Сперматозоид

– Покажи шкатулку, – спросил барин Егорку. – Правду мой кучер говорит, али врет!?

Егор, достал из торбы шкатулку да подносит барину. Тот как увидел, так у него сразу пенсне упало на ковер. Кучер склянку поднял, да барину подает и говорит:

– Купить я хотел шкатулку эту ваше благородие, так не продает он. Говорит бесценная она.

– А коли я тысячу дам, – продашь?

– Не продам, – говорит Егор.

– А десять тысяч, – спросил барин.

– И за десять тысяч не продам, – ответил Егор. – Дорога она мне не ценой, а тем, что память это от деда. А дед мой был великим мастером. Память о нем в шкатулке этой.

– А если я свою дочь Меланью, за тебя замуж отдам – продашь мне шкатулку, – лукаво пошутил барин.

– Нет, не продам, – сказал Егор. – Я, жениться еще не имею желания, ибо мне надо ремесло освоить, чтобы жену крепким рублем радовать.

В это время в кабинет входит Меланья. Как увидел Егор девушку – сразу влюбился. Сердце забилось, словно голубка в клетке. На лицо румянец проступил. Дыханье подперло. Девушка больно собой хороша. Дочка барина, увидев Егора, тоже к нему, воспылала чувствами. Парень то кучеряв, светловолос. Ликом светел, да пригож, словно с картины писаной сошел. Жаль только что на спине его горб.

– Значит, не продашь, мне шкатулку? Ну, тогда заточу я тебя в темницу. Буду держать до той поры, пока не надумаешь мне продать.

Заточили слуги барина Егора в темницу. Бросили на сырой пол. Да следом двери заперли.

Сидит Егор в темнице, только луч света в маленькое окошечко попадает. Вдруг из норы крыса появляется. Смотрит она на него жалобными глазами, усами шевелит. Пожалел Егор её, достал последний кусок хлеба. Отломил половину и ей подал. Крыса схватила кусок, да в нору. Через минуту снова прибежала и опять на Егора смотрит, усами шевелит. Дал теперь Егорка крысе картошку. Схватила крыса картошку и снова утащила в нору. Сидит Егор ест лук, солью посыпает, и плачет.

– Что ты плачешь, добрый молодец? – спрашивает крыса человечьим голосом.

– А как мне не плакать. Пошел я дело свое искать. Хотел стать великим мастером, чтобы промыслом на жизнь свою зарабатывать. Да вот горб себе нажил, да в темницу попал. Барин меня до тех пор заточил, пока я ему шкатулку не продам.

– Какую шкатулку, – спросила крыса удивленно.

Егор достал из торбы шкатулку и показывает.

– Да, добрый молодец, не видеть тебе света божьего до конца дней твоих. А ты продай – это же безделица деревянная и жизни твоей не стоит!

– Нет, не продам, – сказал Егор. – Мать наказывала хранить пуще своего сердца. Видно придется мне всю жизнь в этой темнице теперь просидеть.

– Не печалься и не кручинься. Нет худа без добра, а добра без худа! Сделай такую же и продай её барину, ты же сможешь. Он тебя домой отпустит, – сказала крыса.

– Не умею я, – ответил Егор и заплакал пуще прежнего.

– Не переживай так. Коль спас ты меня и моих деток от голодной смерти, подарю я тебе добрый молодец нож волшебный. Как скажешь заветные слова, он тебе поможет, любую вещ вырезать. Любой узор создать. Только учти – его в руках удержать надо!

Притащила крыса из норы раскладной нож. Егор взял его в руки, и хотел было сказать с Богом, но промолчал.

– А что заветные слова узнать не хочешь, – спросила крыса.

– Я их знаю, – ответил Егор улыбаясь.

– Ну, тогда с Богом, – сказала крыса и исчезла в норе.

В этот миг двери загрохотали и в темницу, где сидел Егор, вошла дочь барина Меланья.

– Как спалось тебе добрый молодец, – спросила она и, развернув рушник, положила перед ним хлеб, сыр, кусок мяса, да стакан молока. – Батенька велел покормить тебя, чтобы ты добрый молодец, от голода не умер.

– Меня матушка Егоркой кликала, – сказал он. – За что папенька твой меня в казематы холодные заточил? Я же не преступник.

– Уж больно Егор, папеньке твоя солонка в душу запала. Говорит подарок царский, такой можно и королеве подарить. И дочери как подарок свадебный, чтобы она драгоценности да кольца с серьгами хранить в ней могла.

– Эх, мне бы дерева кусок. Я бы папеньке твоему, новую шкатулку сделал. Авось получится у меня?

– А сумеешь, – спросила Меланья и ласково улыбнулась.

– А если не делать ничего, так ничего и не получится. Попробую, чай за это папенька твой казнить меня не станет.

Ушла девушка, оставив Егорку в одиночестве. А крыса тут как тут.

– Что девчонка хотела?

– Еду принесла, – сказал Егорка.

– Хлеба дашь?

Отломил ей Егор хлеба, а сам чуть не плачет. Слезы рукавом вытирает.

– Что не весел добрый молодец, – спросила крыса.

– Как мне веселиться, если я ни разу не пробовал в руках ножик держать. Я ничего делать не умею.

– Не кручинься, – говорит крыса. – Когда к делу приступишь, тогда и узнаешь, к чему твое сердце тягу имеет.

Схватила крыса хлеб да убежала.

Поел Егорка, попил молока да хотел прилечь на солому, как тут двери в темницу отворились, и на пороге появился кучер. Заносит чурку из грушевого дерева и ставит перед арестантом.

– Тут мне дочка барина сказала, чтобы я тебе чурбак грушевый принес. Говорит тебе не на что даже тарелку поставить. На вот держи – это тебе и стол будет и табуретка!

Смекнул Егорка, что чурку ему Меланья для работы передала. Взял он в руки это палено, крутит его, то в одну строну, то в другую сторону. С чего начать не знает.

Вдруг крыса появилась.

– Что, ты это палено крутишь, – спросила она.

– Ума не приложу, что делать с ним. Надо шкатулку сделать, а с чего начать не знаю.

– Ты добрый молодец, сперва инструмент достань, а сердце тебе само подскажет.

Разложил Егор на рушнике инструмент, взял в руки топор, да и говорит:

– С Богом!

Топор кинулся чурку стругать, Егор, что есть силы, держит инструмент да направляет его куда надо. Выстругал две заготовки. Ладно, получилось – красиво. Грушевое дерево ароматное медом пахнет. Бока гладкие каждый прожилок видно. Долго ли коротко ли стругал Егорка полено, да заметил, что не топор им управляет, а уже он топором. Удивился Егорка, душа как кожух овчинный расстегнулась.

– Спасибо тебе топорик, пора спать, – сказал добрый молодец и, поцеловал его. Сложив инструмент в торбу, он спрятал её под голову да завалился в солому спать.

Пока он спал, крысы в темнице порядок навели. Все опилки, да стружки через нору на улицу вынесли. А тем временем сниться Егору сон, будто он ножиком плотницким диковинные фигуры режет. Да так у него получается красиво, что не в сказке сказать, ни пером описать. Проснулся Егорка утром да удивился. В темнице, где он сидит, чисто все и очень аккуратно. Ни одной стружки, ни одной опилочки не осталось.

– Утро доброе добрый молодец, – сказала крыса, шевеля усами. – Мы тут порядок навели, чтобы барин не знал чем ты занимаешься.

– Ой, не нравится мне эта затея, – сказал Егорка. – Не сумею я с инструментом совладать. Так и норовит он у меня из рук вырваться.

– Глаза видят, а руки делают, – сказала крыса и скрылась в норе.

Позавтракав, чем Бог послал, Егорка снова достал инструмент, и, сказав, заветные слова принялся за работу. Как прошло время, не заметил. Только очнулся тогда, когда двери в темницу открылись.

На пороге стоит барин.

– Ты Егор, еще не надумал мне шкатулку продать?

– Нет, ваше благородие, не надумал, – ответил он.

– Ну, тогда дальше сиди, пока не решишь. Денег дам и дочь свою Меланью отдам за тебя замуж, если к концу недели надумаешь, мне солонку твою продать.

– Подумаю, – сказал Егор и отвернулся от барина, заслоняя инструмент, от его любопытного глаза.

Барин ушел. И тут Егора такая злость взяла. Достал он из торбы солонку, да так стал её пристально рассматривать, что даже глаза у него заболели. Закрыл он их и все, что глазами видел, в своей голове представил. Смотрит он на шкатулку закрытыми глазами, а пальцы вслед повторяют каждый завиток, каждую линию, которую должен нож резать. Долго ли коротко ли сидел Егор, изучая дедов рисунок, пока не заплакал. Встал он на колени да взмолился перед Богом.

– Помоги мне господи, в деле моем ремесленном. Хочу шкатулку сделать красоты не виданной и не писанной. Не ради наживы личной, а ради опыта в промысле.

После слов этих взял он острый нож и говорит ему:

– Ну, с Богом!

Ножик, словно невесомый – словно перо птицы, заскользил по дереву, оставляя за собой гладкий до блеска срез. Каждый завиток, каждый узор, представленный им в голове, тут же выходил на шкатулке, вплетаясь в уже готовые вензеля.

За работой совсем не заметил, как и день закончился. Сказав инструменту спасибо, он аккуратно сложил его в торбу и чисто вымел темницу, чтобы крысе делать было нечего. Не успел Егорка поужинать тем, что принесла Меланья, как тут же вновь появилась крыса.

– Что делаешь, – спросила она, шевеля усами.

– Ужинаю, а потом спать буду ложиться.

– А хлеба мне дашь?

– А как же не дать, ты же тварь божья, с тобой не грех и поделиться, – сказал Егор и отломил от краюхи половину. Крыса схватила, да в нору спряталась. Поел добрый молодец, молоком запил, да спать лег. А ночью снится ему сон, будто вместо горба у него крылья выросли, и летит он над землей и сморит, как мастера дело свое делают. Влетел в мастерскую да присел в уголке, чтобы видеть, как мастер нож держит. Так и прошла ночь, а на утро достал Егорка ножик да давай резать шкатулку, как во сне видел. Стружка тоненькая, словно соломка из – под лезвия выходит, а по тому месту, где нож прошел, стал узор появляться прозрачный, словно зимой на стекле. Да такой красоты, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

Утром к Егору Меланья пожаловала. Принесла хлеб, кашу, молоко.

– Утро доброе, – говорит девушка.

– Это для тебя оно доброе, а для меня нет! Я же в темнице сижу и света божьего не вижу.

– А ты продай, папане шкатулку, он тебя и выпустит, – сказала девушка улыбаясь. – Может и меня тебе в жены отдаст?

– Не продам! Лучше я здесь зачахну, чем против воли матушки своей пойду, – ответил Егорка.

– Ну как знаешь, – ответила Меланья, и, поцеловав Егорку в щеку, скрылась.

Добра молодца, будто кто по щеке ладонью ударил. В том месте, где девушка губами прикоснулась, щека стала горячая и покраснела от прилива крови. Сердце забилось, и он почувствовал, как внутри него воздушные пузырьки лопаться стали.

– Что влюбился, – спросила крыса. – Дочка хозяина девушка работящая и папенька в ней души не чает. Очень красивые картины рисует. Хочешь, я тебе принесу. Посмотришь, как у неё это получается.

– Хочу, – ответил Егор, и вновь взяв в руки ножик, приступил резать шкатулку. –Карандаш поищи, мне для дела нужен.

Крыса скрылась, но уже через час вернулась, притащив за собой картину, скрученную в трубочку, да обломок карандаша. Развернул Егор рулончик и дар речи потерял. Там на холсте красовался его портрет. Он как живой смотрел на Егора и в этот миг он почувствовал, что девушка влюбилась в него. Его осенило. И понял он, как надо ему последнюю сторону шкатулки резать. И стал он карандашом портрет Меланьи рисовать да потом ножом по этому рисунку выводить, повторяя в дереве её портрет. Столько приложил он души и терпения, что уже через пять дней на шкатулке прорисовался божественный лик дочки барина. Он, словно живой сиял и радовал глаз очаровательной улыбкой. В шелковистых волосах запутались ромашки, и казалось, что это не просто резьба по дереву, а это настоящий образ девушки, глядя на которую у Егора постоянно перехватывало дыхание.

– А говорил, не можешь, – сказала ехидно крыса. – Вот видишь, как у тебя хорошо получается. А ты мне твердил, что не умеешь. А знаешь почему? Потому, что делаешь это дело с душой и сердцем. Как будешь, так и далее к делу относится, то промысел твой всю жизнь будет радовать тебя твердой копейкой, да людской благодарностью.

Егорка крутил шкатулку и никак не мог поверить, что вся эта резьба на ней это его рук дело. Он настолько вложил в портрет Меланьи свою любовь, что ему окончательно стало ясно – это его промысел.

Двери в темницу открылись. На пороге снова появился барин.

– Прошло уже две недели, как ты у меня добрый молодец, под арестом сидишь. Неужели не решился шкатулку продать, – сказал он, лукаво покручивая свои усы.

– Решился я барин, – ответил Егорка.

– Ну, и сколько ты за неё хочешь, – спросил хозяин.

– Хочу, чтобы дочка твоя Меланья за меня замуж пошла. Как пойдет, так шкатулку и забирай.

– Ты что возомнил о себе горбун? Ты хочешь, чтобы я дочь барина за холопа отдал? Не бывать этому! Сгниешь у меня в заточении! Даром отдашь, – сказал барин и, хлопнув дверью, покинул казематы.

Заплакал Егорка. Схватил солонку, да уже хотел разбить её о сырую стену, как вдруг появилась крыса.

– Ну и чего ты удумал дурашка?

– Не хочет барин меня отпускать. Хочет, чтобы я ему солонку даром отдал, – сказал Егорка.

– Ну, раз так хочет – то отдай, – ответила крыса.

– А как? Маменька наказывала не поддаваться искушению – что мне теперь делать?

– Ты слезы понапрасну не лей, маменьке покажи шкатулку, которую ты своими руками сотворил. Она непременно простит тебя, – сказала крыса. – Уж больно невестка хорошая для неё будет. Да и приданое богатое можешь получить.

– Ты так считаешь?

– Клянусь своим хвостом, – сказала крыса. – Давно тут живу, всякого на своем свете повидала.

– А как же горб?

– Не бери в голову, иногда под горбом крылья ангела спрятаны.

На следующий день, как всегда с самого утра в темницу пожаловалась Меланья и принесла еду. Егорка лежал на соломе, заложив руки за голову, и смотрел в потолок.

– Здравствуй добрый молодец. Вот отведай, чай уже завтракать пора, – сказала она улыбаясь.

– Не буду, – буркнул Егорка. – Тятя твой, меня свободы лишил не законно. Я ему предлагал продать солонку и даже цену назначил, но он отказался, – сказал Егор и отвернулся к стене.

– Я поговорю с батенькой и узнаю, почему он так поступил. А ты не печалься и не кручинься, может это тебя сам господь такой дорогой ведет, чтобы ты познал то, чего ранее не ведал.

Меланья коснулась руки Егора, и он почувствовал, как бабочки вновь вспорхнули с его сердца словно с цветка и стали крылышками щекотать ему душу. Егор достал солонку, на которой красовался портрет Меланьи и показал её девушке.

– Ой, что это, – спросила она, принимая из рук Егора его творение.

– Это, я сделал, – сказал Егор смущенно. – Из того грушевого чурбака.

– Красота какая, – сказала девушка и от восхищения прижала солонку к груди. – Это же я!?

– Папеньке своему передай, что я решился ему солонку отдать даром.

– Эту, – спросила девушка, возвращая солонку Егору.

– Нет! Эту я оставлю мамане своей оставлю, – сказал Егор.

Меланья, бережно вернула шкатулку и, поцеловав его в щеку, выскочила из темницы. А Егорка, сам себе улыбнулся, и глубоко вздохнув, сказал: – «Вот и дело нашел себе по сердцу».

– Жди гостей, – сказала крыса – сейчас барин за солонкой прибежит.

Егорка подал ей кусок хлеба, а сам стал прислушиваться, ожидая вестей со свободы. И правда. Как сказала крыса, через несколько минут после ухода Меланьи в темницу спустился её благоверный папаша.

– Ну, здравствуй добрый молодец, – сказал он. – Дочка сказывала, ты решил мне шкатулку продать?

– Решил, – ответил Егорка. – Только не продать. Хочу я тебе её барин просто так – даром отдать. Подарить хочу.

– Как так, – спросил барин обиженно. – Я, что беден, чтобы не суметь заплатить тебе за понравившуюся вещь.

– У Вас ваше благородие, столько денег не будет. Да и не в деньгах её ценность. Волшебная она.

– А в чем тогда, коли не в деньгах?

– Счастье барин, жить по совести и любви. Деньги это еще не всё, ради чего нужно жить, – ответил Егорка.

– Мне сдается мил человек, что ты философ, – сказал барин.

– А это как, – спросил Егор.

– Философ, это тот, кто много говорит, а ничего не делает. Его промысел такой рассуждать на тему жизни и бытия.

– Нет, барин, я не философ. Я по совести хочу, чтобы было.

– Ладно, добрый молодец, собирай вещи и выходи. Коль решил мне солонку отдать так тому и быть. Дам я тебе за неё тысячу рублей. Домой матери снесешь, да дом новый поставишь.

Егор спорить с барином не стал. Взяв свою котомку с инструментом, он вышел из темницы и оказался на улице. Свет больно ударил по глазам. Егор прищурился на какое – то мгновение, а когда открыл их, то увидел Меланью. Девушка стояла напротив, и, улыбаясь, подала ему божественной красоты цветок. Вновь Егор почувствовал, как кровь ударила по его щекам, а сердце забилось в груди с утроенной силой. Казалось вот – вот, и оно выпрыгнет на улицу и поскачет домой к маменьке.

– Трифон, отведи гостя в баню, пусть помоется, чай две недели в казематах просидел, пылью весь покрылся. А уже после, веди его в мои кабинеты, – сказал барин своему слуге и обняв дочь, пошел с ней в дом.

– Ты меня прости брат. Не знал я, что тебя барин в темницу упрячет. Не любит он, когда поперек его воли встают. А ты молодец встал! Знать дух в тебе сильный, – сказал Трифон.

– Знаешь, а я благодарен барину, за то, что он меня в темницу упрятал. Там я понял многое и многому научился. Теперь у меня в жизни свой промысел будет, – сказал Егор.

– Что по темницам сидеть, – усмехнулся слуга.

– Нет, Трифон, я лучше стал разбираться в людях и не унывать в трудную минуту, – сказал Егор, и, войдя в баню, захлопнул двери перед его носом.

Егорка постирал свою одежду, помылся чисто начисто и через час предстал перед барином как истинно новый рубль.

– Так вот ты какой, добрый молодец. Лицом красив, да кудрями злат. Кабы не горб, был бы ты мне добрым зятем. Вот даю тебе за солонку тысячу рублей. Деньги за такую вещ не малые.

Егорка достал из торбы шкатулку, протягивает её барину и говорит:

– Кабы не мой горб, не стал бы я барин, вашим зятем. Хочу солонку вам подарить бесплатно – запросто так. Пусть она вам в дом счастье принесет, коли вам так этого хочется.

Барина слова Егорки, словно хлыстом ударили: как он богатый человек от какого – то крестьянина солонку за просто – так бесплатно примет. Не бывать этому.

– Ты что себе надумал холоп!? Ты, свой горб ценишь больше дочери моей?

– Мой горб – мне его и носить! Как люди говорят: иногда горб на спине, крылья ангела скрывает. Как бы барин, за слова свои каяться не пришлось, – сказал Егорка, и отдав солонку, пошел домой к матери.

Долго ли, коротко ли, он шел, но пришел обратно к реке. На берегу, на пеньке сидит старуха и плачет.

– Что ты бабушка плачешь, – спрашивает её Егорка.

– Как мне не плакать добрый молодец, мне на ту сторону реки нужно, а мост водой смыло. Перенеси меня через реку.

Вспомнил Егорка слова старухи, да и говорит:

– На чужом горбу бабушка на ту сторону реки перебраться, дело не мудреное. Вот построю мост, по нему и перейдешь как королевишна.

Достал Егорка волшебный топор, да и говорит:

– Ну, топорик, давай поработаем с богом!

Как начал топор деревья валить, а Егор его держит, не упускает. Ветки в одну сторону – кора в другую сторону. Ветки в одну – кора в другую сторону. Уложил гладкие бревна на старые сваи – глаз радуется. Все крепко стянул шипами. Все ровно будто по шнурку. Перила поставил, связал бревна лыком, да на иглицы их посадил, чтобы не разъезжались по сторонам. Все сделал правильно и прочно, как настоящие мастеровые делают.

– Спасибо тебе, – сказал он топору и спрятал его в котомку.

Бабка дар речи потеряла. Такой мост славный получился, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

– Кто мост строил, тот первый переходит, – сказала ехидно старуха. Я убедиться должна, что надежно сделано.

Егор закинул котомку на плечо, и смело шагнул на мост. Дойдя до середины, он попрыгал на нем и пошагал дальше домой.

Старуха следом за добрым молодцем перешла мост, догнала его, да и говорит:

– Погодь, добрый молодец, хочу поговорить с тобой.

Остановился Егор, присел на пенек, на котором еще прошлый раз сидел, да говорит:

– Ну, говори бабушка, что хочешь, я домой спешу к матушке.

– Хочу тебе слово доброе сказать, да лепешкой медовой угостить, и сытным молочком коровьим, за твою доброту и работу знатную.

Достала старуха из котомки медовую лепешку да крынку молока. Подает еду Егору и говорит:

– Кушай соколик ясноглазый лепешку, чай заработал её своим трудом. Вон какой, изящных форм мост построил. Не только глаз радуется, но и душа поет! Не мост а загляденье!

– Ха, бабушка! Я бы лучше мог, да мне горб мешает, – сказал Егор.

– Какой горб, сынок!? Ты что – то перепутал. Нет у тебя никакого горба.

Егора эти слова за душу тронули.

– Как нету!? А куда же он делся? Только что был, – спрашивает старуху добрый молодец. – Был с утра еще?

– Не горб то был Егорушка. Это твои крылья были, которые ждали момента, чтобы раскрыться. Вот как ты мост построил, так они и раскрылись. Лететь теперь тебе по жизни, словно ясному соколу. Любое дело в твоих руках теперь спориться будет.

Обрадовался Егор, что у него горб пропал, да хотел было назад бежать к барину, чтобы дочку Меланью за себя посватать да старуха говорит:

– Никогда не возвращайся туда, где тебя душой не приняли и предали. Иди всегда вперед, а кто не прав был, тот тебя, если нужно догонит и в ногах твоих еще прощения просить будет.

– Спасибо тебе бабушка, – сказал Егорка и, закинув на плечо котомку с волшебным инструментом, побрел в сторону дома, где его ждала матушка. Увидев Егора в окно, она вышла на крыльцо, чтобы сына встретить, а тут поднимая клубы пыли, показалась барская карета.

Подъехала карета к дому. Из неё вышел барин и под руку свою дочь Меланью вывел. Стоит мать на крыльце понять ничего не может. А барин встал перед Егором на колени, да и говорит:

– Прости меня добрый молодец. Простите меня люди добрые. Гордыня ослепила меня. Жадность сделала меня глухим. Хочу грех свой перед вами замолить. Решил я, как ранее обещал, отдать за тебя свою дочь Меланью, уж больно ты ей по сердцу пришелся. Ни спит она. Ни ест – все о тебе Егорка мечтает. Хотела руки на себя наложить, да благо люди добрые не дали.

Отпустил барин дочку, а она подошла к матушке Егора, да и говорит ей:

– Благослови нас матушка на брак с Егоркой. Уж больно по сердцу он мне.

– А что скажет сын мой, – ответила мать. – Ему решать, с кем жизнь прожить, да детей рожать!

– Я согласен матушка в жены взять Меланью, – ответил Егор и протягивает матери солонку с образом невестки. – Вот образ её на память себе изваял. Коли по нраву тебе будет, прими её в дар, вместо дедовой.

Мать приняла из рук сына новую солонку, перекрестила детей по русскому обычаю и сказала:

– Совет вам да любовь дети мои.

И был пир на весь мир. И целую неделю, гуляло село на свадьбе Егора и Меланьи. И ни кто не мог поверить, что смог Егорка настоящим мастером своего дела стать. А все благодаря не волшебной солонке, а вере своей и великому желанию быть мастером своего дела.

Арбуз

Вы любите арбуз, как люблю его я!? Не просто так по- простецкому, по-деревенски, а всеми фибрами организма, страждущего влаги и фантастического наслаждения. Так, как любят его не простые жители планеты Земля, а так, как любят его пришельцы, летящие к нам со всех планет в период урожая. Всеми неистовыми урчаниями, и сладострастным предвкушениями вашего организма. Всеми распухшими сосочками вкусовых рецепторов, со взбесившимся взрывом сочной и прохладной плоти. Когда ты, изнеможенный жаждой и палящими лучами крымского солнца, словно усталый заблудший в барханах путник, из последних сил прикасаешься губами к этому источнику природной влаги. Когда с безумной страстью и вселенским аппетитом ты впиваешься зубами в эту хрустящую сладкую субстанцию. В её природную плоть, что взрывается на языке, миллионами маленьких фонтанчиков, орошая струями своими всю ротовую полость. Когда проглотив, ты чувствуешь не пищу а каждую молекулу глюкозы, которая шурша пузырьками кислорода, впитывается тебе в кровь. До неистового исступления: когда сладкая прохлада, словно снежная лавина, скользит по пищеводу. Когда обрушивается она, горным потоком в мрачную темень, пищеварительного тракта, и тысячи внутренних «ручьев» несут это великолепие туда, где арбузный сок, отдав тебе все витамины, словно по повиновению волшебной палочки превращается в янтарную урину, ту урину, которая наполнив твой сосуд, мечтает покинуть твой организм. И воистину ты – уставший от ожидания опорожнения давит на «врата» твоего мочевого пузыря с такой силой, что глаза твои лезут из орбит словно на тебя наступил слон. А когда, вырвавшись на волю, ты словно писающий мальчик из города Амстердама, ощущаешь воспарение души в тот миг когда струя поднимается выше твоего роста и ты, освободившись от тяжкого бремени, можешь написать влагой своей слова любви своей женщине.