Системные требования, или Песня невинности, она же – опыта

– Я слушала. Только полгода назад, – кивнула вторая из некурящих. – Там состав новый. Хорошо поют. В музыкалке мы «Хабанеру» оттуда разбирали. И вообще нравится.

– А тебя как зовут, подруга дней моих суровых? – обратилась ко мне первая.

– Катя.

– Хорошее имя.

– А у нас все имена хорошие. Потому что мы новые хиппи. Дети «детей цветов». Вы же смотрели «Волосы», «Беспечного ездока»? – Лариса хитро прищурилась. – Ясен пень, герла, ты еще «Генералов»[13] вспомни.

– А я, – влезла Мелочь, – фенечки из резинок плести умею.

– Так вот кто у меня рабочие гондоны крадет!

– И у меня!

– Ах вы…

Я вспомнила, как точно так же дразнили друг друга и хохотали юные балетницы.

На обочину съехала машина – хромированный и тонированный по самое не могу «лексус». Зажужжал лифт, поехало вниз стекло передней двери, и голос с нарочитым и точно липовым кавказским акцентом весело проорал:

– Чэго стаим, э! Работать, дэвочки!

– Пойдем. – Старшая одернула на бедрах сиреневое мини. – Мир-дружба-жвачка!

– А ты, может, с нами? Поработать, а? – с подначкой предложила Ларисе Мелочь.

– Не. Не мой профиль. Фрилав[14] за деньги – нонсенс. – Лариса развела руками. – И вообще…

Она постучала ногтем по значку про СПИД. Потом снова вскинула кулак в приветственном жесте.

– Эй, карамельку хочешь? – обратилась то ли ко мне, то ли к ней проститутка с музыкальным образованием.

Затем вся троица расхохоталась и двинула в аллею профессионально разболтанной походкой.

Навстречу им вырулил поздний велосипедист.

– Догоню, догоню, догоню!

Девицы раскинули руки, как будто хотели его поймать. Велосипедист вильнул к кустам и наддал. Его проводили свистом.

Глава 3

Сегодня кому-то говорят: «До свиданья!»

Валентина Игоревна жила на пятом этаже «профессорского» дома в Тополевом переулке. Профессорского, правда, в доме осталось одно название. В подъезде не было лампочки, и до первой лестничной площадки приходилось пробираться на ощупь. Влад пробрался и, перепрыгивая ступеньки, помчался вверх. Длинный, тягучий летний вечер заглядывал в окна.

Валентина Игоревна открыла сразу, стоило вдавить кнопку звонка.

– Ты давай проходи, я сейчас. – Она скрылась в ближайшей двери, унося под мышкой телефон с волочащимся витым шнуром.

Квартира была трехкомнатная, но с поправкой на профессорский масштаб. Высоченные сталинские потолки, коридор, комнаты, кухня – все как будто умноженное на два. Даже книжные шкафы и стеллажи с журналами вдоль всех стен не скрадывали пространство до привычных панельных габаритов. Пахло пылью и древностью.

Влад тщательно вытер ноги и, не снимая (так было тут принято) обуви, прошел через гостиную на балкон. Точнее, в просторную лоджию со столом, стульями и отличным видом на реку.

Легкий ветер трепал заправленный в каретку пишущей машинки лист бумаги. Солнце уже село, и небо начинало линять. Только высокие перистые облака еще были ярко раскрашены красным и фиолетовым. Внизу стучали колеса невидимого товарняка. Издалека, видимо от станции, доносились гудки и обрывки трансляции. Все это вызывало грустное щемящее чувство, которое Влад никак не мог себе объяснить.

– Извини, это ректор. – Валентина Игоревна вошла на балкон с дымящимся чайником. – Иногда чувство долга заставляет его вспоминать об одинокой старухе, он звонит и говорит, говорит. Ужас просто. Материться хочется, а нельзя.

Она подмигнула Владу и рассмеялась. Влад шутку оценил. Он давно знал, что родственница – крупный специалист по русской обсценной лексике. А по виду и не скажешь. Одевалась она подчеркнуто строго, носила шляпки с вуалью, волосы красила в фиолетовый, очки держала на шнурке, чтобы не потерялись, и напрочь не интересовалась политикой.

– Как поживаешь? – спросила Валентина Игоревна, разливая чай. – Что-то давно не заглядывал.

– Времени не было. В армию ухожу, готовлюсь вот.

– Любопытно. И не боишься?

– Чего там бояться? – Влад пожал плечами и цапнул с тарелки булочку с изюмом.

Как будто в подтверждение его слов снизу из-под балкона грянула задорная строевая песня.

– «У солдата выходной, пуговицы в ряд, – выводили будущие ракетчики, и голоса их разносились далеко по набережной, – ярче солнечного дня золотом горят…»[15]

С реки потянуло свежестью. В плафоне суетливо забилась первая ночная бабочка.

– Хороший знак, – усмехнулась Валентина Игоревна, – однако давай уточним кое-что.

Она выдвинула ящик стола, вытащила большую, изрядно потрепанную колоду, ловко перемешала и раскинула на свободном пространстве. Влад ничего не понимал в гаданиях, но выглядело все очень по-настоящему. Валентина Игоревна нацепила очки, всмотрелась в расклад, закурила, пожала плечами, посидела неподвижно – и смешала карты:

– Нет, старая я, не понимаю, да и не верю во все это.

Они еще поболтали о пустяках, выпили второй чайник и договорились, что Влад еще зайдет до отъезда.

Той ночью он долго не мог заснуть, все прокручивал в голове неоконченное гадание. Откуда эта уверенность, что с ним, Владом, случится что-то плохое? Что-то обязательно произойдет. Влад лежал и думал, думал. А ведь это не сегодня и не вчера. Это давно. Это всегда. Он и раньше, с детства, был уверен, что умрет молодым.

Из-под двери пробивалась полоска света. За стеной мать за что-то поносила отца. Тот вяло отругивался. Влад попытался прислушаться, но внезапно провалился в пустой глубокий сон.

А Валентина Игоревна уснуть так и не смогла. Сидела, смотрела на реку и перебирала в памяти ложащиеся на стол карты. Четверка червей – перемена места. Дома остаются служить только блатники, мальчик не из таких, да и не это ему нужно, если она правильно поняла. Тройка червей – тоже ничего такого: внимание, осторожность. А дальше – одна за одной – предательство, потеря, разрушение… Когда следом выпал еще и туз пик, она смешала колоду. Не нужно ему этого знать. И так у мальчика завиральные идеи. Вырастет – поумнеет. А гадание – блажь, ерунда.

Из открытой балконной двери послеполуночное всесоюзное радио пело скрипучим голосом модного молодежного певца:

Сегодня кому-то говорят: «До свиданья!», Завтра скажут: «Прощай навсегда!» Заалеет сердечная рана…

–«Следи за собой…» – вслух повторила она, выключила приемник и пошла заваривать очередной чай. Старая филологическая подруга Эмма Робертовна неделю назад с придыханием рассказывала ей, что этот прибалтийский кореец Цой – последний русский акмеист.

* * *

Тремя годами позже благополучно вернувшийся и из армии, и уже с Ямала Влад помогал ей тащить чемодан. Эмма сосватала посмотреть Кавказ под соусом литературоведческой конференции.

Море Валентина Игоревна видела достаточно, и Батумское, и Феодосийское, и Ялтинское, а вот про Чечено-Ингушскую АССР и ее столицу город-герой Грозный знала большей частью по Михаилу Юрьевичу.

Тогда, весной девяносто первого, она еще не догадывалась ни о новой жизни старой лермонтовской колыбельной[16], ни о том, что карты, прочившие горе и смерть, не соврали. Разве что в масштабе предсказания ошиблась.

Поезд тронулся тяжело, нехотя. Сквозь окно купе припекало солнце. Но это пока ненастоящее тепло, обманка. Выйдешь на воздух – и конец. Ветер, ноздреватый черный лед под ногами.

Разобравшись с билетами и постельным бельем, Валентина Игоревна первым делом раздобыла чай. Стаканы в тусклых алюминиевых подстаканниках мелко дребезжали. Зато чай был с лимоном.

– В тепло едем, – блаженно потянулась Эмма, – приедем в жару, наверное. Длинная у нас страна.

– Хорошо, если в жару, кости погреем, – улыбнулась Валентина Игоревна и сделала глоток. – Кстати, я тут новое для тебя раскопала. Помнишь, ты писала про культурно-семантический ореол этого романса Пеньковского?[17] Что там у тебя было: «Спокойно и просто мы бросились с мóста, но баржа с дровами легла между нами»? Мне тут новые варианты попались:

Случайно и просто упали мы с моста, А баржа с дровами плыла между нами. Нам холодно было, нам было уныло, А баржа с дровами все плыла и плыла.

И дальше на разные мотивы по кругу. А еще студенческий гимн новосибирских психиатров:

Однажды на мост я пришла в непогоду И бросилась вниз. Непосредственно в воду! Но баржа с дровами легла между нами! Как сыро, как мокро, я только промокла!

– Пойдет?

– Погоди, я запишу. – Эмма полезла в сумку, гигантскую, из черного с потертостями кожзама. – Где блокнот, близко же складывала?

– У тебя там, случайно, не завалялся домик с садом? – насмешливо спросила Валентина Игоревна.

Мимо проплывали уже освободившиеся от снега поля. С ниток телеграфных проводов взлетали черные грачи, некоторое время летели наравне с поездом, потом отставали.

– Нашла! – возликовала Эмма. – Как ты говорила?

– Я говорила… и говорю, что тебе пора менять сумку. А эту выбросить, не разбирая.

Эмма вздохнула и выразительно посмотрела на блокнот…

Вокзал Грозного был похож на множество виденных за последние несколько суток. На перроне их встретили.

– Очень рад! Очень! – широко улыбался сквозь черную до глаз щетину «злой чечен». Только злым он не был. Он был студент-физик. На филологическую конференцию его занесло просто по знакомству. – Попросили, да! У нас мало филологов.

Город Валентине Игоревне понравился сразу. Просторный. Широкие светлые улицы, мягкое тепло, желтые, невиданные на Урале тюльпаны. К полудню воздух раскаляется и дрожит.

Их поселили в маленькой гостинице на отшибе с видом на горы и плюющийся ледяной водой Терек.

– Странный город, – заметила Эмма. – Почему Грозный? По-моему, вполне мирный.

Валентина Игоревна задумчиво пожала плечами. Что-то чудилось, будто бы сквозь этот пейзаж проступал другой, страшный. Будто вместо просторных улиц сталинской и хрущевской застройки, вместо зелени и навевающего негу зноя – разбитые в щебень остовы, мертвая, с разорванной пастью собака в черном пятне подсыхающей крови. Валентина Игоревна думала, что этого не может быть, но знала: может. Она помнила разрушенный землетрясением Спитак.

– Душно, – сказала Валентина Игоревна. – Пойдем вещи разбирать.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

ВНД – высшая нервная деятельность. – Здесь и далее примеч. авт.

2

Имеется в виду цитата из предсмертной записки поэта Бориса Рыжего.

3

Крылатая фраза из фильма «Белое солнце пустыни» (режиссер Владимир Мотыль, 1969).

4

«Блеск» – спиртосодержащее моющее средство, продававшееся в 1990-е годы в полиэтиленовых пакетах объемом 250 мл.

5

Темы сочинений, предлагавшиеся школьникам средних классов в 1987 году.

6

«Огонек» – марка папирос, исчезнувшая вместе с СССР. От других марок отличалась тем, что в пачке было не 20, а 25 папирос.

7

Речь идет о фильме «Волосы» (режиссер Милош Форман, 1979).

8

Речь о фильме «Стиляги» (режиссер Валерий Тодоровский, 2008). Точная цитата: «Плохая новость – стиляг в Америке нет. И если бы мы вышли так, как ходим в Москве, на Бродвей, то нас забрали бы в психушку».

9

Атрибуты хиппи. Феньки, фенечки носили на руках, их дарили, ими обменивались. Их число иногда достигало нескольких десятков, сколько влезало до локтя.Хайратник – наголовная повязка.

10

Намеренная отсылка к фильму «Нежный возраст» (режиссер Сергей Соловьев, 2000).

11

В оригинале звучит: «…у тебя у самой ни хуя нету». Катя смягчает фразу из пьесы Венедикта Ерофеева «Вальпургиева ночь, или Шаги Командора».

12

То есть «Мир!» – один из лозунгов хиппи. Лариса сочетает его с характерным жестом бойцов кубинской революции.

13

«Беспечный ездок» (1969) – фильм Денниса Хоппера. «Генералы песчаных карьеров» – фильм Холла Бартлетта (1971) по роману Жоржи Амаду «Капитаны песка» (1937). Культовые фильмы контркультуры.

14

Популярное в среде хиппи отношение к сексу как к чему-то отдельному от отношений. Одним из символов свободной любви является красно-белая фенечка.

15

Песня В. Шаинского на стихи М. Танича (1976). Впервые исполнена ансамблем «Пламя».

16

Имеется в виду строчка: «Злой чечен ползет на берег». Первая чеченская война начнется спустя два года после описываемых событий.

17

«Мы только знакомы» – знаменитый романс Б. Прозоровского на стихи Л. Пеньковского. В советские годы, когда жанр находился под запретом, романс в исполнении Сержа Никольского вошел в запись пластинки подпольной ленинградской студии «Золотая собака» (1959).