Прародитель: начало

Я скользнул в салон. Холодный, липкий от пота пластик руля впился в ладонь. Запах ударил в нос – дешевый освежитель «Хвоя», старое масло, пыль, и… страх. Его страх, еще витавший в замкнутом пространстве. Мои пальцы, действуя с холодной, отточенной в иных реальностях эффективностью, нырнули под руль. Знания автомеханика слились с инстинктом Прародителя: красный проводок питания, синий… Скрутить, замкнуть. Искра. Рык заводившегося мотора. Глухой хлоп! Двери автоматически заблокировались как раз в тот момент, когда Сергей, осознав, рванулся к водительской двери. Его перекошенное от ярости и непонимания ужаса лицо, красное, потное, уперлось в запотевшее стекло.

– Диман! Ты что, совсем охренел?! Открой, сука! – Его кулак глухо, отчаянно забарабанил по стеклу. – Это моя тачка! Слышишь?! Моя! Отдавай ключи, падла!

Я не ответил. Не мог. Не смел тратить секунды. Вся воля сжалась в тугой пружину: Ехать. Выжать педаль сцепления до упора, бросить рычаг в первую. Резкий старт с визгом резины и пробуксовкой. Сергей едва успел отпрыгнуть, споткнувшись о бордюр. В мутном зеркале заднего вида он остался уменьшающейся, трясущей кулаком фигурой посреди хаотичной парковки, на фоне клубов черного дыма, поднимающихся за гаражами, и неумолчного воя сирен. Угрызения совести? Жгучий стыд? Позже. Если выживу и будет «позже». Сейчас – только дорога. Триста километров ада по трассе М2.

То, что творилось на выезде из Орла, не поддавалось описанию. Это было не движение. Это было медленное, агонизирующее удушье из металла, паники и животного ужаса. Машины лезли друг на друга, на тротуары, давя кусты и сбивая знаки. Горела фура, перегородившая две полосы – черный, едкий дым стелился по асфальту, заставляя кашлять даже внутри салона. Крики, истеричные гудки, плач детей из приоткрытых окон. В одной из машин женщила билась в истерике, бьющая кулаками по рулю. Мужик рядом тупо смотрел вперед.

Я вел «десятку» как контрабандист по минному полю – по разбитым обочинам, через пыльные дворы спальных районов, мимо пустых детских площадок с безучастно качающимися качелями. По пустынным промзонам, где лишь стаи ворон поднимались с помойк, да скелеты цехов смотрели пустыми глазницами окон. Знания и обрывки карт из прошлого всплывали сами, как инстинкт: вот слабое место в пробке – проулок между складами, заваленный мусором, но проходимый; вот этот идиот на «бумере» сейчас рванет без поворота, подрежет – лучше притормозить; вот глубокая трещина в асфальте, способная убить колесо или подвеску. Архив подкидывал обрывки старых маршрутов – грунтовки, лесные просеки, объезды вокруг глухих деревень. Я впитывал их, отфильтровывая лавину ненужных сейчас глобальных стратегических данных, вызывавших лишь новый приступ тошноты и пульсирующей головной боли.

Кордон. Появился неожиданно, за поворотом. Уже не хаос, а первая ласточка военного порядка, грубая и нервная. Баррикада из перевернутых грузовиков и серых бетонных блоков. Солдаты в «горках» и бронежилетах, автоматы наизготовку, лица напряженные, усталые. Резкая табличка «СТОП! КОНТРОЛЬ!». Хвост машин, нервно тарахтящих моторами, воняющих горелым маслом и страхом. Проверка документов. Короткие, резкие допросы. Отказы. Споры. Время текло как расплавленный свинец, капая на раскаленную плиту сознания. Каждая минута – удар по шансам добраться до Люка, по шансам спасти своих.

Моя очередь. Молодой солдат, скорее сержант, чем лейтенант, с лицом, закопченным гарью и усталостью, подошел к окну. Я опустил стекло, в салон ворвался шум моторов, крики и запах гари, смешанный с пылью. Сержант выглядел лет на двадцать, но глаза были стариковские.

– Документы! – голос хриплый, без эмоций, как у автомата. – Куда путь держите?

Я протянул паспорт и студенческий. Рука чуть дрожала – не от страха перед солдатом. От страха потерять драгоценные часы. От страха, что Люк уже сел в бронированный лимузин к аэропорту или принял роковое решение без моего шепота на ухо. – Москва? – Солдат удивленно, почти неверующе поднял бровь, сверяя фото с моим осунувшимся, грязным лицом. – Сейчас? Ты в курсе, что там творится? Основание? Причина поездки? – В его глазах читалось: "Сумасшедший или дезертир?"

Мозг заработал на пределе. Оправдания? Работа? Звучало фальшиво. Родные? В Москве? Студент-механик из Орла рвется в эпицентр хаоса? Подозрительно до крайности. Солдат положил руку на кобуру пистолета на поясе. Его напарник смотрел внимательнее.

И тогда Архив шевельнулся. Не данными. Чем-то глубже. Тонким, опасным щупком силы. Эхо Прародителя, слабое, как первый луч после ночи, пробивающееся сквозь трещины в дамбе сознания. Я сфокусировался на солдате. На его глубокой усталости. На его подсознательном желании, чтобы этот кошмар кончился, чтобы все было просто и нормально. На его готовности поверить в эту нормальность. Вложил в голос всю силу убеждения, всю отчаяние, смешанную с этой едва тлеющей искрой ментального толчка.

– Все в порядке, товарищ сержант, – мой голос прозвучал странно ровно, почти бархатисто, убаюкивающе. – Документы в порядке. Пропуск есть. Я… я должен быть в Москве. Срочно. Очень важно. Вы же видите – все нормально. Пропустите. Быстрее станет всем. – Я не приказывал. Я внушал. Внушал рутину. Внушал, что его сомнения – пустая трата времени. Что эта побитая «десятка» и этот парень – часть фона, который нужно пропустить, чтобы поскорее вернуться к кофе в будке или минуте покоя.

Солдат замер. Его взгляд на миг затуманился, стал расфокусированным. Он перевел глаза с документов на мою машину, потом на баррикаду, потом снова на меня. В его глазах мелькнула борьба – долг против внезапной, необъяснимой уверенности, что все ок, что этот парень – не проблема…

– Ну… ладно. Поезжай, – он нехотя, почти машинально махнул рукой, сунув документы обратно в мою дрожащую руку. – Смотри там… Осторожней. Не гони как угорелый.

– Спасибо, – выдавил я, вдавливая педаль газа в пол еще до того, как окно полностью поднялось. «Десятка» рванула вперед, проскочив мимо удивленных солдат.

Как только кордон остался позади, мир поплыл. Острая, сверлящая боль, как раскаленный бур, вонзилась в виски. Теплая, солоноватая струйка крови хлынула из ноздри, размазалась по губе, капнула на потертый пластик руля. Голова закружилась так, что пришлось крепче вцепиться в шершавый обод. Цена. Первая, крошечная капля силы – и тело едва не отключилось. Я вытер кровь грязным рукавом толстовки, стиснул зубы до хруста и дал по газа. Ничего. Это только начало. Держись.

Дорога превратилась в кошмар. Разбитые, брошенные на обочине машины, некоторые – с открытыми дверьми и торчащими вещами: чемоданами, детскими игрушками. Столбы черного дыма на горизонте, как погребальные костры цивилизации. Один раз пришлось объезжать пылающий остов автобуса – волны жара били в лицо через тонкое стекло, запах горелой пластмассы, резины и чего-то сладковато-тошнотворного стоял в воздухе. Скорость была самоубийственной по разбитой трассе, но медлить – значило умереть здесь или опоздать навсегда. Я мчался, нарушая все правила, слушаясь только инстинкта и карт-призраков из памяти. Проселки, где «десятка» скакала по колеям, взбивая тучи пыли, угрожая развалиться. Поля, казавшиеся неестественно тихими, пугающими. Лесные дороги, где хвойные ветки хлестали по стеклу и крыше, как плети.

И вот он – указатель. «Мценск. 15 км».

Удар в солнечное сплетение. Физический. Дыхание перехватило. Рука сама потянулась к тормозу, но я заставил ее сжать руль до побеления костяшек. Дави газ! Отец. Михаил. Мама. Анна. Младший брат Андрей. Катя. Их лица вспыхнули в сознании – яркие, живые, беззащитные. Дом. Тот самый, на тихой улочке у старого парка. Улица Садовая, 17. Они там. Сейчас. Сидят в темноте, приглушив свет, слушая вой сирен, который доносится и сюда. Может, уже в подвале. Боятся. Ждут конца. Или чуда. Андрюшка, наверное, пытается шутить, чтобы разрядить обстановку. Мама молится. Отец хмуро смотрит в окно. Катя плачет тихо.

В прошлом чуда не случилось. Мценск попал под удар на одиннадцатый день войны. «Побочный ущерб», «ошибка наведения» – сухие строчки в сводках Архива, за которыми – руины дома и молчание навсегда. Я не успел тогда. Не смог. Их смерть – незаживающая рана в душе Прародителя, который видел гибель звездных систем, но не сумел защитить крохотный островок тепла в этом маленьком городке. Увидеть их сейчас, обнять… Свернуть. Проскочить. Предупредить. Спасти!

Глаза предательски затуманились. Не от боли. От влаги. Я резко, грубо тряхнул головой, чувствуя, как кровь снова подступает к носу. Горло сжал ком.

– Позже! – прошипел я сквозь стиснутые зубы, впиваясь ногтями в кожу руля. – Я спасу их! Но сначала… Сначала Вангред! Без него… без его ресурсов, без Цитадели… все кончено! Всех не спасешь! – Голос сорвался на крик, заглушаемый ревом мотора и воем ветра в щели.

Мысль была как удар хлыста. Я не мог свернуть. Не сейчас. Не имел права на слабость. Каждая секунда на счету. Спасение семьи лежало через Москву. Через Люка. Через шанс переломить ход катастрофы в самом ее зародыше. Я выжал из старой «десятки» все, что мог, заставляя воющий мотор тянуть по разбитой дороге на пределе. Стрелка спидометра дрожала за сотней. Москва была близко. И Люк Вангред ждал. Сам того не зная. А я вез ему не просьбу о помощи. Я вез ему приговор и спасение в одном лице. И надежду, выкованную из отчаяния и ворованного железа.

Том-1, Глава 4: Крик в тишине

Москва приближалась не как цель спасения, а как последний рубеж обороны. Поле битвы за будущее, которое еще можно было вырвать из пасти хаоса. Первая и самая отчаянная атака в войне, где ставкой было все.

Блокпосты опоясывали столицу как стальные кольца. Уже не импровизированные баррикады из грузовиков, как под Орлом, а фортифицированные позиции: мешки с песком, наваленные в шахматном порядке; колючая проволока в несколько рядов; стальные ежи, перекрывающие боковые съезды; бетонные блоки с амбразурами для крупнокалиберных пулеметов. Над всем этим – слепящие лучи прожекторов, выхватывающие из предрассветной мглы и дымовой завесы клубы выхлопных газов и испуганные лица в окнах машин. Воздух гудел от рева моторов, нервных гудков, резких окриков через мегафоны и далекого, но неумолчного воя сирен, сливавшегося в один протяжный стон умирающего города. Пахло соляркой, гарью от перегретых тормозов и едкой химической ноткой – то ли от слезоточивого газа, то ли от горящего пластика где-то за спиной.

Но я знал слабости первых часов. Знания из Архива и горький опыт прошлой жизни сливались воедино. Я помнил примерные схемы расположения КПП, графики смен уставших за ночь призывников, еще не ожесточенных и не наторевших в безжалостной фильтрации беженцев. Я петлял как призрак: По заброшенным промзонам, где ржавые скелеты цехов и складов стояли немыми свидетелями ушедшей индустрии, а дороги превратились в колеи, засыпанные битым кирпичом и стеклом. По старым проселочным дорогам, едва различимым под слоем пыли и прошлогодней листвы, где "десятка" скакала по ухабам, угрожая развалить и без того убитую подвеску. По стройкам века, заброшенным мостам через овраги и котлованам будущих ТЦ, ставшим лабиринтами из бетонных плит и арматуры, где тени двигались странно и вызывающе.

Руки онемели от постоянного напряжения, пальцы слиплись с липким от пота и грязи рулем. Голова гудела мерзким звоном – эхо ментального удара на кордоне и чудовищной усталости. Каждый нерв был натянут до предела. Но силуэты московских высоток, уродливо искаженные клубами черного дыма от горящих окраин и пронзаемые лучами ПВО, были уже рядом. Гигантский раненый зверь, в чьем сердце мне предстояло сразиться.

Район. Раньше – тихий, пахнущий деньгами, стабильностью и дорогим кофе. Теперь – напряженный до предела. Воздух звенел от немой паники. За высокими, коваными воротами с монограммами и камерами видеонаблюдения (красные огоньки мигали, как хищные глаза) особняки прятались в тени вековых дубов и кедров. По улицам патрулировали не полицейские, а частные охранники в бронежилетах с логотипами ЧОПов, их лица скрывали темные очки даже в предрассветных сумерках. Они двигались парами, бесшумно и настороженно, взгляды сканировали каждую тень, каждую подозрительную машину. Запах свежескошенной травы (автополив все еще работал в некоторых местах) смешивался с едва уловимым запахом страха и пороха.

Дом Вангреда. Не просто особняк. Крепость. Высокий каменный забор, увенчанный острыми пиками. Камеры повсюду – на столбах, под карнизами, у ворот. Чувствовалось, что охрана уже усилена, переведена на казарменное положение. Моя "десятка", вся в серо-бурой шубе дорожной пыли, с разбитым левым зеркалом (осколки торчали, как зубы) и мотором, который на холостых ходах захлебывался и кашлял сизым дымком, выглядела здесь как нищий у ворот дворца. Она подкатила к массивным кованым воротам с инкрустированным львом – фамильным символом? – и замерла.

Я заглушил двигатель. Тишина, наступившая после рева мотора и постоянного фонового воя сирен, оглушила. В ушах звенело. Сердце колотилось где-то в горле, громко, неровно, как аритмичный барабан. Я посмотрел на свои руки – дрожащие, пальцы в черных разводах мазута и земли. На одежду – помятую, пропахшую потом и страхом. На лицо в зеркале – бледное, с запавшими глазами и запекшейся кровью под носом.

Кто я? Оборванец. Грабитель? Сумасшедший? Нищий студент-механик на угнанной развалюхе, пахнущий страхом и бензином. Кто он? Люк Вангред. Финансовый титан. Человек, чьи решения уже сейчас, в первые часы хаоса, определяли судьбы тысяч, а вскоре – миллионов. Человек, интуитивно чувствующий бездну и уже строящий ковчег для избранных – свою будущую империю.

Но я знал. Знаю его скрытые сомнения в эти часы. Знаю его тайный ужас перед тотальным коллапсом, который сильнее, чем у других. Знаю его ненасытные амбиции, ищущие выхода. Знаю, какие струны дернуть. Это был мой единственный, отчаянный козырь.

Я глубоко, судорожно вдохнул, пытаясь вобрать в себя всю остаточную волю Прародителя, всю ярость человека, видевшего конец света и решившего его переписать. Собрать всю отчаянную убежденность в своей правоте. Вылез из машины. Шаркающая походка. Сделал шаг к неприступным воротам, к видеоглазку в стильной панели из черного стекла. Поднял дрожащую, грязную руку. Палец нащупал холодную кнопку звонка.

Первая часть пути закончена. Теперь начиналось самое трудное, самое невероятное: убедить Люка Вангреда, что его спаситель, пророк и будущий архитектор империи – это загнанный, окровавленный оборванец у ворот, несущий бредовые пророчества о грядущем апокалипсисе и тайнах, которые он не мог знать.

Том-1, Глава 5: Первый Вассал

Звонок колокольчика прозвучал дерзко, почти кощунственно, в гнетущей, воскресной тишине элитного квартала. Воздух здесь был густым, пропитанным не дымом пожаров (пока), а дорогой пылью, запахом полированного дерева дорогих особняков и… леденящим страхом. Предрассветная мгла, разрываемая лишь далекими заревами и резкими лучами прожекторов где-то в центре, делала особняк Вангредов похожим на мрачный замок из какого-то постапокалиптического сна. Высокие кованые ворота, украшенные стилизованным львом – фамильным символом? – казались неприступными.

Почти сразу за ними, словно вызванные самим звуком звонка, материализовались двое теней. Не просто охранники. Профессионалы высшей лиги. Плотные, как дубовые стволы, в идеально сидящей тактической одежде угольного цвета, без опознавательных знаков. Их лица были высечены из гранита – ни морщинки эмоций, только холодная, оценивающая калькуляция угрозы. Один, чуть ближе, держал руку непринужденно, но намертво приклеенной к рукояти пистолета под расстегнутым пиджаком. Его напарник чуть отступил, занимая позицию для мгновенного захвата или прикрытия. Их взгляды, острые как скальпели, скользнули по мне – по грязной, пропотевшей толстовке, по бледному, запавшему лицу с запекшейся под носом кровью, по дрожащим рукам.

– Уходи, – бросил первый, тот что с рукой у кобуры. Голос был низким, ровным, как гул трансформатора, лишенным даже намека на угрозу – просто констатация факта, как «трава зеленая». – Частная территория. Здесь не место… – он чуть замялся, подбирая точное слово, – …бродягам. Иди в бомбоубежище. Пока цел.

Адреналин, подпитывавший меня последние адские часы, схлынул, оставив ватность в ногах и звенящую пустоту в голове. Но отступать было нельзя. Ни на шаг. Не сейчас. За этими воротами – единственный шанс.

– Мне к Люку Вангреду, – мой голос сорвался в хриплый шепот, но я впихнул в него всю остаточную силу, всю ярость Прародителя, загнанного в угол. – Срочно. Скажите ему… – я сделал шаг вперед к видеоглазку в стильной панели из черного стекла. Охранник мгновенно выпрямился, его рука сжала рукоять пистолета, сустав побелел. Я остановился. – Скажите, что я знаю про остров. Про "Цитадель". Про "Рассвет". Он поймет.

Их гранитные лица не дрогнули. Ни искры интереса. Ни тени удивления. Только нарастающее, ледяное раздражение, как у человека, которому навязчиво мешают. Они явно слышали бред сумасшедших и попытки шантажа раньше. Я был просто очередной помехой в их отработанном ритуале защиты.

– Последний раз, – шагнул вперед второй охранник, блокируя мне путь к воротам, к кнопке звонка. Его движения были плавными, смертоносными, как у большого хищника. – Убирайся. Пока не стало действительно поздно. – В его голосе прозвучало нечто большее, чем угроза – обещание боли. Быстрой и эффективной.

Отчаяние, острое и соленое, подкатило к горлу. Времени не было! Каждая секунда – гвоздь в крышку гроба будущего. Яркие, как ожоги, вспышки памяти из Архива: рушащиеся города под ударами не только ракет, но и чего-то иного, крики, лица родных, исчезающие в пепле… Нет! Не снова!

– Вы обязаны передать! – рывком, через силу, я попытался проскочить между ними к кнопке домофона. Идиотский, отчаянный жест загнанного зверя.

Это был сигнал. Рука первого охранника – быстрая, как кобра – впилась мне в плечо. Больно. Очень. Его пальцы, сильные как тиски, сжали сухожилия, парализуя руку. Второй уже доставал не наручники, а электрошокер – короткий, черный, с синими, потрескивающими искрами между контактами. В его глазах мелькнуло что-то, похожее на сожаление («Идиот, сам напросился»), но мгновенно затопленное холодным долгом.

– Ладно, дружок, хватит цирка, – прозвучало над ухом голос первого, горячее дыхание ударило в шею. – Отведем тебя к ментам, пусть они разбираются с твоими сказками про острова… – Он потянул меня назад, от ворот.

Их прикосновение стало спусковым крючком. Сила Прародителя, та самая, что прорвала плотину сознания на кордоне, сжатая в тугой, болезненный узел страхом и необходимостью, рванулась наружу. Не потоком, а неконтролируемым, диким выбросом. Волна чужой воли, мутной и тяжелой, как нефть, хлынула из меня. Я не хотел этого! Я должен был лишь убедить! Но выбора не оставалось.

– Отведите меня к Люку Вангреду! СЕЙЧАС ЖЕ! – не крик, а сдавленный, хриплый вопль, больше похожий на предсмертный хрип. В нем не было убеждения. Был приказ. Абсолютный. Непреложный. Заключающий в себе весь ужас грядущего и всю мощь существа, видевшего гибель миров. Я впился им в глаза. Не просил. Впечатывал. Впихивал в самое ядро их сознания, ломая сопротивление: Этот оборванец – приоритет номер один. Он нужен Хозяину. Немедленно! Сию секунду! Ведите!

Оба охранника замерли. Их тела напряглись до предела, как струны перед разрывом. Взгляды, еще секунду назад ледяные и оценивающие, остекленели. Зрачки расширились, потеряв фокус. Хватка на моем плече ослабла, пальцы разжались. Они переглянулись – короткий, ничего не выражающий взгляд. Замешательство, почти паника, сменилась странной, пугающей покорностью. Как у солдат, получивших нелогичный, но не подлежащий обсуждению приказ свыше.

–Ладно, – сказал первый, его голос звучал плоско, лишенный привычной уверенности и силы. – Проведем. Только… тихо. Хозяин не любит шума. И… – он кивнул на мою окровавленную губу, – приведи себя в порядок. Быстро. Вытрись.

Они не стали меня обыскивать. Просто взяли под локти – не как конвоиры, а скорее как санитары, ведущие слабого, или слуги, сопровождающие важного, но неприглядного гостя. Повели через боковую калитку, мимо немых стражей-камер с красными огоньками, мимо удивленного взгляда третьего охранника, выглянувшего из будки у двери особняка. Его рука тоже потянулась к оружию, но увидев коллег и мой вид, он лишь нахмурился, пожал плечами и отступил в тень. Даже профессионалы были сбиты с толку этой внезапной сменой сценария.

Внутри особняка ударил в нос контраст запахов: дорогая древесина, воск для паркета, едва уловимый аромат дорогого табака и… острая нота страха, приглушенная, но витающая в воздухе, как запах озона перед грозой. Тишина здесь была глухой, давящей, нарушаемой лишь тиканьем маятника огромных напольных часов где-то в глубине и далеким, приглушенным гулом города-ада. Роскошь вокруг – картины, скульптуры, антиквариат – казалась жутковатой декорацией к концу света.

Люка Вангреда нашли в кабинете. Он стоял спиной у огромного окна с пуленепробиваемыми, тонированными стеклами, смотря не на роскошный сад, а на багровые отсветы пожаров, плясавшие на горизонте, как языки преисподней. В его сильной руке – хрустальный стакан с коньяком цвета темного янтаря. Ему было 32. Молодость уже граничила с зрелостью. Рыжие волосы, как пламя на фоне сумерек, оттеняли резкие, волевые черты лица, напряженного от тяжести мыслей. Но в его пронзительно-зеленых глазах, обычно таких острых и аналитических, бушевал настоящий шторм: холодный расчет схлестывался с глубоким, животным страхом перед масштабом обрушившейся катастрофы, перед бездной, в которую катился его мир, его империя. Он обернулся на шум шагов, его брови резко сдвинулись, губы сжались в тонкую, недовольную, брезгливую линию.

– Что это?! – его голос, обычно бархатистый и властный, сейчас прозвучал как удар хлыста, разрезая тишину. – Кто этот… человек? Я велел не мешать! Объяснитесь немедленно! – Взгляд его скользнул по мне с нескрываемым презрением и раздражением.

Охранники замерли, словно школьники перед разгневанным учителем. Мой взгляд встретился с его. В его зеленых глазах – раздражение, усталость, яростное желание контролировать хоть что-то в этом вышедшем из-под контроля мире. И глубже, под маской власти – тот самый, знакомый мне до боли страх полного краха, тень грядущего хаоса, который он уже интуитивно ощущал сильнее других. Страх – его слабость. Моя точка опоры.

Время кончилось. Сомнения, уговоры – это было для прошлой жизни. Для того Димы, который умер в ядерном пепле. Я собрал последние капли силы, всю свою боль от потерь, весь ужас будущего, который нельзя допустить, всю космическую тоску спасения и ярость загнанного в угол Прародителя. Я не протянул руку физически. Я вытянул к нему Волю. Тончайший, но невероятно прочный щупок силы, просочившийся через трещины в дамбе моего сознания. И вонзился. Не прося. Не убеждая. Штурмуя. Таран Прародителя по хрупким вратам человеческого разума.

– Люк Вангред! – мой шепот разорвал тишину кабинета, как гром среди ясного неба. Он звучал не из моих уст. Он вибрировал в самой воздухе, в костях, в мозгу. – Ты будешь слушать! Ты будешь верить! Ты будешь подчиняться!– Это был не слабый импульс, как на кордоне. Это был ШТУРМ. Молот истины: Я – твой якорь в этом потопе. Мои слова – единственный закон, ведущий к выживанию. Твое будущее начинается ЗДЕСЬ и СЕЙЧАС! СОПРОТИВЛЯТЬСЯ БЕСПОЛЕЗНО.

Люк ахнул, словно получил удар кулаком под диафрагму. Он отшатнулся, спина с глухим, неприличным стуком ударилась о массивный подоконник. Хрустальный стакан выскользнул из его пальцев, разбившись о темный дубовый паркет с оглушительным, хрустальным звоном. Темные брызги коньяка, как кровь, расцвели на идеально отполированной древесине. Его ярко-зеленые глаза сначала расширились от ужаса и ярости – чистой, первобытной ярости наглого вторжения. Сопротивление – яростное, отчаянное, сопротивление сильной, незаурядной личности – вспыхнуло в них ярким пламенем. Он попытался сглотнуть, собраться, приказать… И… пламя погасло. Словно кто-то выдернул вилку из розетки его воли. Напряжение спало с его лица, резкие складки разгладились, сменившись странной, пустой покорностью. Он выпрямился, смотря на меня уже не как на незваного гостя или угрозу, а как на… высшую инстанцию. Голос вассала, признавшего сюзерена.

– Я… слушаю, – его голос был ровным, монотонным, лишенным привычной глубины, силы и ироничных ноток. Просто констатация факта подчинения. Пустой сосуд.

Боль. Невыносимая. Как раскаленная спица, вонзившаяся в висок и начавшая методично буравить мозг. Мир запрыгал черными пятнами, поплыл. Кровь – горячая, соленая – хлынула из носа ручьем, заливая губы, подбородок, капая тяжелыми, алыми каплями на безупречно чистый, дорогой ковер у моих ног, смешиваясь с коньяком. Я закачался, едва не падая, держась только за сильные руки охранников, которые смотрели на происходящее с тупым, ничего не понимающим равнодушием. В горле встал медный ком. Цена ломания воли такого человека была чудовищной.