Сухинские берега Байкала

– Чо, паря ребяты, сказать, седни, слава богу, добыли браво. И все ета канешна нашенским трудом, а гламно стараниями Осипа Ефимыча, так скыть его заботой об нас. Етось как его…, кланяемся Ефимыч мы тебе всей артелью. А посему случаю, так скыть и вовсе не грех – Леонтий, точно споткнувшись, заморгал часто глазами, и коротко помолчав, завершил – Но давайте ребятки, все как один разом выпивам…, да бум здоровы.

Сидящие за столом, дружно подняли спиртное, и чинно чокаясь, правда все еще как-то скованно и не смело поддержали сказанное башлыком. Мужики, за исключением Леонтия, тот час же запрокинув самогон, едва слышно переговариваясь, жадно навалились на еду. Женщины, в основном при губившись, или чуть отхлебнув, становили почти не тронутую винную посуду обратно на стол, а то, и сдвинув ее чуть в сторону, старались не отстать в еде от мужской половины. Вскоре разлили по второй, и Осип держал ответное слово, как всегда распахнув жизнерадостно в лице широченную улыбку, лучисто искрящуюся, казалось из самой наичестнейшей синевы его голубых глаз:

– Мужики, да и вам бабоньки за труд рыбатский благодарственно в ответ низко кланяюсь и всяческого благоденствия по эдакому случаю от всей души желаю. Но сами знаете, омулевый привал у нас паря шибко короткий. Так шта, мешкать некавды, давайте люди добрые по всей выпивам, сытно наедамся, да как гритса, день рыбацкай год кормит.

Он идет вдоль стола, наклоняясь то к одному, то к другому, чокается, говорит с ними ласково, но строго, весь светясь, все той же невероятно обворожительной улыбкой.

После второй, заметно скинув былую робость, застенчивость, или малоразговорчивость, собравшиеся за столом рыбаки, живо, но в разнобой громко, все разом заговорили:

– Благодетель ты наш!

– Чичас откушав, курнем…, да гуртом подымамся…

– Ефимыч, не переживай, фарт ноне с нами!

– Нам не привыкать…, с измальства на море.

– Добыли, не сумлевайсь…, ишо добудем…

– Вот те истиной крест, будет все как нать.

И уже кто-то, отхлебывая поданный чай, совсем не в тему вспомнил ночной плавеж и начал что-то рассказывать. Кто-то, нетерпеливо перебивает его, требуя внимания к себе, а кто-то уже заметно подпьяневши, оглядывает собравшихся за столом, почувствовав себя более чем свободно и раскованно. А кто-то по простоте своей, совсем не в лад сказанному кем-то авторитетно, но откровенно от души, закатился вольным смехом, и не исключено мнится ему, что это он был сегодня в лодке, самый удалой рыбак. Но башлык Меркушов, начальственно возвысившийся над столом, своевременно направляя в нужное русло пыл расслабившихся людей, и тем обрывает их нарастающее шумный говор:

– Так мужики…, делу время! Чо осталося разливам, да допивам. Курнем, и ходко идем на берег сеть набирать…, пособи бог хошь бы ишо денну сплавку справить. Митрич, не запамятуй…, нитку с иголкой захвати с собой. Вечор димно полотна полосонули. Рвань…, она сам знашь, другу за собой тянет. Зашить бы местами следоват. А на вас бабоньки…, тока вся и надёжа, добыту рыбешку, как след уприютить.

Женщины, вполголоса переговариваясь, допивая чай, одна за другой поднимаются из-за стола. Мужчины, опорожнив остаток спиртного, начинают степенно пересаживаться на скамьи к догорающему костру, и сворачивая самокрутки, прикуривают от мелких, обуглено-дымящихся головней. Перекурив, через некоторое время рыбаки уходят и набирают сети в лодку, а жены их и дети еще долго будут продолжать, пластать и солить рыбу под становым навесом. У кострища на скамьях остались Осип и Леонтий. Возле них невдалеке на корточках присел Оська Хаба. Башлык докуривая, произносит:

– Ефимыч, мыслю к ушам добавить ишо тетивы…, чухаю, коротковаты заразы.

– Сколь надобно?

– Саженок с десяток. Сплав-то сажень тыщи с полторы поднасобирали. Вечер заприметил, вода к цветению зеленью шипка кроется. К вечеру по приметам погода разъясняет, ночью верховик, хошь малось, да толкнет воду от берега. Вот и кумекаю, седни рыба нако пошти што вся, будет верхова…, по то на наплавьях думаю с сажень привязку убавлять.

Осип вскинул глаза на помощника и тот в мгновение, выровнялся перед хозяином.

– Беги к Евлашихе…, да бежать-то погодь…, не статной! – Осип обернулся к Меркушову

– Што ишо Леонтий те он должон захватить?

– Последних три конца, которы вчерась подвязали к сплаву, попусту ходят, заменить бы надо. Ячея-то ихая будто бы ладна, да язви их в душу…, шипка уж густосад. Сажены оне не иначе, как на сильнушай понос…, по то и годятса, тока гля донного ставежа.

– Леонтий, все новехоньки сетушки, я надысь тунгусам спровадил. Моя промашка, надоумил же етот леший оймурскай, связаться с орочонами – и Бабтин вновь обернулся к Хабе – Оська, дуй не стой…, посмотри, сколь там Евдоха починила…, все каки есь табань суды. Ишо это, захвати-ка с собой омульков с десяток до дому…, моим, да Евлантьевне вели шарбу варить, рожни ставить…, домашних-то кормить тожа на-а – посветлел лицом он.

Оська Хаба развернувшись, неспешно отобрал покрупнее рыбу в мешок, закинул его на плечо и, свесив голову, кисельно валовым увальнем покачиваясь, медленно пошагал в деревню, откуда ему на встречу из-за городьбы поскотиной скорым шагом вывернул, взмылено запотевший Филантий. Бабтин поднялся с места, и встретившиеся приятели, поприветствовали друг друга. Осип пригласил Филонова к столу, но упарившийся от утренней беготни, Филантий, да к тому же в насквозь промокшем под дождем лабошаке, присев на лавку, попросил не более как напиться холодной воды:

– Осип…, кажись паря, не все ладно у нас ноне сходится.

– Чо так? – Бабтин, в смутном предугадывание, округлив глаза, вскинув озабоченно брови.

– Ить ниче ноне никому доверить нельзя – Филонов досадно шлепнул себя по колену ладонью руки и косо неприятно мелькнул из-под лобья глазами – сказывал ему проходимцу паршивому свезти тунгусам всяго-то не боле как провиянт…, так нет же!

На братсковатом лице Филантия, крытом землистой серостью, точно болезненно скривилась явно усердная наигранность. С той поры как подошла рыба к Сухой, Максим Столбновский, приказчик его, по многочисленным заданиям Филонова, казалось, без устали сновал морем между Оймуром и Сухой. Как ранее и было договорено, Филантий велел ему еще прошлым днем доставить на сухинское Тунгусье охотничий припас, а главное продукты, и тем самым спасти эвенков от голода. Так нет, по словам Филонова: Этот пройдоха и наглец, каких "днем с огнем" не сыскать, решил видимо, скрыто подгадить хозяину. Нагло сославшись на то, что якобы не правильно понял его, отвез он тунгусам еще и сверх оговоренного немало спиртного». Узнав об этом Филантий, мол, рассвирепел и хотел, было, тот час же гнать его от себя, но поостыв и успокоившись, передумал.

Не с руки Филонову было рассказывать Бабтину, о том что, приказчик сам вероятно, того не ведая удружил «медвежью» услугу его новоявленному сопернику на сухинском берегу. Филантий понял, в разгар путины не стоит изгонять хоть и пакостливого, но способного, а главное самим же не без усердия выпестованного за долгие годы такого работника. Взвесив, все за и против, Филантий не стал опережать события и разрубать до поры, до времени, завязывающийся узел неизбежных противоречий с приятелем-конкурентом. И он хорошо обмозговав все поспешил навстречу с Бабтиным, где, не столько решая общие хозяйственные заботы, сколько действуя опережающее, старательно отделаться угодливым сочувствием и всяческими сопереживаниями. Осип, точно оцепеневший от непредвиденного разворота событий, некоторое время ошарашенно молчал, затем с трудом пересилив такую парализующую заторможенность, удрученно обронил:

– Так…, значит, удружил ты мне нонче…, тунгусы вечёр перепимшись, в море не ходили. – Ефимыч, христом богом клянусь, не ведал, чо етот чертяка удумал сотворить! Да ради тебя, я седни же за эдакое самоуправство готов был его выгнать. Дык, некова ж в Иркутск то послать, сам знашь сколь добыли. Угробим богатеннай улов, беда как неладно будет!

– Мово-то, много ль там… – упавшим голосом тяжело выговорил Осип.

– Много ль, мало ль…, а убытти не в дых никому…, на-а думать – и Филантий продолжая притворно изображая сострадание, потупился глазами, и косо ухмыльнувшись, продолжил – Я вот чо думаю…, Максима мы завсе успем гнать в три шеи. Што есь, то есь…, делов пропастина наробил…, етих мать ти, леший бы его подрал. Ты ета…, напрасливо не шипко-то гневайся на мя…, лучшее много будет…, ежели поедешь сам к тунгусишкам, можа ишо не все так плохо там подеелось…, как мы тута догадки свои лепим.

– Да я ужо поутру послал туды Яшку Сахалина – отмахнулся, было, сникший Осип.

– Ты каво…, ополоумел! Да твой каторга, скотина безмозглая наворотит делов там, пожалуй, почище мово приказчика! – взревел Филонов.

– А ить…, и верно ты пожалуй…, баишь… – пребывающий в раздумье согласился Бабтин, и в мгновение оживился – Однако паря и вправду поспешу ка я сам к Тыгульче.

– Поезжай, поезжай – плутливо блуждая глазами, наполненными тщательно скрываемым недоброжелательным злорадством напутствовал друга-партнера Филантий, отправляющегося на Сухинское Тунгусье, поднимаясь со скамьи. Расставшись с Филоновым, Осип, наспех переговорил с Леонтием о самом важном, безотлагательном и, повелев ему дневную добычу, как и ночную, сдать всю на парусник, спешно отправился домой седлать коня.

Глава 7

Первые дома в Сухой русские новоселы массового заселения строили в невероятно тяжелых условиях. Расчистка земли из-под леса, для строительства жилья и надворных построек велась вручную, и занимала от двух до четырех лет подряд. Затраты на постройку дома были равны затратам на разработку одной десятины земли из-под леса. Деловой лес, пригодный для строительства рубили в осенне-зимнее время. Ранней весной засекали для сушки на корню крупный и средний лес, одновременно вырубая подлесок и кустарники. Валка леса и строительство дома велось путем взаимной помощи родственниками, соседями, а так же плату за деньги. Чтобы поставить дом, необходимо было иметь немалые средства, а их то, как раз у новоселов, всегда не доставало. И хотя деловой лес для строительства брали в непосредственной близости от строящегося дома на корню, все равно его возведение велось подолгу. К тому же плотницкие работы проводились только в короткие периоды времени, осенью сразу же после уборки урожая и весной, до начала посевной. Другое время было занято в основном на полевых работах и рыбалке. Рубка домов велась «и в лапу, и в угол». Русская печь, как правило, занимала треть избы. Окна делались маленькими и вплоть до 90-х годов 19-го века затягивались скотской брюшиной. Остекленные окна в Сухой появились только во второй половине девяностых годов, того же века. Дома строились обязательно обнесенные со всех сторон крепкими заборами, рубленными из не толстых бревешек забранных в пазы глубоко вкопанных вертикально в землю, листвяных, толстенных столбов. С уличной стороны придомовые ограды имели центральный вход с «глухими» воротами и калиткой. В просторных оградах ставили амбары, зимовья, летники и завозни с одним, или с двумя погребами, и обязательно легкие навесы для телег и саней. Для скота отводили специальные задние дворы, с постройками маленьких и больших стаек, сеновалов, и крытых соломой поветей. В огородах подальше от жилья рубили бани, чаще всего, черные. Получалось так, что жилой дом сухинского поселянина даже среднего достатка зачастую выглядел не особо приметным строением среди множества больших и малых, разного назначения построек. Но это не относилось к жилью тех немногих селян, кто в не продолжительный срок проживания в Сухой, разными способами сумел добиться определенной состоятельности в единоличном хозяйствовании. Такими были Осип Бабтин, братья Мушековы и Ненашевы, Иван Хамоев и Кирилл Лобанов.

По приезду в Сухую Бабтин, в отличие от большинства новоселов, не спешил с возведением жилья и более пяти лет ютился с молодой женой, сестрой младше его и матерью в землянке. Пропадая от зари, до зари на рыбалке, в поле, или в лесу, не щадил он ни себя, не семью, копил средства на возведение хорошего дома. Когда же взялся за стройку, то дом был срублен основательно добротным, под железной, четырехскатной крышей, с искусно вырезным карнизом, и этим он отменно выделялся среди, жилых строений соседей. Даже ставни окон и навесной карниз ворот и те у Бабтина выделялись такой же вычурно-замысловатой резьбой. Все строил и возводил он на века, потому, не то что дом и сопутствующие ему строения, а одни только уличные ворота стоили Осипу не меньшего труда и затрат, чем какая-нибудь захудалая деревенская избенка здешнего бедняка. И видимо от этого, в последнее время, приближаясь к дому, заимел он привычку, приостановившись, горделиво озирать и любоваться ладно, на зависть многим селянам, броско возведенным своим жилищным строением, но только не в этот, так огорчительно наступающий день.

Широким шагом, шагая по проулку от берега, Осип подошел к дому, и визгливо скрипнув калиткой ворот, рывком распахнул и захлопнул ее, за собой. В большой, просторной ограде при доме стояло множество хозяйственных построек, в том числе два зимовейных сруба. В одном из них, меньших размеров, именуемым по-деревенски привычно летником, обитала в некотором роде хозяйственная экономка Бабтина Евдокия Кобылкина. Во втором, больших размеров не особо подолгу задерживаясь, проживал всякий бродяжный люд, привлекаемый Осипом для дворовых работ в хозяйстве. Под навесом из старого дранья, по заранее выданному заданию Бабтина, дворовые работники Васька Коршун и его дядюшка Федька Крест, в недалеком прошлом оба уголовный элемент, продолжали неторопливо готовиться к сенокосной страде, ошкуривая топорами свежее срубленные черенки для сельскохозяйственного инструмента. Завидев хозяина, они бросили занятие и по ранее обретенным, тюремным привычкам вскочив, вытянулись перед ним, заложив руки за спины. Осип, остановившись, хотел, было, им что-то сказать, но всего лишь здороваясь, досадно махнул рукой, и озабоченный прошел в летнюю поварню, завидев в ней Евдокию и Оську Хабу. Евдокия, сидела на лавке, и развернув рыболовной сети дель, просматривала ее целостность полотна, набирая кружками одну из тетив на здоровенную свою руку:

– Ты как быдта сроду не едал. Это ж каку бяду, так не на сытно трескашь-то – скрипучим говорком, больше для видимости, ворчала она недовольно на Оську.

Это была дородная, русская женщина, лет сорока возрастом, вот уже более лет пяти, как овдовевшая. От природы, имея необычно крупное телосложение, к своему не столь частому, но не очень огорчительному удивлению и разочарованию, обладала она невероятной способностью воздействовать отталкивающе на противоположную половину человечества. Нет, она отталкивала их, не отменно выделяющейся физической силой, или каким-то еще там исключительно неприступным бабьим целомудрием, а всего-то совсем не привлекательными чертами лица. Низкий лоб, под копной густых, вороненых волос на голове, повязанной платочком, глубоко посаженный лупоглазый взгляд, да еще и вдвинутый подбородок на скуласто смуглом лице, напоминали в таком ее обличии, древнего человека неандертальца, о существовании которого, безграмотная Евдокия, конечно же, не имела ни малейшего представления. Но это отнюдь не мешало ей быть на подворье Осипа Бабтина, незаменимой, правой его рукой. И хотя до нестерпимости давно опостылело такое ей бабье одиночество, но она, не столь часто расстраиваясь по этому поводу, без сомнений верила, счастье ее еще все впереди. И вера эта искренняя укрепилась в ней еще больше, когда на хозяйском подворье объявился Яшка Каторга. С тех пор пребывая в невероятно томительном ожидании больших и скорых перемен в личной жизни, она, конечно же, как и всякая досужая до всего происходящего деревенская женщина, немного побаиваясь Яшкиного уголовного прошлого, да разве что чуть меньше злобного, звероватого вида, оказывала ему, при любом подвернувшемся случае, всякое заботливое внимание.

Оська Хаба стоял рядом с Евдокией, у стола поварни, и жадно откусывая от ломтя кра-юхи большущие куски ржаного хлеба, неистово хлебал из чугунного котелка деревянной ложкой, вечернюю, холодную шарбу. До отказа набивая рот и с трудом пережёвывая поглощаемую пищу, он отвечал ей, точно мурлычущий кот:

– А ты думала – ел! С имя наешь…, то поднеси …, сё подай. А у Оськи ноги, руки одне.

– Да как же ты не ел! Уж не я ли тя с Яшинькой, утресь винцом потчевала. Да и потом ты ж тока што с берега воротилса…, там чо, побрезговали тя чо ли покормить? – возмутилась Евлашиха, встречаясь взглядом с входящим в поварню хозяином.

– Но ты и зараза…, прорва ненасытна… Чо, все натрескаться не можешь! Я кому говорел, направить Креста к бабенкам на берег…, а?! – округло вытаращил глаза, вскипающий злобой Бабтин, от чего Хаба испуганно съежился и принялся всячески оправдываться:

– Дык… ета…, я-то чо…, вон Евдоха, как ты велел, сеть ужо собират.

– Гля кого-то может и Евдоха, а гля т-тя сопляка Евдокия Евланьтевна, понятно! – взревел еще больше разъяренный хозяин.

– Понял…, как не понять Есиф Фимыч…

Горбато съежившись, Оська прекратил есть. Бросив деревянную ложку на стол, он заискивающее раболепно пролепетал, вытирая губы рукавом, давно не стираной своей рубахи:

– Етось…, Креста с Васькой, я шичас же Фимыч на берег турну – и, скукожившись еще до меньших телесных размеров, навострился он прошмыгнуть, было к дверному проему.

– Ты погодь ка парень…, не суятись, поприжми-ка зад на времечко – остановила его Евдокия, и взглянув прямо и смело на Осипа, хозяйственно добавила – А ты Фимыч не шибко погоняй… Чо зад перед ходить…, соберу сетушки, вот тавды и пушай оне разом все гуртом шагают на берег.

– Ладно…, холера бы вас …, тока пожал-ста Евланьтевна, живее – сгорая от нетерпения, согласился Осип, и все еще взволнованно и раздраженно размахивая руками, вышел он из поварни, отдавая попутно Хабе распоряжение седлать в дорогу немедля коня.

Путь его в дом, на высоком крыльце, окрашенном оранжево-ржавой охрой, преградил, пребывающий в полусонной дреме, большой, рыжий кот. Крыльцо прилегало к сеням дома, и было срублено под отдельной козырьковой крышей, с опорой на сруб, с фигуристо-резными стояками и перилами ограждения. По бокам лестничной клетки в бревенчатых стенах, оно обустроено было еще и полу арочными проемами. Старательно соскребая на крылечной скобелке прильнувшую к подошвам ичигов грязь, Осип пребывал в глубоких раздумьях. Вероятно, по этой причине он вначале всего лишь рассеянно уставился на развалившегося кота, как вдруг точно спохватившись, сильнейшим пинком ноги сбросил его с крыльца. Подлетевший к верху кот, протяжно вякнул, и проснувшись в полете, кувыркнулся и амортизировал на все четыре в лужице, скопившейся у крыльца, от сеющей с небес воды. Сбросив с себя в сенях, намокший под дождем лабошак, Бабтин вошел в дом.

Планировка дома Бабтиных не совсем обычная, какая доминировала в те времена в основном деревнях и селах Прибайкалья. В прихожем, гостевом углу, слева от входа на стене, вешалка для верхней одежды, гостевая лавка, дальше у окна лавка-коник хозяина, где он долгими зимними вечерами случается, плетет рыболовные сети, занимается починкой обуви, верхней теплой одежды, другими разными мелкими работами. У дощатой заборки отделяющий гостевой кут от горницы, деревянный, ладно смастерённый топчан. Справа от входа в избу куть, прямо входная дверь в горничную светлицу, с одним окном в ограду и двумя на улицу. В переднем, левом, красном ее углу иконостас с потемневшими от времени иконами старинного письма, с неясно различимыми ликами святых. Посредине горницы большой круглый стол, окруженный самодельной работы резными стульями, у стен две застланные пикейными покрывалами кровати, с высоко взбитыми на них пирамидами подушек. Это кровати матери Осипа и его сестры Марфы. Два года назад Марфа была выдана замуж за приятеля Осипа школьных лет, Сафрона Димова, и она как бы возвратившись, живет теперь в Кударе. Русская печь, смещенная к правой стене избы, занимает почти треть. Из горницы вход в запечный спальный угол супружеского ложа Бабтиных, с одним окном, смотрящим то же на улицу. За печью разделяющей спальный кут и печной бабий угол, или куть, имеющую оконный проем с обозрением на скотный двор, неширокий проход, с полатью «ленивкой» над ним. В кути шкаф с посудой, дощатый стол, придвинутый к стене, пара табуреток вокруг него. У кухонного входа, специальный камелек-загнетка с вытяжкой в печной дымоход для зажжения по зимним утрам и вечерам керосиновой лампы, свечи, а то и издавна привычной здешнему деревенскому люду лучины или жирника. Все помещения дома разделены дощатыми, набранными в закрой перегородками, высотой недостающие потолка. Окна остекленные, полы отличительно от других деревенских домов крашены охрой краской. Стены, потолок, перегородки белены известью.

Такая, или примерно такая планировка и внутренняя обстановка в домах, сегодня в Су-хой только у самых зажиточных ее жителей, которых не наберется и с полдесятка по всей деревне и этим тоже немало гордится Осип.

Машинально, но почтительно отвесив поклон, сын молчаливо поприветствовал старую мать. Дарья сухопарая, чуть сгорбленная старуха лет шестидесяти, занимаясь приборкой в доме, подметала пол, березовым веником-голяком. Даже минувшие, немалые годы ее не-легкой жизни, не могли скрыть того, что в молодости, она отличалась невероятной красо-той, которую унаследовал и ее сын, имевший с ней поразительное сходство обличием.

Дарья Петровна, в девичестве Дружинина, по материнской линии, приходилась родной внучкой коренного, сухинского уроженца Филиппа Филонова и правнучкой его отца Ев-докима, первопоселенца этого села. В близком родстве состояла она и с оймурскими Филоновыми. Григорий Кирсантьевич приходился ей родным братаном, а Филантий, Евдоким и Герасим двоюродными. По отцовской же линии, она являлась так же двоюродной сестрой Гаврилы Дружинина, переехавшего из Кудары в Сухую в числе первопоселенцев.

Когда-то родители Дарьи, рыбаки Селенгинского понизовья, занимаясь рыбалкой на Байкале, безвестно сгинули, и ее уже достигшую совершеннолетия, временно приютил троюродный дядя, оймурский богач Архип Филонов. В то время в хозяйстве Архипа, батрачил поденным работником Дарьин односельчанин Ефим Бабтин. Тяготясь обузой вынужденного содержания нищего родства, Архип, при первом же подвернувшемся случае выдал Дарью замуж за Ефима. И хотя Дарья шла за него по согласию, нравился ей этот, заметно выделяющийся среди деревенских ее ухажеров, бравый видом и веселый нравом парень, но их совместная жизнь изначально не сложилась. Сколько имея общего в сходстве внешнем красотой, столько же разительно они отличались друг от друга характерами.

С детских лет, она, обладая невероятно волевым достоинством характера, имела склонность к излишней скупости, стремлению к скопидомству и обладанию любыми путями хозяйственной состоятельности семьи. Он же балагур и весельчак, первый гармонист на деревенских гулянках, не имел таких наклонностей, тем более жить прижимисто в ущерб своим вольным поступкам. С первых же лет совместной жизни, не проявлял он и верности к их супружеству, и зачастую возвращался с увеселительных гуляний домой только с первыми петухами под утро, и в таких случаях нередко, в завязывающихся семейных скандалах, жестоко избивал жену. И все же прожив совместно более семнадцати лет, Дарья желанно родила ему двоих детей, сына Осипа и дочь Марфу и стоически переносила все семейные и житейски бытовые неурядицы. И вот когда казалось Ефим, только, только начал становиться старательно работящим и домовитым хозяином, а сын подрастал ему помощником, ее давняя мечта, бывшая так близка к заветной цели, в одночасье рухнула. Как-то, в трескучие, крещенские морозы Ефим, чрезмерно поднабравшись в дружеской попойке, возвращался домой из Оймура и мертвецки пьяным вывалился из конских саней розваль-ней. Её муж замерз в лютый мороз в мало людной, в такое время Кударинской степи. Но даже эта семейная трагедия не сломила волевую Дарью. Она по-прежнему старалась вместить все заботы в поддержание своего небольшого хозяйства и благополучие детей, питая большую, материнскую любовь, прежде всего к сыну и он, похоже, все ее чаяния и надежды на безбедную жизнь сегодня завидно хватко оправдывает.

Скинув в прихожей верхнюю, насквозь промокшую от дождя рубаху Осип суетно и торопливо прошел на кухню. Занятая здесь стряпней жена Елена, уже загребла клюкой в загнету жар углей в истопившейся русской печи, и принялась заметать хвойным помелом печной под. Она дохаживала последние месяцы срока беременности, и это заметно обезображивало, не обделенное природной женственностью и красотой ее лицо.

В отличие от Осипа, Елена на год моложе, родилась в состоятельной семье младшего брата Ильи Мушекова, Афанасия. Афанасий Мушеков, совместно с Ильей с юных лет за-нимался скупкой и торговлей рыбы и они заметно в этом деле преуспели. Свою мать, Елена не могла помнить, та скончалась, едва родив ее, а отца хоть слабо, но помнила. Тот не женившись вторично, однажды подхватив сильнейшую простуду, занемог и в одночасье скончался. Девочке не было еще и четырех лет, как она стала жить и воспитываться в семье дяди, Ильи Мушекова. Казалось бы, ее судьба в чем-то повторяла судьбу ее будущей свекрови, однако все произошло далеко не так. Дядя Илья был рачительным в хозяйствовании и очень заботливо сердобольным семьянином. Приняв в семью осиротевшую племянницу, он позаботился, чтобы и она росла и воспитывалась в тех же условиях, что и его три сына и родная дочь Афанасия. Братья, как и младшая их родная сестрица, ни в чем не стесняли приемную сестру и напротив всячески ее опекали, особенно Андриан. Осип Бабтин, в чем-то повторяя путь своего отца, в год его трагической гибели пришел подростком батрачить на подворье Ильи Мушекова. С Андрианом они были ровесниками, и проживая на одной улице знали друг друга еще задолго до этого.