Спасение ведьмы

«Вы кто? Сюда нельзя! Посторонним сюда нельзя», – строго заголосил человечек в халате.

«Хорошо, что спецодежду успел снять, – отметил мысленно Инин. – А то бы деньги некуда было сунуть».

– Виталий Сергеевич, здравствуйте! – поприветствовал его Инин.

– Здравствуйте! Но здесь вам нельзя, – продолжил гнуть своё доктор.

– Да я на минутку, Виталий Сергеевич, и по очень важному делу.

– Что за дело? – лицо доктора стало сосредоточенным.

– Вы делали вскрытие Берестовой Евдокии и в заключении не указали первоначальную причину смерти. Почему?

– А вы кто такой будете? – спросил доктор, не то испуганно, не то сердито.

– Родственник я.

– Какой такой родственник? – Емцов нахмурился.

– Племянник.

– Не знаю я, какой вы племянник. Никакой информации я вам давать не буду. Покиньте, пожалуйста, помещение.

«Жаль, что с мужиками моя интуиция не работает, – подумал Инин. – Придётся платить наличными».

Он бросил взгляд на санитаров. Те продолжали копаться с покойником и не глядели в их сторону. Вынув пятитысячную купюру, он проворно сунул её в нагрудный карман доктора.

– Виталий Сергеевич, мне очень нужно знать, была ли больна моя тётя. Отчего у неё остановилось сердце? Не могло же быть так, чтобы на ровном месте!

– М-м-м… – доктор помялся. – Да, конечно, была.

– Чем?

– Признаки повышения давления в воротной вене и печеночной недостаточности.

– Что это значит?

– Печень больная была у неё – вот, что это значит.

– Печень больная, а умерла от остановки сердца. Как такое возможно?

– Ну судите сами. При таком заболевании печени сердце работает с перегрузкой, а человек уже не молодой. Сердечко-то тоже слабое. Вот и не выдержало. Бывает такое.

– А почему вы это в заключении не указали?

Емцов вытаращил глаза.

– Так дочь её попросила! Сказала, что указывать первоначальную причину смерти не требуется.

Выйдя из здания морга и сев в машину, Инин снова позвонил Светлакову.

– Слышь, Юр, у патологоанатома был. Враньё всё. Больна её мать была. Что-то с печенью. Так эта ведьма попросила его диагноз в заключении не писать.

– Дела-а-а…

– Ты говорил, что поговорить с ней должен, чтобы понять сумасшедшая она или нет. Как это можно устроить, да так, чтобы она не поняла, что я к психиатру её притащил?

– Давай так. Завтра к часу в кафе «Сокол» с ней подъезжай. Я тоже туда подойду.

– А ты сможешь так всё устроить, чтобы она не догадалась ни о чём?

– Постараюсь. Ты, главное, сам не проколись.

В гостиницу Инин вернулся затемно. Алевтина лежала перед телевизором, уперевшись в экран невидящими глазами.

– Ну что, Аля, маму помянуть надо, – он присел на край кровати.

– Надо, – ответила она безучастно.

– Я доставку из ресторана закажу. Лапшу и компот. Это ведь поминальная еда, правильно?

– Угу.

Доставленная в номер лапша была вкусной, совсем, как домашняя. Не подкачал и компот.

– Ты не молчи, расскажи что-нибудь о маме, вспомни что-то хорошее о ней. Легче будет.

– Не будет, – Аля покачала головой, медленно, будто бы замороженная. – Не хочу ни о чём вспоминать. И думать тоже ни о чём не хочу.

– Понимаю. Когда… – Инин остановил себя. Он хотел сказать: «Когда у меня отец умер, я тоже так себя чувствовал». Но с какой стати он должен делиться чувствами с девкой, которая ему нагло врёт? С этим существом (он именно так и подумал – «существом»), которое ведёт с ним игру совершенно недоступную пониманию. С существом дьявольски красивым и до неприличия соблазнительным. Только сейчас, в этот миг, Инин поймал себя на том, что испытывает к ней желание – животное, первобытное. Где оно было все эти три дня? Сидело, как зверь, в подсознании? И почему вылезло именно в эту секунду? Ответов на эти вопросы Инин не находил.

– Что ты думаешь про Архивариуса, – он решил сменить тему. – Отстал он от тебя или нет?

При этом вопросе Аля слегка оживилась, в потухших глазах проскочила искра.

– Не знаю. Надо ждать.

– Чего ждать? Того, что он как-нибудь себя проявит?

– Или не проявит.

– А сколько ждать? Где ждать? И как?

– Не знаю.

«А может быть, уже хватит крутить мне мозги, девочка?» – так и подмывало ответить Инина.

– У меня есть предложение, – сказал он вместо этого. – Давай завтра по городу покатаемся, просто, чтобы развеяться. В кафешке где-нибудь посидим. Не торчать же целый день в номере. Идёт?

– Идёт, – легко согласилась Аля. – А как же твоя работа?

– Да придумаю что-нибудь.

«Лучше бы ты оказалась безумной, чем лживой расчётливой сукой», – подумал Инин.

Ночью ему снилась она. Летящая на метле. Голая. С идеально сложенным крепким телом. С горящими зелёным глазами. С развевающимися на ветру огненно-рыжими волосами.

Утром он звонил финдиректору и наплёл, что после удаления зуба температура и жуткая боль.

Около одиннадцати они сели в машину, которую Инин больше не прятал, а подогнал прямо к гостинице.

В час они сидели за столиком в кафе «Сокол». Инин заказал себе пиццу, Аля ромовою бабу и капучино.

«Сейчас человек сюда должен зайти, мой коллега. Один вопрос решить надо. С работы-то я сегодня тоже смотался, – сообщил Инин. – Это ненадолго, всего на пару минут».

Немного опоздав, в кафе вошёл Светлаков, запыхавшийся от быстрой ходьбы, румяный с мороза.

Виталий пожал ему руку и привычным жестом похлопал его по плечу.

«Юрий Сергеевич, мой коллега. А это Аля», – исполнил предписываемую этикетом формальность Инин.

Светлаков уселся за столик рядом с Виталием, оказавшись напротив Али.

– Юрий Сергеевич, так что там у нас со счёт-фактурой с Северного филиала?

– Проблемы Виталий Григорьевич. Оформлен неправильно. – Сымпровизировал Светлаков.

– Опять НДС неверно проставили, или с перечнем товаров напутали?

– И то и другое.

– Вот головотяпы! Это всё Иванов, бездельник.

Светлаков согласительно покивал головой.

– Вот что мы сделаем, Юрий Сергеевич. Возврат оформляйте. Пусть потеряем время, зато головной боли с отчётностью не будет.

– Понято. Оформим.

Светлаков посмотрел на Алю.

– А ромовую бабу здесь бесподобно готовят! Не находите? – он улыбнулся.

– Да. Очень вкусно. – Аля улыбнулась в ответ.

– Пожалуй, тоже себе закажу.

– Я отлучусь на минутку, – Инин привстал со стула. – Покурить выйду.

Когда он вернулся, Светлаков и Аля уже оживлённо болтали. О собаках, машинах, путешествиях в дальние страны…

«Умеет же он пациента разговорить. Профи!» – мысленно восхитился Инин.

– Ой, Виктор Григорьевич, извините! – вдруг опомнился «коллега» Инина. – Что-то совсем я разболтался с девушкой вашей.

– Ничего страшного, я вас к ней не ревную, – улыбнулся Виталий.

– Ну всё, побежал, – заторопился «коллега». – До завтра, Виталий Григорьевич!

Когда они сели в машину, Инин спросил: «А хочешь за город поедем, в рощу? Там зимой ой, как красиво».

«С удовольствием!» – ответила Аля.

Он надавил на газ.

Спустя пару минут Инин заметил, что повеселевшая было после разговора со Светлаковым девушка стала похожей на угрюмую тучу.

– Что случилось, Аль? О маме думаешь?

Ответила она не сразу. Ехала с каменным лицо, не глядя на Инина.

– Аля. Что произошло? – повторил вопрос Инин.

– Значит, ты меня на освидетельствование возил. – Во взгляде и голосе читались горькая обида и грусть. – Решил узнать сумасшедшая я или нет.

– Хм… – Инин опешил. – С чего ты взяла?

– Ты меня за дурочку держишь, Виталик? Шито белыми нитками. Актёры вы с другом своим никудышные.

– Ты о чём? Я не понимаю тебя, – продолжал пытаться играть комедию Инин.

– Во-первых, твой друг пришёл красный с мороза. Значит, не ехал он ни на машине, ни на автобусе. Пешком шёл, минут пять или семь. А что у нас в пяти минутах ходьбы от «Сокола»? Психушка, где твой друг и работает.

– Это ничего не доказывает, – защищался Инин. – Юрий Сергеевич любит пешком ходить.

– Во-вторых, здороваясь, ты его по плечу похлопал. Так с коллегами, которых по имени-отчеству называют, не делают.

«Блин, мой прокол, – мысленно согласился Инин. – Говорил же Светлаков: не проколись, а я в первом же акте пьесы маху дал».

– Так. Ещё что ты мне скажешь? – он продолжал делано улыбаться.

– В-третьих, тот вопрос, что вы обсуждали и по телефону решить можно было. Незачем по таким мелочам лично встречаться.

– Так-так.

Мобильный Инина тоненько пискнул. Должно быть, это пришло сообщение от Светлакова.

– В-четвёртых, у тебя есть только один друг, и друг этот твой – психиатр.

– Интересно, интересно, – Инин взглядом искал место на обочине, куда можно было бы припарковать машину.

– В-пятых, думаешь, я не поняла, зачем он со мной болтать начал, расспрашивать обо всём? Он диагностику проводил.

– Какие проницательные умозаключения! – Инин парковался, втискивая авто в просвет между машинами.

– А в-шестых, Виталик, чтоб ты знал – я мысли мужчин читать умею. Твои, честно скажу, почему-то не получается, а вот друг твой для меня – открытая книга. Так что, и безо всей этой дедукции обошлась бы, чтобы вас раскусить.

– Да у нас просто ведьма! – съехидничал Инин, открыв сообщение от Светлакова.

Патологии не обнаружил. Она обманывает тебя сознательно.

– Так, Алевтина, – он глядел на неё исподлобья, колючим, как репей, взглядом. – Давай начистоту. Твою мать отравили? Она ничем не болела, так?

– Я тебе уже говорила, и повторять это не собираюсь.

– Ты врёшь мне! – он с гневом стукнул ладонью о спинку сидения. – Твоя соседка сказала, что мать у тебя очень больна была.

– Да что она знает, эта соседка?!

– А теперь, Алечка, шах и мат. Я у патологоанатома был, что вскрытие делал. Он сказал, что у матери твоей серьёзное заболевание печени и сердце слабое. А самое главное, что ты его попросила первичную причину смерти в заключении не указывать! Съела?

Пухлые губки Алевтины задрожали, огромные глаза наполнились влагой, лицо стало пунцовым.

– Да. Я врала тебе. – Она опустила голову.

– Но какого чёрта? Объясни, наконец!

– Тебе врач сказал, какое именно у неё заболевание печени?

– Нет.

– Алкогольный цирроз.

– Хм…

– Да! Она была пьяницей, конченой алкоголичкой! – Аля закричала так неожиданно громко, что Инин вздрогнул. – Она пила всю мою жизнь, сколько я её знала. Ты знаешь, что это такое? – она заревела навзрыд, плечи судорожно подпрыгивали. – Это позор, понимаешь ты? Это ад! Во дворе все тыкали в меня пальцем: «Смотри, дочь алкашки идёт». В школе все смеялись надо мной. Они всегда все смеялись! Они издевались, они меня буллили… Это из-за неё. Она не доходила до дома, падала, засыпала… Валялась на детской площадке, у подъезда, на лестнице. Женщина! Хуже самого безобразного, мерзкого мужика. Ты видел, какой срач у нас дома? Как ты думаешь, отчего? Я устала за ней прибирать, чистить, драить! У меня опустились руки. Всё это бесполезно, бессмысленно. Как ты думаешь, почему я не переношу алкоголь?

Почему я его ненавижу? – Она потёрла глаза, размазав тушь по лицу. – Я знала, что ты попросишь у меня заключение. И я не хотела, я ужас, как не хотела, чтобы ты узнал, кем была моя мать. Потому что ты стал бы выспрашивать, дознаваться, а я не могу, не в состоянии, об этом рассказывать, ни тебе, ни кому-то другому. Не хочу и не буду переживать этот позор, этот ад снова! Мне стыдно перед тобой, ты даже не представляешь, как стыдно. Я понимаю, что это глупо, но только не для меня. Есть вещи, которые не объяснить человеку, что их не пережил. Виталик, ты просто не знаешь, ты не можешь себе представить, что значит с детства жить с алкоголиком… ты…

Алевтина была не права. Что такое жить с алкоголиком Инин знал.

12

Пальцы бегут по струнам. Стремительно, воздушно-легко. Пальцы живут своей жизнью. Пальцы умеют думать. Пальцы умеют чувствовать. Гитара не звучит – она поёт, она плачет, она говорит: то кричит голосом полным огня, то тихо задушевно мурлычет о чём-то… Фламенко. Бесовской, зажигательный, томный. То бурный и жаркий, как горячая кровь испанца, то сладостно-печальный, как бордовый и терпкий закат в Андалусии. И время остановилось. Времени больше нет. Есть только музыка вне времени и пространства. Но пальцы бегут быстрее, быстрее, быстрее… Сейчас будет арабская гамма. Сбой. Пальцы споткнулись, запутались. И время снова пошло. Значит, нужно всё повторить, всё заново, всё сначала. Преподаватель говорил, что рано браться за эту вещь, но он должен, он сумеет, он не может не смочь. Итак…

– Виталик! Ну в конце-то концов! – слышится недовольный голос мамы из соседней комнаты. – Ты математику сделал? Одиннадцатый час уже!

– А зачем ему математика? Так, для галочки, для аттестата, – возражает папа весёлым голосом подвыпившего человека. – Он у нас для другого родился.

– Что ты опять несёшь? Ты соображаешь, что ты ребёнку внушаешь? – сердится мама. – Зенки залил, так молча сиди!

Папа и так в присутствии мамы всё больше молчал, тем более, когда «заливал зенки», что случалось с ним всё чаще и чаще. Но на этот раз своему обыкновению он изменил.

– Ты не понимаешь что ли? Талант у нашего пацана. Развивать его надо день и ночь, день и ночь, понимаешь? Без труда талант – ничего.

– И что ему с этим талантом делать? На хлеб намазывать? – заводилась мама. – Ты тоже у нас вроде как талант был. – Слово «был» она отчётливо выделила. – И что теперь? В кабаках за гроши лабаешь и спиваешься. В дом копейки приносишь. Мужик называется! Ты посмотри только – всё, что в доме куплено, не тобой заработано. Телевизор, в который ты пялишься, ты купил? Вот этот диван, на котором ты сейчас задницу греешь, ты купил? Даже пижаму эту, – она дёрнула его за штанину, даже твои тапки сраные, и то я покупала. Кто ты есть? Нищий неудачник – вот кто ты. Хочешь и сыну своему такую судьбу?

– Ну не начинай, Клавдия! Не начинай, – взмолился отец.

– Ах это я, по-твоему, начала, да? – встала на дыбы мама.

Виталик отложил гитару. Вышел к родителям в комнату.

– Ма, па, не ругайтесь. Пожалуйста! Я уроки делать пошёл.

Когда-то отец Виталия подавал большие надежды, и было это в ставших уже далёкими славных восьмидесятых. Тогда их рок-группа гремела по всему городу. Концерты в ДК, батальоны поклонников, а после того, как рок-н-ролл вроде как перестал быть запрещённым, даже съемки на местном ТВ… Лидер группы – Григорий Инин – харизматичный патлатый красавец. Фанатки влюблялись в него десятками, но выбрал из всех он будущую маму Виталика.

Шли годы. Струя успеха медленно иссякала. Кто-то из менее талантливых, но удачливых выбился на большую сцену, кто-то аккомпанировал топовым исполнителям, кто-то открыл ресторан… Ребята из группы Инина-старшего не родились под счастливой звездой. Клавишник спился, басиста сгубили наркотики, барабанщик надолго сел; сам Григорий работал по кабакам. Поредели и поседели волосы, на когда-то гордые плечи легла сутулость, от былого блеска звезды не осталось и тени – только фотографии в альбомах, только выцветший плакат на стене… Мама Виталика, что никогда не хватала звёзд с неба, окончила институт, устроилась бухгалтером в строительную компанию, компания пошла в гору. «Музыкант – это не профессия», – как заклинание повторяла мама. Папа хирел и вял, жух как позабытый в банке тюльпан. Мама из робкой невзрачной девочки с годами расцветала в шикарную, яркую, уверенную в себе зрелую женщину, всей своей жизнью доказывая правоту своих слов.

Сам же Виталик о своей будущей профессии думал тогда меньше всего. Гитара была его главной радостью в жизни и этого было достаточно. Он искренне не понимал тех, кто говорил, что не хочет ходить в музыкалку, что домашние упражнения – тяжкий муторный труд, которым бы им и в голову не пришло заниматься, если бы не заставляли родители. Как такое возможно? Наверное, они врут. А ещё отец повторял ему: «Музыканту нельзя без сцены». Но всегда добавлял при этом: «Один человек – это тоже сцена. Если тебе неважно играешь ли ты для одного или для целого стадиона – ты настоящий».

Сцену Виталик любил. Ею могла быть малышня во дворе, соседи-дедки, стучащие в домино на столике у подъезда, Светлаков Юрка… Но лучше всего, когда сцена – его одноклассники, и среди них, конечно же, Оля Карамзина.

Выступление начинается с простого – с этюда Каркасси. Потом испанская тема – фламенко. Потом кто-нибудь просит: «Виталя, а теперь спой». Он поёт Богемскую рапсодию «Queen». Голос у Виталика сильный, богатый, диапазон в две с половиной октавы. Преподаватель по вокалу был удивлён, когда узнал, что голос Виталику специально никто не ставил. «Да у вас можно сказать дар, юноша», – резюмировал он. «Блин! Точь-в-точь, как Фредди поёшь!» – восхитится Юрка. Потом кто-то из ребят непременно попросит: «А теперь давай что-нибудь наше!» И Виталик запоёт Цоя. «Группа крови на рукаве…» Глаза Оли горят. Юрка смотрит на других с гордостью: «Глядите, как друг мой умеет! Да. Это мой друг. Так-то!» Только Макс Новицкий сидит смурной и отворачивается всё время, будто его всё происходящее здесь не касается и вообще, собственно говоря, ничего стоящего не происходит. Лишь, когда Виталик закончит и начнёт укладывать гитару в кофр, протянет лениво: «Да-а, хорошая у тебя гитара». Словно всё дело в ней, а вовсе и не в Виталике. «Да завидует он тебе просто, это же и ежу понятно», – объяснит в очередной раз реакцию Макса Юрка.

Но мама продолжала считать гитару, если уж не врагом, то предметом весьма проблемным, и её наставления в плане того, что пора меньше времени уделять баловству и больше думать о будущем становились всё тревожнее и упорнее. Папа же говорил другое. «Ты, Виталик, пойми: вселенная, бог, или кто там есть… как хочешь его назови, – он выбирает для каждого роль, или путь. И вот если ты им идёшь, то всё у тебя будет в порядке. Что значит в порядке? Да счастлив будешь несмотря ни на что! А вот если с него свернёшь, жизнь твоя не нужна будет – ни тебе, ни другим. Не каждый свой путь чувствует, но тебе повезло – ты о нём знаешь. Поэтому, не слушай ты никого, – только сердце своё. Тот, кто сердце своё слушает – тот всегда прав».

Папа талдычил своё, мама своё, а над семьёй Ининых тем временем всё больше сгущались тучи.

Они говорили вполголоса, ночью, на кухне. Но Виталик их слышал.

«У тебя кто-то есть, я чувствую, Клава», – говорил папа.

«Окстись, – отвечала мама, – не неси этот бред. Хотя, – добавляла она, – с таким мужем, как ты, это было бы немудрено.

Отец, снедаемый болью и ревностью, пил всё больше, всё беспробуднее. Не проходило и дня, чтобы он не был к концу его в хлам. Нет, он никогда не буянил и не скандалил, просто сидел у телевизора молча с осоловелыми пустыми глазами, пока не заснёт. Алкоголиком он был «тихим», но легче от этого не становилось. На работу выходил всё реже – мало кому хотелось связываться с вечно пьяным артистом; и без того тонкий денежный ручеёк, что он раньше вливал в семью, иссох почти полностью. Мать уже почти не разговаривала с ним, вела себя так, словно бы её муж стал невидимкой, или в лучшем случае, предметом мебели, который давно следует сдать в утиль.

Это была суббота. Виталик возвращался из школы. Когда он заходил в подъезд, его окликнул соседский мальчишка – второклассник с четвёртого этажа: «Виталик, там это… Ну… пойдём покажу».

Он потащил его к краю дома, туда, где у дорожки косматились кусты нестриженной живой изгороди. Под кустами навзничь лежал человек. Человек безбожно храпел. Асфальт под человеком был мокр.

Вокруг человека собралась местная малышня. Кто-то из детей смотрел на него с удивлением, кто-то со страхом, но большинство из них потешались.

– Смотри, как напился, алкаш!

– Гляньте, он обоссался!

– Туфлю потерял где-то…

– Храпит-то как! А рот-то раззявил!

– А давай ему в рот веточку вставим?

– Нет, лучше окурок засунем.

– Так это же Витальки Инина отец!

Жгучий стыд и ярость перемешались в груди Виталика жутким коктейлем Молотова. Перемешались и взорвались.

«Ну-ка пошли вон все отсюда!» – заорал он.

Малышня прыснула врассыпную.

«Папа, папа, проснись! – он тряс отца за плечо. – Папа, проснись, ну пожалуйста!» Он кричал, он плакал, он умолял, тормошил, он бил отца по щекам… Невнятное мычание было единственным ответом на все усилия.

Не помня себя, он кинулся в дом, ракетой взлетел по лестнице, с грохотом вломился в квартиру: «Мама! Мама! Там… там…»

Усилия мамы поднять отца также завершились полным провалом. А вокруг опять собрались зеваки, и это уже была не одна малышня. Старушки-соседки, мамаши с колясками, два древних пенсионера с орденскими планками на поношенных пиджаках… Соседи шушукались, негромко переговаривались, покачивая головами, вздыхали; одна старушка перекрестилась.

Мама кому-то позвонила и что-то сказала. Через четверть часа во двор вкатила новенькая иномарка. Из иномарки вышел высокий мужчина – представительный и холёный, с ухоженной бородкой аристократа. Так Виталик впервые увидел своего отчима. Мужчина, ни слова не говоря, подхватил отца под мышки и делово поволок к подъезду.

Когда отец, протрезвев, наконец, проснулся, мама была лаконична: «Всё. Это край. Я с тобой развожусь».

«Это правильно. Я дно. Я кусок дерьма. Я тебя недостоин. Завтра же съеду к матери», – глухо ответил отец.

После развода, Владимир Петрович, а впоследствии дядя Володя (называть его папой Виталик не стал бы категорически), оставив квартиру бывшей жене, переехал жить к маме. Мужик он был в принципе неплохой, и Виталик вполне мог бы с ним подружиться, если бы дядя Володя не посмел занять место отца. А так он его просто терпел, ради мамы.

Отец же, пожив какое-то время у бабушки, снял квартиру на дальней окраине в ветхой разваливающейся двухэтажке – дёшево и сердито. Отец говорил, что сделал это потому, что взрослый мужчина не должен жить с мамочкой. Мама же утверждала, что причина была в другом: «Просто бабушка бухать ему не даёт спокойно».

Обработка Виталика в плане профориентации теперь проводилась с удвоенной силой. К маме подключился дядя Володя – педагог с многолетним стажем, директор частной элитной гимназии.

«Десятый класс, Виталик, – говорил он, – пора подумать о будущем. Ты куда поступать намерен?»

Виталик лишь пожимал плечами.

– В консерваторию? – продолжал разговор дядя Володя.

Виталик опять пожимал плечами.

– И куда? На какой факультет? – допытывался мамин муж.

Виталик не знал на какой факультет, да и не очень хотел это знать.

– В консерватории есть факультет инструментального исполнительства, но, видишь ли, гитаристов туда не берут, – дядя Володя поглаживал свою аристократическую бородку. – Туда берут скрипачей, альтистов, арфистов…

– А куда берут гитаристов? – спросил Виталик.

– В эстрадно-цирковое училище, вместе с клоунами.

Много позже, когда это уже было совсем не нужно, Инин случайно узнал, что дядя Володя лукавил. Высшее музыкальное образование гитарист мог получить во многих ВУЗах страны, даже во всем известной и знаменитой Гнесинке.

– Пойми, Виталик, высшее образование необходимо для уважающего себя человека, – увещевал Владимир Петрович. – А гитара твоя, пение – пусть они будут. Как хобби. Серьёзному человеку на ногах стоять нужно, к успеху стремиться. Вот какой реальный шанс у гитариста в люди пробиться? Один на сто тысяч, и то в лучшем случае. Сколько парней, девчонок на гитарах играют, песни поют, а сколько из них в топ попадают? Сколько из них залы концертные собирают? Скольких из них по телеку крутят? Чтобы музыкой хорошо зарабатывать, нужно счастливый лотерейный билет вытащить. А надеяться на удачу – удел неудачников. Серьёзные успешные люди на авось не полагаются. Поэтому, я вот что тебе советую: поступай в университет на финансовый факультет. Тот, кто деньги считать умеет, тот их имеет. А как окончишь, я с трудоустройством помогу – знакомые у меня есть серьёзные. В нефтяной компании будешь работать. То, что для многих мечта неосуществимая – для тебя реальностью станет. Подумай, Виталик, хорошо подумай, а то будешь… (он хотел сказать «как твой отец», но промолчал).

Виталик промямлил в ответ что-то невнятное и пошёл репетировать. Впрочем, дяде Володе не нужно было заканчивать фразу не только ради того, чтоб не обидеть пасынка – это было излишним – её и так постоянно твердила мама; и фраза эта, помимо воли Виталика, всё чаще звучала в его мозгах: «будешь, как твой отец» , «будешь, как твой отец», «будешь, как твой отец»…

Отец же тем временем погружался в сорокаградусный омут всё глубже. Продав свою последнюю гитару, он уже давно не работал. Жил на бабушкину пенсию, и на то, что ему приносил Виталик. Виталику давал деньги дядя Володя – деньги на содержание непутёвого бывшего мужа своей жены. Отец, конечно же, знал, что это за деньги, но молча брал их. Нужда и отравленные алкоголем мозги сломили начисто гордость.