Сперматозоид

МЕДАЛЬ ЗА ОТВАГУ

…не помню я своего деда. Напрягаю память, а вспомнить ни как не могу. На моей детской фотографии он крепко держит меня, прижав к груди, будто боится уронить. На фото -мне всего два года. Я маленький и лысенький, и как все дети такого возраста чудной и милый. Я сижу у него на руках, а он прижимается ко мне своей морщинистой щекой, поросшей седой недельной щетиной и видно, как на его глазах блестят слезы счастья. Я не помню, как он умер.

Сейчас мне уже пятьдесят пять. Я пережил своего деда ровно на четыре года. Он умер, через год, как была сделана фотография. Умер тогда, когда ему было всего пятьдесят один год. Он умер через шестнадцать лет после войны. Шестнадцать лет – осколок немецкой мины предательски крался внутри его тела и с каждым днем капля за каплей, забирал его силу и здоровье. Он не был героем. У него не было наград, как у тех ветеранов, которых мы видим на день победы со звенящими и сияющими «иконостасами золотых медалей». Дед не воевал на «передке». Он не врывался во вражеские траншеи и ДОТы с ножом, штыком, гранатой. Он не косил врага с пулемета и не давил его гусеницами танка. Он был простой военный шофер. Дед крутил баранку фронтовой полуторки, на которой он доставлял на «передок», снаряды, продукты, медикаменты. А назад – вывозил раненых бойцов. Ему ни разу не пришлось стрелять во врага. За всю войну дед не убил ни одного фрица. Ни одного!

В снег, в дождь и в стужу под бомбежкой и обстрелом «Мессеров» и «Юнкерсов» крутил он руль фронтовой «полуторки», приближая мою Родину к Великой победе. День и ночь колесил он по фронтовым дорогам, подбираясь ближе к Берлину. Он хотел там – у стен рейхстага закончить победителем эту проклятую войну.

Я не знаю, когда и в каком году это было: – бои шли за Кенигсберг. Разорвавшаяся немецкая мина, прошила куском рваного металла двери полуторки. Раскаленный осколок пробил ему в живот, застряв в желудке. Я даже не знаю, что в ту минуту он испытал. Страх? Боль? Я даже сейчас стараюсь представить его боль, но не могу – мне больно только от одной мысли. Я не знаю что почувствовал дед тогда, как острый, словно бритва кусок фашистской стали, пробив двери, солдатский ватник и живот, оказался у него в желудке. Что он думал тогда? Ведь дома остались жена и двое маленьких сыновей. Да и было ему всего тридцать три года – возраст Христа. Сейчас, когда я пишу эти строчки, я представляю, как теплая кровь, пульсируя, стекает под солдатским бельем вниз по ноге, наполняя левый сапог. Я даже слышу, как кто-то из бойцов кричит, открыв дырявые двери фронтовой полуторки.

– Санитара! Шофер! Мужики Данила ранен, – кричит красноармеец. Он подхватывает на руки тощее, измотанное фронтовыми дорогами тело моего деда.

– Ваня там, письмо, передай. Пусть Полина, Володя, Шурик….

Шепчет дед и теряя сознание, проваливается в черную бездонную яму. Аккуратно сложенный треугольник падает в дорожную грязь.

Успел. Успел боец подхватить самое дорогое, самое драгоценное, что было у рядового солдата – письмо. Нельзя, чтобы Полина, чтобы Володька и Шурик переживали. Нельзя чтобы думали, что он убит. Им важно знать, что их батька, и мой дед еще жив. Важно знать, что он бьет ненавистного врага, не жалея своей жизни.

Повезло. Полевой хирург, заштопав рану, небрежно бросил кусок окровавленного железа в таз, а когда тот пришел в себя, он, положив руку деду на лоб – сказал:

– Держись браток! Будешь жить….

Не знал он тогда, что в суматохе фронтовых буден, там, в стенке желудка, словно вор, словно коварный злодей, притаился маленький, с булавочную головку кусок фашистского железа. Не заметил! Не почувствовали уставшие руки военного хирурга этот осколок. Зашил, полагаясь на здоровье и волю к жизни русского солдата.

А дед выжил! Вопреки всему выжил! Выжил и через пару месяцев снова сел за баранку фронтовой полуторки. И вновь помчала она его по дорогам войны навстречу победе. Его солдатская доля так и прошла бы не замеченной и скромной до самого конца войны. Не было у него наград кроме значка «Гвардия» и «Отличный шофер». Так и вернулся бы дед с фронта к своей Полине с пустой гимнастеркой- без наград. Но солдатская судьба все же подарила ему шанс стать героем.

Впереди был Кёнигсберг. Разрезая жирную осеннюю глину, разбитой танками дороги, дед ехал на передовую. Кузов машины под завязку забит ящиками с боеприпасами.

Увязла «старушка». Как раз в десятке километрах от линии фронта – увязла. Не стал ждать тягач или танк. Решил сам вытащить. Домкрат, доски, ветки скинутый ватник и ремень. В руках лопата- ведь он фронтовой шофер, который не просто боец Красной армии он – Бог фронтовых дорог! Он надежда бойцов – он спасение раненых. За работой не заметил, как подошли сзади. Это были фашисты. Дуло немецкого автомата уперлось в живот. Туда, где всего лишь месяц назад торчал кусок острого рваного металла. Холодок пробежал по спине. Дед почувствовал, как огромная капля ледяного пота, скользнув между лопаток, по позвоночнику, шмыгнув, под пояс солдатских кальсон. Лопата выскользнула из рук и дед, подняв глаза к небу – подумал только об одном:

– Вот и все! Прощай Полина! Прощайте Шурик и Владимир…..

Но опять не судьба была умереть ему почти в самом конце войны. Не судьба. Немецкий офицер, заикаясь от страха, достал листовку и протянул деду, поднимая руки вверх.

– Кamrad, Hitler kaputt, Krieg ein Ende, – сказал он, и отдал деду автомат.– Аlles Krieg…

Семнадцать фрицев, сложив оружие в кузов полуторки, принялись толкать ее до самой линии фронта. Все эти километры, они толкали машину до самой передовой. Фрицы уже не хотели воевать, они хотели жить! Хотели вернуться к своим семьям и к своим любимым фрау. Целым взводом, проклиная Гитлера, они сдались простому рядовому солдату. Не генералу, ни майору, а простому первому попавшемуся военному шоферу.

И получил дед тогда свою первую и последнюю медаль. Не простую медаль. «Медаль за отвагу». Получил! А после того как пал Кёнигсберг, дед был демобилизован. И вернулся весной сорок пятого в родное село. И обнял он жену Полину. Обнял сыновей своих Владимира и Шурика. Вернулся, чтобы поднять детей, возродить из руин родной колхоз и посадить огромный сад, о котором он мечтал на той проклятой войне. Шестнадцать лет осколок, словно червь точил его здоровье. Шестнадцать лет боль не покидала его, словно мстила ему за что-то. За что? За то, что дошел до Германии? За то, что ни одного раза не выстрелил во врага?

Умер дед тогда, когда было ему всего пятьдесят один год. Ему было всего пятьдесят один год! Никто не мог поверить, но это так. Болезнь забрала у него все здоровье. Почти перед самой смертью, дед сильно постарел. Испещренное морщинами лицо семидесятилетнего старика стало ему наградой за эти страшные и тяжелые годы испытания на суровых дорогах войны. Рак желудка на месте ранения, забрал его.

И осталась лишь память. И осталась лишь пожелтевшая тех лет фотография. Дед молодой в гимнастерке в пилотке, и с единственной медалью – «За отвагу».

Сказ о том,как Егор дело искал

В некотором царстве. В некотором государстве жил да был добрый молодец по имени Егорка. Ничего он не делал, и делать не умел. Только лежал на печи, да грыз семечки. На траве в поле валяется, цветы нюхает. Пойдет рыбу удить, прямо возле реки засыпает. Так и прожил бы он свою жизнь лодырем и неумёхой, пока не случилось чудо.

А чудо случилось как раз в самый разгар лета. В тот день, когда произошла эта история, на небе не было ни одного облачка. Матушка Егорки – Прасковья, работала в поле – ворошила сено. А её сын Егор тем временем лежал на готовой копне с душистой сухой травой и, наслаждаясь, солнечным теплом, мечтал о красивой и богатой жизни.

Солнце, неумолимо припекая, поднималось все выше и выше, и уже к полудню над лугом нависла, жуткая жара. Заморившись на солнцепеке, мать Егора, решила немного передохнуть. Она села под копну, на которой лежал сын, и испив студеной водицы, так ему с намеком сказала:

– Пожалел бы ты Егорушка, свою маманю! Помог бы сено ворошить, пока дождя нет. Коровке да овечкам на зиму надобно еды заготовить. А там глядишь, молоко и шерсть будет. Настригем тебе к зиме на новые валенки да рукавицы теплые справим.

А Егорка лежит травинку жует, слепней отгоняет, да отвечает ей:

– Не велика маманя, наука сено то ворошить. Махай себе граблями, туды – сюды, туды – сюды, да в копны складывай, а копны в стога скирдуй! Вот кабы мне другую работу – какую умную, я бы с радостью её выполнил. А сено грести, и дурак сможет!

Мать улыбнулась, вытерла рушником пот со лба и говорит сыну:

– Ты Егорка, даже этой крестьянкой работы вздолить не сможешь. Нет у тебя ни сноровки, ни умения. Делу своему сынок, сызмальства учиться надо, чтобы не прослыть лодырем.

А Егорка ей отвечает:

– Я маманя, от рождения она все руки мастер! Все я знаю и все я умею! Давай, покажу тебе, как надо правильно сено в копны складывать, – сказал он матери, и спрыгнул на землю.

Мать усмехнулась и, подав Егорке грабли, спряталась в тень, чтобы на сына посмотреть, да малёхо отдохнуть. Взял он их в руки, а не поймет – как их надо держать, чтобы с поля сухую траву собирать. И так попробует – не получается. И перевернет их зубами кверху – то же ничего не получается. Стал Егорка граблями махать, как мельница крыльями машет. Трава в разные стороны клочками летит. Махал, махал Егорка, а ни одной копёнки сложить не может. Расстроился, что у него ничего не получается. Бросил грабли на землю и чуть не плачет.

– Не правильные у тебя маманя грабли, не хотят они меня слушать. Не желают сено грести, – сказал Егорка. – Сильно зубы в них редкие. Вся трава промеж зубьев проскакивает.

– Да как же неправильные? Я же только сейчас сама ими гребла. Не может быть, чтобы что – то испортилось пока я воду пила.

А Егорка стоит на своем:

– Испортились верно! Это ты что – то подделала, что они меня совсем не слушаются. Верно волшебные они у тебя, али какая в них сила бесовская вселилась.

Смеётся мать над Егоркой. Мычат коровы. Блеют бараны. Мухи да слепни и те смеются над добрым молодцем.

– Испортились, – кричит Егорка. Да так разошелся, что стал ногой свой оземь стучать. Да на грабли то и наступил. Как даст ему ручка по носу. Искры во все стороны полетели. Боль жуткая. В глазах потемнело. Упал Егорка на траву и притворился мертвым.

Конь увидел, как Егорка по носу получил, ржать стал да задними ногами от смеха брыкать. Овцам в загоне тоже смешно. Петух на заборе от смеха умирает – кудахчет, курам рассказывает, как добрый молодец получил по носу и теперь на земле валяется.

Обиделся Егорка, плачет от боли, да сквозь слезы матери говорит:

– И почто ты меня маманя, такого неумеху родила? Мне казалось, что я все умею делать. А как беру в руки инструмент, так он у меня как живой из рук убегает. Ничего я не умею.

– Эх, Егорка, Егорка, – сказала мать сыну. – Ремеслу учиться нужно, а не лежа на копне цветочки нюхать. Сызмальства надо тайну промысла постигать. Вот тогда у тебя свое дело будет. Сможешь и траву косить, и в копна и стога её складывать. Значит и коровка твоя сыта будет. А от коровки и молочко, и масло, и сметанку будешь получать, значит и сам сыт и дети твои тоже сытыми да одетыми будут. Все в этом мире связано. Сделает мастер грабли, к примеру, так я мастеру этому или маслом коровьим или яйцами за работу заплачу. Мастер сыт и скотина в доме сыта.

– А как маманя, узнать какое ремесло мне нужно, – спросил Егорка. – Нет у меня ни к чему тяги.

– А ты берись сын, за любое дело. Сердце оно тебе подскажет, к чему у тебя сноровка есть и любовь. Без любви и сноровки ни одного дела не сделаешь. Зато как сделаешь с любовью, так твоим мастерством люди будут годами радоваться.

Так слова матери затронули парня, что решил он в поисках своего дела уйти из дома. Собрал котомку. Надел новые лыковые лапти. Подпоясался кушаком да уже идти собрался. Мать сыну перечить не стала. Решила напутственное слово сказать, да на дорожку окрестить, чтобы ему во всех делах удача была:

– Вот тебе сынок краюха хлеба, луковица, да три вареных картошки. На первое время хватит. Вот тебе еще дедова солонка. Смотри сынок, солонку не потеряй, – просила Егора мать, – она волшебная и цены стоит не малой. От деда отцу твоему досталась, а от отца я её тебе передаю по наследству.

– Эка невидаль солонка, – сказал Егорка. – На базаре таких тысячи. Денег не хватит купить все.

Мать улыбнулась да говорит:

– Эта солонка сынок, не простая, в ней сила волшебная скрыта. Если из нее хлеб посолить, аль что другое, то силы во сто крат прибавляется, и дело любое спорится. Дедом твоим солонка делана, а дед великий мастер краснодеревщик был. Да и отец твой тоже был хорош в ремесле, пока его война проклятая не забрала.

Взял Егорка в руки солонку – присмотрелся, а она не просто деревянная коробка для соли. Невиданной красоты вещь. Витиеватый узор по всей солонке рукой великого мастера исполнен. Каждую жилочку, каждую прожилочку, резец художника коснулся и душу свою на стенках коробочки этой оставил, как оставляет рисунок мороз на стекле.

– Красота какая, – сказал Егорка, рассматривая солонку. – Настоящая живописность!!!

– От того она глаз тебе радует, что дед с любовью к своему промыслу сделал её. Без любви сынок, ни одно дело у тебя не будет спориться. Все к чему руку приложишь, нужно делать так, как будто делаешь для самого любимого человека. Дело не только копейку должно приносить, но и великое душевное удовлетворение. А солонку Егорка, береги пуще зеницы ока. В нужный момент ты посмотришь на неё, и она подскажет тебе, как дело вершить.

Откланялся Егорка матери, трижды перекрестился на святую икону и пошел в сторону стольного града дело своё искать, да нужному ремеслу учиться.

Идет, он идет – песню поет, как вдруг видит впереди река. Там где раньше мост был, только сваи из воды стоят. Вода черная бурлит, белая пена на волнах как шапка растет. Смотрит, а на пеньке старушка сидит и плачет.

– Что бабушка плачешь, – спрашивает её Егорка.

– А как же мне не плакать. Три дня тут сижу, жду, когда кто – нибудь мост построит. Видно паводком старый унесло. Три дня я ничего не ела, а домой возвращаться не могу, сгорел он у меня. Дочь с мужем в городе живет – к ней иду.

Егорка присел рядом, достал из котомки картошку да хлеб. Отломил от краюхи кусок, да подает старушке.

– Держи хлебушек бабушка, покушай. На сытый желудок оно и думать веселее, и ждать ловчее, когда мастера мост построят.

Взяла старуха хлеб да картошку да и говорит добру молодцу:

– Эх, добрый молодец, как бы ты мне щепотку соли дал. Я тебе всю жизнь была бы благодарна. Хлеб ведь без соли, как конь без седла.

Достал Егорка солонку, подает старухе. Та взглянула на неё, у неё даже картошка изо рта выпала.

– Это откуда у тебя красота такая сказочная? В ней добрый молодец, впору не соль, а камни самоцветные хранить, да бриллианты с изумрудами. Продай мне, её я тебе рубль дам, – сказал старуха, не выпуская солонку из рук.

– Не могу! Матушка мне завещала хранить, как зеницу ока. Не продам!

Старуха не унимается. Прищурила лукаво глаз, да и говорит.

– А как десять рублей дам – отдашь?

Егорка почесал затылок, да отвечает ей:

– Нет – не отдам и за десять. Отцу от деда солонка досталась.

А старуха со всей силы вцепилась в шкатулку и не выпускает.

– А коли я тебе за неё сто рублей дам!? Сто рублей деньги ведь не малые, можно дом купить, аль аккурат две коровы купишь.

– Две коровы говоришь?! И даже дом?! – сказал Егорка, а сам думает, что и вправду солонка больших денег стоит, а сколько не знает.

Старуха обрадовалась, думает, сейчас добрый молодец согласится. Тут Егорка мозги напряг, да говорит:

– Нет, бабушка, и за сто рублей не отдам!

Пуще прежнего взвилась старуха. Разошлась, будто её чего – то кровного лишают.

– За тысячу отдашь!

– За тысячу?! За тысячу, пожалуй, отдал бы, да маманя мне наказывала беречь её. И не из – за того, что она цены не малой, а потому, что память это дедова. А дед мой великих дел мастер был. Не отдам я тебе шкатулку и за тысячу рублей. Сила в ней волшебная скрыта.

Вздохнула старуха, да и говорит:

– Жаль мне, что не смогла я у тебя эту вещицу выкупить. Да и ладно! Видно и впрямь дорога она тебе как память, а память беречь надобно. Ты добрый молодец, сам – то путь куда держишь?

Егорка задумался да и отвечает ей:

– Иду я бабушка, в дальние дали, хочу дело свое найти, которое моему сердцу близко. Хочу промысел свой наладить, чтобы не только на хлеб им зарабатывать, но и людей своим трудом и умением радовать.

– Хорошее дело надумал, – сказала старушка. – А вот мост мог бы починить, или тебе слабо?

– А чего ж и не починить, – ответил Егор, – руки есть, голова есть. Жаль, инструмента нет. Мне бы хоть топор, я бы в один момент смог бы мост сделать.

Старуха заглянула в свою торбу, вытащила оттуда топор, да и говорит Егорке:

– Спасибо тебе за хлеб за соль. Вот хочу тебе топор дать. Топор этот добрый молодец, не простой, а волшебный. Удержишь его в руках, великим мастером будешь. А не удержишь, на все воля господа нашего. Видно так и помрешь неумёхой и лодырем.

Посмотрел Егорка на топор, да и говорит:

– А давай попробую, авось удержу инструмент в руках.

Старуха подает топор да заветные слова сказывает.

– Ты как работу хочешь начать, так сокровенные слова скажи – «с Богом»! А как устанешь, да работу закончишь, так обязательно скажи – «спасибо»! Понял?

– Ну, кажись, я понял: Если работу делать, нужно сказать с Богом! А как работа закончена, нужно топору сказать – «Спасибо тебе – кончай работу!»

Взяв у старухи топор, он подошел к дереву, поплевал на руки, и глубоко вздохнув, сказал:

– Ну, давай с Богом!

Топор вмиг стал, словно живой. Он бросился дерево рубить и Егорку за собой тащит. Так и норовит выскочить из рук. А Егор вцепился, крепко – не отпускает. Одно дерево повалил. Другое срубил, третье. Топор не устает – летает. От комля до макушки только ветки в разные стороны только кора отлетает. Вырубил Егор три бревна, да кое – как на сваи приладил – устал очень. Кладки кривые в разные стороны разваливаются. Не мост, а просто смех курам.

– Ну, вот бабушка, готов мост. Можешь смело в город идти, да и я следом за тобой.

Посмотрела старуха на мост «дивный», да и говорит Егору:

– Что – то братец, жидковата твоя конструкция. Боюсь, я ногу сломаю. По людскому закону: кто мост строит, тот по нему первый и идет. Так во все времена было принято. Так что ступай сынок смело. Коли господу угодно будет, попадешь ты на ту сторону.

Егорка спорить не стал. Смело шагнул на свое детище. Кое – как он добрался до середины. Жерди разошлись, он не удержался, да как полетит в воду. Плюхнулся, прямо с головой. Вынырнул, да к берегу плывет. Весь промок, до нитки.

Старуха засмеялась да говорит ему.

– Ну что добрый молодец, надежно построил?

А Егорка подплыл к берегу, схватился за камыш – траву, выбрался из воды на берег и говорит:

– Это, бабушка такие бревна не правильные. Тонкие они – да хлипкие. Давай я лучше тебя на ту сторону на своей спине перенесу. Второй раз пока не высох мне не мокнуть.

Залезла старуха на спину к Егору да говорит:

– Поехали!

Егор перешел на другую сторону реки, перенес старуху и говорит ей.

– Вот видишь бабушка, можно и без моста обойтись. Главное брод найти, да чью – нибудь спину, на которой можно переехать.

– Эх, ты, добрый молодец! Слушай, что скажу тебе: только запомни на всю жизнь и детям и внукам своим поведай. Коль нет у тебя своего дела и нет промысла, которым живешь и жить будешь – то возить тебе на своем горбу чужих людей всю жизнь. А коли будешь своим делом владеть, как великий мастер, то тебя и уважать будут и даже на бричке с бубенцами возить. Забирай мой топор, да учись ремеслу, иначе так горбатым на всю жизнь останешься, – сказала старуха.

Пока Егор лапти перевязывал, бабка исчезла. Поднялся он с земли, а разогнуться не может. Горб мешает. Тут вновь слова старухи эхом повторились – « Коли не можешь своим делом владеть –до конца дней носить тебе горб, на котором другие кататься будут». Испугался Егор. Хотел было вернуться к матери домой, да и подумал: что скажут люди в деревне, когда увидят, у него на спине горб вырос?

Идет Егор плачет, «червь» гложет душу. Такая тоска – печаль его обуяла. Старуха то, наверное, колдунья была? Идет, он идет, смотрит на дороге карета на боку лежит. Рядом с ней кучер ходит вокруг кареты, да причитает, от своего бессилия.

– Здравствуй добрый человек, – говорит ему Егор. – Что у тебя за беда такая случилась? Почему ты плачешь?

– Третий день тут стою добрый молодец. Не ел я ничего, а мне к барину надо ехать. Коней не бросишь и карету тут не оставишь, разбойный люд растянет. Вон колесо на камне сломалось. Вот как бы до кузницы дотянуть, так там и починить можно было бы. Силы у меня столько нет, чтобы поднять её.

Достал Егор краюху хлеба, разделил её пополам, дал кучеру картофелину и говорит:

– Ты пока ешь, а я посмотрю, что сделать можно. Может, я, чем могу тем и помогу?

Кучер взял хлеб, да и говорит:

– Эх, как бы мне да еще соли щепотку. Без соли сам знаешь, еда в рот не лезет.

Достал Егорка солонку да подает кучеру. Увидел тот солонку, чуть картошкой не подавился.

– Продай, я тебе рубль дам, – сказал кучер.

– Нет – не продам, – ответил Егор. – Бесценная она.

– А за десять отдашь?

Егор подумал и сказал:

– За десять тоже не отдам.

Кучер смотрит на солонку и говорит дрожащим голосом:

– Какая работа дивная – свет не видывал. В такой солонке впору камни самоцветные да жемчуга с изумрудами хранить, а не соль. Сто рублей дам – продай!

Подумал Егорка, да и отвечает:

– Давеча мне за неё тысячу давали – я не отдал. Бесценная она, так как это от деда память.

– Так твой дед великим мастером был?

– Дед был мастером, и я хочу быть таким как дед, – сказал Егор.

– Так почини мне карету, вместе к барину поедем, – сказал кучер. – Барин отблагодарит тебя.

Егор подошел к карете посмотрел и сказал:

– Я вижу, колесо с оси слетело, и спица сломалась. Эх, как бы был у меня молоток, я бы починил.

Открыл кучер рундук достал молоток и сказал Егору:

– За хлеб, за соль – спасибо! От голода спас ты меня путник. За это, хочу подарить тебе молоток. Не простой молоток, а волшебный. Удержишь его в руках быть тебе мастером. Не удержишь, так всю жизнь и будешь своим горбом промышлять.

Взял Егорка в руки молоток и сказал:

– Ну, с Богом родимый!

Молоток давай стучать по колесу. Держит его Егорка, направляет куда надо, а молоток сам бьет. Подпер горбом карету. Посадил колесо на ось, да и говорит:

– Спасибо тебе молоток – кончай работу.

Молоток успокоился. А кучер стоит, смотрит, на Егора с удивлением, даже рот открыл.

– Удержал добрый молодец, инструмент, значит твоим ему быть. А откуда ты слова волшебные знаешь?

– Так, старуха мне топор волшебный подарила и слова такие сказывала.

– Ну, раз так, то садись в карету, поехали к моему барину, – сказал кучер. – Видно он заждался меня.

Сел Егор в карету едет, а сам думает:

– «Сделал мост плохой, пришлось старуху на хребту через реку переносить, а починил колесо, теперь меня карета везет. Хорошо быть настоящим мастером».

Ехали – ехали, да приехали. Стоит усадьба красоты необыкновенной. Вокруг лужайки стриженные. Дорожки подметенные. На клумбах цветы не виданной красоты цветут. На высоком крыльце барин стоит и трубку курит, да в трубу подзорную глядит, свои поместья осматривает.

– Где это ты Трифон, столько дней пропадал? Я уж было подумал, тебя разбойники в лес утащили, аль волки дикие загрызли.

– Так ваше благородие, в карете колесо испортилось. Тут вижу, добрый молодец идет, он мне колесо и помог починить. Мастеровой он, наверное…

– Напои, да накорми коней, карету в сарай поставь, да с добрым молодцем жалуйте ко мне в кабинеты. Поговорить желаю, – сказал барин, и ушел в усадьбу.

В ту пору дочке барина Меланье исполнилось восемнадцать лет. Девушка выросла вдали от людей. Красивая – свет не видывал! Характер кроткий, спокойный. Душой как раз под стать Егору. Привел кучер Егора к барину в кабинеты, да и говорит:

– Руки золотые у добра молодца. Жаль только горб на спине, так бы дочери вашей хороший муж мог бы быть.

Барин осмотрел Егора и говорит ему:

– Не тебе Трифон, о моей дочери беспокоиться. Коль добрый молодец, мастер великий, то горб ему не помеха ни для любви, ни для промысла! На работу его смотреть будут и за неё платить. А с горбом или без, народу все едино!

– Простите барин, не подумал, – отвечает за него кучер. – Давеча, как колесо к карете прилаживал, он мне шкатулку показывал – резную – красоты невиданной. В ней барин, жемчуга и камни самоцветные хранить, а он дурачок соль в ней держит.