Спасение ведьмы

В его кармане зазвонил мобильный. Последняя модель. Роскошный Nokia 7270. Он никогда не щеголял им, даже не пользовался на глазах у посторонних: зачем нужны вопросы, откуда у директора детдома телефон за пятьсот долларов?

– Привет, Иваныч! – проскрипел хрипатый голос.

– Здравствуй, Борис.

– Ну чё, товар созрел?

– Кхм… Что значит, созрел? – он почувствовал, как в груди надувается пузырь гнева. – Борис, у нас был договор – товар в июле. В июле у нас выпуск. Ты забыл?

– Да так-то, оно так, но рынок ведь не ждёт, сам понимаешь. Ситуёвина меняется. Так, может, подсуетишься?

«Тупой бандит! – пузырь гнева раздулся, запульсировал. – Спокойно, Гриша. Держи себя в руках».

– А если не подсуечусь?

– Ну дык, других поставщиков найдём, а ты на мель сядешь, Иваныч.

– Ты мне грозишь что ли?

– Дык нет. Забочусь. Ты ж жировать привык уж, а тут… Короче, поджаться придётся.

«Тупой безмозглый бандит! Быдло! Животное! – пузырь вскипел, разбух до предела. Сейчас будет взрыв. – Нельзя. Такие ублюдки, как Боря, понимают только одно – силу. Психология уголовника. Показать гнев, значит, показать слабость. Кто он такой? По сути – мелкая сошка, шестёрка. Он ничего не решает. Просто решил пошустрить, выслужиться перед Главным. Таких нужно ставить на место. Сразу. Жёстко, решительно, но спокойно».

– Слышь, заботливый, – голос директора зазвучал грозно, язвительно, – шустрилой заделался? Инициатива наказуема, в курсе? Мой товар качественный и эксклюзивный. Поставляется по договору, без косяков. Замены мне нету. Въехал, баран?

– Э… – собеседник директора явно опешил, – чё за наезд? Ты ботало держи. За такой базар рога посшибать могу.

– Рот закрой! Думаешь, я мышей не ловлю? Это тебе не Главный сказал позвонить. Это ты в обход Главного свою мутку замутить вздумал. Потому что Виктор Палыч, в отличие от тебя, мудака тупорылого, прекрасно знает, что стабильного поставщика малолеток хер, где найдёшь. Это тебе не старых шалав из кабаков тягать, въехал? Потому Виктор Палыч мной дорожит. А таких, как ты обезьян отсидевших, пруд пруди. Мигом замену найдут. Мне звонить Главному?

– Это… Иваныч, ты того… погоди, – в тоне Бориса читался испуг. – Не мучу я муток в обход, зуб даю. Просто, ну… поторапливать поставщиков надо. Работа такая моя, сам понимаешь. Короче, Главному ты не звони. Замнём это дело, лады?

– Вот, значит, как! Ты у нас, оказывается, просто ударный труженик! – съехидничал директор детдома. – Запомни, Боря, заруби на своём длинном носу: знай своё место и в чужие сани не лезь. Дай работать спокойно. Сделай так, чтобы до середины июля, я тебя больше не видел, не слышал. Усёк?

– Понято. Иваныч, ты не серчай.

– Да нет проблем. Ничего личного, только бизнес.

– Ну, бывай.

– И тебе не хворать.

Хотелось свежего воздуха и курить. Он вышел из кабинета, спустился по лестнице и стал на крыльцо. Звенела капель. Солнышко бликовало на рыхлых сугробах. Пахло весной. Младшая группа копошилась на детской площадке. Он затянулся. Никотин поплыл по телу расслабляющей уютной волной, от мозга и до груди. Как хорошо! Как мало нужно человеку для счастья! Солнышко весело светило прямо в глаза. Оно щекоталось. Он жмурился. Жизнь прекрасна! Но это ещё не весна. Это всего лишь февральская оттепель, короткая передышка. Ещё будет стужа и снежная хмарь, и будут трещать на морозе деревья, и дуть ледяной арктический ветер…

К нему на крыльцо поднялась воспитательница.

– Закуришь, Лизавета Петровна? – он протянул ей пачку.

– Не откажусь, – она вынула из неё сигарету.

– Чего нового в царстве-государстве-то нашем? – он чиркнул зажигалкой, давая ей прикурить.

– Да Толька Жовнов опять с этой девчонкой домашней якшается.

– Вот как? Не видел, – удивился директор.

– Так они теперь не перед вашими окнами это делают. Они там, – воспитательница показала рукой на зады здания, – место нашли, чтобы вы не увидели.

– Да, – улыбнулся Григорий Иванович, – дурень-то дурень, а чтобы директора объегорить ума хватило.

– Наказать?

– Не нужно, – он метко отправил окурок в урну, – сам накажу. Пойду я, Лизавета Петровна.

Пройдя по коридору неспешным хозяйским шагом, он остановился у двери с табличкой «Заведующая отделением психолого-педагогической помощи Пригожина Аделаида Васильевна». Вошёл без стука.

– День добрый, Адочка!

– И вам, добрый, Григорий Иванович!

Зацепив ногой стул за ножку, он ловким движением подтолкнул его к столу заведующей отделением. Уселся на стул верхом, оперев локти на спинку.

Стол Аделаиды Васильевны являл собой образец гармонии и порядка. Папочки аккуратненько сложены в стопочки. Стопочки выровнены на столе, будто солдатские роты на строевом смотре. И в органайзере упорядоченность на загляденье: в одном отделении – ручки красные, в другом – зелёные, в третьем – синие, и карандашики отдельно, и фломастеры. Аккуратно выложены ластики, степлер, кругляши скотча… На столе ни сориночки, ни пылиночки. Над столом, на стене – портрет президента.

Хочешь узнать человека – посмотри на его рабочий стол. Верно подмечено. Вот и Аделаида Васильевна такая же аккуратная, точная, ровная и надёжная, как самолёты «Аэрофлота». И с понимаем у неё такой же порядок, что на столе: подобным ей людям растолковывать что-то не требуется, – достаточно лишь сделать очень прозрачный намёк. Да и как же Аделаиде Васильевне не понимать? Ведь и в отпуске с семьёй на заморских пляжах понежиться хочется, и дачу достраивать нужно, и, самое главное, дочка в Лондоне учится… не на гранте. Свой человек Аделаида Васильевна, по-настоящему свой.

– Ну и какие новости на сегодняшний день у нас, госпожа завуч?

– Всё спокойно. Работаем по распорядку.

– И никаких ЧП не ожидается. – Директор сказал это не с вопросительной интонацией, а с утвердительной.

– Всё под контролем, Григорий Иванович.

– Вот за что я вас люблю, Адочка, – он улыбнулся, – так это за то, что у вас всё всегда под контролем.

– Стараемся, – она едва заметно улыбнулась в ответ.

– А вот у меня, Аделаида Васильевна, похоже, не всё. – Он машинально вытащил из кармана чертёнка.

– Что случилось? – лицо завуча приобрело озабоченный вид.

– Что вы думаете об Арине Викторовне? – директор подбрасывал чертёнка в руке.

– В смысле, как о сотруднике?

– И как о сотруднике, и вообще.

– Хм. Девочка активная, увлечённая. Порой, даже очень. Это называется болезнь неофита.

– В этом наши точки зрения полностью совпадают. Особенно по поводу того, что «даже очень».

– Ещё мне кажется, что она считает нас, более опытных педагогов… ну, как бы это сказать… инертными.

– О, вы смягчаете определения, Ада! Вы хотели сказать, что девчонка считает нас закостенелыми мастодонтами, потерявшими интерес к профессии педагога.

– Вы, как всегда, точны, Григорий Иванович, – кивнула головой завуч.

– Это неприятно, конечно, но бог бы с ней. Меня больше беспокоит другое. – Директор поймал чертёнка и сжал его в кулаке. – Чрезмерная, как вы правильно заметили, активность нового педагога, начинает мешать процессу. А говоря без экивоков, девчонка стала совать нос не в свои дела.

– Я тоже наблюдаю эти тенденции, – согласилась завуч.

– И какие именно?

– В частности, вчера она поинтересовалась, почему недопоставили два компьютера в компьютерный класс.

– Ох ты ж эти правдолюбы и правдоборцы сопливые! – директор подбросил чертёнка почти что до потолка. – Пороха не нюхали, жизни не знают.

– Это точно, – завуч закивала головой с гладко зачёсанными назад волосами. – У неё отец предприниматель небедный. Живёт девчонка на всём готовом. Для неё работа – развлечение, а не средство к существованию. Она на работу на личной машине ездит, на папочкины деньги купленной. Мы с вами в её годы в автобусах переполненных задыхались, а эта красавица в новенькой «Ладе» шикует! Могли мы такое себе позволить тогда?

– Да мы и сейчас не могли бы с зарплатой-то нашей, – добавил директор.

Завуч снова кивнула.

– И как вы думаете, Аделаида Васильевна, нужен ли нашему коллективу такой сотрудник?

– Хм… – завуч на мгновенье замялась. – Вопрос риторический, Григорий Иванович.

– Ну поскольку вы со мной солидарны, в чём я не сомневался, даю вам, Адочка, негласное поручение. Продумайте, пожалуйста, план, по которому мы могли бы создать для уважаемой Арины Викторовны такие условия и обстоятельства, в результате коих она бы приняла разумное решение написать заявление об увольнении по собственному желанию, к её и нашему благу.

– Задача ясна, Григорий Иванович, – лицо завуча стало очень серьёзным. – Займусь.

– Вот и замечательно, – он поднялся со стула. – С вашего позволения, я пойду. Дел ещё сегодня невпроворот.

– Да вы ведь ещё ночные дежурства берёте! Хотя по должности не обязаны. – Завуч тоже встала со своего места, провожая директора. – Вот так мы с вами много лет детям себя отдаём, а выскочки вроде Арины в упор этого не замечают. Зато, когда двух компьютеров, видите ли, не хватает, так это сразу в глаза им кидается.

– Мир несправедлив, – развёл руками директор.

Он действительно брал ночные дежурства. И сегодня была его смена.

После ужина старшие дети, по обыкновению, собрались в комнате отдыха за телевизором. На экране шёл боевик. Взлохмаченный тип бежал по кромке высокой крыши от кого-то отстреливаясь. Толик Жовнов, отложив вязание со спицами, с открытым ртом наблюдал за действом. Широко распахнувшая глаза Люба, замерев в неподвижности, прижимала к груди куклёнка. Кто-то из детей, там, в дальнем углу, тихонечко подвывал.

Он вошёл в комнату. Дети, как по команде, встали. Люба побледнела, ещё крепче сжимая куклу.

– Садитесь, ребята. Продолжайте просмотр, – распорядился директор. – Митрофанова, – он посмотрел на Любу, – на дополнительные занятия. Математику будем подтягивать.

Люба, вжавши голову в плечи, медленно побрела к выходу.

– Куклу оставь. Маленькая ты что ли? – он укоризненно покачал головой.

Шторы в его кабинете были плотно задёрнуты. Неярко горела настольная лампа, освещая лишь директорский стол, и оставляя остальное пространство на власть полумраку. Впустив Любу, он закрыл дверь на замок, вальяжно уселся на кожаную софу у стены.

Девочка стояла напротив него, переминаясь с ноги на ногу и не зная куда деть руки.

– Не напрягайся, Люба. Будто не знаешь, что ничего страшного с тобой делать не будут.

Эти слова не возымели на неё никакого действия – она так и продолжала стоять в позе провинившейся ученицы.

– Иди-ка сюда. Садись. – Он указал на место рядом с собой.

Люба вяло и робко подошла, примостилась на самый краешек директорского дивана.

– Так, девочка моя, может быть объяснишь мне, что за концерт сегодня?

Она молчала и глядела в пол.

– Люба я тебя спрашиваю. Что с тобой случилось сегодня? Отвечай мне, – надавил директор.

– Это… это нехорошо, – еле слышно выдавила она из себя.

– Вот так номер! Что нехорошо?

– Это… это… то, что мы сейчас будем делать.

– Так-так-так. А что в этом нехорошего?

– Не знаю, – Люба всё также глядела в пол.

– Тебе кто-то это сказал?

Она помотала головой.

– А ты случайно никому не рассказывала? – его голос сделался грозным.

– Нет! Нет! – она, наконец, оторвала глаза от земли и испуганно глянула на директора.

– Потому что, если ты расскажешь то, что случится?

– Я никогда не стану манекенщицей, мне всё равно никто не поверит, и будут обзывать и смеяться, – без запинки ответила Люба.

– Молодец! Ответ правильный. – Он пододвинулся к ней вплотную и обнял за плечи. – А то, что это нехорошо – это глупости. Это ты брось, Любонька, – голос его стал мягким и ласковым. – Говорить об этом нехорошо, говорить об этом не нужно, никому и никогда. А делать это очень даже хорошо. Ты поняла, моя девочка? Запомнила?

Она кивнула.

– Умница! А теперь, Любонька, встань и разденься.

Девочка повиновалась. Снятую одежду она аккуратно сложила на полу в стопку.

– И трусишки снимай. Зачем они нам? Вот так. Ой умница ты у меня. Ой красавица!

Раскинувшись на софе, он смотрел на неё сальными глазками, смаковал, как гурман, не спешил, давая огню похоти разгораться торжественно и степенно.

«А деваха-то совсем созрела уже, – сердце его учащённо ухало, рот наполнялся слюной. – Совершенное тело! Поистине совершенное. Мать-природа обделила умом, но с лихвой компенсировала этими формами».

– Подойди сюда, детка моя. – он расстегнул ширинку. – Становись на коленочки. Давай, поиграем в «мороженку». Ну-ка!

Пару минут он сладострастно рычал, словно раненное животное.

– Остановись! А теперь ко мне иди. Полезай!

Люба «забуксовала».

– Ну давай, давай, полезай! Что с тобой?

– Григорий Иванович, давайте сегодня только в «мороженку» поиграем, а это не будем, – заканючила Люба.

– Так, дорогая моя. Ты манекенщицей хочешь стать?

Люба кивнула.

– А актрисой ты хочешь стать? В фильмах того режиссёра, что недавно к нам приходил, хочешь сниматься?

Люба опять кивнула.

– А ты знаешь, что все манекенщицы и актрисы делают это? Ты знаешь, что не делая это ни манекенщицей, ни актрисой не станешь?

Девочка помотала головой.

– Ты помнишь наш уговор? Мы с тобой играем в то, во что мы играем, а взамен я сделаю тебя манекенщицей, и режиссёра заставлю, чтобы он в кино тебя взял. Ты же хочешь стать манекенщицей и актрисой? Хочешь?

– Очень хочу, Григорий Иванович, – прошептала Люба.

– Ну тогда полезай!

Его глаза закатились от наслаждения.

– Ой! – вскрикнула Люба, – мне больно.

– Это просто так кажется, что тебе больно, – он говорил через разгоняющееся, прерывистое дыхание, – на самом деле это приятно. Очень приятно. Ты поймёшь, поймёшь…

Издав трубный финальный рёв, он повалился на софу, отвалил, как огромная, довольная, всласть насосавшаяся крови пиявка.

Люба спешно принялась одеваться.

– Постой! Подойди сюда. – Он достал из кармана брюк пачку влажных салфеток, обтёр соответствующие места её тела. – Теперь одевайся.

– К зеркалу подойди, причёску поправь, – приказал директор после того, как Люба оделась. – А ещё лучше причешись, там расчёска лежит.

– Молодец. Теперь ко мне подойди. Люба, – он пристально посмотрел ей в глаза, – с тобой Арина Викторовна ни о чём не разговаривала?

– Разговаривала, – сразу призналась Люба.

– О чём?

– Она спросила почему у меня настроение плохое и почему я мало с ребятами общаюсь.

– И что ты ответила?

– Я сказала, что у меня нормальное настроение и с ребятами я общаюсь.

– Это ты правильно сказала, молодец. А вообще, Любонька, тебе и правда с ребятами больше общаться нужно, как раньше. Необщительных бук в манекенщицы не берут. Обещаешь мне, что больше не будешь букой?

– Да, – качнула головой Люба.

– А сейчас иди чистить зубы, и в койку. Постой! – он подошёл к столу и вытащил из ящика «Сникерс». – Держи. Это тебе.

– Спасибо, Григорий Иванович.

– Ступай.

Директор возлежал на софе, как древнеримский патриций на клинии, куря гаванскую сигару и попивая шотландский виски. Кончик сигары он периодически опускал в широкий стакан, отчего вдыхаемый дым, смешавшись со вкусом скотча, становился ещё более терпким и ароматным. Он выпускал его кольцами, вверх, к потолку. Кольца плыли по воздуху кабинета, как маленькие облака, таяли, превращались в туман, исчезали… На подключенном к DVD-плееру телевизоре крутился концерт Мадонны. В блаженно расслабленном сексом, сигарой и виски мозгу, мысли текли мерно и ровно.

Разве он педофил? Нет! Ведь его же не возбуждают малышки – девочки без вторичных половых признаков. Он просто любитель нимфеток. Он как Набоковский Гумберт. А Любе целых шестнадцать, к тому выглядит она на все двадцать. Между прочим, в Иране девочек выдают замуж с десяти лет. Что касается Любы, она должна быть ему благодарна. Какая судьба ждёт красивую девочку-сироту, да ещё и с дебильностью? Проституция. Однозначно, её кто-то будет использовать именно в таком качестве. Так пусть привыкает, приучается смолоду. Судьба… Это слово ему не нравилось. Он предпочёл бы ему другое – предназначение. Или предуготовление, если хотите. Предназначение у Любы такое – даровать другим плотскую радость. И тут ничего не попишешь, ибо оно спускается свыше, и тот, кто противится ему попадает в ад. Не в библейский ад, нет – в абсолютно реальный, земной.

А какое предназначение у него самого? Обеспечить достойную жизнь себе и своей семье. Дать достойный старт сыну. Но, конечно, не только в этом. Вершить судьбы. (Как громко и ласкающе слух это звучит – вершить судьбы!) Брать то, чего он по праву заслуживает. Обращать бесполезное в пользу. Быть сильным и мудрым. И пускай он не мальчик уже, но путь его ещё только вначале. Он обретёт то, чего он достоин. Так всегда происходит с теми, кто следует предназначению. Не бывает следствия без причины.

Он глубоко затянулся и выпустил громадное кольцо дыма.

7

Проснувшись, Инин лежал с открытыми глазами. Как бы ему хотелось, чтобы произошедшее вчера оказалось всего лишь сном! Но то был не сон, и свидетельство этому – вот оно: перед, а верней, над глазами – потолок гостиничного номера, а не его родной спальни. И ещё шум воды в ванной комнате, – Алевтина, эта свалившаяся ему на голову ведьма, встала раньше и уже принимает душ.

Он выбрался из постели и подошёл к окну. Люди с высоты шестнадцатого этажа казались крохотными, как букашки, а машины, как спичечные коробки. К автобусной остановке бежала девушка. Он загадал: если успеет, то начавшаяся вчера история быстро и хорошо закончится, если нет – дела пойдут скверно. Конечно же, он ни капли не верил в эти загадывания, но сейчас всё-таки загадал. Девушка старалась изо всех сил. Автобус тронулся с места, когда ей оставалось до него метров пятьдесят-сорок. Видя это, девушка остановилась. Но водитель дверей не закрыл, ехал медленно-медленно, будто бы говоря ей: «Ну давай же! Ты успеешь, я в тебя верю». Она вновь припустила. Расстояние между ней и вожделенной дверью, к удовольствию Инина, уверенно сокращалось. Впереди, перед автобусом был перекресток. Горел красный свет. «Ага, – понял ситуацию Инин, – он всё равно будет ждать зелёного на светофоре, вот и решил дать девушке шанс». Она своим шансом воспользовалась. Автобус встал на стоп-линии, когда она оказалась прямо напротив двери. Виталий праздновал маленькую победу – и свою, и упорной девушки. Но тут, перед самым её носом двери захлопнулись. Водитель закрыл их несмотря на то, что продолжал гореть красный. Девушка постучала. Водитель не отреагировал. Через пару секунд зажегся зелёный, и автобус, резко рванувшись с места, уехал, обдав её чёрным солярочным дымом. «Вот козёл!» – выругался про себя Инин.

Если загаданное сбудется, всё должно пойти скверно. Он поспешил избавиться от этой бредовой мысли, отмахнулся от неё, как от мухи. Тут же вспомнилось любимое им высказывание Ральфа Уолдо Эмерсона: «Слабый человек верит в приметы и обстоятельства, сильный в причины и результат». Да и денёк обещает быть сегодня отменным: на небе ни облачка. «Мороз и солнце; день чудесный», – теперь пришли в голову известные каждому строки Пушкина. Инин бодро натянул брюки и водолазку, надел пиджак.

Из ванной вышла Алевтина, в белом махровом халате и с мокрыми волосами. Выглядела она так же свежо, как сегодняшнее небо за окнами.

– Доброе утро! – поприветствовала она Инина.

– Будем надеяться, – буркнул он.

– Ты куда-то уходишь?

– Да. Мне нужно. Часа через три-четыре вернусь. Закажи себе завтрак в номер. Я оплачу.

– А ты не позавтракаешь?

– Не хочу. – Он застегнул браслет часов на запястье. – Ты сиди в номере. Когда приду, будем решать, как дальше мы с тобой будем.

– Как в «Криминальном чтиве»?

– Именно.

– Виталик, – она присела на кровать, – а если это не тайна, куда ты идёшь сейчас?

– Да, конечно, не тайна. К бабушке. Продукты ей привезти. Да и вообще, я каждую субботу её навещаю. Если не приду, сразу поймёт, что что-то случилось, переживать будет, а она ведь старенькая уже совсем.

– Любишь бабушку? – Инину отчего-то показалось, что это был не дежурный вопрос, не заданный лишь из праздного любопытства или из вежливости. Ему показалось, что Алевтине по какой-то причине действительно очень захотелось это узнать.

– Я, Аля, никого не люблю, – он прошёл к шкафу с одеждой. – Не умею. – Он надевал пальто. – У меня есть друг – психиатр. Он сказал мне, что я нарцисс. Никого не люблю, кроме себя ненаглядного. – Инин подошёл к двери. – Он прав.

Виталий заказал такси до торгового центра с магазином «Органик Маркет». Только там он брал пищевые товары для бабушки – не в каких-то «Пятёрочке» или «Магните», где, по мнению Инина, продукты питания могли быть изготовлены из чего угодно и как угодно, а только в «Органик Маркет» – лучшей сети здоровой еды. Где всё фермерское, свежее и натуральное, – без гормонов, антибиотиков, без ГМО, консервантов, красителей и прочей вредной для бабушкиного здоровья дряни. Конечно, можно бы было не париться и вызывать доставку, но он предпочитал выбирать продукты для бабушки самолично.

«Презабавнейшая девица, – думал он об Але, пока ехал в такси. – Патологическая фантазерка. Надо же такое наворотить! И про всемогущего Архивариуса, и про охоту, и про каббалу, и про предназначение… Видимо, под влиянием вчерашнего стресса у неё это случилось. Похоже, патологический фантазёр сам верит в свои придумки. Нужно будет у Светлакова спросить. Но зато, чёрт возьми, мне не скучно в кои-то веки! И всё было бы вообще превосходно, если бы тот придурок не улетел с крыши». Инин представил распластанный на мостовой труп, и поморщился.

«Она говорила, что знает иврит. Проверим», – подумал Инин, и достал телефон. Загуглил «Да исполнится воля твоя на иврите». Вышло יעשה רצונך, что в транскрипции так и звучит: «иеасэ рцонха». Стало быть, здесь Алевтина не нафантазировала. Но это совершенно не означает, что всё остальное правда.

Он вышел у торгового центра. Прямо у входа приземистый мужичок пел, аккомпанируя себе на гитаре. У ног его лежал открытый футляр, в котором поблёскивали брошенные монеты, перемежаясь с редкими купюрами небольшого достоинства. На гусарских усах мужичка поблёскивал иней. Но несмотря на холод и крохотный гонорар, физиономия исполнителя выглядела вполне счастливой.

«И я стану новой суперзвездой. Много денег, машина, все дела…» – выводил мужичок.

«Как же, станешь ты суперзвездой, старый лузер», – Инин бросил брезгливый взгляд в его сторону и вошёл в стеклянные двери.

Бабушкин замок он отпер своим ключом. Он делал так уже несколько лет с тех пор, как она вручила ему этот ключ со словами: «Возьми, а то помру, дверь ломать придётся».

Его встретил сладкий запах ванильной сдобы. Булочки или ватрушки? Рот сразу наполнился слюной. Пока он снимал пальто и разувался, в прихожую вышла бабушка. Ходила она не по-стариковски, не шаркая. В синем спортивном костюме с белыми лампасами на штанинах и рукавах, с выкрашенными в чёрный цвет волосами, с моложавой короткой стрижкой (Инин сам возил её к мастеру), с аккуратно подкрашенными неяркой помадой губами.

– Что-то ты припозднился, Виталя. Ватрушки-то стынут!

«Ага, стало быть, всё же ватрушки»

– Ну так ставь самовар.

– Так включила уже.

Любимый с детства самовар. Электрический. Купленный ещё в советское время. Сколько Виталий помнил себя, он всегда стоял на бабушкиной кухне, посередине стола, на почётном месте. И всегда они с бабушкой пили из него чай. Иногда, бывая в гостях, вместе с ними чаёвничал Светлаков Юрка. Боже, как давно это было! А самовар всё тот же, всё также пыхтит и сопит, словно ёж, когда закипает. За столько лет не подвёл ни разу. И выглядит, будто новенький.

– Вот яички, – он перекладывал продукты из пакета в холодильник, – вот творожок, килограмм взял, вот сосиски, «Молочные», как ты любишь.

– Балуешь ты меня.

– Да уж, тебя побалуешь.

– Кормишь, как на убой. Всё равно кискам половину выношу, чтобы не пропадало.

– Так выноси. Кискам тоже покушать надо.

Самовар, заурчав, закипел. Бабушка заварила чай с чабрецом и мятой. Выставила на стол блюдо полное пухлых ватрушек, пышущих ароматным жаром. Вовсе они не остыли! Инин уплетал их за обе щёки, запивая чайком, а бабушка, оперев на ладошку щёку, просто смотрела. Она делала так всегда. Она любила смотреть, как он кушает.

– Может тебе ещё яишенку пожарить? Глазунью. А, Виталь?

– Не, – замотал головой Виталий, – только ватрушки. Не встану, пока всё не съем, – отвечал он с набитым ртом.

Закончив трапезу, Инин потянулся за сигаретой.

– Ишь удумал чего! – бабушка хлопнула его по руке. – Курить я тебе не дам. Нечего здоровью вредить. Помоги лучше бабушке. Научи, как видео в интернет выставлять. Я тут на телефончик сняла, как кошек своих во дворе кормлю. – Она протянула ему смартфон.