Системные требования, или Песня невинности, она же – опыта

Финн возле ноги лаял и бросался на дверь всем телом. И вдруг озарение: пневмопочта! Влад дернулся к шкафам. За одной из незапертых дверей обнаружились капсулы, подходящие калибром к трубе в углу.

Непослушными пальцами он разнял одну, обнаружив свисающий с полки на шнурке плоский строительный карандаш, быстро написал «SOS!!!», закрыл капсулу и сунул в трубу, надеясь, что все делает верно. Потом нажал кнопку и стал ждать.

* * *

В дворницкую Влад вернулся затемно, упал на койку, и на него навалился поганый водочный отходняк. Противная липкая слабость, которую не выблевать, от которой не спрятаться в забытье. Кто-то из промелькнувших и забывшихся собутыльников называл это «штормит лежа» или «вертолеты». Но шторма не было. Было как в детстве, когда перекрутился на карусели, готовясь к космическим перегрузкам. Но там быстро проходило, а тут оставалось, длилось, и спрятаться было некуда. Влад лежал, стараясь не шевелиться, и прокручивал в голове финал пьянки на «объекте». Черт, стыдно-то как. И глупо.

Разумеется, дверь не была заперта и заклинена тоже не была. Просто открывалась внутрь. И если бы у него хватило пьяных мозгов дернуть, вместо того чтобы колотиться чем ни попадя…

Теперь казалось, что дверь открылась сразу, как он отослал свое «спасите наши души» в недра загадочной пневмопочты, но это могло быть не так.

Первое четкое воспоминание – они вдвоем с солдатиком тащат обмякшего Григория наверх, к свету, а под ногами путается и подвывает Финн.

– Ты вызвал «скорую»? – орал Влад.

– А он не умер?

– Какая, на хер, разница!

Солдатик кинулся. Влад попробовал нащупать на шее нужную жилку, но не сумел. Поэтому просто привалил тело к бетонному забору, выловил Финна и даже умудрился свернуть цигарку. Хотя нет, куревом его угостил солдатик, он же и выбежал навстречу сирене. Влад отошел на всякий случай.

Двое мордатых санитаров сноровисто утрамбовали Григория в складные носилки и утащили за ворота.

– Жив, короче, – прокомментировал солдатик странным, не своим голосом, и все закружилось, оборвалось, накатило запоздалым ужасом.

…Дальше пошли какие-то обрывки: белый стол с подломившейся ножкой, веник и совок под ногами, табурет с пепельницей из-под «Чибо», Финн тычется мордой.

Влад попытался остановиться на чем-то и застонал от боли под черепушкой.

Но подошла Ирина, положила руку на лоб, а из-за ее плеча выглядывал улыбающийся Иван в дембельской парадке с пышным белым аксельбантом.

– Спит! Смотри, спит, ага. Вот умора!

Влад хотел ответить. Но провалился дальше, глубже, туда, где не было ни боли, ни сумрачной дворницкой, ни Финна. Зато сквер Советской Армии заканчивался трамвайными путями и огромным, заросшим кленовой мелочью пустырем. Там было нельзя гулять, но все гуляли. А дальше за пустырем – выкрашенные желто-коричневой краской длинные, на целый квартал, сталинки, магазин «Природа» с двумя полукруглыми окнами и сбоку от него настоящий морской катер с закрытой надстройкой. Проникнуть в него было заветной мечтой не одного поколения пацанов, однако никому и в голову не приходило высадить кирпичом круглый плексигласовый иллюминатор или подковырнуть арматуриной верхний, закрытый на хлипкий замок люк.

Хотя вот он, десятилетний Владька, обсуждает с Лехой и Вовой Тихомировым из Дома чекистов эту идею. На улице жара, тополиный пух в воздухе мечется и противно пристает к липким после мороженого рукам. Леха прислоняет к крутому деревянному борту велик и старательно вытирает руки о шорты.

– Айда на колонку, – предлагает Влад.

– Не, там у больнички бабки сидят, вложат, – печально сообщает Тихомир, – на фонтан лучше, – и первым ныряет на неприметную тропинку среди кустов.

Влад ведет велосипед и думает, что катеру очень тяжело и грустно без воды и он похож на птицу с подрезанными крыльями.

– Давно стоит…

– Может, хозяин был, да умер.

– Может…

– А как вообще, до реки-то вон сколько.

– Ну как-то…

Потом Владу часто снился сон: ранним солнечным утром, пока все еще спят, сверху, по 25-го Октября, накатывает стремительный поток и катер вздрагивает, словно живой, поднимает нос и устремляется вместе с водой к реке мимо их третьего этажа и дальше, прямо до Каспийского моря.

Только ничего этого не было. Где-то за год до армии Влад проходил теми же тропинками и видел, что надстройку катера наглухо забили листовым железом. Нашлись уже и кирпич, и фомка. А там и вовсе катера не стало. То ли сожгли, то ли еще чего.

* * *

На следующий день он зашел к Сашке, чтобы позвонить, узнать, как там Григорий. Пока искал нужный телефон и дозванивался, Сашка, зевая, варганил яичницу, а снабженный очередной костью Финн убрался в прихожую и затих.

Григорий обнаружился в «двойке», был жив и даже в сознании, но на процедурах («Так что, если хотите, оставьте телефон»). Влад оставил, и через полчаса Григорий перезвонил сам. Говорил он тихо и не слишком разборчиво (инфаркт, бля!), но, оказывается, уже успел озаботиться Владовой судьбой.

– Слышь, парень, у тебя военник на руках. Ну так хватай его и дуй до военкомата. Не, не нашего, там на Кирова, за Центральным, областной, найдешь, короче. Горьева спроси, он в курсе. За меня посидишь день через два, а там посмотрим.

Влад повесил трубку и сказал, ни к кому персонально не обращаясь:

– Один старый еврей-портной говорил: «Если бы я был царем, то я жил бы, как царь… И даже лучше, чем царь». У него спрашивают: «А почему бы ты жил лучше, чем царь?» – «Я бы еще и подшивал».

Влад выдохнул и вдохнул. Оказывается, он долго не дышал. За стеной простучал трамвай, мазнув по окну бегучим светом. Финн вскинулся, зевнул, положил тяжелую голову на лапы, постучал на всякий случай хвостом по подстилке.

Ну нет уж. Двор выметен с вечера. В утро можно не выходить. Влад закрыл глаза и неожиданно придавил аж до часу дня. Спал бы и дальше, но возмущенный волкособ взгромоздился лапами на грудь. Пасть в широкой улыбке, пятнистый язык наружу, слюна капает. Классическое «пойдем гулять».

– Почему сам не умеешь? – зевнул Влад, – Идешь, открываешь дверь, там газон, все дела, и обратно – массу давить.

Волкособ с предложением не согласился, укоризненно посмотрел на хозяина и ускакал к двери. Пришлось вставать, одеваться, разыскивать спрятанный Финном поводок и собственноручно засунутые невесть куда табак и спички. Надо было заранее цигарку скрутить, но не успел. Сам, стало быть, виноват.

Во дворе Финн немедленно с хрустом забурился в лопухи. Поводок ослаб, и появилась возможность закурить. Немедленно закружилась голова, как всегда от первой утренней затяжки.

Позавчера Влад закончил оформляться в «бункер». Первая смена – завтра. Почему-то это вызывало волнение. Непонятное, кстати. Одиночества Влад не боялся, смерти, кажется, тоже. Он даже бесчинствовавшего в лопухах волкособа не боялся ни капельки.

– Финн!

Волкособ взвился из лопухов, рванул было за воробьями, но запутался в поводке, упал и смирился, что любая прогулка когда-нибудь кончается. Был последний день бабьего лета.

Следующее утро встретило дождем. Финн встряхивался, поводил ушами, хватал зубами поводок и всячески намекал, что погуляли уже, пора бы обратно в дворницкую.

– А вот фиг тебе! – злорадно сообщил Влад. – Идем родине служить.

На входе Влад предъявил уже знакомому солдату по имени Валера пропуск и спустился в недра. «Море» таинственно поблескивало в свете одетых в решетчатые кожухи ламп.

– А начнутся проблемы от тебя, запру в дворницкой на сутки. Будешь сидеть там и выть, людей пугая.

«Буду!» – радостно согласился Финн.

Они прошли в знакомый кабинет. Влад по инструкции проверил интерком, ухнул пневмопочтой, запер обед в шкаф, выложил на стол «Приглашение на казнь» Набокова и приготовился скучать. Смысла торчать в этом подземелье не было ни малейшего. Его Владу не смогли объяснить ни начальство, ни нынешний сменщик, с которым они поболтали на входе. В общем, обычное «пост сдал – пост принял».

Набоков кончился быстро. Влад подумал, что книги надо носить сюда не по одной.

Несколько раз он спускался к воде и читал эху стихи.

И каждый вечер, в час назначенный (Иль это только снится мне?), Девичий стан, шелками схваченный, В туманном движется окне.

Финн очень внимательно слушал, иногда подпевал. В общем, сутки пролетели. В конце зевающий Влад познакомился со вторым сменщиком, на скорую руку выгулял волкособа и завалился спать.

* * *

Второе заступление на пост было омрачено последствиями пьянки. Хотелось пить, пить и пить. Не хотелось стихов и читать прихваченную с собой чисто из-за обложки книжку «Последний дюйм»[19]. Тем более что книжка оказалась сборником, а сборники Влад не любил.

Пили вчера до трех ночи. Кроме Сашки, в дворницкую набился еще какой-то народ. Была даже девушка, но, сколько Влад ни пытался, никакого внятного образа ее в памяти не всплывало. Отдельно – круглая и великоватая, на его вкус, жопа, обтянутая модными джинсами, невнятные под мохеровой кофтой сиськи, руки там, ноги… И совершеннейший провал на месте лица. Смешно.

Влад сидел у стола и тяжело пялился в угол, загроможденный пыльным электромотором. «Запереть, что ли, волкособа и метнуться до аптеки за таблеткой? Или еще потерпеть?»

На море сегодня было скучно и темно. Караульный объяснил, что это пробило какой-то кабель. Ничего, к вечеру должно проморгаться, а уж если нет, будем сигнализировать начальству и вызывать электриков.

Цитрамон и минералка – пиво пока было решено не трогать – сделали жизнь по крайней мере терпимой. Однако не до той степени, когда можно спокойно вернуться к убиванию времени. Влад подремал, откинувшись на стуле, но в какой-то момент поймал себя на том, что считает заклепки на противоположной стене. Затем заклепки кончились. Осталась только уходящая в неизвестность труба пневмопочты.

Он вспомнил последний инструктаж Григория, из больницы вышедшего, но страдавшего дома трезвостью под бдительным оком племянницы. Сводился инструктаж к следующему: в море не ссать, караульных не поить, баб… ну это как хочешь, там в рундуке матрасик есть. Да, вот еще: по инструкции трубу эту проверять надо. Так ты забей. Никуда она не ведет. Секретчики пытались дознаться, но хрен там. Загадка, бля.

Сейчас загадка мозолила Владу глаза.

Он взгромоздился со стула, выдрал из валявшейся на столе амбарной книги лист и задумался. Кому? Зачем? В когда? Письмо должно стать «капсулой времени». Об этой моде оставлять послания потомкам он случайно прочел в «СПИД-Инфо»[20], и запало.

А еще почта могла быть каналом связи с подводным миром. Вдруг там, под водой, живут русалки и русалы. Это они получили его панический SOS и помогли спасти Григория. В общем, послание должно годиться для всех.

Влад выпутал из веревочки карандаш, сел к столу и начал писать: «Привет из СССР…» Задумался. Во-первых, какой, к черту, СССР? Нет уже такой страны. Во-вторых, ни перед будущим, ни перед русалами за всю страну он отдуваться не намерен. За себя бы суметь. Ведь он, Влад, скоро умрет. Тогда в армии смерть просто промахнулась. Или предупредила, улыбнулась без рта. Он вспомнил Ивана. Вот она, настоящая улыбка смерти. Так что можно не париться и крутить бирку к ноге.

Он втянул воздух. И начал заново: «Привет. Я – Влад. Скоро я умру, но это пофиг. Я сижу в бункере на случай атомной войны. Мне нельзя покидать это место. Я одинок, не считая собаки. А вы?»

Дальше пошло легче.

Когда механизм сработал и дописанное письмо унеслось в неизвестность, Влад еще некоторое время прислушивался. Тихо и безрадостно было в мире. Никто не хотел поддерживать переписку. Никому не любопытно было, какие у Финна замечательно осмысленные глаза.

– Финн? – позвал Влад.

Но волкособ спал и бежал во сне так, что наяву ощутимо подергивались лапы. Влад усмехнулся. Боль начала отступать.

Глава 6

Самолет с края света

Осень, быстрая и поначалу безболезненная, набирала обороты. Выходить к первой паре стало темно и холодно.

Такое утро и утром-то не назвать – один пар изо рта. Я иду между желтых деревьев, кутаясь в куртку. Пора уже доставать пальто. И ждать, когда снова будет весна, а за ней и влюбленное лето. Конечно, есть своя прелесть и в зиме, но… Мимо справа над деревьями проплывает дом. Странный, о пяти углах, двухэтажный вроде, но оттого, что на горе, кажется выше. И свет изо всех окон. Он тут один такой из своего поколения остался. Остальные давно вытеснены гаражами и дурными бурьянами пустырей, а этот стоит, не сдается. Может, из-за неевклидовой своей геометрии. От него до нашего корпуса пять минут скорым шагом под мост и мимо бывших конюшен, где нынче филологи с географами обитают. Можно и через переходы, так теплее, но не факт, что они уже все открыты. Бегу через городок.

На нашем крыльце курят тени. Как в античном театре, они не имеют ни памяти, ни речи. Или это мне не слышно. В наушниках «Флер», что-то про любовь, и смысл такой пронзительный, такой глубокий. Я вздыхаю. Мы с Яшей играем в молчанку с прошлой среды. Интересно, кто не выдержит первым. А может, это только я играю, а у него там, в Диксоне, просто нет связи.

Нет уж, дудки! Музыку громче, а телефон пусть лежит как лежит.

Сонная, я бываю на диво деятельна и разговорчива. В результате все, кому не повезло приползти к первой паре, обречены слушать доброе-вечное в моем исполнении.

– Здравствуйте, жаворонки-полуночники, – начинаю я с порога, – здравствуйте все, кто пришел в этот ранний осенний час, кто не побоялся, а может, просто заснул тут вчера от неумолимой тяги к знаниям!

Ноль эмоций. Курс привык к моим утренним тирадам. Соня спит, положив голову на сумку. Маша роется в телефоне. Вова играет в зомби: раскачивается на стуле, а глаза пустые, даже не моргают. Но наш бронепоезд так просто не остановить, и я несу, несу, пока не удается проснуться. Обычно минут пять-семь. Так что, кажется, только Лариса этого моего бреда не слышала, поскольку ни разу не почтила родной вуз ранним визитом.

Сегодня ее, разумеется, тоже еще нет. А у меня в ушах «Флер» и выросшая за ночь до масштабов галактики уверенность, что все кончается и дальше надо как-то выплывать. Я молча прохожу и сажусь на свое место.

Хочется поговорить с Ларисой (но чудес ведь не бывает, правда?) или плюнуть на пару и убежать смотреть начинающийся рассвет. Но я сижу, смотрю в окно и тупо жму на кнопку «воспроизвести снова».

– Привет. – В дверь заглядывает Денис. – Чего это вы так рано?

– Воронова у нас, – ответил кто-то.

– А-а. – Денис обводит взглядом полупустую аудиторию и скрывается за дверью. Посочувствовал, значит.

Воронова всех и везде отмечала. Пропустил – и ходи потом сдавай долги. Так что группа придет почти в полном составе, про Ларису я уже говорила. Вот еще двое нарисовались. Вида пришибленного и с бумажными стаканчиками кофе в руках.

Воронова, маленькая подвижная тетка лет пятидесяти, появилась в аудитории минута в минуту. Взбежала на кафедру и сразу же принялась проверять наличие физического присутствия. Присутствие, так сказать, духовное волновало ее постольку-поскольку. Во всяком случае, куда меньше, чем идеи, которыми она одаривала неблагодарных нас. Впрочем, заниматься своими делами она тоже не мешала. Кто-то читал или слушал музыку, кто-то переписывал нужные конспекты, я просто сидела и думала о своем.

На стол передо мной спланировала записка: «Где Лариса?» Я огляделась. Вова кивком показал, что ждет ответа. Я нашла в сумке ручку, дописала: «Придет ко второй или третьей» – и отправила бумажку обратно. Вова кивнул и погрустнел. А Воронова тем временем развивала тему, начало которой я пропустила:

– …в прошлом мы, люди, общались мыслями. Это доказывает появление снежного человека.

Зря я вынула наушники.

* * *

Через неделю мне написал Яша. И рассказал все.

Похоже, он испытывал что-то сильное от этой смеси любви, страдания, предательства и вероломства. Восторг? Удовольствие? Горечь? Не знаю. «Ты все придумала, а на самом деле никогда меня не любила», – писал он. И «так будет лучше нам обоим», разумеется. Дальше он еще писал, я отвечала. В этом «оставании друзьями» было что-то от мазохизма. Наконец, он попросил совета, какие цветы подарить Яне. «Розы, – ответила я, – если найдешь». На следующий день мой телефон плямкнул входящим сообщением: «Цветы понравились. Спасибо».

…Мы познакомились еще в школе. Средней. В смысле, не той, куда пришла в первый класс, но и не той, где гуляла выпускной. Дома тогда только появился компьютер с интернетом.

Визг коннекта, логин, пароль, вход в чат. В тот первый раз в онлайне висели некто Darkness и Lioness, болтали о чем-то.

«Привет», – написала я и стала ждать. Ноль эмоций. «Что, никто меня не видит?» – возмутилась я. Darkness ответил… Потом общались по Сети или мобильнику. Я научилась набирать эсэмэски, не глядя в экран.

Помню ночь. Я в бард-лагере. Лежу, не могу уснуть. Луна такая рыжая, круглая. Внезапно эсэмэска: «Ты где сейчас?»

«В лагере», – пишу.

«Можно поговорить?»

«Сейчас».

Я выбираюсь через раскрытое окно и иду по дорожке в ночь. Звезды крупные, негородские. В конюшне, вздыхая, спят лошади. Иду дальше, мимо дерева, в развилке которого любила сидеть еще в детстве. Ноги нащупывают тропинку, остальные ориентиры пропадают, только белеет брошенная у забора ванна. Кто притащил ее? Зачем? Ночь пахнет полем и сеном. Сквозь прорехи между деревьями мерцают огоньки Песьянки. Набираю в телефоне: «Я могу говорить». И он звонит. Впервые голосом.

Потом я ехала красноярским поездом лететь к нему. Это была чудовищная авантюра. Почти двое суток в вагоне, сутки ждать рейса на Хатангу и неизвестность. Теоретически самолет Хатанга – Диксон летает четыре раза в месяц.

За окном вагона ночь без ориентиров и опознавательных знаков. Я смотрела на свое отражение в стекле и думала. Либо я перееду и буду жить без мамы и бабушки. Только звонки по понедельникам, есть такой льготный тариф, за последние три года я выучила их все. Либо переедет он. Это лучше. Лучше и для него: не торчать же всю жизнь там. Но у него тоже мама. И я чувствовала, что она не хочет его отпускать. А меня моя отпустит, если я решу. Но как я буду там одна, без подружек, без Ларисы? И зачем в Диксоне психолог?

За окном шел дождь, и капли размазывались по стеклу серыми черточками. Сосед по плацкарту проснулся и читал «Гранатовый браслет».

– Черешни хотите? – спросил он, почувствовав мой взгляд. – Мне много, не пропадать же добру. Не стесняйтесь.

Я только сейчас обратила внимание на глубокую миску, полную блестящих черных ягод, на столике между нами.

– Спасибо. – Я протянула руку за ягодой. – Куприна читаете, да?

– Перечитываю. На пенсии самое время.

Черешня оказалась именно такая, какую я люблю, не сладкая и не кислая, в самый раз.

– Интересно. Совсем недавно читала. Но я больше Бунина люблю.

– Доберемся и до Бунина.

Сосед встречал в Москве дочь. Она вышла замуж во Франции и вот приехала навестить.

– Они там, в купе, а мне так привычнее. Сама-то куда, в Красноярск?

– В Диксон, – вздохнула я, – к парню.

– Любовь… – Сосед покивал и заложил книгу пальцем.

Я молча взяла еще ягоду.

– Я тоже много ездил. Из института на Саяно-Шушенскую по распределению, потом на Волге работал. Там и Ленка родилась. А в восьмидесятом у жены мать захворала, и мы снова переехали. Только уже на Украину. Мне с моим дипломом энергетика везде устроиться просто. Вот, устроился на Чернобыльскую АЭС имени Ленина. А за год до аварии снова в Сибирь на газопроводы. Представляешь…

С утра мы говорили еще. Перед Новосибирском сосед собрал свою небольшую сумку, пожелал мне и моему парню не растерять свое счастье, помахал рукой и вышел. Дальше я ехала одна.

Плохо, когда в дороге все складывается удачно. Примета такая. Я не верю, конечно, но… В Красноярске прямо у вагона меня встретил дядя. Он был в форме, не успел переодеться после работы. А я все пыталась вспомнить: две большие звездочки – это майор или полковник. Спросить постеснялась и до самого Диксона гадала.

У меня хорошие отношения с дядей, он интересуется фильмами и книгами, которые мне чаще нравятся, чем нет. Однажды мы вместе сидели на полу и разбирали стопку каких-то журналов.

– Я могу дать тебе любопытный текст, – сказал он, – только с возвратом. Читается легко, но идея глубокая.

Я не помню автора, я не помню, дочитала ли, но любопытно было – это помню отчетливо.

Утром дядя проводил меня в аэропорт, выдал сумку разнообразной домашней снеди, собранную его женой. Наказал первым делом в Хатанге устроиться в гостиницу, но это не пригодилось.

Самолет на край света был совсем маленький. Народу – трое пассажиров, если считать меня, и курящего у трапа пилота. В кармане пискнула эсэмэска.

«Все в порядке?»

«Да».

Я отключила телефон, пристегнула ремень и зажмурилась.

Весь полет нас жутко трясло. Я обычно плохо переношу. Даже в автобусе, если долго ехать, начинает подташнивать. А тут ничего. И страшно не было. Было весело. «Вот сейчас разобьемся, и никто костей не соберет», – почему-то думала я и улыбалась. И не надо учиться, работать, пробиваться в жизни, рожать кого-то, крестить. Самолетик полз, а рядом ползла огромная туча. Я восторженно смотрела в иллюминатор.

– Не бойся, – сказал сосед по креслу. Он с самого начала полета грыз мятные карамельки, а пахло все равно табаком. – Сейчас выровняемся.

И правда. Наш «лайнер» преодолел облака, я увидела солнце и задохнулась.

На острове мы приземлились в полпервого ночи по-местному. Огромное рыжее солнце висело на две ладони над горизонтом. В пустом продувном зальчике ждал Яша. В одной руке – теплая болоньевая куртка, в другой – букет живых лилий.

– Привет. Какие лилии! Откуда?

– Места знать надо.

И поцеловал.

Следовало что-то почувствовать, но у меня как будто кончился завод.

Катер до материка я просто не запомнила, и что Яша мне говорил, тоже. Сидела, кивала. Все нужное я знала заранее: и про остров, где всех людей – только вахта на гидростанции и аэродромная обслуга, и про сам поселок.

Люди здесь живут в домах на сваях, погода этим летом теплая, позади Северный полюс, впереди Таймыр, и две недели отсюда никак никуда не выбраться.

Мы бродили по пустым улицам, смотрели фильмы с дисков, которыми снабдил меня дядя, бросали в море камешки. Яша говорил. В основном как учится заочно на информатике. Я тоже говорила. Но что? Вообще не помню. Из окна вид на улицу Воронина. Прямо на проезжей части в солнечном пятне греются собаки, вывалив розовые языки.

Я перебирала в памяти свои письма к нему. Я отправляла их с почты каждый день, сразу после занятий. В письме я выделяла цветным маркером буквы, и получалась дополнительная фраза. «Я люблю тебя», «Ты по мне скучаешь?», «Грустно без тебя». Маркеры были разные, и все письмо горело, как новогодняя елка. Яша, конечно, писал меньше.

А пока вокруг было странное лето. Лето, когда солнце круглые сутки висит на небе. Когда море пьянит просто потому, что оно хоть и холодное, а море.

– Ты прочитал «Солярис»? – спрашиваю, глядя, как на берег набегают мелкие прозрачные волны.

– Нет, не успел. Отдать тебе?

– Подожду. Привезешь, или сама еще приеду.

– Знаешь, – он внезапно меняет тему, – я как-то подвозил… знакомую, в школе вместе учились. Она жаловалась, что машина есть, а водить совсем не получается. Я теперь ее учу. – Яша сбился. – Дура она, но…

– Давно учишь?

– Где-то месяц. Она мне не нравится, не думай. Я тебя люблю.

С моря потянуло ветром. Полы куртки захлопали крыльями. Я вспомнила: около месяца назад – я тогда готовилась к экзамену по общей психологии – вдруг почувствовала, что рядом с ним есть женщина. Я набрала эсэмэску. Яша взвился: «Как ты могла… я же ни на кого…»

– Ладно, Яша. Пойдем. Холодно.

И только в аэропорту, когда обнимались у трапа, я сказала:

– Давай расстанемся.

Он застыл. А потом растерянно:

– Мы же ничего не решили?

И эти лилии…

* * *

– Воронова кончилась. Эй! Ты меня сейчас слышишь?

Я открыла глаза. Оказывается, надо мной стояла Лариса и накручивала на палец какой-то бумажный серпантин.

– Спишь, что ли? Хочешь кофе?

– Привет. Ты когда пришла?

– После перерыва. Воронова только бредить начала.

– Да? А я как-то не вслушивалась, – призналась я.

Мы спустились на первый этаж, купили в автомате моккачино со сливками. Лариса зевнула и потерла глаза. Похоже, ночью она тоже не выспалась.

– Ты идешь к Денису после пар? Веревочный курс надо готовить. Первокурсники – идиоты.

– Если не усну. – Я пожала плечами.

– А не надо приходить так рано! – Лариса растянула губы в улыбке.

Я вздохнула. Спорить было бессмысленно. Как и напоминать, что Воронова всех заставляет писать рефераты за пропущенные лекции.