Судьбы людские. Пробуждение

– Разувайтесь.

– Мы на крыльце снимем обувь, нам так сподручней, – осмелев, отвечал Тихон, и они с сыном вышли за дверь.

Молча поснимали сапоги, развернули портянки; сразу стало легче всему телу, отошло беспокойство. Вот бы так жить: пришел во двор – и дальше никаких тебе забот.

– Тата, портянки оставим на крыльце, а сапоги куда? – неожиданно задал вопрос Антон, прервав размышления сына.

– Сапоги возьмем в хату, сын.

К этому времени хозяйка уже переоделась и стала выглядеть еще более необычной по красоте женщиной. Она начала рассказывать, что живет с сыном, сейчас он у ее сестры, которая работает в городской больнице. Тихон, услышав о больнице, осмелел и спросил, в каком городе она живет; оказалось, это райцентр Поречье.

– Так это же наш районный город, и я знаю ту больницу. – Это была любимая тема Тихона, и он начал рассказывать, как перед свадьбой сломал руку, как сильно она болела и его отвезли в ту больницу и там вправляли кости, но неудачно, и рука полностью не разгибается. И он показал ту руку. – После того стал я негодным до военной службы, а работать приловчился, порой и не замечаю, что рука не разгибается, – и, пытливо взглянув на Хиву, замолчал. Он решил ничего не говорить о пропаже коня и о том, за какой надобностью они сюда добрались.

Хозяйка, не перебивая, внимательно слушала гостя, а Антон, сидя на краешке стула, молчал и с любопытством украдкой рассматривал красивую городскую женщину. Все в ней ему казалось необычным и даже сказочным, но усталость брала свое, и у него стали закрываться глаза. Это заметил Тихон и стал открывать свой ранец; достал купленный хлеб, два яйца и со словами «чем богаты, тому и рады» положил их на стол. Хозяйка тут же предложила попить чаю. Она поставила чашки и насыпала в специальное ситечко настоящий черный чай, опустив его в фарфоровый заварник, от которого стал распространяться аромат. На столе оказалась рубленые кусочки сахара. Тихон очистил яйца, разрезал их на несколько долек, аккуратно порезал хлеб. Ели молча; гости с опаской студили горячий чай, в который хозяйка положила по кусочку сахара: из чашек пить его было непривычно и боязно.

– Нам завтра рано надо быть на базаре, – нарушил молчание Тихон, а Антон невпопад вдруг спросил:

– А как звать вашу сестру, которая живет в Поречье? Мы там бываем; может, надо будет ей помочь, так мы завсегда готовы. – Хозяйка и Тихон заулыбались, каждый из них по-разному оценил высказывание подростка. Отец подумал: дитя еще, а рассуждает по-взрослому, а хозяйка, встрепенувшись, подумала, что такие люди и вправду могут помочь.

– Мою сестру звать Риммой, медсестрой в глазном отделении больницы работает; она всегда готова помочь приветливым людям.

Антон покраснел и ждал нагоняя от отца, что встрял в разговор взрослых, но на этот раз обошлось.

Спали гости на полу, на старых одеждах хозяйки; укрываться не стали, только на ноги бросили свои пиджаки. Оправдываясь, Тихон произнес:

– Нам завтра надо рано уйти.

Ночью Тихону снилась странная колбасная лавка, в которой он покупал то мясо, то колбасу и никак не мог договориться по цене; уже было стал заворачивать в бумагу длинную палку, похожую на зажаренную кровяную колбасу, как продавец, которым оказался Кузьма, потребовал доплаты. Тихон разозлился и намеревался его ударить; в этот момент проснулся и больше не заснул.

Гости, поблагодарив хозяйку, в предрассветных сумерках оставили гостеприимный дом. Никто из них не мог предположить и представить, как эта непродолжительная встреча в маленьком райцентре может повлиять на судьбу каждого из них и их близких.

Базар в этот день получился небойким: вокруг было голодно, и продавать было нечего; больше всего людей собралось там, где предлагались разные мелочи и поношенная одежда. Путников заинтересовало место, откуда доносилось мычание коров и телят; там же стояли телеги, лошади – не больше десятка, но Рыжего среди них не было. Возле двух коней вертелись цыгане. Тихон обходил их стороной, а больше расспрашивал продавцов, по виду единоличников, начиная с цены, потом переходил к вопросам о своем коне. Ответы были односложными: не видели.

Проходив так почти до обеда, решили направляться в Берестовое. Тридцать верст – путь немалый, да еще пешком. Перекусив лепешками и запив водой, путники двинулись по дороге, которую указал им пожилой мужчина; он подвез их почти на край райцентра. Пыльный шлях они с тяжелыми думами, если можно так сказать, преодолели без особого труда, шли себе и шли; в одном месте им подфартило – подвез один добрый человек версты три, и на том спасибо.

В Берестовое добрались уже почти в темноте, нашли место базара. Там обнаружилось здание наподобие гостиного двора, забитое людьми. Тихону удалось разместиться в углу, и они, изможденные дорогой, полусидя придремывали, то прислоняя головы друг к другу, то укладывая на ранец. У Тихона затекли ноги, он попытался их вытянуть вперед; тут же поднялась толчея, и ноги пришлось убрать. Так в полудреме провели ночь.

Занималось утро. Надо было привести себя в порядок и умыться. Походив среди лавок, они обнаружили колодец; там уже образовалась очередь. Тихон набрал бутылку воды, они с Антоном умылись, съели по лепешке, и сразу стало веселее.

Здесь базар был бойче, чем в Бережном, да и сам поселок выглядел более ухоженным. Тихона охватило предчувствие, что конь может быть здесь, и он заторопился к месту, откуда раздавалось ржание. Коней на продажу было немного, и продавали почти всех цыгане.

Обойдя два раза коновязи, Рыжего не обнаружили; но базар еще только начинается, утешал себя Тихон, приседая на лавку, на которой сидел бородатый мужик и курил самокрутку. Он ему показался человеком, с которым можно поговорить.

– Что-то коней продают одни цыгане, а деревенских не видно.

Мужик взглянул на Тихона, сплюнул на землю:

– А какой же мужик сейчас коня продавать будет, разве если беда заставит. А у цыган они почти все краденые; только поди докажи, что краденый конь, тут такое поднимется, не дай бог.

Тихон обрадовался такому началу разговора и стал обрисовывать Рыжего и расспрашивать, не видел ли мужик такого коня. Тот более пристально посмотрел на собеседника, затянулся и, пуская дым, произнес, будто что-то похожее видел, вчера цыган такой молодцеватый продавал.

Тихон приподнялся и вскрикнул:

– И что, продал?

Мужик, рукой разгоняя возле себя дым, закряхтел:

– А откуда я знаю, может, и продал. Только я овец продаю, мне до коней дела нету, – приподнялся и начал уходить.

Тихон пытался его остановить, но мужик, не сказав ни слова, удалился в сторону, откуда доносились мычание телят и блеяние овец. Тихон сел на лавку, опустив голову. Ему почему-то вспомнился сон, который он видел ночью в Бережном, а в голове звучали слова мужика: «Может, и продал». Антон, видя, как расстроился отец после разговора, хотел его утешить.

Тут на базар въехали три телеги и остановились у коновязей.

– Тата, тут коней пригнали, похоже на продажу.

Тихон приподнял голову, глаза у него блестели злыми искорками. Посмотрел на сына, и в голове вспыхнула страшная мысль: как же жить без коня, как детей в люди вывести, умрем же все с голоду… Крик «куда ты прешь!», раздавшийся у коновязей, вернул Тихона в действительность.

– Где кони, сын? Пошли туда. – И они, тяжело ступая, побрели в сторону крика.

Там затевалась драка, уже кто-то звал милицию, а Антон обратил внимание на коня, который ему показался очень знакомым. Он дернул отца за рукав и тихо прошептал:

– Так это же конь Архипа и телега его!

Тихон встрепенулся, обошел телегу, коня; точно, конь Архипа, – подытожил он для себя. Теперь встал вопрос, как это доказать. К месту, где раздавались ругань и крики, подбежали милиционеры. «Если что, буду их звать на помощь», – решил Тихон и встал перед конем. Тут же сразу появился цыган и начал расспрашивать, чего надо. Тихон отвечал спокойно и уверенно, что хочет купить коня, этот конь ему подходит, надо бы его более внимательно рассмотреть.

Цыган сразу понял, что этот человек толк в лошадях знает, и не перечил осмотру, а Тихон, наклонившись, проверял копыта, щупал голени, заглядывал в уши, зубы, снова вернулся к осмотру ног и вдруг спросил:

– А что это ты на него чулки натянул? Может, там под ними язвы какие.

Цыган на миг стушевался и пробормотал:

– Если хочешь, сними чулки и посмотри.

Тихон наклонился и, пощупав на сгибе ногу, заявил:

– Так чулки ты привязывал, давай сам их развяжи.

Цыган наклонился и стал растерянно искать завязки, а Тихон уже кричал на весь базар:

– Милиция, милиция, коня краденого нашел!

Цыган, услышав такие слова, рванулся, да зацепился за атосу10 телеги и упал на землю. Тут уже собралась небольшая толпа любопытных, среди них и тот бородатый мужик. Цыган пытался подняться, ему помогал соплеменник, а к толпе подбегал милиционер. Тихон стал объяснять, чей это конь. К толпе подошли цыгане от остальной коновязи; один из них, взлохмаченный, с большим животом, вплотную подошел к Тихону и толкнул его. Тот устоял, а Антон закричал: «Тату бьют!» Заверещал свисток милиционера; дело стало приобретать для Тихона угрожающий характер, а военный требовал прекратить рукоприкладство и продолжал давать тревожные свистки, на которые прибежали еще двое милиционеров. Цыгане, почувствовав перевес в силе, стали отходить.

Редко такое бывало на этом базаре, но Тихон сумел убедить, что это конь из их деревни. Был составлен протокол, нашлись смельчаки, которые его подписали; поставил закорючку и бородатый мужик. Милиционеры увели цыгана с собой, остальные покинули базар, а Тихону разрешили забрать коня и телегу.

Солнце уже клонилось к закату, когда Тихон отъехал в сторону Новой Гати. Конь, пофыркивая, трусцой бежал по шляху; Антон примостился на телеге и заснул.

Тяжелые думы навалились на Тихона: остался безлошадным бедняком в такой голод. Прикидывал свои сбережения: можно было бы на коня подсобрать деньжат, одолжив немного у родственников, они не откажут; а дальше не складывалось с их посевными площадями безбедной жизни семьи. Антон закончил начальные классы и в школу больше не пошел, главный он помощник сейчас в семье, а без науки теперь никуда. Надо хотя бы среднюю дочку учить, а для старшей о приданом думать надо, да сколько всего еще надо… А мысли снова возвращались к Рыжему – пропал конь… Так в голове продолжалась круговерть, не принося успокоения.

Конь, подустав за дорогу, без понуканий, мерным шагом двигался по родной для Тихона улице с на первый взгляд необычным названием Вербная. Затем вдруг свернул к чужому двору и остановился. Тихон встрепенулся и стал править его на дорогу, но тут понял: так это же двор Архипа, и конь его. Неожиданная остановка заставила Тихона снова вернуться к своим переживаниям. На этот раз они были короткими: никуда не деться, придется подаваться в артель.

– А что делать? – произнес он вслух; тут же раздался голос Антона.

– Мы что, уже приехали?

– Да, вот проезжаем мимо двора деда Макара, – прозвучал ответ отца.

Почти два дня не закрывалась калитка во дворе Тихона – побывали почти все соседи, расспрашивая о поисках коня в Берестовом, высказывая свои сочувствия и предположения, как надо было поступить и правильно делать; доходило дело и до криков, взаимных упреков и обид, которые приносили во двор только плач и тоску. Чаще всего Тихону пришлось рассказывать, как он цыгана обманул с чулками, когда осматривал коня Архипа, и как не побоялся вступить почти в кулачный бой с цыганами. Каждый раз его рассказ дополнялся подробностями, а в деревне они обрастали небылицами, и превращалась та история в сказочное сражение, где Тихон своей правой рукой уложил на землю троих цыган пудов по шесть-семь весом. Многие говорили, что это неправда, но доставленный невредимым Архипов конь с телегой были убедительным доказательством обратного.

Зашел на подворье и сосед. Они сели у гумна на стоявшей у стены старой телеге; Тимох закурил свой знаменитый самосад, обдавая себя дымом, словно паровозная труба. Разговор не складывался.

– Ты скажи, Тихон, никак не могу своей головой втямить11: как ты не побоялся с сыном ночью в ту цыганскую заимку пойти? Они же там могли тебя по голове обухом тюк – и в болото, никто бы и не нашел вас; пропали люди, и конец, – нарушил молчание Тимох и с удивлением посмотрел на собеседника.

– Тогда я про это не думал. Голова одним была занята – как бы коня там застать, а про страхи и все такое не думал и не боялся. Ты же сам подумай: конь пропал, а как без коня жить? Вот и пошел; да и лесник знал, что я туда пойду.

Тимох, выпустив очередную порцию дыма, продолжил гнуть свою линию:

– А кто знал про твой разговор с лесником? Ты же знаешь Кузьму – молчал бы он, да и каждый бы из нас молчал. Скажи слово, и сам соучастником станешь. Нет, Кузьму сюда не притянешь.

– А он нас и направил совсем в другую сторону; пойди мы в тот день на заимку, могли бы там коня и застать, – высказал предположение Тихон.

– А уж тогда бы вас живыми оттуда не выпустили. Туда с милицией надо было идти, а так конец бы вам там был. – И разговор неожиданно перешел на другую тему: – Тлумимся, тлумимся12 c утра до ночи семьями на наших наделах, а что мы имеем? Считай, один Прилепа и живет богато, а остальные так, с кваса на хлеб перебиваются. Помнишь, Тихон, к нам из уезда землемеры приехали по декрету самого Ленина землю делить поровну?

– Тогда только германцы с наших мест отступили; как раз к посевной готовились. Мы с тобой и Прилепе заготавливали для землемеров колышки границы наделов обозначать; кулак тогда Ленина сильно поддерживал, да и многие поддерживали: шутка сказать, землю тебе бесплатно дали.

– Казалось, вот бы земли еще побольше! Землемеров уговаривали накинуть сажень-два к наделу, угощали их; по-справедливому поделили землю, кинулись – а на ней с утра и до позднего вечера работать требуется, силу иметь надо. Мы тогда еще молодые были, – пыхтел самокруткой Тимох.

– Само в силе были, а помощников, считай, не было. У меня старшей только лет семь исполнилось, а Антон под стол пешком ходил, у отца тоже наделы и ему помогать надо. Крепко мы тогда трудились, а вокруг разруха, гвоздя не найдешь; а у меня хата недостроена, гумна нет и помощников нет.

– Так у других еще помудрее дела обстояли. Ты вспомни, сколько на нашей улице вдов было с малыми пацанами да стариками, они горя хлебнули много. И земля есть, а толку нету. Зато Прилепа в гору пошел, он в то время и до середняка не дотягивал.

– Повезло ему. Ты вспомни, Тимох, как он привез невесть откуда молодого хлопца. Правда, болел тот сильно, а так очень мастеровой оказался, вот он-то и взялся мельницу заброшенную поднять. Конечно, мельница получилась не паровая, а конная, но она и помогла Прилепе силу и богатство набрать.

– А после у него уже многие батрачили; наделы, которые не обрабатывались, к рукам поподгребал. Хлопец тот сгинул, как и не было его, а Прилепа стал кулаком-мироедом, да таким жадным – не уступит и гроша, как ни проси.

Замолчали друзья-соседи, переключившись на насущные дела.

– Так скажу, Тихон: когда на тебя люди батрачить будут, тогда и достаток будет. А батраков нанять я не могу, так что буду в артель записываться, не хватает сил у меня большое хозяйство тянуть, – выложил свои соображения, попыхивая самокруткой, Тимох.

– И гумно это никому не надо будет, разве мыши жить будут в нем, и то скоро от голодухи разбегутся, – вставил свое Тихон и, уже уходя, произнес: – А жить-то, Тимох, когда по-людски будем?

Ответа не последовало.

Все деревенские разговоры на тему пропажи коня прекратились, когда на подворье Тихона появился председатель артели с правленцами. И понеслась по деревне весть: Тихон вступает в артель. А заканчивали словами: «А куда сейчас деться, не с голоду же помирать, так хотя бы помощь какая будет». Не сильно изменилось хозяйство Тихона, остались у него корова, подсвинок, три овцы и куры. Отвел он на скотный двор телицу да отвез плуг, борону на телеге и все оставил на конюшне артели. Вступил в артель и Тимох.

После этого приехали землемеры и определили на подворьях приусадебные участки. Приглашали их в хату зайти, только что им дашь, а те ни в какую; так и уехали они, оставив обескураженных Тихона и Тимоха.

– Вот тебе и вся земелька, здоровому мужику и ногу поставить негде будет, – изрек Тихон.

– Зато за полдня все вспашешь и засеешь, да и не надо неведомо куда бежать для прополки; одним словом, пупа не надорвешь, – поддержал Тимох соседа, и у обоих на лицах появились печальные улыбки.

– А знаешь, Тихон, давай зайдем ко мне в гумно? У меня там от хозяйки моей чекушка самогонки-первачка припрятана; бывает, живот прихватит или горло запершит, так это у меня наипервейшее лекарство. Да выпьем по чарке, оно веселее станет, внутри тепло появится.

– Раз ты приглашаешь, пошли.

И они заговорщицки шмыгнули в приоткрытые ворота гумна Тимоха. Закопошился Тимох, извлекая из тайных мест почти полную чекушку, чарки, мастерски сделанные им из липы, потом отвязал подвешенную на шуле13 сумочку, в которой оказались сухари, и бережно наполнил чарки.

– Удалась самогоночка, чистая, как Божья слеза, в этот раз получилась. Ну, будем здоровы.

Они молча осушили чарки и захрустели сухарями.

– А скажи, Тихон, хорошо пошла, тепло внутри стало, благодать. Конечно, если ее переберешь, тогда одно расстройство получается, да и от хозяйки доброго слова не услышишь. Хотя у тебя Антонина, она как святая, лишнего не скажет…

В этот момент раздался голос жены Тимоха:

– Где тебя там черти носят, воды наносить надо!

Тимох быстренько стал убирать следы своего, как он выражался, преступления, и соседи поочередно оставили место укрытия.

Тихон направился в свое гумно. Делать ничего не хотелось; он присел, прислонившись к стене, на кадке, которая часто служила ему табуреткой. Тепло внутри поднималось к голове, принося воспоминания. Почему-то всплыл момент, когда Антон, еще совсем малыш, подошел во дворе к лошади и сам пытался залезть на нее верхом, чем у отца вызвал только улыбку, а Антонина испуганно закричала: «Забери его, а то конь вдруг лягнет!» Тихон, улыбаясь, подхватил сына, приподнял и посадил верхом на коня. Антон в момент схватился за гриву, застучал ногами по бокам, и раздался его требовательный голос: «Но-о!» И конь, повинуясь окрику, сделал шаг; ему наперерез метнулась мать, схватила сына за ногу, пытаясь снять с лошади, и малыш громко заплакал. Пришлось тогда Антонине уступить, а Тихон, взяв коня под уздцы и шагая рядом, водил его по двору, отмечая про себя: будет сын любить коней.

То был самый удачный для их семьи год: принесли приплод две коровы, бегал малый жеребенок; Дарья, оставив школу, пасла на выгоне свиней и небольшую отару овец. Родилась еще одна дочка, хотя втайне Тихон хотел сына. Утром поднимался ни свет ни заря, ощущая в себе недюжинную силу; всякая работа оказывалась по плечу. Вот бы еще были помощники – и можно развернуться да и середняком крепким стать. А так надежда только на свои руки, а их всего две. Хотя потом подрос Антон, перехватил работы у Дарьи, да что с него, малец еще. Как ни старался, а не получилось выбиться в крепкие середняки. Родились еще одна дочка и, на радость, сынок, только помощи со стороны никакой; вот и попал в загребущие руки Прилепы. Совсем невмоготу стало, а тут голод, коня украли.

Нагоняют тоску на Тихона воспоминания. Обещал председатель поддержать, выделить хотя бы немного зерна, но, как сказал бухгалтер артели Митя, пока вопрос не решился.

Поднялся со своего стула Тихон: думай не думай, а жить надо.

5

Встраивалась в новую жизнь семья Тихона. Он стал ходить на конюшню, где собирались по утрам артельщики и определяли, кому какую работу выполнять. Антонина оставалась смотреть за детьми и двором, Антон с сестрой продолжали пасти стадо. Жизнь в семье помаленьку стала налаживаться. На приусадебном участке зеленела картошка, под нее была отведена большая часть земли. Поднималась рожь, на посев которой семена выделила артель. Уже не замечал Тихон припухлости у детей. Только посмотрит хозяин на свое хозяйство, а оно и до бедняцкого не дотягивает. Коня нет, корова одна, а откуда прибыток иметь, как детей учить… Такие думы Тихона не покидали ни днем ни ночью. Видела Антонина, как муж мучается, а чем она ему поможет, сама из бедняцкой семьи.

Тужи не тужи, а дни идут своим чередом, принося и радости, и огорченья. Лето пролетело, как и не было его. Что ни говори, а повеселели люди к осени – собирали неплохой урожай. Помня голодные дни, старались сберечь добытое, прикидывали, хватит ли до следующего лета. Хозяйство Тихона тоже увеличилось на кабанчика; кур прибавилось. Дружно убрали картошку, полоску своей ржи, снопы которой смолотили вечером на току в гумне цепами. Конечно, в засеках не столько, как раньше было засыпано и припасено. То, что брал в долг у артели, Тихон вернул. Хотя кто в артель раньше вступил, тому причитались и зерно, и лен; правда, немного, но к собранному на своих участках прибавляло заметно. Ожидал Тихон мешка три-четыре зерна получить за работу Антона и Дарьи пастухами, отмечая про себя, что хотя и небольшая, а все же прибавка. Дай столько прошлой осенью, не так бы голод в семье чувствовался.

Казалось бы, уже и забываться стала пропажа коня, как подошло время заготовки дров, сена; а на чем их привезти, у кого коня просить? Тогда возвращались прежние переживания, и нападала на Тихона тоска. На такие дела давали коня в артели, а то можно было попросить единоличника Архипа, и он не отказывал – помнил, как Тихон коня ему вернул. Нет-нет да и вспоминалась та история. Бывало, возникало желание обратиться к Прилепе, только тот заломит такую плату, что долго по ночам на мельнице отрабатывать будешь. Как-то все складывалось так, что к началу дождей и дрова с Атоном завезли, и сено уложили в сарае, оставалось привезти его еще с делянки лесника, но это можно было сделать только зимой.

В такую пору не стало Савелия, отца Антонины; надо было ехать в Вышгор, отдать последние почести родному человеку. Снова пришлось Тихону просить коня у Архипа; спасибо, не отказал. Дорога туда верст восемь, конем за час добраться можно. Оставили на хозяйстве за старшую Дарью и поутру двинулись в путь.

В такие моменты всегда вспоминается о делах усопшего, а Антонине и Тихону было что вспомнить о Савелии.

Савелий был работящим, Бога почитал, слыл мужиком мастеровым, мог и телегу подремонтировать, и сани сделать, а больше топором любил работать. Да не везло ему: после смерти первой жены осталось семеро детей, четверо своих да трое у второй жены Акулины, и родились еще трое, стала семья немаленькая.

Акулина была из набожной семьи, всегда ходили на причастие и на исповедь в церковь, пост соблюдали; да вышло так, что муж ее скоропостижно от неизвестной болезни умер, осталась она с тремя малыми детьми. Погоревала о своей вдовьей жизни да стала вести хозяйство, о детях думать. Проходили по деревне старцы, вышла их Акулина приветить, всё, что у нее было из еды, вынесла, свое горе рассказала. Один старец ей говорит: не будешь ты вдовою, будут у тебя еще дети. Замахала она руками, не соглашаясь с таким пророчеством.

– Богу все по силам, а тебе, молодица, надо пойти в Киев, в Лавру, поклониться мощам святого, какого – там укажут. Ты только не откладывай надолго сие дело, иди с надеждой и верою.

Поклонилась старцам Акулина, поблагодарила их за такую весть и через неделю, оставив детей на старшую сестру, вместе с небольшой группкой сельчан отправилась в путь-дорогу. Странствовали, соблюдая пост и совершая постоянно молитву, целых три недели. Вернулась Акулина изможденная телом, но окрепшая духом. Разнесся по деревне слух о том походе; одни восприняли услышанное с удивлением и недоверием, другие – с затаенным благоговением.

Как закончилась уборка на полях, пришел Савелий на подворье Акулины и без лишних объяснений и слов предложил ей стать женой. Возрадовалась в душе Акулина, поклонилась Савелию. Так из двух семей образовалась одна, только у детей получились разные фамилии: одни – Самохваловы, а другие – Сухобокие. Но дружными и работящими были дети. Жили не ахти как, но не голодали, было что одеть и обуть.

У Савелия был брат Демид, а их прадед Прокоп, человек зажиточный, смог прикупить к их наделам земельки с лугом и леском да и почил в годы свои немалые, а сыновьям оставалось не разбазаривать данное их отцом. Сыновей Савелий отделил, хаты каждому помог поставить в соседней деревне, а Акулина, помня старцев, собрала дочерей и отправилась с ними по знакомой дороге в Киев поклониться мощам. Только старшая дочь не пожелала идти, считая себя красавицей. Девушки в деревне мастерицами слыли на все руки – что хлеб испечь, что из тонкого льняного полотна свадебное платье с узорами сшить. Все замуж вышли, а старшая осталась девою возле отца-матери досматривать их.