Изломы

Именно будучи уже генералом, Колпин и получил ранение! Всё-таки судьба взбалмошна и жестока. Не по злой ли её иронии случилось это в те самые весенние дни сорок четвёртого года, когда в московской жизни уже зазвучали ноты мажорного лада и так сильна была Анина вера, что Николай вернётся невредим?!

Колпина ранили при форсировании водной преграды во время Одесской наступательной операции. Большой осколок вошёл в левое плечо, мелкие осколки посекли руку. Генерала Колпина срочно, самолётом отправили в московский госпиталь. Пробыв несколько суток без сознания, перенеся сложную операцию и едва встав на ноги, он добрался до телефона и позвонил Ане в школу.

– Анна Юрьевна на уроке, – строго ответил женский голос. – Кто её спрашивает?

– Муж.

На том конце растерянно замолчали, но не надолго:

– Я сейчас её позову, товарищ генерал.

Через пару минут в трубке горячо забился родной голос.

– Коля! Откуда ты звонишь? С фронта? – от волнения Аня была немного не в себе.

– Анечка, я звоню из Москвы, из госпиталя.

– Господи, что с тобой?!

– Немного плечо поцарапало. Успокойся, буду жить.

– К тебе можно? Да что я говорю?! Я сейчас же к тебе приеду!

Глава пятая

Для Анны началась другая, счастливая жизнь, и ничто не могло омрачить солнечной погоды на душе – даже то, что всё ещё шла война.

Как только рана стала затягиваться, Колпин добился выписки из госпиталя – туда он ездил лишь на перевязки. Анна и Лиза уходили утром в школу, а, когда вечером возвращались, их ждал вкусный ужин, благо в продуктах теперь не было недостатка и однообразия – они привозились генералу на дом в специальном пайке.

Анна и подумать не могла, что Николай обладает не только военными талантами: он умел хорошо готовить, был человеком рачительным, хозяйственным.

С Лизой у них ещё с довоенной поры установились тёплые отношения, правда, маминого мужа она всё же не называла отцом. Это не сильно огорчало Колпина, который говорил Ане:

– Зато слышишь, как она произносит: «дядь Коль»…

С Котей у Колпина тоже было полное понимание.

А ведь тот поначалу ни в какую не желал признавать этого неведомо откуда взявшегося мужчину. Шутка ли, Котя не то что в квартире, но и в целом дворе был единственным представителем кошачьих, и вдруг – нате вам!..

Требовалось, конечно, дать человеку понять, кто на данной территории хозяин, но как тут вразумишь, если забраться в сапог не по силам?! А домашние тапочки он всегда ставил на возвышение. Хитрый! Пришлось пометить сверкающие носки сапог.

– Дядь Коль! Он больше не будет! – взмолилась Лиза, готовая разреветься, когда Колпин поднял кота за шкирку.

Котя висел, бессильно опустив полусогнутые лапы, и утробно подвывал, демонстрируя безвыходность своего положения, но и непокорённость.

– Конечно, не будет, – спокойно сказал дядя Коля и взял Котю на руки. – Давай-ка, братец, потолкуем…

Он пошёл с ним на кухню и там что-то долго негромко ему говорил.

Голос был мирный, добрый. Через некоторое время Котя начал с любопытством поглядывать на Колпина, а вскоре и вовсе замурчал.

– Теперь, гляди-ка, чем я тебя угощу!

Это был тот момент, когда Коте впервые в его жизни предложили кусочек мяса.

Нет, не подумайте! – то, что это необычайной вкусноты продукт, он понял довольно быстро!

Так безоблачно, наперекор всему, протекала жизнь, и Аня не могла не стыдиться своего счастья, которое пролегало меж людских трагедий, подобно узкой тропинке в тёмном лесу.

Однако она хорошо понимала, как ненадёжны, прерывисты бывают такие тропинки.

Первой бедой обрушилась смерть Багрова. Емельян Семёнович умер шестидесяти двух лет от роду, в сущности, ещё не старым человеком. Не выдержало сердце. Слишком уж много выпало ему испытать.

Год назад у Багрова погибла жена Раиса.

Никто бы и не подумал, что её извечная сварливость, недовольство всем на свете были связаны не столько с проявлением характера, сколько с душевной болезнью. Врачи определили это лишь, когда она неожиданно впала в беспамятство. Короткое, но тяжёлое, вплоть до того, что не помнила собственного имени. А после того, как с фронта перестали приходить письма от Мани, она всё чаще и чаще погружалась в прострацию. Вот так, в невменяемом состоянии, бедная женщина пошла бродить по железнодорожным путям и попала под поезд.

Багров ещё жил, похоронив жену. Но когда пришло извещение о том, что его Маня – студентка Академии живописи, добровольно ушедшая на войну, его Маня – младший сержант медицинской службы, – погибла «смертью храбрых при защите Советской Родины», умер в тот же час.

Не попрощаться с Багровым Аня не могла, хоть и давала себе отчёт, что многие в Лосино-Петровском не забыли, чьей женой она когда-то была. И, конечно же, не могло идти и речи, чтобы взять с собой Лизу: девочка давно не вспоминала ни отца, ни прежнего дома, не хватало ещё подтолкнуть её к этому.

Лизу определили на день под опеку милейшей Тамары Николаевны – её классной руководительницы и по совместительству маминой подруги, – и Анна и Николай отправились на автомобиле, выделяемом генералу, в Лосино-Петровский, точнее, в близлежащее село Пречистое, где на местном кладбище в двенадцать часов должны были состояться похороны.

К окнам в медовом солнечном свете подступала осень. Отшагнув недалеко от лета, она только-только начинала краснеть и золотиться, нежно вызревая в цвета бронзы и охры, багрянца и меди. Преддверие этого «очей очарованья» не могло не умиротворять душу, но чем ближе автомобиль подъезжал к посёлку, тем тревожней становилось Анне.

Она взяла холодной рукой руку Николая.

Колпин, конечно же, хорошо знал прошлое Ани, как и то, сколь бывают несправедливы люди. Но также он хорошо знал, сколь свойственна им опасливая осторожность. Потому-то Колпин переменил изначальное своё решение ехать в штатском и надел генеральскую форму.

– Успокойся, – положил он сверху свою ладонь, – я твой муж, и тебе ничто не угрожает.

На кладбище их встретил начальник районной милиции – высокий майор с исхудалым лицом.

– Всё готово, товарищ генерал. Разрешите начинать? – негромко сказал он.

Багров лежал в гробу, никак внешне не изменившись. «Он же не болел, не мучился, – подумала Аня, – лёгкая смерть… И себя же одёрнула: Да что это я? Каким ужасом были его последние минуты!». От слёз слоился взгляд, и уже невозможно было разглядеть лиц пришедших на похороны, а людей было много.

Как водится, выступали – от партийных и советских органов. Говорили всё правильно, хорошо, а перед гробом на подставке лежала подушечка с орденом Красного Знамени, которым наградили Багрова ещё в гражданскую войну. Да, его уважали, ценили, но за долгие годы службы так и не удостоился он больше наград – слишком невелика должность участкового.

После того, как все, кому полагалось, выступили, подошла к гробу немолодая женщина – Аня узнала её: она жила в их доме на втором этаже.

– Спасибо тебе, Емельян Семёныч, за твою добрую душу! Низкий тебе поклон от всех нас, которых ты оберегал! – сказала она, удостоив Багрова самой высокой – не государственной – народной награды!

Похоронили Багрова рядом с женой, над чьей могилой высился православный крест. Над участковым же водрузили фанерный обелиск, увенчанный красной звездой.

А ещё – где-то далеко, в чужой земле – лежала их Маня.

Семейная книга Багровых закрылась.

– Надо бы помянуть, товарищ генерал, – сказал майор, видя, что Колпин и Аня собираются уезжать. – В столовой на фабрике столы накрыты.

От кладбища до фабрики недалеко, и Анна с облегчением подумала, что не нужно будет ехать через весь город, где на каждом углу поджидала бы её память о прошлой жизни.

Но люди! Повсюду были знакомые ей лица – настороженные, неприветливые…

– Емельян Семёнович Багров – мой родной дядя, – открыл поминальную трапезу Колпин. – Он был честным, смелым и добрым человеком. Я и моя жена, – он посмотрел на сидевшую по правую от него руку Анну, – любили его и никогда не забудем. И люди, чей покой он защищал, тоже будут помнить его всегда.

Поминки обычно обходятся без длинных речей, потому что слов, идущих от сердца, как и всего истинно ценного, не бывает в избытке.

Люди вставали, коротко говорили, выпивали, многие потом уходили по своим делам.

Народу за столами оставалось совсем немного, когда к Анне подсела со своей рюмочкой женщина с разрумянившемся лицом.

– Ну, здравствуйте, Анна Юрьевна! Не помните меня?

– Простите…

– Ну да, не помните… Я до войны в жилконторе работала. Помянем Емельян Семёныча?

– Помянем.

Анна пригубила рюмку и посмотрела женщине в лицо, потому что не могла не посмотреть – так притягивал неотступный взгляд её тёмных глаз.

– А бабка Алевтина-то до сих пор жива! Не видит-не слышит, а никак не помрёт! Мы за ней, конечно, по-соседски ухаживаем, но измучила она всех…

– Простите, какая Алевтина?

– Так бабка Ирины. Ну, той Ирины, которую ваш муж убил.

Анна резко поднялась. Колпин, разговаривавший с кем-то в стороне, заметил это и повернулся к жене, которая стояла прямая и бледная.

– Аня, нам пора, – сказал генерал и тяжело посмотрел на женщину, безошибочно угадав в ней недоброго человека.

Женщина, пряча взгляд, поспешила уйти.

Возвращались молча. Колпин держал, как и раньше, руку жены в своей, а Аня, отвернувшись, смотрела в окно, чтобы не показывать слёз, которые стояли в глазах и никак не могли пролиться.

Наконец, она повернулась к Николаю.

– Я видела твоё направление на военно-врачебную комиссию. Ты скоро уедешь на фронт?

– Да, Анечка. Я окончательно вылечился, и моё место в армии. Ты ведь это понимаешь?

– Понимаю, – кивнула она… и слабо улыбнулась. – Я же генеральская жена.

***

Однако судьба в очередной раз проявила переменчивость и предприняла неожиданный ход.

Или, лучше сказать, его предпринял Народный комиссариат обороны во главе с товарищем Сталиным, который направил генерала Колпина не на фронт, а на учёбу в Высшую военную академию, поскольку нужно же было после войны кому-то и крупными соединениями командовать, и в Генеральном штабе решать оперативные и стратегические задачи, в общем, на самом высоком уровне обеспечивать обороноспособность СССР.

Да и по-человечески это было – дать генералу передышку. В свои тридцать шесть лет Колпин достаточно повоевал, был дважды ранен, имел четыре боевых ордена.

Сам генерал Колпин воспринял новое назначение с зубовным скрежетом: враг ещё не добит, а он будет учебники штудировать! Самое время! И забыл он вообще, как «за партой сидеть»: свой последний экзамен в военном училище сдал он давным-давно!

Аня его понимала, поэтому сдерживала проявление своей радости, но сердце… сердце-то пело!

– Что ж поделаешь, – сказала она, – ты человек военный, должен подчиняться, – и потупилась, пряча улыбку.

– Ох, лиса! – усмехнулся Колпин, закуривая.

И снова побежала тропинка Аниного счастья.

Глава шестая

На Новый, сорок пятый год решили позвать гостей из числа однокашников Колпина.

Пригласил он и капитана Воскобойникова, случайно повстречавшегося ему метельным декабрьским вечером на улице Горького.

Козырнув генералу, капитан пошёл дальше, преодолевая порыв ветра, но Колпин успел зацепить взглядом его по-русски широкое, с аккуратно закруглённым носом лицо.

Человека, спасшего тебе жизнь, забыть невозможно!

Один из танков его подразделения в азарте боя вырвался вперёд и, вскоре подбитый, запылал. Колпин, находясь ближе всех к горящей машине, направил свой танк на выручку экипажу (была надежда, что они успели выбраться наружу). Но и сам оказался подбит высунувшимся из засады в рощице фашистским танком. Скатившись с брони, танкисты попали под огонь, который вёлся из немецкой траншеи с такой ожесточённостью, что невозможно было поднять головы. Он стих только, когда позади залёгших танкистов рванул в их машине боекомплект: видимо, немцы решили, что взрывом уничтожен и экипаж. Но нет, при первой же попытке движения огонь возобновился. Плохи были дела! Ждать пехоты и танков не приходилось, так как стало очевидно: обе подбитых машины отклонились от направления атаки.

Вдруг рощицу сотрясло грохотом, и показался чёрный дым – это, как нетрудно было понять, взорвался скрытый в засаде танк. Значит, там находились наши!

– Всем лежать! Ждём! – скомандовал Колпин.

И оказался прав. Через некоторое время в тылу немецкой траншеи показались фигуры наших бойцов. Было их немного – человек пятнадцать, но и немцев, как казалось Николаю, едва ли набрался бы взвод. Враг развернул огонь в сторону наступавших с тыла, и тогда Колпин решил атаковать, хотя, конечно, четыре автомата и пистолет не бог весть какая огневая мощь.

Тут ведь главное – натиск, порыв! Дело даже не дошло до рукопашной! Забросали гранатами, подавили автоматным огнём, в плен было некого брать.

Командовал бойцами, пришедшими на выручку, старший лейтенант Воскобойников. Его группа возвращалась со специального задания в тылу, тут-то и развернулась перед ними картина гибели двух Т-34.

– Лейтенант! К тому танку! – крикнул Колпин, увлекая всех за собой.

Двое танкистов, командир и заряжающий, имевшие возможность спастись через башенный люк, лежали поодаль без сознания, двое других, механик-водитель и стрелок-радист, очевидно, остались в горящей машине.

Нести к своим пришлось только двоих танкистов – остальные раненые могли передвигаться самостоятельно. Воскобойникова тоже зацепило: осколок гранаты порвал телогрейку и ювелирно, не проникая вглубь, взрезал кожу на тощем боку старшего лейтенанта. Везение, извечно играющее миллиметрами и секундами, спасло его от гибели в бою, но затем «умыло руки» – рана Воскобойникова загноилась, и он угодил в санчасть.

Колпин написал рапорт с ходатайством о награждении старлея, а когда Воскобойникову полегчало, навестил его. Они выпили спирта, славно пообщались и, несмотря на существенную разницу в чинах, расстались друзьями.

И вот такая встреча в Москве!

– Товарищ капитан! – окликнул Колпин Воскобойникова. – Семён!

Капитан обернулся и тут же его узнал.

– Николай Дмитрич! – заулыбался он – улыбка была открытая, душевная. – Я и не сомневался, что вы генералом станете!

– Ну, как ты, что ты? – Колпин протянул руку, приобнял Воскобойникова.

– Спасибо вам! Меня за тот бой «Отечкой»7 первой степени наградили. Ну а так, что ж… Я в строю! Сейчас в командировке – считай, в отпуске. Третьего января убываю опять на фронт.

– А меня тоже… откомандировали… В Академии теперь учусь! – Колпин помрачнел. – Говоришь, третьего января убываешь? А где ты остановился?

– В гостинице Наркомата обороны.

– Знаю, это на Плющихе?

– Так точно.

– Попробую заглянуть накануне твоего отъезда. Часов в восемь вечера удобно?

– Буду рад!

– Ну, давай, Семён! Надеюсь, до встречи.

Они обнялись, и каждый пошёл своим путём. Однако, сделав несколько шагов, генерал остановился.

– Семён!

Они снова сошлись.

– Как-то я сразу не сообразил. Мы с женой гостей пригласили на Новый год. Ты тоже обязательно приходи! Запоминай адрес.

Воскобойников позвонил в дверь за час до Нового года. Гости как раз приступили к проводам старого года, шум, слитый из голосов и звучания патефона, не позволил сразу услышать, что кто-то пришёл, да и вторую серию звонков услышала только Анна.

Она вышла в длинный коридор.

Да, да, она помнила, что один из приглашённых ещё не явился.

Анна открыла дверь, несколько секунд смотрела на гостя, а потом упала в обморок.

Потому что это был её бывший муж Фёдор Ильич Данилов.

Глава седьмая

Кажется неправдоподобным, но даже в тридцатые годы адвокатура вполне успешно функционировала в системе советского правосудия! Во всяком случае, если оставить за скобками дела, которые рассматривали печально известные «тройки», статистика говорит именно об этом. За год оправдательные приговоры, выносимые народными судами, составляли более десяти процентов от общего числа (в современной России эта величина редко превышает восемь десятых процента).

Старый адвокат Ян Лазаревич Липкин хорошо знал своё дело, поэтому ему не составило труда добиться смягчения наказания гражданину Данилову, доказав в суде, что тот убил свою любовницу в состоянии «сильного душевного волнения», то есть в состоянии аффекта.

Ну а дальше… Следует иметь ввиду, что всякий порядок проистекает из бардака, а глубинная связь порядка с первоосновой имеет свойство внезапно проявляться вопиющим нарушением устоявшегося положения вещей. Так и в случае с осуждённым Даниловым – бюрократическая машина дала сбой, и Фёдора «забыли» отправить в лагерь, вследствие чего он остался отбывать срок в тюрьме Ногинска.

Осенью сорок первого года заключённых начали вывозить на оборонительные работы.

Утром шестнадцатого октября было всё, как обычно: в сопровождении вооружённой охраны их на нескольких полуторках повезли в район городка Кунцево рыть окопы. Обычно работали часов до трёх, чтобы охрана успела засветло всех пересчитать и погрузить в машины. В тот день работу закончили даже раньше, так что около трёх часов полуторки отправились в обратный путь. Грузовик, в кузове которого ехал Данилов, замыкал колонну.

Насупленное небо висело над головой, и на его пепельном фоне летали, как рваные тряпки, клочья облаков-туч.

Вдруг из серой шапки небес с диким воем выпал фашистский «Юнкерс». В сопровождении своей «иерихонской трубы»8 бомбардировщик заходил в пике, готовясь атаковать.

Тот самый ужас, что описывается словами «кровь стынет в жилах», охватил всех на земле, хотелось сжаться в маленькую точку, перестать быть… Водитель полуторки сначала завилял, потом начал сбавлять ход. Не дожидаясь остановки, Фёдор выпрыгнул из кузова и, отбежав в сторону, залёг, накрыв голову руками. Через мгновение взрыв, сметая все звуковые барьеры, разорвал слух, и в наступившей глухоте тёплая волна приподняла Фёдора, тихо опустила, и он исчез.

Когда Фёдор очнулся, всё также стоял день, и, значит, он недолго был без сознания. Языки пламени от горящей полуторки, колыхаясь, обдавали жаром. Повсюду были раскиданы тела людей.

Он поднялся, побрёл искать живых.

И никого не нашёл.

Фёдора словно бы поместили в центр жутковатой картины: какой-то заброшенный посёлок, земля, покрытая убитыми людьми, безмолвие, ни единого движения (колонна ушла вперёд, если её не разбомбили).

Он оглядывался, но почему-то не испытывал страха.

Возле палисадника Фёдор заметил лежавшего человека в военной шинели. Может он жив? Фёдор заторопился к нему.

Это был пехотный старший лейтенант. В виске у него чернело маленькое отверстие от рокового осколка. В удостоверение личности была вложена выписка из госпиталя, где старлей «проходил лечение по поводу ранения в голень».

«Как нелепо, – подумал Фёдор, – на фронте не убили, а тут… Как же тебя сюда занесло?»

Ответ нашёлся в графе «какой местности уроженец»: Московская область, Кунцевский район. Выходит, приезжал домой, а тут никого… Эх, лейтенант, лейтенант…

Фёдор вгляделся в его лицо. Оно было спокойно и даже не утратило ещё живого цвета, и только глаза стыло смотрели в небо – как тогда, у Ирины…

Сердце Фёдора зашлось яростной болью. Той, что он оставил, как казалось ему, на муки своей прежней сущности, которую он, теперешний, ненавидел всеми силами. Только не вышло раздвоиться: сердце, по-прежнему, было одно, и сущность одна!

Фёдор рванул кобуру на ремне старлея, выхватил ТТ.

И вдруг его окатило холодной мыслью: просто так себя убить? нет, лучше умереть в бою!

Теперь он знал, что делать.

Переодевшись в форму старшего лейтенанта, Фёдор ещё раз раскрыл красную книжицу с надписью на обложке «Удостоверение личности начальствующего состава РККА».

– Воскобойников Семён Терентьевич, – произнёс он вслух.

С фотографии смотрел светлоглазый русак, очень похожий на него.

– Придётся вспомнить, чему учили нас на военной кафедре9, – усмехнулся Фёдор.

***

Он едва успел подхватить Анну на руки: ему и самому было впору лишь ошеломлённо созерцать.

Правда, в себя она пришла довольно быстро.

– Ты?! – остановилась Анна на его лице изумлёнными глазами. – Зачем ты нас нашёл?

– Я не искал… Это случайно…

– Уходи!

Анна уже твёрдо держалась на ногах, но стояла, обхватывая себя руками, словно куталась от озноба.

– Ухожу. Скажи только, с Лизой всё хорошо?

Анна невольно оглянулась, боясь увидеть выбегающую из комнаты дочь, однако коридор был по-прежнему пуст.

– Да, с ней всё в порядке.

– Прощай.

Фёдор повернулся и исчез в дверном проёме. По лестнице зазвучали его медленные, тяжкие шаги.

«В военной форме, капитан…» – наконец, отметилось у Анны в мозгу, но недоумевать не было времени. Быстро в ванную, к зеркалу, стереть с лица всякие эмоции!

Да, Анна умела владеть собой! Ни Николай, ни гости так ничего и не заметили.

А что до Лизы, то чудесную встречу Нового, победного, сорок пятого года она запомнила на всю жизнь!

Глава восьмая

– Странно, – сказал Колпин, когда гости разошлись. – Семён так и не пришёл, а обещал.

– Какой Семён? – насторожилась Анна.

– Капитан Воскобойников. Который спас наш экипаж, помнишь? Я тебе о нём рассказывал…

«Воскобойников, Семён… Вот почему Фёдор в военной форме! – догадалась Анна. – Он живёт под чужим именем!»

Но и поразилась: живёт и воюет!

– Анечка, – сказал Николай, – какая-то ты бледная… Устала. Всё, ложимся спать! Потом убираться будем!

Одни и те же вопросы терзали Анну на протяжении этого и следующего дня. Как Фёдор Данилов стал Семёном Воскобойниковым? Что стоит за этим? Может, новое преступление? Что же он за человек? Убийца, самозванец, и при этом честно воюет, даже геройски. Нужно ли рассказать обо всём Николаю?

Вечером второго января Колпин, как и обещал, заехал к Воскобойникову в гостиницу.

– Подождите минуточку, товарищ генерал, я коменданта позову, – несколько оторопев, отвечал лейтенант-дежурный на вопрос, в каком номере проживает капитан Воскобойников.

Комендант, пожилой, с седыми усами майор, попросил Колпина пройти к нему в кабинет.

– Тут такое дело…

– Не тяните! – сверкнул глазом генерал. – И так ясно, что случилась беда!

– Да, беда! Вчера утром капитан Воскобойников застрелился в своём номере. Ни записки, ни письма… Следователь военной прокуратуры сказал, что, возможно, на почве злоупотребления спиртными напитками. Бутылка водки, действительно, стояла на столе, но выпито из неё было не больше стакана… Честно говоря, не то количество, от которого «крышу» срывает. В общем, такие дела, товарищ генерал. Он ваш подчинённый?

Колпин посмотрел каким-то размытым, притуплённым взглядом, встал.

– Он мне жизнь спас…

Ни записки, ни письма…

Нет, не так! Было письмо! Вложенное в конверт без марки и, значит, лично опущенное отправителем в почтовый ящик адресата – Анны Юрьевны (именно так, потому что Фёдор не знал, какую фамилию носит его бывшая жена).

Конверт она вынула вечером второго января, когда, провожая Лизу к подружке, заглянула в почтовый ящик на двери.

В письме было всего две строчки:

«Жить во лжи невыносимо, открыть правду – невозможно. Аня и Лиза, простите меня!»

В тот же миг Анна и поняла, и почувствовала: Фёдора больше нет!

«Сколько страданий принёс мне этот человек, – подумала она и удивилась: почему же я плачу навзрыд?!»

Она уже отрыдалась, когда вернувшийся домой Николай сообщил, что капитан Воскобойников застрелился.

Аня достала из буфета початую бутылку водки, спокойно сказала:

– Нужно его помянуть… Я ведь знала капитана Воскобойникова. Он мой бывший муж – Фёдор Данилов.

Глава девятая

Первым из эвакуации вернулся Боря Поздняков.

Теперь это был худой молодой человек с тонкой шеей и горячими чёрными глазами. Ходил он, опираясь на палочку, потому что, попав в сорок третьем году на фронт, в первом же бою был ранен. После госпиталя его комиссовали, и он возвратился к родителям в Свердловск. Боря тяжело переживал из-за полученного увечья, к тому же его мучили боли в ноге. Со временем они стали проходить, и это вместе с усилиями Александры Яковлевны помогло ему наконец выйти из депрессии.

– Надо жить дальше, – сказала Александра Яковлевна, – поезжай в Москву, дома и стены помогают.

Боря как будто и не заметил, что Анна теперь жена Колпина (на самом деле, не подал виду, поскольку всё-таки изложил данный факт в письме родителям).

Да и вообще, держался он с ними довольно сдержано, тем более, что Колпина он помнил довольно смутно – тот лишь несколько раз появлялся в его детстве, когда приезжал в отпуск. А ко всему на него угнетающе действовала генеральская шинель на вешалке, первой встретившая его в коридоре в день возвращения.