Кадота: Охота на сострадание

Сердце сжалось, когда тропинка привела меня в уединенную низину посреди погруженного во мрак оврага. В самом ее центре возвышалась массивная черная деревянная часовня. Приготовившись к тому, что ожидает меня впереди, я приблизилась к одинокому строению.

Окна часовни были погружены в темноту: в них либо не было света, либо они были замаскированы слоем грязи. Я поднялась на скрипучее крыльцо и занесла руку над массивной дверью.

Тук-тук… Тишина.

Третий стук не принес никакого ответа, и я убедилась, что церковь пуста.

Только я подумала попробовать толкнуть дверь…

– Кто там? – донеслось из-за массивного металлического барьера.

– … Здравствуйте? Извините за вторжение, но я заблудилась и вышла на тропинку через болота, которая привела меня…

После недолгой паузы дверь со щелчком отворилась, и сквозь образовавшуюся щель на меня уставился чей-то глаз.

– Сюда… Можно переночевать здесь? – выпалила я первое, что пришло на ум.

Дверь резко захлопнулась и тут же приоткрылась, пропуская меня внутрь.

Набравшись духу, я осторожно шагнула в церковь: ее наружность, похожая на замковую крепость, дала мне понять, что кто-то действительно зовет это место домом.

– Кто ты? Что нужно? – потребовал из темноты гнусавый голос.

Пытаясь рассмотреть что-либо в темноте, я произнесла: – Я же уже сказала Вам. Я заблудилась и…

– Видела мои украшательства на болотах? – хрипловатый мужской голос заговорил, уже где-то рядом со мной. – Весьма и весьма занятно, как же тебе удалось избежать встречи с ними. Они довольно броские, да и работал я над ними изрядно, дабы они красовались вокруг моих болот. Мое любимое творение.

– Ловцы птиц? – осведомилась я, стараясь держаться ближе к двери.

– Да… Ловцы птиц.

Я услышала шорох где-то в глубине молельни.

– Только сейчас сообразил, дурья моя башка, что надо бы было свечки запалить. Привык в темноте жить, темнота – мой друг, глаза к ней притерпелись давно. Несправедливо как-то получается, я тебя уже хорошенько рассмотрел, а ты меня – совсем нет.

При подобном комментарии меня пронизывает тревожное предчувствие.

Тусклое свечение свечи озарило пространство зала, высветив высокую фигуру, стоящую ко мне спиной. Зажигая оставшиеся свечи, незнакомец хлопнул в ладоши и обернулся ко мне лицом: его глаза странно сверкнули в полумраке, но лицо было затенено.

– У нас с тобою есть много чего обсудить. Я сто лет ни с кем не разговаривал!

Огонек от свечи дрогнул, прочертив тени на лице представшего передо мной незнакомца. Это был немолодой и крайне непривлекательный мужчина с испещренной наростами кожей. Его темное одеяние в милитаристском стиле висело на нем свободно, выдавая его худобу. Круглые очки на кривом носу увеличивали его холодный, расчетливый прищур льдисто-голубых глаз. Не столько внешность, сколько сам взгляд пронизывал насквозь. От него исходило осязаемое, липкое чувство, от которого ощущаешь себя незащищенным и уязвимым.

Когда незнакомец поднес свечу ближе к лицу, она высветила все морщинки с впалыми щеками. Он впился взглядом в меня и заговорил сиплым низким голосом.

– Я не скажу тебе своего имени. Ты останешься здесь ненадолго, значит, и помнить его тебе не надо. Я же буду звать тебя птичкой, идет?

Его улыбка искривила пересохшие губы так, что у меня по коже пробежала дрожь: жест больше походил на угрозу, нежели на доброжелательное обращение.

– Не уверена, что могу ассоциировать себя с подобной ролью, – ответила я, стараясь сохранять ровный тон.

Слова Вика отзывались в голове, побуждая меня продолжать разговор с незнакомцем, чтобы выгадать время. Но задача оказалась сложнее, чем я предполагала.

– Занятно, занятно. И с кем же ты себя ассоциируешь?

В дрожащем свете его глаза блеснули: он накренил голову, пытливо вглядываясь в меня, – только сейчас я замечаю, что один из его глаз не сфокусирован на мне, а направлен в сторону.

– С человеком.

– …И я. – вяло протягивает он, и создаётся впечатление, что старик воспринял это как оскорбление. – Но можешь ли ты доказать, что ты действительно человек, птичка?

– Что, простите?

– Я шучу. Шучу, – с придыханием хихикает он, будто задыхаясь. – Ну разумеется, чтобы быть человеком, достаточно просто выглядеть как человек и говорить по-человечески, верно?

Он зажег остальные свечи, освещая стены обветшалой церкви. Мой взгляд метался по сторонам, рассматривая разбросанные скамейки, коробки и шкафчики, беспорядочно заполнявшие пространство. Мое внимание привлекли грязные свертки с красными нитками в коробках – те самые связки, которые я видела в терновнике, но только эти были вымазаны в чем-то темном.

– Да, моя гордость – ловцы, – проследив за моим взглядом, констатировал старик. – Есть у меня еще одно подобное творение – для более крупной дичи, сходное, но менее выигрышное. Я бы показал тебе, как оно работает, но мне не нравится эта… Та белая штука снаружи, как ее?… – он задумчиво махнул рукой, его длинные грязные ногти рассекли воздух.

– …Ангельская пыль? – непроизвольно отозвалась я, тут же жалея об этом.

– Так ты знаешь! Из какого лагеря сбежала?

Хищные глазенки впились в меня, допытываясь о чем-то.

Я прикусила щеку. Как я могла так быстро раскрыться! Вот… Тупица.

– Теперь это уже не имеет значения. На мой лагерь напали бездумцы. У нас не было никаких шансов объединиться и противостоять им. Я просто сбежала.

Незнакомец прищурился, его очки поймали отблеск свечи.

– Значит, ты скитаешься по острову в одиночку, птичка?

– Да.

Он склонил голову и некоторое время смотрел на меня из-под очков.

– Тот, кто предается одиночеству, либо дикий зверь, либо сам Бог. Кем из них будешь ты?

Незнакомец снова криво улыбнулся мне с плотно сжатыми губами.

– Я уже сказала, кто я.

В ответ старикашка скривил лицо, и, прихрамывая, направился в сторону коридора.

– Идем, птичка, я тебе кое-что покажу.

Пока мы шли по узкому, пропахшему сыростью коридору, я старалась держаться как можно дальше от него, чтобы в любой момент броситься бежать.

– …Вы все время жили здесь один?

– Не все время, нет. Но я был единственным, кто выжил. Как и ты. – прохрипел он и обернулся, на его посеревшем лице застыло омерзение. – Как видишь, у нас с тобой, оказывается, много общего, птичка…

Я последовала за ним на маленькую кухню, стены которой пестрили высушенными початками кукурузы, травами и корнями. Обстановка была в деревенском духе.

Пока я рассматривала помещение, старик жестом указал на деревянный столик, заваленный книгами.

– Ты вовремя. Я как раз собирался приготовить себе ужин.

Я проследила, как он достает из нижних шкафчиков какой-то мешок.

– Сладкий картофель. А знаешь, что с ним неплохо сочетается? – причмокнул он, сузив глаза. – Мясо.

Он продолжил рыться в шкафу, а затем с ожиданием переключился на меня.

– Я схожу в погреб за вяленым мясом. А ты пока нарежь сладкий картофель. У тебя найдется ножик?

Я подавила идиотский порыв проболтаться, что есть, и просто качнула головой. Рука старика замерла над содержимым ящика.

Не говоря ни слова, он швырнул миниатюрный нож на стол и вышел из комнаты.

Когда его шаги удалились, я подхватила ножик и тяжело выдохнула.

С каждым ломтиком сладкого картофеля, который я отрезала едва управляемыми руками, меня все сильнее пронизывал страх. Спёртый воздух на кухне, казалось, сгущался, и дышать становилось труднее. В голове мелькали мысли о побеге, но Вик же наказал уходить из церкви только по его сигналу. Он вообще собирался его подавать?… Нет, я должна довериться ему. Нельзя расставаться с последней надеждой, ведь если я сделаю это, то буду обречена остаться здесь навсегда.

Внезапно сквозь мои кружащиеся мысли прорвался отдаленный звук какого-то мычания.

Я обернулась и увидела, как старик снова вошел на кухню, напевая себе что-то под нос.

– Хорошо справляешься, птичка, – заметил он, наблюдая за моей работой. – Из какой ты секции лагеря, говоришь? Из поваров?

– Из боевой.

– …Это хорошо. Очень хорошо.

Если бы сказала, что я из какой-то мирной секции, он бы сразу попытался напасть на меня, если планировал такое. Если же он посчитает, что я достойный противник по силе, то попытается убить меня, когда я усну. Конечно, если планирует это сделать.

Он громко шмякнул на столешницу кусок вяленого мяса и остался наблюдать за мной, прислонившись к стойке.

– Когда я был мелким, как-то раз кто-то спросил меня: «Почему ты ешь один?». На что я ответил другим вопросом: «Разве мне нужен кто-то еще, чтобы запихивать еду в рот? – он хохотнул и зашелся в мокром кашле.

Когда же незнакомец наклонился чуть ближе, клянусь, я уловила в его дыхании запах чего-то гнилостного. Все мои инстинкты побуждали меня бежать, спасаться.

– Я же ем, чтобы удовлетворить свои потребности и избавиться от чувства голода, и если у меня есть компания – хорошо, если нет – все равно хорошо. Одиночество не разрушает, а воспитывает человека. А как ты думаешь, птичка?

Я ощутила в его взгляде злорадный подтекст. Ничего не ответив, я продолжила заниматься своим делом – нарезать тонкими ломтиками сладкий картофель.

– Мне так кажется, что ты меня понимаешь, не так ли? Одиночество учит нас быть самим себе другом. Понять, кто мы и чего хотим. Я вот, к примеру, хочу жить. Здесь подходящее место для этого. Наслаждаться натуральной едой, сном, природой, климатом. Что еще нужно?

Старик приблизился и взял ломтик сладкого картофеля, отправив его в рот.

– Ты ешь мясо, птичка? Да что я спрашиваю! Конечно, ешь. Ты же выжившая. Такая же, как и я, да?

Я невольно бросаю взгляд на нетронутый кусок мяса на столешнице возле меня. Я не буду к нему прикасаться. Нет. Интуиция меня никогда не подводила. И я молилась, чтобы и сегодня она не подвела.

– Хочешь спросить, чье оно? – старик оживленно выпрямляется, пытаясь поймать мой взгляд.

Я стискиваю зубы, сглатывая.

– …Нет, не хочу.

– Что ж, молодец. Ты смышленая птичка.

Окинув взглядом ряды шкафов, я наткнулась на расставленные банки с медом на полках.

– Вы держите пчел? – поинтересовалась я, стараясь перевести разговор в другое русло.

Престарелый мужчина ответил кивком.

– Нравится мед? Попробуешь? У меня мед очень душистый, густой. Давай, отведай, – предложил он, уже потянувшись за банкой.

– Нет, нет, спасибо!.. У меня диабет.

Его глаза впились в мои, под нахмуренными бровями появилась лукавая ухмылка.

– Диабетом? Правда?… Знаешь, птичка, за все тридцать пять лет, что я держу крыс, мне лишь однажды довелось столкнуться с тем, как крысы начали есть своего умершего соседа по клетке. Но в том случае умершая крыса страдала диабетом, и ее тело, должно быть, попахивало сахаром, – глубокомысленно заявил он. – Так что если увидишь крыску, лучше сразу беги, птичка. Крысы не преминут откусить хоть кусочек от такой сладкой птички, как ты.

Как только он склонился ближе, мое сердце замерло, и я чуть затаила дыхание. Я небрежно вытерла руки о куртку, пальцы нащупали рукоять ножа, спрятанного во внутреннем кармане.

– Я не боюсь крыс. Они должны бояться меня.

Старик негромко хмыкнул, и глазки его сверкнули от забавы.

– Аааа! Выживание сильнейших? Такой термин придумали наши предки – ужасное описание понятия «эволюция». Людям часто приходится рассуждать о моральных последствиях этой штуки.. эволюции. Идиоты считают, что «естественный отбор» – это когда надо сначала перебить друг друга, а потом переспать с как можно большим количеством особей своего вида.

– А чем для Вас он является?

– …Желанием выжить. Невзирая ни на что.

Поджав губы, я судорожно сглотнула, пытаясь придумать другую возможную тему для обсуждения. Но все, казалось, вело к одной.

– И Вы никогда не хотели выбраться отсюда, найти себе компанию? – спросила я, доставая из мешка последний сладкий картофель.

– Это стало бы моей слабостью, не говоря уже о том, что это большая ответственность, когда ты объединяешь свои силы с кем-то слабее тебя. И за всю свою долгую жизнь я, пожалуй, только однажды нашел себе достойного компаньона, который был не так уж безволен, как остальные. Я бы даже сказал, что на этих поисках я собаку съел! – старик расхохотался, прикрывая рот рукой.

– …Что случилось с тем компаньоном?

– Скажем так, желание жить у нас было схожим, а вот средства – кардинально разными. Например, курение. Куришь, птичка?

Я качаю головой, видя, как он достает из внутреннего кармана сигарету. Маленькую серую сигарету с самодельным фильтром.

Заглатываю воздух в легкие, пытаясь отвлечься и вернуться к овощной доске.

Именно эту докуренную сигарету я нашла около тела Ирэ. А эти деревья-ловушки для птиц, которые он делает…

– Думаешь, курение кому-то полезно, птичка? Наверное, можно и сказать: «Да, потому что это меня расслабляет». А может ли оно вызвать привыкание? Можно и сказать: «Нет, я буду стараться ограничиваться одной-двумя в день». Конструктивно ли это? Кто-то и скажет: «Ну, это не может быть настолько разрушительным». А может ли это побудить других начать курить?

Он протягивает мне сигарету. Я укоризненно мотаю головой.

– Вот видишь? Слабые согласились бы. А у тебя внутри есть какая-то такая жилка, чтобы отказаться. Несмотря на то, что ты до чертиков боишься меня. Другие, будучи напуганными, готовы согласиться на что угодно. Люди не так сложны, как им хочется казаться.

Он что-то тихонько напевает себе под нос и подходит к плите, ставя чайник на огонь масляной лампы.

Замечаю код на его запястье: «889»… Такой же, помнится, был у Зои и Сина – травников. Это был код за незаконное проведение экспериментов над людьми. Но травников изгнали за то, что они выводили токсины и лечили людей народной медициной. А вот он…

– Нехорошо. Ты видела мой код, а я твой до сих пор нет. Знаешь, первым делом я сверяюсь с кодом, но ты оказалась такой болтливой, птичка, что я и позабыл это сделать.

Вдруг слышу, как он шумно втягивает воздух совсем рядом с моей головой. Я содрогаюсь, отшатываясь в сторону, и спиной прижимаюсь к плите.

– От тебя не пахнет диабетом, птичка. – прохрипел старик со звериным оскалом во взгляде. – Нюх у меня очень хороший. Да, запах у тебя не такой, как у других. Но ты не диабетик. Многие из тех птичек, что добрались до сюда в этом десятилетии, не очень хорошо пахли. В их пище было слишком много переработанного сахара. Это портит мясо изнутри. Ты можешь учуять их запах за версту. Вкус у всего этого – больной.

По лицу прокатывается ледяная волна, но я упорно молчу.

– И почему же ты притихла? Ты, наверное, так хочешь задать мне массу вопросов, да? Спрашивай. Не стесняйся.

Я сглатываю горький осадок. Последний ломтик сладкого картофеля отрезан. Ни за что не расстанусь с этим ножом.

Беру уже нарезанные куски и начинаю делить их на меньшие половинки.

– У Вас так много книг по теологии и… вероучению. Вы духовны? – нерешительно вопрошаю я, не выпуская его из виду.

– Духовность? Здесь? – фыркает старик, поправляя съехавшие на нос очки. – Один хороший удар в челюсть заменяет любую проповедь. Что уж говорить о духовности. – он расплывается в широкой улыбке, впервые демонстрируя мне свои зубы.

Все его зубы, к моему полному ужасу, неестественно заострены. Как будто он специально наточил их чем-то.

И вдруг я ощущаю, как что-то острое упирается мне в живот.

– Попалась, птичка.

Опускаю взгляд и вижу приставленный к моим ребрам разделочный нож. Делаю выдох, подавляя приступ паники.

– Боюсь спросить, что здесь у Вас заменяет исповедь.

– Кому мне исповедоваться? Я сам себе и Бог, и Дьявол. Сам себе судья и палач. Я – два в едином. И черное, и белое.

– …Значит, Вы – никто. Серая клякса.

Старик вдруг резво бросает передо мной на стол какую-то старую книжку, отчего вокруг разлетается пыль.

– Серая клякса, говоришь? Это книга, которой подобные тебе, птичка, поклоняются. Найди мне хотя бы одну фразу в этой «священной» книжице, противоречащую моим словам. Почему я должен устыдиться своего средства выживания? Оно ничем не отличается от любого другого. – он подталкивает нож ближе к моим ребрам, заставляя сесть на стул перед книгой. – У тебя есть десять минут. Для такой сознательной пташки, как ты, этого будет более чем достаточно.

Краем глаза замечаю какое-то движение в коридоре. Прищуриваю глаза, но ничего не вижу в полутьме. Неужели привиделось?

Я медленно открываю книгу: обложка местами изъедена мышами, но текст внутри не тронут.

Внезапно церковь погружается в хаос: по всему зданию разносится оглушительный звон колокола. Того самого огромного колокола, что расположен на крыше.

Воспользовавшись моментом, когда старик отвлекся, я вскакиваю с места и хватаю тяжелую книгу. Со всей силы врезаю ей ему по лицу, слыша, как характерно хрустит его челюсть.

Не раздумывая, бросаюсь к выходу.

Темный коридор становится для меня местом из сплошного кошмара, которое я буду помнить до последнего дня. Мерзкое дыхание старика тянулось за мной, его леденящее душу горловое шипение подстегивало меня, когда я мчалась через главный зал – свечи здесь уже оплавились. Запах затхлого гниения смешался с едкой вонью крысиного помета. В темноте я перепрыгнула через бешеный шквал появившихся из ниоткуда крыс со сверкающими глазищами.

Впереди показалась входная дверь. К моему огромному счастью, та оказалась приоткрытой, хотя я прекрасно помнила, что старик ее затворил.

"Это был Вик. Он все продумал!" – с этими мыслями мне стало легче преодолевать лестницу – в один прыжок, на полном ходу.

Позади себя слышу, что он не отстает, но он уже стар, и это сказывается – расстояние увеличивается. Ангельской пыли не наблюдается, чему я очень рада. Похоже, туман не заходил в это проклятое место.

– Сюда! – слышу, как Вик зовет меня где-то за церковью.

Бегу туда и хаотично кручусь на месте, пытаясь отыскать его.

И тут вижу, как из маленького окошка церкви, расположенного высоко над землей, мне машет рука. Он что, смеется надо мной? Решил мне так отомстить?

Парень снова трясет рукой, чтобы привлечь мое внимание.

Я прикусываю губу, чувствуя, как во мне вскипает адреналин, ускоряя бег по направлению к окну.

Приложив все усилия, я запрыгиваю на стену и вытягиваю руку навстречу ему. Сердце грозит выскочить из ребер, когда пальцы Вика обхватывают мое запястье.

Резкая боль от удара о стену охватывает мой левый бок, но его крепкая хватка на моей руке помогает мне удержаться.

По ноге прокатывается острая, жгучая боль, и я в потрясении опускаю взгляд вниз.

Старик стоит подо мной, его зубы глубоко погружены в мою лодыжку. Не задумываясь, свободной ногой наношу ему мощный удар в лицо.

Кровь хлещет из его разбитого носа, он отступает назад, его глаза полны безумия и голода. Он оскаливается в улыбке, и показываются его острые зубы, все в моей крови.

Вик подхватывает меня как раз вовремя, спасая от последующей атаки людоеда. С его помощью мне удается влезть в окно.

Пока я держусь за решетку, мне мельком удается взглянуть парню в лицо. Мимолетная кривая ухмылка пересекает его губы, редкий момент, прежде чем черты вновь омрачаются. Кажется, мы вспомнили один и тот же случай из прошлого, когда он вытащил меня из ямы, спасая из аналогичной ситуации.

Поскольку Вик резко дернул меня за ворот куртки, я повалилась прямо на него, и его недовольный стон вырвался наружу, когда мой вес придавил его.

– Признавайся, небось, таскала у меня из рюкзака съестное по дороге. Вон как утяжелилась! – усмехается он, и при этом приглушенно хрипит.

Я испуганно выдыхаю, поверив, что все позади. Но тут меня настигает ужас.

– Ты закрыл входную дверь?!!

Подскочив на ноги, я случайно врезаюсь коленом в одно его место.

Парень сдавленно мычит, переворачиваясь на бок.

– Пойди и закрой, если думаешь, что я такой же тупица!!

Снаружи вдруг раздаются хриплые чавкающие звуки, умножающиеся с каждым мигом. Я подбегаю к окну и вглядываюсь в непроглядную тьму внизу.

– Выходит, не зря в колокол звякнул все-таки. – бормочет Вик за моей спиной. – Ну, клево.

Меня осеняет, глаза расширяются.

– Ты позвонил в колокол, чтобы привлечь сюда бездумцев?

Вик испускает тяжелый вздох, откидывая голову назад.

– Удивительно, что твои умственные колокольчики до сих пор работают, – огрызается он, задевая меня плечом, когда проходит мимо в направлении коридора, из которого я бежала.

Тороплюсь за ним, но из-за острой боли от укуса в лодыжке мои движения затрудняются. Повезло, что крысы испугались звука колокола. Иначе непременно напали бы на меня.

Нахожу Вика на пороге кухни с отрешенным взглядом. Он медленно подбирает с пола книгу, немного испачканную кровью.

– 10:28 И не бойся того, что может умертвить тело, но страшись того, что может уничтожить и душу и тело.

С резким хлопком он захлопывает книгу и засовывает в рюкзак.

Я в немом оцепенении наблюдаю, как он толкает стол на бок, раскрывая крышку люка под ним. Присев на корточки, парень распахивает его, и тут же оттуда выбегает дюжина пищащих крыс. Вик пинает одну из них, отправляя ту в стену.

Спуск в погреб окутан мраком. Я успеваю схватить его за рукав, намереваясь остановить.

Парень удивленно вскидывает брови.

– Неужели теперь я тебе небезразличен? Какой приятный сюрприз, – хмыкает он, выдергивая рукав из моих пальцев. – Не беси меня, тупица.

С невозмутимым выражением лица он хватает ближайшую свечу и спускается под землю.

Через несколько томительных минут Вик появляется из погреба с единственным предметом – черным ремнем, который по неизвестной причине был укорочен. Я сужаю глаза, наблюдая, как он поспешно прячет его в карман.

Дыхание застревает в горле, когда я понимаю, что это такое… Кажется, это ошейник для собаки.

– Когда-нибудь задумывалась, как выглядят кодовые чипы? – негромко комментирует Вик, раскрывая ладонь с горсткой маленьких серебристых металлических микросхем и отправляя их в отсек рюкзака. – Может пригодиться.

Оставив меня размышлять в одиночестве, он направляется в главный зал.

– Ночь проведем здесь, – доносится его голос из зала. – На рассвете выдвигаемся.

Я бесшумно пробираюсь за ним в основной зал, замечая, как тот отбрасывает в сторону коробки и ветхую утварь, освобождая немного места.

Пинком отбросив последнюю коробку, он усаживается к стене, бросив рюкзак под ноги.

На улице завывает ветер, и мы сидим в полном молчании, окутанные сумраком церкви.

Вдруг от входной двери доносится слабый скребущий звук, который становится все отчетливее и громче. Я нервно вздрагиваю, подгибая ноги к груди.

На мое колено опускается ладонь Вика, сдавливая его до слабой боли. Я бросаю на него взгляд из-под бровей, но не отодвигаюсь.

– Ты ведь бывал здесь раньше, да? – шепчу я, едва слышно из-за завывания ветра снаружи.

Парень молча натягивает шапку на глаза, и выражение его лица теряется в тени.

Когда царапанье стихает, тяжесть обстановки оседает на мне, как неподъемный саван. Пробую закрыть глаза, но вижу перед собой лишь окровавленные острые зубы и хищный оскал.

Проверка на доверие

Страх схватил за горло, и я с криком распахнула глаза, глотая воздух и просыпаясь.

Понимая, что все это было лишь кошмаром, я шумно выдыхаю. Вытираю испарину со лба рукавом и оглядываюсь по сторонам.

Я по-прежнему в той жуткой часовне.

Горько сглатываю, стараясь не вспоминать о предыдущем обитателе этого места. Кидаю взгляд в сторону, где должен был находиться Вик. Его нет.

Вскакиваю на ноги, оглядываясь по сторонам. От осознания того, что я сейчас могу находиться в этой часовне одна – мороз пробегает по коже. Я опрометью кидаюсь по залу; от пыли у меня начинает першить в горле и я чихаю. Единственное место, где он может быть – кухня.