорошо, что бутылка заботила меня больше, чем человек, который налил мне из нее виски. Но тем утром все шло не так, как надо, а кроме того, прошлое осталось в прошлом, будущее наступит совсем скоро, если, конечно, наступит, а у виски было больше шансов принести пользу, чем у Андерсона, от которого помощи точно ждать уже не приходилось.

Хьюэлл вернулся на рассвете.

Он вернулся на рассвете, и он вернулся один, и забрызганная кровью левая рука красноречиво давала понять, куда подевался его спутник. Похоже, что трое охранников у забора проявили больше бдительности и расторопности, чем он предполагал. Но все же их это не спасло. Если Хьюэлл и переживал из-за ранения, гибели одного из своих людей или убийства трех моряков, то очень умело это скрывал. Я посмотрел на остальных людей в бараке, на их посеревшие, напряженные и испуганные лица – им не нужно было объяснять, что произошло. В других обстоятельствах, в любых других обстоятельствах забавно было бы наблюдать, как меняется выражение лиц: от полного неверия, что такое вообще возможно, до испуганного осознания, что это происходит с ними на самом деле. Но теперь я не находил в этом ничего смешного.

Хьюэлл был не в настроении для пустой болтовни. Он достал пистолет, жестом велел Хангу покинуть барак, с каменным лицом окинул нас взглядом и произнес всего одно слово:

– Выходим.

Мы вышли. Как и на другой стороне острова, здесь почти не было деревьев и кустов, кроме нескольких пальм на берегу у самой воды. Склон горы с этой стороны оказался намного круче, отсюда хорошо просматривалась расщелина, рассекавшая гору, а один из отрогов, спускавшийся с северо-востока, скрывал от нас запад и север.

Хьюэлл не дал нам времени полюбоваться видами. Он разделил нас на две колонны и приказал заложить руки за голову; я этот приказ проигнорировал, поскольку все равно не смог бы поднять больную руку, а он и не настаивал. Затем нас повели на северо-запад через невысокий скалистый отрог.

Через триста ярдов, когда мы преодолели первый отрог, а второй еще лежал впереди, я заметил справа, где-то в пятидесяти ярдах от нас, груду обломков породы, судя по всему появившихся здесь совсем недавно. Мне не удалось рассмотреть, что за ними находилось, но я и так все понял: именно здесь Уизерспун и Хьюэлл выбрались сегодня утром на поверхность из туннеля. Я осторожно огляделся, стараясь определить расположение этого места относительно всех остальных ориентиров и хорошенько запомнить, чтобы без труда найти потом даже в темноте. И невольно удивился моей неизлечимой страсти собирать и хранить самую бесполезную информацию.

Пять минут спустя мы перебрались через невысокий гребень второго отрога, и перед нами раскинулась равнина, находившаяся в западной части острова. Ее пока скрывала тень от горы, но теперь уже окончательно рассвело, и я смог все хорошенько разглядеть.

Равнина оказалась больше, чем на востоке, но не намного. Примерно милю в длину с севера на юг и четыреста ярдов шириной от моря до подножия горы. И ни одного деревца. На юго-западе в сверкающую воду лагуны уходил пирс. С того места, где мы стояли, – это ярдов четыреста или пятьсот, – казалось, что он бетонный, но, скорее всего, его сделали из коралловых блоков. В самом конце пирса на рельсах, широко расставив опоры, стоял тяжелый кран. Точно такие же я видел в ремонтных доках, где их использовали для починки кораблей. Башня и стрела без противовеса были установлены на приводных роликах. Вероятно, кран использовала фосфатная компания для загрузки своих судов. И скорее всего, именно его наличие стало одним из главных факторов, почему на флоте решили разместить пусковую установку именно здесь. Нечасто удается найти готовое разгрузочное оборудование с пирсом и краном, способное поднимать груз до тридцати тонн, да еще на необитаемом острове посреди Тихого океана.

Вдоль пирса тянулись еще две полоски узких рельсов. Скорее всего, несколько лет назад по одной такой узкоколейке ехали вагончики, груженные фосфатом, а по другой они возвращались обратно, уже пустые. Сейчас одна из рельсовых дорог спускалась с пирса и, петляя, уходила на юг, к фосфатной шахте. Рельсы на ней проржавели и заросли травой. Но другую дорогу разобрали и заменили рельсы на новые, блестящие. Они уходили вглубь острова примерно на пару сотен ярдов. Где-то на середине пути рельсы пересекали необычного вида круглую бетонную площадку диаметром около двадцати пяти ярдов и заканчивались перед похожим на ангар строением примерно в тридцать футов высотой, сорок шириной и сто длиной. Мы стояли позади ангара и не могли рассмотреть его двери, а также то место, где заканчивались рельсы, но можно было предположить, что рельсы заходят внутрь. Ангар ослеплял своей белизной, – казалось, его покрасили белоснежной краской, но на самом деле просто покрыли белым брезентом, вероятно, чтобы отражать солнечные лучи, что позволяло работать внутри здания из гофрированного железа.

Чуть севернее были разбросаны уродливые приземистые модульные постройки, очевидно жилые помещения. Еще дальше на север, примерно в трех четвертях мили от ангара, на земле размещался прямоугольный бетонный блок. С такого расстояния я не мог точно определить его высоту, но не больше двух или трех футов. Из бетона торчало с полдюжины стальных стержней, и на каждом – сканеры или радиоантенны разной конфигурации.

Ханг повел нас к ближайшему и самому большому модульному дому. У входа дежурили двое китайцев с автоматическими карабинами. Один из них кивнул, и Ханг отступил в сторону, пропуская нас через отрытую дверь.

Мы оказались в помещении, где, судя по всему, размещался рядовой состав. Пятнадцать футов в ширину и сорок в длину, с трехъярусными койками вдоль стен, щедро украшенных разнообразными плакатами с полуобнаженными красотками. Между каждой парой трехъярусных коек – шкафчики из трех отделений и очередные плакаты. Четыре обеденных стола, приставленные друг к другу, образовывали один длинный стол, отдраенный дочиста, как и пол, на котором он стоял. В противоположной стене находилась дверь с табличкой «Офицерская комната».

На лавке за двумя дальними столами сидело около двадцати человек, младших офицеров и рядовых. Часть из них были полностью одеты, другие – в нижнем белье. Один лежал на столе, как будто спал, уронив голову на голые руки, покрытые, как и сам стол, запекшейся кровью. Никто из моряков не выглядел потрясенным, испуганным или взволнованным. Они просто сидели с напряженными и сердитыми лицами. Таких людей, скорее всего, нелегко напугать, юнцов среди них не было, для операции постарались набрать самых опытных. Возможно, поэтому Хьюэлл и его сподручные, несмотря на хорошо подготовленную засаду и эффект неожиданности, встретили достойное сопротивление.

На лавке во главе стола сидели в ряд четверо. Как и все остальные, они держали сцепленные в замок руки перед собой. У каждого на плечах – офицерские погоны. Крупный седовласый мужчина слева с распухшим окровавленным ртом, серыми внимательными глазами и четырьмя золотыми полосками, вероятно, был капитаном Гриффитсом. Рядом с ним сидел худой лысоватый мужчина с крючковатым носом и тремя золотыми полосками, разделенными тонкими фиолетовыми. Командир инженерной части. Около него – светловолосый молодой человек с двумя золотыми полосками и одной красной между ними, по всей видимости военный хирург лейтенант Брукман. И наконец, еще один лейтенант – рыжеволосый парнишка со злыми глазами и тонкой белой полоской в том месте, где у него должен был находиться рот.

Пятеро охранников-китайцев расположились вдоль стен, каждый держал в руках по автоматическому карабину. Во главе первого стола, дымя манильской сигарой и держа в руке вместо оружия ротанговую трость, сидел человек, которого я знал как профессора Уизерспуна. В эту минуту у него был какой-то особенно благостный и ученый вид. Однако первое впечатление оказалось обманчивым: когда он повернулся и взглянул на меня, стало ясно, что ничего благостного в его облике нет и в помине. Впервые он предстал перед нами без своих очков с затемненными стеклами, и увиденное мне совершенно не понравилось: необычайно светлые и как будто затянутые пленкой зрачки и отсутствующий взгляд, отчего глаза напоминали дешевые цветные стекляшки. Такие глаза иногда бывают у слепых.

Он взглянул на Хьюэлла и спросил:

– Ну что?

– Ну все, – ответил Хьюэлл. Все присутствующие в комнате, кроме рыжеволосого лейтенанта, уставились на него. Я уже забыл, какое впечатление при первой встрече могла произвести эта похожая на неандертальца глыба. – Мы с ними разобрались. Они что-то заподозрили, и застать врасплох их не удалось, но мы их взяли. Я потерял одного человека.

– Значит, – Уизерспун повернулся к капитану, – все в сборе?

– Гнусные убийцы, – прошептал рыжий. – Вы чудовища! Убили десять моих матросов.

Уизерспун слегка взмахнул тростью, один из охранников вышел вперед и прижал дуло карабина к шее мужчины, сосед которого неподвижно лежал на столе.

– Хватит, – быстро проговорил капитан Гриффитс. – Даю слово, такого больше не повторится.

Уизерспун подал еще один сигнал, и китаец отступил. Я заметил, что на шее матроса остался белый след, а сам он опустил плечи и издал беззвучный глубокий вздох. Хьюэлл кивнул на лежащего рядом с ним мертвеца:

– Что случилось?

– Я спросил этого молодого дурака, – Уизерспун указал на рыжего лейтенанта, – где находятся оружие и боеприпасы. Молодой дурак мне не ответил. Пришлось застрелить того человека. Зато когда я повторил свой вопрос, он мне все рассказал.

Хьюэлл рассеянно кивнул, как будто счел правильным и совершенно естественным стрелять в человека, когда другой человек не желает делиться информацией. Но меня интересовал не Хьюэлл, а Уизерспун. Если не считать отсутствия очков, то внешне он почти не изменился, тем не менее с ним произошли кардинальные перемены. Суетливые, как у птицы, движения, притворно-писклявый голос, манера постоянно повторять фразы – все исчезло. Теперь это был спокойный, уверенный, безжалостный человек, хорошо владеющий собой и окружающей обстановкой. Человек, который ничего не будет говорить или делать впустую.

– Это ученые? – продолжал Уизерспун.

Хьюэлл кивнул, и Уизерспун махнул тростью в противоположную часть комнаты:

– Пусть идут туда.

Хьюэлл и охранник повели семерых ученых к двери в комнату для офицеров. Когда они проходили мимо Уизерспуна, Фарли остановился перед ним, сжав руки в кулаки.

– Ты – чудовище! – глухо сказал он. – Ты чертов…

Уизерспун даже не взглянул на него. Его ротанговая трость просвистела в воздухе, и Фарли с криком отшатнулся к койкам, прижимая обе руки к лицу. Хьюэлл схватил его за воротник, толкнул к двери, и тот поплелся на подгибающихся ногах. Уизерспун так и не посмотрел на Фарли. У меня возникло смутное предчувствие, что в ближайшее время мы с Уизерспуном вряд ли поладим.

Дверь в противоположном конце комнаты открылась, ученых затолкали внутрь, после чего дверь закрылась, но прежде до нас донеслись пронзительные женские голоса, взволнованные и радостные.

– Итак, вы втайне держали их здесь, пока моряки делали за вас вашу работу, – медленно сказал я Уизерспуну. – Теперь моряки вам больше не нужны, в отличие от ученых, которым предстоит контролировать строительство новеньких ракет, чтобы вы могли их куда-то потом отправить. И вот для этого вам понадобились их жены. Как еще вы можете склонить мужей к сотрудничеству?

Он повернулся ко мне, осторожно помахивая своей длинной тонкой тростью:

– Кто дал вам право голоса?

– Ударите меня этой тростью, – сказал я, – и я затолкаю ее вам в глотку.

В помещении неожиданно стало совсем тихо. Хьюэлл вышел из-за двери и замер на полпути обратно. И все почему-то затаили вдруг дыхание. Казалось, если бы на пол упало перышко, они подскочили бы, как если бы услышали раскат грома. Прошло десять секунд, причем каждая секунда тянулась как пять минут. Все по-прежнему не дышали. Затем Уизерспун тихо рассмеялся и повернулся к капитану Гриффитсу.

– Боюсь, Бентолл – человек другого калибра, не то что ваши люди или ученые, – сказал он, как будто оправдываясь. – К примеру, он замечательный актер. Никому еще не удавалось так долго и успешно обманывать меня. На Бентолла могут напасть дикие собаки, а он и виду не подаст. Он может встретиться в темной пещере с двумя опытными бойцами, в совершенстве владеющими холодным оружием, и убить обоих единственной здоровой рукой. А еще он, между прочим, в совершенстве владеет искусством поджога. – Он немного сконфуженно пожал плечами. – Хотя, с другой стороны, чтобы поступить на службу в британскую разведку, требуется обладать выдающимися качествами.

Еще одна странная пауза. Даже более странная, чем предыдущая. Все смотрели на меня так, словно впервые увидели сотрудника разведывательных служб и он произвел на них удручающее впечатление. С осунувшимся лицом и отощавшим телом я больше напоминал живого мертвеца, чем образцового агента, чье фото можно разместить на плакате для привлечения новобранцев. Впрочем, у нас таких плакатов не выпускали. Мне стало интересно, откуда Уизерспун узнал об этом. Разумеется, китайский охранник Ханг слышал наш разговор, но у него не было времени рассказать Уизерспуну.

– Бентолл, вы ведь правительственный агент? – мягко спросил Уизерспун.

– Я ученый, – ответил я, решив проверить, что будет дальше. – Занимаюсь изучением топлива. Жидкого топлива, – многозначительно добавил я.

По сигналу, которого я даже не заметил, охранник подошел к капитану Гриффитсу и прижал дуло карабина к его шее.

– Контрразведка, – сказал я.

– Спасибо.

Охранник отступил назад.

– Честные ученые не разбираются в шифрах, радиотелеграфии и азбуке Морзе. Зато вы, Бентолл, знаете в этом деле толк. Правда?

Я посмотрел на лейтенанта Брукмана:

– Будьте так добры, перевяжите мне руку.

Уизерспун сделал широкий шаг в мою сторону. Его губы побелели, как и костяшки на руке, которой он сжимал трость, но голос оставался все таким же невозмутимым.

– Только когда я закончу. Возможно, вам будет интересно узнать, что через две минуты после того, как я вернулся с пожара, на радиопередатчик пришло весьма любопытное сообщение с судна под названием «Пеликан».

Если бы к тому времени моя нервная система не перестала окончательно функционировать, я, наверное, вскочил бы от неожиданности. Разумеется, если бы у меня все еще остались силы для подобных упражнений. Но в ту минуту на лице у меня не дрогнул ни один мускул. «Пеликан»! Первое название в списке, который я обнаружил под пачкой промокательной бумаги. И копия этого списка теперь лежала у меня в носке на правой ноге.

– «Пеликан» прослушивает определенную частоту, – продолжал Уизерспун. – Все по инструкции. Можете себе представить, как удивился радист, когда на этой частоте стал передаваться сигнал SOS? На частоте, не имеющей ничего общего с каналами, по которым передают сигналы бедствий.

И снова мое лицо сохранило невозмутимое выражение, причем на этот раз даже не пришлось делать над собой волевое усилие, настолько сильно я был потрясен, осознав, какую ужасную ошибку совершил. Но это была не моя вина. Откуда я мог знать, что цифра сорок шесть в списке, который я нашел, означала, что «Пеликан» и другие суда (возможно, остальные слова в списке также названия судов) должны начинать дежурство в радиоэфире на сорок шестой минуте каждого часа? Кажется, когда я пытался настроить передачу и прием сообщений, свой пробный сигнал SOS я отправил именно в это время на заранее установленной частоте Фучжоу. Как раз этой частотой они и пользовались.

– Радист проявил смекалку, – сказал Уизерспун. – Потеряв вас, он предположил, что вы переключились на аварийную частоту. Там он вас нашел и проследил за вашими действиями. Услышав, как вы дважды упомянули слово «Варду», он понял, что происходит нечто нехорошее. Он по буквам скопировал ваш сигнал, который вы передали на «Аннандейл». Затем выждал десять минут и вышел на связь.

Я продолжал сохранять бесстрастное выражение лица, как у каменных, изъеденных временем истуканов с острова Пасхи. «Это еще не конец, совсем не обязательно, что это конец», – думал я про себя, хотя и понимал, что моя песенка спета.

– «Райдекс комбон Лондон» – телеграфный адрес вашего шефа в разведке, верно, Бентолл? – спросил он.

Мне вряд ли удалось бы убедить его, что я всего лишь хотел поздравить с днем рождения тетушку Мерил из Патни, поэтому я кивнул.

– Я так и подумал. И решил, что неплохо бы мне самому отправить сообщение. Пока Хьюэлл, который к тому времени уже обнаружил ваше исчезновение, вместе со своими верными людьми заканчивал пробивать туннель, я придумал второе сообщение. Разумеется, я понятия не имел, какой вы используете шифр, но решил, что достаточно начать его с «Райдекс комбон Лондон». А написал я следующее: «Пожалуйста не обращайте внимания на предыдущее сообщение все под контролем вы не должны выходить со мной на связь следующие сорок восемь часов нет времени на шифровку», – и взял на себя смелость добавить в конце ваше имя. Как думаете, этого достаточно?