Системные требования, или Песня невинности, она же – опыта

Я подумала, что она редко говорит о семье. Почти никогда. А сейчас вдруг заговорила. Загадка. Сколько ее знаю, рта не закрывает, но о себе или о боли – ни-ни. Я взглянула на Скворцова по-новому. Ох, непростой персонаж…

– Еще водомерок видела. Они ведь в лужу как-то попадают. Я посмотрела-посмотрела и поняла: у них же крылья есть! Лужа высохла, в другую улетели.

Темные деревья стояли неподвижно, с них молча капала темная вода. Над головой ревело и вибрировало грязно-коричневое небо.

Как Скворцов нашел нужную калитку в бесконечном заборе, я не уловила. Мы просочились внутрь мимо умершей осенней малины, бочки с дождевой водой, где плавали рыбки-листики, раскисших вывороченных грядок.

– Хата! – махнул рукой Скворцов в сторону маленького неряшливого строения. – Удобства сбоку, света нет. Но свет и тепло мы сейчас сделаем.

Он отпер дверь. Мы протиснулись через тамбур и оказались в классической садовой времянке. Их строили лет сорок назад, имея в виду убежище на садово-огородный сезон, потом латали по мере сил и необходимости, с оказией наполняли отжившей свое в городских квартирах рухлядью, потом забывали за ненадобностью.

Когда разгорелась свеча, я огляделась. Да уж. Посредине ржавая коробка печки, стол у окна, стул. У сплошной стены допотопная кровать с провисшей панцирной сеткой и улиткой матраца.

– И как мы будем спать? – спросила я.

– Мы с тобой здесь, на кровати. – Лариса раскатала матрац и села, подобрав ноги. – Мы худенькие. Правда ведь? А Скворцов в спальнике.

– Угу… – Скворцов на ощупь возился с печкой. – И кстати, о проститутках… – В отблесках пламени его лицо изменилось, опрокинулось внутрь.

Лариса раскладывала на столе продукты из рюкзака, а я слушала. Кажется, я начинала что-то понимать.

* * *

Эту игру Скворцов придумал, насмотревшись дешевого кассетного Голливуда. День мыкался в поисках, с кем бы вмазать, и, если не находил, шел от центра до вокзала, опрокидывая по рюмке-другой везде, где наливали. В промежутках созерцал мир.

Был сырой августовский вечер. Скворцов только что приговорил дважды по соточке в кафе-мороженом. Впереди маячило заляпанное грязью стекло автобусной остановки, а на нем – в столбик выведенный пальцем прейскурант: минет, час, ночь, анал, фантазии. Были еще пункты, но их Скворцов уже не помнил. Цифры тоже не запомнились, но по ощущению цены не кусались.

За стеклом две тени в мохнатых куртках и сапогах чулком – последний писк блядской моды.

Скворцов никогда не спал со шлюхами, в смысле не спал за деньги. Если сильно хотелось, всегда находилась какая-нибудь готовая или согласная подруга. По дружбе, по любви к Родине, просто по любви. Большинство друзей-приятелей придерживались тех же взглядов. Хотя и исключения попадались.

Однажды он шлялся по рынку. Внутри копилась злость. Если бы кто-то из этих торговцев дарами юга дал хоть малейший повод, Скворцов сорвался бы, а так навстречу случился знакомый по тусовке персонаж с насекомьим прозвищем. Муха? Паук? Сейчас уже не вспомнить. Лето дожигало последние дни. В ларьке на площади взяли сразу по два пива, прошли дворами, поторчали с панками и нариками на Краснухе, допили и взяли еще.

Внезапно Скворцов заметил, что Муха (или все-таки Паук?) начал нервничать. Отвечал невпопад, чуть не забыл на фонарной тумбе едва початую бутылку и все время вытирал о джинсы ладони, будто бы они у него потели.

– Ты обдолбался? – мрачно спросил Скворцов.

– Не, я же в завязке, – помотал головой Муха и вдруг зашептал в ухо: – Я это… не могу, ебаться хочется. Пиздец, короче. Загнусь. Я бы блядь сейчас снял, только у меня бабла на одного. Ты как, не обидишься?

Скворцов усмехнулся и похлопал по плечу.

– …я там плохо помню, – сделал паузу Скворцов. – Если бы вы тут с блядями не затусили, и к слову бы не пришлось. В общем, шатались, пили. Наконец этот страдалец полового фронта обрел свое счастье. Ровно на той остановке, откуда мы сегодня стартовали. Классическая телка системы «бройлер». Как и о чем они договаривались, не слушал, но в итоге договорились, пошли. Муха токует, как сволочь, я за компанию подначиваю. Подробностей тоже не помню, только одна реплика этой тетки застряла, классическая, как в телевизоре. Мол, не блядь она, просто на учебу деньги и вообще деньги, а дома она все забывает, сбрасывает с себя. И ванну горячую с пенкой, и надеть потом все белое махровое, и с книжкой поваляться…

Уральский август напомнил о себе, как всегда, внезапно. Небо заволокло мгновенно и сразу в морось. Проститутка перестала благосклонно ворковать и поежилась. «Вот тебе и пенка», – ухмыльнулся про себя Скворцов. Он чувствовал, что злится, и злился на себя за эту злость. Очень хотелось курить, он похлопал по карманам в поисках сигарет и обнаружил, что и без того уже курит. Чувство не проходило, не оставляло, кричало: «Смотри!»

– Мне сестра отличную пенку из Турции привезла, – продолжила проститутка.

Скворцов одобрительно покивал. «А чего я, собственно, – подумал он. – Смыть боевую раскраску, и волосы у нее едва ли в натуре такие уж черные, смыть – на улице и не узнал бы».

Герой-любовник обнаружил незапертый подъезд и уже призывно махал. Скворцов поморщился в сторону. Некоторые аспекты бытия вызывали у него безотчетную брезгливость.

Лестничная площадка почти не отличалась от любой другой помойки. Запах, бычки, презики, обертки от конфет и прочий не идентифицированный в потемках мусор. Муха дрочит, настраивается. Проститутка подходит, прямо через сапоги снимает трусы. Автоматическим движением вынимает из сумки гондон, судя по упаковке с клубничным вкусом, ловко напяливает на рабочий орган и присаживается враскорячку поверх Мухи.

«Терапия, – думает Скворцов. – Спокойствие и терапия. Я никого не хочу убить. Или отвернуться. Или в обморок брякнуться».

В разрыв туч вспышка закатного солнца мажет по копошащимся любовникам и медленно гаснет. На город из-за реки идет гроза. Там уже гремит и ливень. Через высокое подъездное окно не видно, но смотреть и не обязательно. Зато Скворцов внезапно понимает, что ни загаженный подъезд, ни потрахушки на лестнице его не волнуют. Он счастлив. Просто так, без всякой причины счастлив.

* * *

История кончилась. Я перевела дух. Лариса глотнула из металлической кружки с изображением кота и передала мне. Кружка была единственная. Я повертела, понюхала и тоже глотнула. Алкоголь обжег горло.

– Что это? – осипшим голосом спросила я.

– Ты не спрашивай, ты пей, – сказала Лариса. – Ну, быстро, выдохнется же!

Стало тепло. То ли алкоголь подействовал, то ли печка вышла на режим. Я выглянула в окно и ничего не увидела. Мне представилось, как бывало уже не раз, что вокруг вообще никого не осталось. Только пустые брошенные дома. Мы здесь одни на много километров. Я посмотрела на Ларису: она курила, задумавшись о чем-то. Скворцов сидел по-турецки перед заслонкой. Лицо его было задумчивым.

– Бабушка рассказывала, – сообщила я в пространство, – ее подруга после очередной ссоры с редактором грозилась бросить к чертям свинячим журналистику и пойти на панель. Вот придет она такая, найдет проституток и подаст заявление на работу: «Прошу принять меня в девочки…»

Некоторое время длилось молчание. Потом хихикнула Лариса, улыбнулся одними губами Скворцов. В каморке стало совсем жарко. Лариса встала и нарочито медленно стащила футболку. Затем так же – джинсы сразу вместе с трусами и носками. Постояла голая, переводя взгляд с меня на него, накинула на плечи висевшую на стуле мужскую рубашку и уселась, даже не подумав застегнуться.

– Не хочешь тоже переодеться? – спросила она.

– Во что? Я же в театр собиралась, а не на… хату.

– Придумаем. – Лариса фыркнула, вытащила из-под кровати еще один рюкзак, не такой, как был у Скворцова с собой, а большой, туристический. – Во! То, что надо! Сегодня ты будешь митьком.

Я посмотрела на Скворцова. Интересно бы залезть сейчас к нему в голову. Я-то к Ларисиным выходкам привыкла, а на неподготовленных людей обычно действует. Скворцов, похоже, был подготовленным, спокойно сидел, отвернувшись к темному окну.

Стараясь не выказать спешки, я стянула театральную одежду и надела предложенную Ларисой вещь. Это оказалась достаточно длинная, чтобы сойти за платье, безрукавая тельняшка.

– Лифчик сними, глупо смотрится, – посоветовала Лариса.

Ну да, ей-то, с ее вторым номером, хорошо, а у меня, простите, при любом неловком движении грудь что справа, что слева вываливаться будет. Но я все-таки сняла лифчик, наказав себе никаких неловких движений не совершать.

Лариса осмотрела меня и переключилась на Скворцова.

– Эй, Док, – велела она, – сделай еще выпить.

– Сейчас, – Скворцов кивнул, – только бургеры разогрею. Я их в этом магазине еще не брал, так что лучше после термической обработки. А на голодный желудок пить вредно.

Он говорил, а руки его тем временем делали одновременно массу дел. Развернуть, разрезать, кинуть на сковородку… Налить, еще налить, смешать. Открыть заслонку, бросить совок угля, прикурить Ларисе сигарету.

– Пей, а то замерзнешь! – Лариса ткнула в меня кружкой.

– Не… не замерзну, жарко.

– Это тебе только кажется. Заморозки ночью. Вот летом тут хорошо. Мы со Скворцовым на крыше на спальнике лежали, на звезды пырились. Красота!

– Ты была здесь летом?

– Кушать подано. – Скворцов протянул тарелку с нарезанными бургерами.

Я выпила, закусила и передала кружку Ларисе. Скворцов отсалютовал нам фляжкой. Что бы он там ни пил, пил он это неразбавленным.

– Ты хочешь, чтобы я напилась, – сообщила я Ларисе и ткнула ее кулаком в бок.

Она пожала плечами и легко поднялась на ноги:

– Надо бы мне отлучиться. Не теряйте меня, братишки-сестренки.

Скворцов молча отодвинулся с прохода и посмотрел на меня долгим внимательным взглядом. Хлопнула одна дверь, вторая, прошелестели, удаляясь, Ларисины шаги.

– Ты же понимаешь, что она делает, – сказал Скворцов без тени вопроса. Голос у него был ровный, взгляд внимательный. – Она провоцирует нас, чтобы мы сейчас трахнулись. Тебя провоцирует в первую очередь. Про меня уже в курсе, что подначками ничего не добьешься.

Я кивнула и победно улыбнулась. Предмет по имени Лариса я всяко знала лучше, чем он. Алкоголь вдобавок сделал меня рассудительной и умной. Подозревать Скворцова, что это не Лариса, а он меня провоцирует, я не стала. Не тот тип, судя по тому, что успела заметить. Я потянулась за куском бургера, и грудь, разумеется, выпала. Я резко дернула тельняшку, прикрываясь, и выпала вторая. Правда, Скворцов уже успел по-джентльменски отвести глаза. Что-то ему понадобилось в печке.

Мне его джентльменство понравилось, но не до такой же степени, чтобы тут же прыгать с ним в койку. «Так-то у меня Яша есть», – без особого воодушевления подумала я. Надо было что-то сказать.

– Вы серьезно? – Я неубедительно попыталась сыграть удивление.

– Она, – Скворцов выделил слово, – серьезно. А у нас, – еще одно выделение, – не принято навязывать женщине то, чего она сама не хочет. И кстати, давай на «ты», а то неловко, ей-богу.

– Ок. А вы… ты что думаешь?

– А я… – Скворцов действительно задумался. – Мне все время приходится думать, как ей не навредить. А теперь… и тебе как не навредить, тоже думать придется.

Я молчала. Свечка на столе догорела, стало почти темно.

– Лариса мне последние две недели только про тебя и рассказывала. Какая ты талантливая, какая смелая, как она восхищается тобой… Какой у тебя парень мудак.

«Он что, мысли читает?»

– Зачем ей это?

– Хвастается. Или наигралась мной один на один и решила расширить игру. Ты же лучше знаешь, как у нее это все происходит, вот и подумай.

Я честно постаралась подумать. Сначала как «я-Катя». Тут не было ничего нового. Лариса решила, Лариса захотела – все отдуваются.

В режиме «я-психолог» думать выходило интереснее. Втравить меня в пресловутый фрилав и с ходу, без предупреждения, вписать меня в «систему», которой она, похоже, не на шутку прониклась. И проверить на вшивость Скворцова. Или Скворцова и меня. Или просто увидеть со стороны, как это у нас. Я представила, что вот, допустим, я согласилась. Почему нет? Я совершенно точно могу все то, что может она… разве что рисовать по-настоящему не умею. И может, мне тоже хочется проверить Скворцова на вшивость. Я говорю «давай», в окно на это все смотрит Лариса… Фу, бред. Какой-то порнофильм в пасторальных декорациях.

– Психология не наука, – продолжает читать мои мысли Скворцов и салютует фляжкой. – И у тебя, кстати, феньки подходящей нет.

Пока он объяснял, какой именно (небесполезная информация, такой прикол подруга всяко может со мной провернуть, рассчитывая на незнание), вернулась Лариса, уселась, и мы выпили еще по кругу, заедая последним бургером. Потом мы с ней улеглись на кровать под отчаянный визг панцирной сетки.

Лариса обняла меня за шею, притянула к себе и зашептала в ухо:

– Ты ему понравилась!

– Да? Сомневаюсь что-то.

От Ларисы пахло алкоголем. Я закрыла глаза. Мне было безразлично, понравилась ли я Скворцову. Мне Скворцов еще не понравился. Мимолетная симпатия не в счет. Я ведь ничего не знаю. Кто он? Откуда? Зачем он Ларисе? Зачем она ему?

Лариса задышала ровно. Ей никогда не снились дурные сны. Скворцов вытянулся на полу, накинув на себя тощий спальник. В темноте потрескивала, остывая, хата, ночной заморозок вытягивал сквозь щели печное и человеческое тепло.

Глава 5

На случай атомной войны

Закончив работу, Влад запер метлу и отправился выгуливать волкособа. Точнее, тот выгуливался сам, а Влад забрался на бетонный грибок вентиляции и сел, скрестив ноги. В который раз пришла мысль: «Что там за объект под детскими площадками?» Должно быть, бомбоубежище для каких-нибудь шишек, наверное заброшенное по нынешним временам.

Сделавший обязательные дела Финн сосредоточенно копал кучу песка. Влад для порядка шикнул на него, достал из кармана пакет с табаком и нарезанную газету.

Грамотно скрутить цигарку было целое искусство, Влад учился ему почти весь последний сезон, когда даже с самым паршивым куревом начались проблемы и перебои.

Это оказалось забавно – аккуратно укладывать табачную россыпь в бумажный желобок, уминать, придавая форму, закатывать, лизнув краешек, прикуривать, пряча пламя в горсти. В саму газету Влад никогда не заглядывал, так что оставалось только догадываться, чтó с пеплом и кислым дымом отправляется в вечность – очередная бандитская разборка, интервью матери-героини, подарившей миру и мужу следующую тройню, или объявление о продаже пяти мешков голландской картошки на посев. Влад сначала увлекся, но эта игра быстро надоела. Он просто делал самокрутки, щурился от солнца и глядел, чтобы Финн держал себя в рамках.

В арке раздались шаги, и во двор вывернул человек. Волкособ бросил копать и поднял навстречу гостю покрытую песком улыбающуюся морду.

– Узнал, бродяга, узнал! – радостно пробасил человек. – Здорово, Влад. Удачно это я завернул! Пойдем выпьем!

Человек был грузный, хорошо за пятьдесят, в светлом плаще, с торчащими из карманов горлышками бутылок. Влад его узнал, они пару раз квасили, трепались за армию и за севера́. Только вот имя не вспоминалось.

– Пойдем напьемся? – Безымянный пока знакомец выразительно встряхнул карманами.

– Пойдем. – Влад спрыгнул с вентиляции.

Пить по тем годам было одним из занятий, которым не требовался ни повод, ни предлог. Что, с кем, сколько, а также когда все это кончится, никого уже не интересовало. СССР накрылся путчем, и спрашивать с него теперь бесполезно, Россия комфортно чувствовала себя только в подполье. Наружу не хотелось, все, что могло развалиться, уже развалилось, бежать было некуда и глупо.

Иногда начинала ныть интеллигентская мерехлюндия: а как быть с собой? Влад ее гнал. Да и приходила она только в дороге, когда трясешься в вагоне посреди черт-ее-знает-какой бесконечной области, где нет ничего, один океан да сопки. Океан черный, сопки белые от снега. И тьма. Такая, что даже выть, как Финн, уже не хочется. Интересно, почему там, где белый снег, там и тьма? Этого Влад не знал, но помнил, что об этом есть целая коммунистическая наука диалектика.

– Только я на работе. Так что пить будем там. Тем более есть повод, есть!

Григорий – Влад наконец вспомнил имя – хохотнул и хлопнул его по плечу.

– Я с собакой, – напомнил Влад и свистнул Финна.

– А мы знакомы. Дай лапу, Финн! Ничего, проберемся.

Вспомнил Влад и то, что работал Григорий в чем-то очень секретном. Если не врал, конечно. Любопытно, как он их с Финном проводить туда будет. А-а, не важно. Выпить есть, а где – как-нибудь сообразим.

Они покинули двор, прошли мимо гаражей, вынырнули из кустов на остановке, посмотрели, как судорожно сглатывают человеческую толпу автобусы с троллейбусами. Не по светофору, а так форсировали проезжую часть и забурились в парк. Поплутав между еще не прореженных ив и сиреней, выбрались на твердое, к фонтану, поделенному пополам каменным мостиком в радужном ореоле водяной пыли.

Влад порой гулял здесь с Финном, но никогда не обращал внимания на детали. Например, что посреди одной из половин фонтана имеется остров с растущим из него пышным деревом. Вокруг и через с визгом и хохотом носились дети. Волкособ сделал стойку и рванул гулять, но был уловлен и подтянут на короткий поводок.

– Рядом, скотобаза, – шикнул на него Влад. – Бухать идем. Кстати, а повод какой?

Впереди за стеной зелени шумела дорога. Пришла мысль, что так же шумит на перекате река и, если закрыть глаза, можно представить себя где-нибудь в Карелии или на Приполярке.

– Повод? – Григорий задумался. – Нормальный повод. Жена умерла. Год уже.

– Я не знал…

– Мало кто знал. Не говорил никому.

Они махнули еще через одну дорогу, и Григорий указал на арку посреди длинного двухэтажного строения. Внезапно оттуда дунуло промозглым холодом. Финн чихнул. Влад поежился.

– Пришли почти.

Григорий чуть не выронил пузырь, поймал, нырнул в арку и приглашающе махнул рукой.

Влад пошел, ожидая увидеть очередной двор, но никакого двора не оказалось. В полутора метрах от стены высился глухой бетонный забор. По верху, за торчащей наружу спиралью колючей проволоки, шли натянутые в несколько рядов провода. Судя по изоляторам, конструкция была под напряжением, – по крайней мере, так задумано. За забором угадывался холм с плоской, как у столовых гор, вершиной.

Слева внезапно раздались треск и приглушенные проклятия. Григорий повернул голову.

– А, попался, сука! – заорал он грозно.

– Чё попался-то, чё попался?

Сквозь кустарник и бурые прошлогодние бурьяны проломился рыжий солдатик в замызганном хабэ, пилотке и растоптанных кирзачах. Висевший у него на шее АКСУ казался чужеродной деталью.

– А то и попался. Как это понимать, воин? Где ты, а где пост?

Солдатик вздохнул и длинно, с присвистом швыркнул носом:

– Сыро там, товарищ ма… Григорий Александрович, я погреться вот.

– С автоматом? А если бы это не мы, а алкашня местная? Дали бы по башке и сперли твою трещотку. Потом тебя – в штрафники, меня – на покой без выслуги… Утоплю я тебя, как Тургенев Муму, прости господи.

– Ау-вау! – внес свою лепту Финн.

Солдатик вздрогнул.

– Ладно, – Григорий сменил гнев на милость, – иди отворяй калитку.

– А это кто? – Солдатик воспрянул, но остался топтаться на месте, выразительно косясь на Влада. Потом снова швыркнул.

– А это со мной.

– А собака?

– Собака – друг человека. Понял?

«Бункер?» – думал Влад, пока они спускались по щербатой бетонной лестнице куда-то в недра планеты. Лампочки под сводом горели в четверть накала. Финн неодобрительно принюхивался и тряс ушами. Григорий разглагольствовал о чем-то, но Влад не вслушивался. «Бомбоубежище. Теперь вообще непонятно что, – думал он. – Шахта ракетная… Нет, шахты я видел, там коммуникации другие».

– …есть такой мужик, то ли Фрэнк, то ли Герберт…

– Уэллс, что ли? – на автомате спросил Влад.

– Не, говорю же, Фрэнк. Он книжку написал, про планету, где вода только под землей, там ее хранят. Вот и мы… – Голос Григория вдруг отдался длинным переливчатым эхом, какое бывает в бассейне. – Такое вот наше стратегическое подземное водохранилище. Резервуар на случай ядерной войны. Жаль, пляжа нет, а то бы на берегу посидели, да и курить тут нельзя. Так что бухать будем в кабинете.

В кабинете было сумрачно, жарко и пахло баней. Владу даже примерещился веник. Но веника не было. Были два затянутых паутиной, выпученных, как рыбьи глаза, экрана с клавиатурой понизу. Был массивный электромотор, окруженный непонятными ящиками, трубами. Были стандартный (Влад насмотрелся на такие в армии) трехсекционный шкаф листового железа, стол, два табурета и вторая маленькая овальная дверь в углу, снабженная штурвалом.

– Что там? – спросил Влад; секретный объект располагал к любопытству.

– А хер его знает, – отмахнулся Григорий. – Не открывается она, заклинило. Зато вот. – Он похлопал по непонятным трубам. – Пневмопочта. Видел когда-нибудь?

– Откуда? – искренне удивился Влад. – Работает?

Вместо ответа Григорий дернул рычаг. Труба ухнула. А Григорий тем временем уже застилал стол газетой. Из шкафа появились на свет кружки, початая банка морской капусты, половинка подового каравая с отломанным краем.

Быстро, сноровисто он разлил водку.

Влад потянулся чокнуться, но в последний момент вспомнил и отвел руку. Выпили молча, и за умершую жену, и за живого Григория, и вообще за все и всех. Потом без заминки (между первой и второй – наливай еще одну) повторили. Водка была теплая и противная. Чтобы как-то забить это, Влад соорудил себе капустный бутерброд. Григорий просто подцепил вилкой из банки, прожевал.

– Цепанула, зараза! – с каким-то ожесточением сказал он, набулькивая новую дозу. – Как вот Нинка моя, точно. Вроде ничего-никуда, а цепляла. Сколько собачились. Все, думаю, уйду на хуй. Раз дверью саданул, косяк цементировали потом… пошел, пузырь в стекляшке взял, всосал, и такая тоска. Мудак, – говорю себе, – свобода. А сам о Нинке, туда-сюда. По гарнизонам со мной моталась, за речку в семьдесят девятом тоже, добровольцами, бля. Там с нами, слышь, семья жила. Прикинь, с института, тоже добровольцы, аборигенов грамоте учить…

Григория стремительно несло куда-то в сторону.

Влад постучал кружкой о кружку. Выпили. Водка вдруг «пошла». Стало уютно, но потянуло в сон. Финн, тот вообще уснул, положив голову на ножку стола. Ему снились собачья счастливая жизнь и много-много полевых мышей в траве у дома.

Влад пил и думал. В какой-то момент голос Григория совсем потерялся за собственными, Влада, мыслями, пришлось сосредоточиться на реальности. А собутыльника все несло по кругу.

– …вроде так ничего особенного. Нос, рот, глаза, не Барбара, короче, и жопа толстая. А…

– Фотка есть? – спросил Влад, чувствуя, что уже изрядно набрался.

– Ну… сейчас… – Григорий полез в карман и вытащил мятую фотографию.

Влад сфокусировался. Со снимка, закусив губу, смотрела невысокая и действительно полноватая женщина, ничуть не похожая на Барбару Брыльску. Взгляд у женщины был то ли раздосадованный, то ли испуганный, не поймешь.

– Это мы «Зенит» купили, – пояснил Григорий. – И поссорились, фоткать-то я не умел, так и сяк ее ставил. Вот, только эта и получилась.

А Влад смотрел на застывший миг жизни умершей год назад женщины и не знал, что сказать. В голову лезло, что раз она умерла, то и Григорий умрет, и он, Влад, умрет тоже, может быть даже совсем скоро или прямо здесь, сейчас.

Григорий облизал губы, составил под стол опустевшую бутылку и принялся отковыривать козырек второй.

– А вода там знаешь какая? – спросил он, справившись с пробкой.

– Где?

– Морская. – Григорий не услышал вопроса. – Ей-богу, не вру! Они зачем-то запасли морскую. На случай атомной войны. – И он пьяно засмеялся.

Влад не поверил. Или поверил, но подумал, что в случае атомной войны ни в какой бункер их с Финном точно не пустят. Но это не важно. Он с начальной школы знал, что их город в коротком списке целей. Все сгорит к херам вместе с подземными морями и бункерами. Он хотел рассказать об этом, но не успел. Григорий вдруг схватился за сердце и начал валиться прямо на стол. Лицо его налилось дурной кровью, широко открытые глаза смотрели мимо.

– Эй! – Влад поймал собутыльника за плечо, чтобы тот не сверзился.

Григорий хрипел и булькал горлом.

Под столом зарычал Финн.

Влад, как сумел, придал безвольному телу подобие равновесия и бросился к двери.

Заперто или заклинило, разбираться было некогда. Он изо всех сил заколотил по гулкому металлу, но понял, что бесполезно. Даже если по ту сторону услышит сапог-караульный, что он сделает? Постреляет по двери из автомата? Кинется за помощью? Вряд ли. И по уставу не положено.