Живая вода

Через какие-то двадцать минут Вик уже сидел на кухне размякший, осоловевший от еды и тепла, почти успокоившийся. Почти, да не совсем. Что-то из случившихся сегодня событий нехорошо цепляло, не давало покоя.

Он последовательно перебрал в голове всё, что произошло за день. Разговор с Еленой Николаевной, прогулка, предостережение Эль, обдолбанные козлы, обреченная на проигрыш эпическая битва у темного подъезда… вот оно. По животу словно провели колючей еловой веткой, Вик невольно подобрался и мгновенно расхотел спать – он понял, чей голос шептал ему на ухо в пылу драки, кто стал их спасителем. Обитатель неприятного подъезда, долговязый любимец девчонок по кличке Жердь.

Разбег. 1995-96. Визит-эффект

– Ви-ик? – привалившись спиной к его плечу, вытянув ноги в расхлябанных босоножках вдоль нагретых солнцем досок скамейки, ведьмочка нежилась на солнце.

– Аушки, – он сонно жмурился, расслабленный и ленивый, как никогда.

До начала экзаменов времени оставалось всего ничего, но погода стояла такая чудесная, что думать о них вовсе не хотелось. А дальше – почти три месяца безделья. Спи сколько хочешь, читай, гуляй, пинай балду с утра до позднего вечера. Омрачало безоблачное счастье лишь одно – через неделю после экзаменов Эль уезжает на всё лето.

– Можно тебя о чём-то попросить?

Он насторожился, но не сильно – обстановка не располагала.

– Кого проткнуть шпагой, моя донна?

– Пока никого, – на удивление серьезно ответила Таволга.

Расслабленность как ветром сдуло. Эль редко о чем-то просила, тем более – таким тоном. «Пока» Викингу особенно не понравилось.

– Та-ак, – протянул он нехорошим голосом. – Проше пани, подробности в студию.

– Да нет никаких особых подробностей, – она сняла ноги со скамейки, чуть отодвинулась. – Просто встреть меня завтра после занятий, хорошо?

В целом взбалмошная и бессистемная, художку ведьмочка посещала с завидным упорством – в течении всего учебного года, дважды в неделю, по вторникам и пятницам. Школу она могла прогулять просто так или пропустить по болезни, занятия по рисунку – никогда. Вик подозревал, что уважительной причиной отсутствия для нее могла бы послужить разве что смерть.

Он знал – как-то на исходе зимы Эль отправилась в художку простуженной. Домой вернулась с температурой под сорок, слегла, тем не менее перед следующим занятием сбила температуру, наврала матери и пошла снова.

Упорство приносило ощутимые плоды – рисовать у Таволги получалось всё лучше. И карандашом, и углем, и сангиной, и акварелью. Даже шариковой ручкой и тушью. Статичные натюрморты и пейзажи ей не особо удавались, выглядели правильно, но по-школярски скучно и невыразительно. Зато люди, животные, черти, русалки, единороги, эльфы получались удивительно настоящими и живыми. В каждом рисунке свой характер и целая история.

Занятия в художке заканчивались в половину восьмого. Иногда, если получалось вырваться из дома, Вик поджидал Эль в синих сумерках у двери с латунной табличкой. Каждый раз, завидев его, она расплывалась в улыбке, прыгала с крыльца и, размахивая папкой, радостно неслась навстречу. Папку он обычно немедленно отбирал вместе с рюкзаком.

Зная, что он обязательно придет, если сможет, она никогда ни о чем не просила, и вот – на тебе.

Вик озадаченно поскреб в затылке.

– Вообще-то, я с Димкой сегодня сижу. Отца допоздна не будет, но мать, в теории, к семи должна подгрести.

– Точно?

– С вероятностью девяносто процентов.

– Вот и отлично, – излишне бодрый голос Таволги слегка дрогнул.

– Эй, что случилось?

– Пока ничего, не напрягайся.

Снова «пока».

– Рассказывай, – потребовал он. – Кому прищемила хвост?

– Никому. Только Жердь, он…

Викинг застыл. Спросил осторожно:

– Да-а?

– Он вчера сидел у меня во дворе. В домике на детской площадке. Сидел и наблюдал. За мной.

Показалось, что солнце скрылось, а на улице резко похолодало. Почему-то запахло кошками.

– С этого места подробнее пожалуйста. Что, когда, как. С чего началось. Как давно.

– Да ровным счетом ни с чего. Иду из магазина, вижу – сидит. Смотрит. Днем еще ладно, народу полно, а если он сегодня опять припрется? Вечером, по темноте, когда во дворе почти никого нет.

Она зябко передернула плечами.

– Не подходил, не заговаривал?

– Еще не хватало.

– Признавайся, приворожила первого парня на деревне? – через силу усмехнулся Викинг.

Хотел пошутить, а прозвучало, как обвинение.

– Я? Его? – вскинулась Эль. – С ума сошел?! Это… нельзя.

– Я думал, ведьмам всё можно.

Некоторое время она от возмущения не могла подобрать подходящих слов, затем как-то вдруг разом успокоилась. Сказала по-взрослому, просто, доходчиво и веско, так, что он сразу поверил:

– Любовь по принуждению – эрзац, Викинг, унизительный суррогат. Такое никому не нужно, ведьме – особенно.

– Думаю, многие с тобою не согласились бы.

– Значит, дураки, ничего не понимают. Знаешь, как у прабабушки сказано? Многое можно, если потребно, а две вещи – никогда. В сети нельзя ловить, против тебя же и обернётся. А еще – карать невинных. Иначе сила уйдет навсегда.

Последнее определение показалось Викингу расплывчатым. Что значит, карать? Наказывать? Убивать? Да и полностью невинных людей он еще не встречал. Даже младенцы и те родителям жить не дают, нервы на кулак мотают. Вон хоть Димку возьми. Когда родился – мать неделями не спала, чуть с катушек не съехала. Отец на работу пошатываясь уползал.

Однако развивать тему он не стал – появление Жерди беспокоило куда сильнее абстрактного наказания за некую смутно сформулированную провинность. Ограничился недоверчивым:

– Так уж прямо уйдет.

– Уйдет. Я прабабушке верю.

Подобрав веточку, Таволга принялась сосредоточенно чертить на земле геометрические фигуры – треугольник, ромб, квадрат.

– Что еще не слава богу? – тоном инквизитора потребовал Викинг.

За год он неплохо изучил ее повадки. Раз Эль не отпустило сразу – значит, проблема глубже, чем озвучено.

– Ну…

– Что?

– Вчера я, наконец, вспомнила, кто подарил то кольцо со змеей.

Викинг понял, что дальше ему слушать не хочется.

– Да неужели.

– Ага.

– Он?

Ведьмочка хмуро кивнула, пристально разглядывая нарисованные фигуры.

– Уверена?

– Абсолютно. Он смотрел вчера так, как тогда, и я… вспомнила.

Час от часу не легче.

– Знаешь, ты только не смейся, – дрожащим голосом продолжила она, – мне вообще кажется, что вся эта история, ну, с тетрадью, ключом и крышей, стартовала лишь потому, что я раскопала секрет и примерила кольцо.

Какой уж тут смех.

– Да что за мистические глупости, – возразил Вик с уверенностью, которой вовсе не испытывал. – Даже если так, мы же закопали его обратно.

– Закопали, но как-то не так, как в прошлый раз.

– А как надо было?

– Кабы знать!

– А ты не можешь… того, что-нибудь с ним сделать?

– С кольцом?

– С Жердью.

– С Жердью?! – изумилась Эль. – В смысле, сделать? Что именно?!

– Наколдовать что-нибудь.

– Что?!

– Не знаю. Например, заставить его забыть о твоем существовании.

– Вряд ли я такое умею.

– А мне кажется – еще как. Смотри, он пять лет почему-то про тебя не вспоминал. Может, ты тогда настолько испугалась, что заставила его забыть о тебе без всяких заклинаний, одной силой мысли?

– Не знаю, – растерянно покачала головой Эль.

– Сейчас должно быть проще, ты теперь многое умеешь. Колдани и всех дел.

– Попробую, – с сомнением пообещала она. – Только не факт, что получится.

– Тогда пусть он ногу сломает.

– Ты серьезно?

– Серьезней некуда. Ты же отправляла в полет Андрюху.

– Он заслужил. А Жердь ничего плохого не сделал.

Напротив, спас их обоих. Однако знать об этом Таволге не обязательно.

Хотелось выкрикнуть что-нибудь по-детски запальчивое и обидное, но он сдержался. Только бросил холодно:

– Не сделал, так сделает.

– Не каркай. Презумпция невиновности, слыхал о такой?

– Ты чего, его защищаешь?

– Стараюсь быть объективной. Вообще, знаешь, мне кажется, зря мы так всполошились. Три месяца – большой срок, за лето всё забудется, – уверенно пообещала Таволга.

Слишком уверенно. Вик понял – она сама себе не верит.

Мать вернулась почти вовремя, он успел добежать и перехватить Эль на выходе из переулка, метрах в ста от художки. Глаза у ведьмочки были странные. Не испуганные, но какие-то отрешенные, лихорадочно блестящие. Впрочем, может, показалось, может, сыграли злую шутку отсветы фонарей.

– Думала, ты не придешь, – она улыбнулась словно бы через силу.

– Разбежалась. Я же обещал.

– Молодец.

Более-менее отдышавшись, он забрал вещи из её ледяных, судорожно сжатых пальцев.

– Замерзла?

– Что ты, жара на улице.

И правда – к вечеру похолодало на пару градусов, не более. В эдакую теплынь невозможно так замерзнуть.

– Боишься?

– Уже нет.

Она почти сразу оттаяла, пришла в себя, сделалась по обыкновению колюча и насмешлива. Всю дорогу до дома щебетала и дурачилась, будто напрочь забыла об утреннем разговоре и собственных опасениях.

Напрасно Вик переживал, напрасно мчался на встречу со всех ног – никого постороннего у Элги во дворе они не встретили. Только копошилась в песочнице и дрыхла в колясках под охраной родителей мелкая мелюзга, да еще носилась и вопила, играя в салки, мелюзга покрупнее.

Подумалось ненароком – может, Эль всё придумала? Мало ли, захотелось внимания, чтобы он пришел и встретил, чтобы доказал, насколько нужна. Димка часто так делал.

Подумалось, но не поверилось до конца. Ибо он не забыл странное выражение ее глаз там, в переулке.

Разбег. 1995-96. Лето

Переводные экзамены в десятый прошли на удивление легко. Погода оставалась теплой и солнечной. Жердь за две недели ни разу и не объявился. Может, нашел более интересное занятие, чем тусить без дела в чужом дворе, а может Эль и правда сумела что-то такое наколдовать. Одним словом, поводов для радости – хоть отбавляй.

Одна беда – долго радоваться не получилось. Прошла неделя после экзаменов, и Таволга уехала. Сначала в лагерь, а оттуда – куда-то еще, уже с матерью. Уехала и пропала с концами. Вик такого не ожидал. Надеялся, что она будет время от времени наведываться домой, станет звонить хотя бы изредка.

Без ведьмы было плохо. Всё казалось не так, всё валилось из рук, раздражало.

Он бы совсем пропал, если бы не Андрюха. Друг-приятель не умел подолгу сердиться. Тогда, в конце апреля, они помирились почти сразу, как поссорились. Правда, весной почти не общались – Вик всё свободное время проводил с Эль. Теперь, когда ведьмочка уехала, ситуация в корне изменилась.

Весь июнь, пока Андрюха не уехал к бабушке, они всячески приключались вдвоем, совсем как в старые добрые времена. Носились по дворам на великах, лазали на гаражи, однажды даже чуть было не спустились в канализационный люк. Ну и, конечно, чуть не каждый день отправлялись на промысел в заброшки на Мирошниченко.

Улицу на следующий год собирались перекраивать заново, вместо двухэтажных дачных домиков на ней должны были воздвигнуть целый район многоэтажек, а пока бывших обитателей расселили, и дома стояли пустыми.

На Мирошниченко было раздолье для приключений. Главное – не наткнуться на конкурентов, таких же мародеров из других районов города. Встреча могла закончиться чем угодно – от синяков до больницы. Впрочем, летом большинство народу разъехалось, и в заброшках стало почти безопасно.

В первый день они сглупили – обожрались розовой неспелой клубники с покинутого огорода и пару дней после этого отсиживались дома, обмениваясь впечатлениями по телефону.

Дальше дело пошло на лад. В одном из домов нашелся почти годный театральный бинокль – левое стекло сильно поцарапано, зато правое в полном порядке. Андрюха занозил палец, зато откопал в завалах напильник, почти новый рубанок и рулон наждачной бумаги. Полезные в хозяйстве вещи, если руки растут из правильного места. Через пару дней Вик сделался счастливым обладателем сломанных настольных часов в виде сгорбленного, недовольного чем-то медведя. Возможно, медведь был недоволен тем, что вместо живота у него циферблат.

Ближе к концу июня Андрюху отправили к бабушке, и приключаться одному стало не интересно. Ничего не хотелось, бесило абсолютно всё – испортившаяся погода, Димкины капризы, домашние повинности и обязанности, навязчивая материнская забота, равнодушное молчание отца. Вик то и дело срывался, огрызался, а потом, по-прежнему едва сдерживая раздражение, просил у домашних прощения.

Он ждал, что в июле Эль поздравит его с Днем рождения.

Ведьмочка с марта шутила, что оба они речные обитатели, рак и рыбы, потому и дружат. Шутить шутила, а поздравить не поздравила. Ни письма, ни звонка. Он огорчился, но не обиделся. Решил – она в какой-нибудь глуши, откуда не добраться до цивилизации.

Зато позвонил Андрюха и, совершенно неожиданно, Березовская. Другу-приятелю Викинг обрадовался, а Машкиному поздравлению так удивился, что едва сумел буркнуть в ответ «спсибо».

Эль являлась ночами, присаживалась рядом, смотрела ласково, с насмешливым сочувствием. Иногда обнимала, иногда легко касалась губами века, щеки. Всегда молча, всегда мимолетно. После таких снов Вик просыпался задыхаясь, с мокрыми ресницами, не в себе.

Стараясь утихомирить тоску и боль одиночества, он повторял их общие маршруты – к художке, к школе, в парк, по окрестным улицам. Подолгу торчал в знакомом дворе – качался на качелях, отжимался на турнике, висел на паутинке. Пробуя заглянуть к ней в окна, как-то залез на старую раскидистую яблоню. Не увидел ничего, кроме плотно задернутых штор и занавесок, зато получил нагоняй от какой-то бабки.

Ежедневно проверял почтовый ящик, несколько раз звонил Таволге домой, но трубку никто не брал.

Когда становилось особенно нестерпимо, в голову лезли непрошенные вопросы – а Эль скучает так же сильно как он, или меньше? Или не скучает вовсе? А может, вообще о нем не вспоминает? Ведь если человек скучает, он непременно найдет возможность добраться до телефона или почты. Или нет?

К концу августа он сильно вытянулся, похудел и окончательно извелся. Под глазами залегли глубокие тени. Не понимая, что с ним творится, мать начала тревожиться. Собралась уже было вести унылого, нервно огрызающегося, осунувшегося сына ко врачу, но не успела – пытка ожиданием закончилась.

За несколько дней до начала занятий Вик потерянно брел привычным маршрутом – от своего дома к дому Таволги, далее круг по парку и дворами обратно – когда откуда-то справа раздалось звонкое, чуть удивленное:

– Ви-ик! Вик, ау!

Он вздрогнул, завертел головой. С противоположной стороны улицы ему махали две смутно знакомые, загорелые, чем-то неуловимо похожие друг на друга женщины. Легкие платья, куча цветастых сумок и пакетов. Обе улыбались, одна даже подпрыгивала от нетерпения.

– Да Вик же!

Как ни странно, первой он узнал худенькую, чуть сутулую, сделавшуюся за лето чуть не на полголовы ниже дочери Елену Николаевну. И только через несколько секунд – гибкую и стройную, точно побег бамбука, Таволгу.

Узнал и потерял дар речи. Он помнил ее совсем иной, взъерошенной, маленькой, щуплой, похожей на пацаненка. Кто бы мог подумать, что за два месяца гадкий утёнок превратится в жар-птицу. Открытые плечи, гордо выпрямленная спина, сложная, волнами, прическа. Даже выражение глаз словно бы сделалось иным.

Он бросился через дорогу, забыв о машинах. Обрадовался и смутился настолько, что сумел выдавить из себя только «привет» и «здравствуйте».

– Ничего себе ты вырос! – Эль повисла у него на шее, скользнула по щеке губами. – Давно вернулся?

Викинг никуда не уезжал, но она, кажется, об этом забыла.

Стесняясь Елены Николаевны, он с неохотой высвободился, забрал сумки. Как-то не так ему представлялась их встреча после невыносимо долгой разлуки. Как-то не так… а как, собственно? Неужели он ожидал, что ведьмочка тоже маялась всё это время, едва вынесла расставание, чахла, скучала, грустила?

Точно нет. Эль выглядела цветуще. На шесть баллов по пятибалльной шкале. Счастливой, беззаботной, отдохнувшей, посвежевшей, повзрослевшей. Немного чужой. Она щебетала про лагерь, про поездку в Геленджик, про штормовой ветер, галечный пляж и море. Про то, что видела дикого барсука и в горах едва не наступила то ли на ужа, то ли на гадюку.

Вик шел рядом слегка ошарашенный, немой, неловкий. Из её рассказа он понял только одно – всё это время у нее в досягаемости были и почта, и телефон. Просто по каким-то причинам Таволга ни разу ни тем, ни другим не воспользовалась. Может, ей просто не пришло в голову.

У подъезда она улыбнулась нежной и лукавой, тоже какой-то новой улыбкой.

– Увидимся завтра, хорошо?

Вик ничего не понял. Они снова расстаются, едва увидевшись? Как так?!

– Может, я в гости? – голос прозвучал неожиданно жалобно, униженно и просительно, уши заалели от стыда и неловкости.

– Ви-ик, не обижайся, – она снова улыбнулась, на этот раз проказливо, ласково, чуть укоризненно. – Я тоже соскучилась, правда, очень-очень. Но мы приехали только сегодня утром, ночь в поезде не спали. Да еще по магазинам пришлось пробежаться, запастись перед школой всякой ерундистикой. Тетрадки там, обложки, ручки. Хочется отоспаться, разобрать вещи, привести себя в порядок. Завтра увидимся, ок?

– Конечно, – беспомощно согласился он, подавленный её железной аргументацией.

Отдал сумки, придержал тугую подъездную дверь и поплелся прочь, чувствуя себя странно. С одной стороны – очарованным больше прежнего, ошалевшим и ослепленным внезапно открывшейся в Таволге красотой. С другой – ощущая себя забытым, преданным, обманутым, брошенным, ненужным.

Как так? Разве он, добравшись до цивилизации, не бросился бы первым делом ей звонить и писать? Разве вернувшись домой, не захотел бы тотчас её увидеть? Какие магазины, какой отдых?!

Гремучий коктейль долго не давал ему уснуть тем вечером. Вик ворочался с боку на бок, перебирая в голове события дня. Как она посмотрела, что сказала, как выглядела. Он вставал, пил воду из-под крана, топтался у окна, снова ложился. Чуть было не разбудил мать, чтобы посоветоваться.

С рассветом на него снизошло озарение, простое, как все истины, – нельзя судить о других по себе. Все люди разные, переделать их невозможно. Эль – такая, какая есть. Человек действия и сиюминутных порывов. Видимо, она восприняла разлуку совсем иначе, чем Викинг.

Из истины следовал нехитрый вывод – раз ведьмочка важна для него, нет смысла недоумевать и обижаться. Следует просто принимать ее такой, какая она есть, как штиль и стихию, как солнце и снег.

Худо-бедно примирившись с собой и действительностью, он завернулся в одеяло и наконец заснул.

На следующее утро Эль явилась к нему домой сразу после завтрака. Насквозь будничная, привычная, с прозаическим хвостиком на затылке, в не слишком чистых джинсах и растоптанных кроссовках. Ничуть не похожая на вчерашнее чудесное видение.

Она пришла в восторг от бинокля и медведь-часов и пожелала немедленно посетить заброшки на Мирошниченко. Вик попробовал намекнуть на некоторую небезопасность данного мероприятия, но его не услышали.

Вопреки опасениям, день прошел незабываемо.

В садах клонились под тяжестью ягод кусты смородины, зрели вишня и крыжовник. Под ногами валялись спелые яблоки и сливы. Невозможно было удержаться, не перепробовать всё это великолепие, то и дело целуясь испачканными в иссиня-лиловом соке губами.

Неутомимо продираясь сквозь пожухшую малину, крапиву и лопухи, они залезали в окна и пробирались в полуприкрытые двери. Крались скрипучими лестницами и темными, пахнущими сыростью и временем коридорами. Исцарапались, обстрекались, изгваздались с ног до головы в пыли и паутине.

Эль смешно взвизгивала при виде мокриц, тараканов и уховерток, то и дело требовала, чтобы Вик проверил, что запуталось у нее в волосах и не ползет ли кто по спине. Проверки каждый раз затягивались на неопределенное время, и тогда оба слышали, как распевают за окном птицы, бьется о стекло муха, топочет где-то за стеной осмелевшая мышь, как сумасшедше стучат в унисон сердца.

Во втором по счету доме Таволга откопала томик Ахматовой. Пролистав до середины, негромко и практически не заглядывая на страницу, прочитала «Сжала руки под темной вуалью». Наверное, если бы она читала с выражением и пафосом, как их учили в школе, Вик бы посмеялся. Но звучало совершенно иначе, как-то так, что он замер и на некоторое время забыл обо всём на свете.

– …Задыхаясь, я крикнула: «Шутка

Все, что было. Уйдешь, я умру».

Улыбнулся спокойно и жутко

И сказал мне: «Не стой на ветру».

За окном ветер шелестел листьями яблонь.

– Красиво, правда? – тихо спросила Эль.

– Страшно, – покачал головой Вик. – Безнадежно. Не хотелось бы пережить такое.

– Страшное тоже бывает прекрасным, – она улыбнулась с отрешенно-мечтательной грустью.

Ближе к вечеру во дворе одной из заброшек началась подозрительная активность. Кто-то невидимый с азартным хаканьем вышвыривал из окон какие-то тряпки, обломки мебели, книги. Запалили костер до небес, тревожно запахло дымом.

Ведьмочка не чуяла опасности, тем не менее оба почли за лучшее убраться подальше, не дожидаясь развития событий. Шустро просочились под висящую на одном гвозде штакетину, бесшумно прокрались вдоль покосившихся заборов к выезду с Мирошниченко на проспект, а оттуда припустили рысью. Вернулись на знакомые улицы, но расстаться не смогли – так и бродили, не разнимая рук, до темноты.

Уже у самого подъезда Эль замедлила шаг, обернулась к Вику.

– Смотри.

Над протянутой ладошкой соткались из ниоткуда несколько призрачных неярких огоньков. Янтарно-теплых, колеблющихся, точно пламя свечей. Словно боясь уронить невесомую ношу, ведьмочка осторожно пошевелила пальцами. Огоньки собрались в подобие сферы.

– Запомни, Викинг, так выглядит счастье. Моё счастье. Если мне плохо, им ни за что не появиться.

С Эль вновь произошла метаморфоза, – она не походила ни на себя вчерашнюю, ни на сегодняшнюю. Настоящая ведьма – чуть приоткрытые в улыбке губы, отблески огня в лукавых глазах цвета лесного мха, охристо-рыжие отсветы на волосах, на покрытых веснушками и загаром скулах. Завораживающее зрелище.

Вик смотрел со смешанным чувством. За весь день он так и не спросил, скучала ли Эль без него. Потому что на такой вопрос нельзя ответить «нет», а значит – нет смысла его задавать.

Всё же он не удержался. Пробормотал, не зная, хочет ли быть услышанным:

– Похоже, в Геленджике тебе было хорошо.

Она не услышала. Или сделала вид. Легонько тряхнула кистью. Отпущенные на свободу медово-оранжевые светлячки словно бы нехотя поднялись над качелями, горкой, вершинами кленов. Поплыли прочь, постепенно тая и исчезая.

– Как небесные фонарики, правда?

– Правда, – эхом откликнулся Вик.

Поздним вечером, ворочаясь в постели, до изнеможения усталый и бесконечно счастливый, он окончательно убедил себя, что всё осталось по-прежнему, а события прошедшего лета лучше просто забыть, похоронить, раз и навсегда выкинуть из головы.