Стеклянный Дворец

– Сделай что-нибудь, Моханбхай.

– Подожди.

Савант нашел решение: если королева позволит прислуге построить времянки около стен поместья, они тоже окажутся далеко от источника заразы. Тогда слуги вернутся и, что важнее, всегда будут под рукой для необходимых работ. Не нужно будет посылать гонцов в город, звать кухарок или нянек, и никто больше не станет заводить разговоров про увольнение. Они станут самодостаточной маленькой деревней на вершине холма.

Долли благодарно пожала парню руки.

– Моханбхай!

Впервые за много дней она смогла выдохнуть с облегчением. Какой же он верный и надежный, всегда готов помочь. Что бы они без него делали?

Но как теперь получить разрешение королевы? Та вечно жаловалась, какой маленький у них участок, какой тесный, как похож на тюрьму. Что она скажет, если предложить, чтобы вся прислуга из города перебралась сюда? Но времени не оставалось. Долли пошла к королевским покоям.

– Мибия?

– Да?

Долли оторвала голову от пола и села на пятки.

– Слуги перестали приходить из-за болезни в городе. Через пару дней они разбегутся по деревням. В Ратнагири никого не останется. И в доме скоро не будет воды. Уборные заполнятся. Нам самим придется выносить помои. Моханбхай говорит, почему бы не позволить людям построить хижины у наших стен, снаружи? Когда страх минует, они уйдут. Это решит все проблемы.

Королева отвела взгляд от стоящей на коленях девушки и взглянула за окно. Она тоже очень устала от конфликтов со слугами – негодяи, неблагодарные негодяи, что еще можно о них сказать? Чем больше им даешь, тем большего они хотят – да, даже лучшие из них, вроде этой девочки Долли. Что бы они ни получали, всегда нужно что-нибудь еще, вечно новые требования – больше одежды, новое ожерелье. А что до прочих, этих кухарок, уборщиков и нянек, почему их с каждым годом все труднее находить? Стоит оказаться в городе, как видишь тысячи людей, стоящих просто так на обочинах, глазеющих по сторонам, которым нечем заняться, кроме как слоняться без дела. И тем не менее, когда возникает необходимость найти прислугу, можно подумать, что живешь в мире призраков.

А теперь, с распространением эпидемии, они наверняка погибнут тысячами. И что тогда? Те, кто готов работать, станут еще большей редкостью – как белые слоны. Уж лучше пускай они переедут, пока еще есть время. Девочка сказала правду: безопаснее держать их на холме, подальше от города. В противном случае они могут занести заразу в поместье. И можно будет компенсировать неприглядность ситуации – они будут доступны в любой момент, когда понадобятся, днем и ночью.

Королева повернулась к Долли:

– Я приняла решение. Позволим им построить свои хижины на холме. Вели Саванту сообщить им, что могут приступать.

За несколько дней вокруг поместья вырос басти, поселок из лачуг и хибарок. В ванных комнатах Аутрем-хаус заструилась вода, уборные вновь стали чистыми. Обитатели басти денно и нощно благодарили королеву. Настал ее черед быть обожествленной – в одночасье она стала богиней-хранительницей, защитницей обездоленных, воплощенной деви[40], которая спасла сотни душ от ужасов чумы.

Через месяц эпидемия пошла на спад. Вокруг поместья теперь жило около пятидесяти семейств. Они вовсе не собирались возвращаться в свои старые дома на перенаселенных улицах города, ведь здесь, на продуваемом ветрами холме, было гораздо уютнее. Долли обсудила вопрос с королевой, и та решила позволить поселенцам остаться.

– Что, если опять эпидемия? – рассуждала королева. – В конце концов, мы пока не знаем, закончилось ли все на самом деле.

Принцессы были в восторге, что вокруг останутся хижины прислуги: у них никогда прежде не было товарищей по играм их возраста, а сейчас появились десятки. Первой принцессе было восемь лет, самой младшей – три. Они целыми днями носились по поместью со своими новыми друзьями, открывая для себя новые игры. Проголодавшись, они забегали в бедные лачуги своих новых друзей и просили чего-нибудь поесть, а после полудня, когда играть на улице было слишком жарко, они дремали на земляном полу какой-нибудь крытой соломой хижины.

Четыре года спустя случилась новая вспышка чумы. И еще больше людей переселилось на холм. Как и предсказывал Савант, басти вокруг поместья превратился в маленькую деревню, живущую своей жизнью, с кривыми переулками и лавчонками на углах. Поселение больше не состояло из одних только хибар и лачуг, один за другим начали появляться крытые черепицей дома. Но в этом маленьком поселке не было ни канализации, ни других удобств. И когда менялся ветер, запах помоев и экскрементов, поднимавшийся из ущелья с дальней стороны обрыва, накрывал Аутрем-хаус.

Английский окружной чиновник обеспокоился образованием принцесс и организовал приезд английской гувернантки. Только одна из принцесс обнаружила склонность к учебе, самая младшая. Именно она и Долли получили наибольшую пользу от пребывания гувернантки. Обе вскоре свободно заговорили по-английски, а Долли даже начала рисовать акварелью. Но гувернантка задержалась ненадолго. Она была настолько возмущена условиями заточения королевской семьи, что разругалась с местной британской администрацией. В конце концов ее пришлось отправить обратно в Англию.

Принцессы повзрослели, как и их товарищи по играм. Мальчишки иногда дергали девочек за косички и якобы случайно прижимались к ним, бегая по поместью. Саванту пришлось взять на себя роль защитника и лидера. Он в гневе мчался в басти и возвращался оттуда с синяками на лице и разбитой губой. Долли с принцессами в молчаливом благоговении собирались вокруг него: без всяких вопросов они знали, что он получил эти раны, защищая их.

Савант к тому времени превратился в высокого смуглого юношу, с широкой грудью и аккуратными черными усиками. Теперь он работал не только кучером, но и привратником. Для службы в этом качестве ему отвели в пользование домишко у ворот. Комнатка была маленькой, с одним окном и плетеным топчаном, а единственным украшением служило изображение Будды – символ обращения Саванта, под влиянием короля.

Обычно девочкам запрещено было заходить в жилище Саванта, но они не могли оставаться в стороне, когда он лежал там, залечивая раны, полученные из-за них. Они находили способ проскользнуть внутрь незамеченными, с тарелками еды и свертками сладостей.

Одним жарким июльским днем, зайдя в домик Саванта по какой-то хозяйственной надобности, Долли обнаружила его спящим на плетеной койке. Он был обнажен, если не считать белой набедренной повязки, хлопкового лангота, завязанного между ног. Присев рядом, она наблюдала, как его грудь приподнимается в такт дыханию. Думая разбудить, она потянулась к его плечу, но вместо этого рука коснулась его шеи. Кожа у него была скользкой, покрытой тонкой пленкой влаги. Долли провела указательным пальцем вниз к середине груди, через лужицу пота, скопившуюся в углублении, к спиральной ямке его пупка. Линия тонких волос змеилась вниз и исчезала во влажных складках лангота. Она коснулась волосков кончиком пальца, погладила против направления роста, приподнимая их. Савант пошевелился и открыл глаза. Она почувствовала его пальцы на своем лице – пальцы, обрисовывающие линию ее носа, приоткрывающие губы, поглаживающие кончик языка, следующие изгибу подбородка и опускающиеся к шее. Когда он добрался ниже, она остановила его руку:

– Нет.

– Ты первая начала трогать меня, – поддразнил он.

Она не ответила. И сидела неподвижно, пока он возился с ее завязками и застежками. Грудь у нее была маленькая, запоздало развивающаяся, с крошечными бутончиками сосков. Ладони кучера были в колючих мозолях, и грубая кожа царапала нежные бугорки груди. Долли положила руки ему на бока и провела вниз вдоль грудной клетки. Прядь волос выбилась у нее на виске, и капли пота, кружась, покатились по локонам, медленно стекая с кончиков на его губы.

– Долли, ты самая прекрасная девушка на свете.

Ни он, ни она не знали, что нужно делать. Казалось невозможным, чтобы их плоть можно было совместить. Тела скользили, неловко ворочались, царапались. А потом внезапно она ощутила вспышку жгучей боли между ног. И громко вскрикнула.

Он развязал свою набедренную повязку и вытер ею кровь с ее бедер. Она взяла другой конец ткани и вытерла красные потеки с его члена. Он потянулся к ее промежности и погладил по лобку. Потом оба сели на пятки, глядя друг на друга, тесно прижавшись коленями. Он расстелил влажную белую ткань поверх их соединенных ног, солнечные лучи ее крови были испещрены опаловыми искрами его семени. В молчаливом изумлении они уставились на яркий рисунок ткани – это было их произведение, знамя их союза.

Долли вернулась на следующий день и приходила еще много дней после. Она ночевала в гардеробной на верхнем этаже. В соседней комнате находилась спальня Первой принцессы. Кровать Долли стояла у окна, а снаружи, только руку протянуть, росло манговое дерево. Ночью Долли соскальзывала по нему вниз и забиралась наверх перед рассветом.

Однажды днем в домике у Саванта они уснули, обливаясь потом, на его плетеной койке. Но вдруг комнату заполнил пронзительный крик, и оба мгновенно вскочили. Над ними стояла Первая принцесса – глаза сверкают, руки уперты в бедра. В пылу гнева она из двенадцатилетней девочки превратилась во взрослую женщину.

– Я подозревала, а теперь знаю наверняка.

Принцесса велела Долли одеться и немедленно убираться.

– Если еще когда-нибудь увижу вас вместе наедине, тут же пойду к Ее Величеству. Вы слуги. Она вышвырнет вас вон.

Савант, абсолютно голый, бросился на колени и умоляюще сложил ладони:

– Принцесса, это была ошибка, ошибка. Моя семья, они зависят от меня. Откройте свое сердце, принцесса. Это была ошибка. Больше не повторится.

С того дня взгляд Первой принцессы следовал за ними, куда бы они ни направились. Она сообщила королеве, что видела, как грабитель карабкался на манговое дерево. Дерево срубили, а на окно поставили решетку.

Было решено, что вместе с поставками свинины для короля в Аутрем-хаус будут доставлять бомбейские газеты. В первой же партии обнаружились репортажи, вызвавшие всепоглощающий интерес: рассказ о европейском туре короля Чулалангкорна из Сиама. Впервые азиатский монарх посетил Европу с государственным визитом. Путешествие продолжалось в течение нескольких недель, и все это время для короля Тибо не существовало никаких иных тем.

В Лондоне король Чулалангкорн останавливался в Букингемском дворце, в Австрию его пригласил сам император Франц Иосиф, в Копенгагене он подружился с королем Дании, президент Франции встретил его в Париже с распростертыми объятиями. В Германии кайзер Вильгельм стоял на перроне, ожидая прибытия королевского поезда. Король Тибо перечитывал репортажи еще и еще раз, пока не выучил их наизусть.

Совсем недавно прадед Тибо, Алаунгпайя, и дед, Баджидо, завоевали Сиам, разгромили его армию, свергли правителей и разорили Аюттайю, главный город. Впоследствии поверженная знать избрала нового правителя, и Бангкок стал новой столицей страны. Именно благодаря королям Бирмы, предкам Тибо, благодаря династии Конбаунов в Сиаме возникла нынешняя династия и правящий король.

– Когда наш предок, великий Алаунгпайя, завоевал Сиам, – сказал однажды дочерям Тибо, – он отправил письмо королю Аюттайи. Копия его хранится в дворцовых архивах. Вот что там сказано: “Нет равных нашей славе и нашей карме; поставить вас в один ряд с нами это все равно что сравнить Гаруду Вишну с ласточкой, солнце – со светлячком, божественную королевскую кобру небес – с земляным червяком, Дхатараттху, великого правителя Востока, – с навозным жуком”. Вот что наш предок сказал королю Сиама. А теперь они ночуют в Букингемском дворце, тогда как мы похоронены заживо в этой навозной куче.

Нельзя было отрицать истину этих слов. По прошествии многих лет Аутрем-хаус все больше напоминал окружающие его трущобы. Черепицу сдуло ветром, и новой не положили. Штукатурка осыпалась со стен, обнажив кирпичную кладку. Сквозь трещины пробились ростки фикуса и быстро выросли в крепкие молодые деревца. Плесень в комнатах поползла вверх от пола, и стены выглядели так, словно были задрапированы черным бархатом. Увядание и разложение стали для королевы символом неповиновения.

– Ответственность за содержание этого дома не на нас, – заявила она. – Они выбрали его в качестве нашей тюрьмы, вот пусть и следят за ним.

Вновь прибывающие районные администраторы порой заговаривали о сносе басти и переезде слуг обратно в город. Королева лишь хохотала: насколько же одурманены эти люди собственным высокомерием, воображая, что в такой стране, как Индия, они смогут удержать всю семью в одиночном заточении на холме? Да сама земля восстанет против такого!

Редкие визитеры, которым позволено было навещать королевскую семью, были шокированы видом басти, запахами отходов и экскрементов, пеленой дыма от очагов, висевшей в воздухе. Зачастую гости выходили из своих экипажей с выражением ошеломленного удивления на лицах, не в силах поверить, что резиденция последнего короля Бирмы стала ядром трущоб.

Королева приветствовала гостей гордой ироничной улыбкой. Да, оглянитесь вокруг, взгляните, как мы живем. Да, мы, кто правил богатейшей страной Азии, низведены вот до такого. Вот что они сделали с нами, и вот что они сделают со всей Бирмой. Они отобрали наше королевство, обещая железные дороги, шоссе и порты, но запомните мои слова: все закончится точно так же. Через несколько десятилетий богатства иссякнут – драгоценные камни, тик и нефть, – а тогда уйдут и они. В нашей золотой Бирме, где никто никогда не голодал и никто не был настолько беден, чтобы не уметь читать и писать, останутся лишь нищета и невежество, голод и отчаяние. Мы были первыми, кого заключили в тюрьму во имя их прогресса; за нами последуют еще миллионы. Вот что ждет всех нас, вот так мы все и закончим – узниками, в трущобах, порожденных чумой. Спустя сто лет в вопиющей разнице между королевством Сиам и состоянием нашего порабощенного королевства вы прочтете обвинительный акт жадности Европы.

8

Иравади была не единственной водной артерией, которой пользовался Сая Джон. Работа часто заводила его далеко на восток, вниз по реке Ситаун и в Шанские горы. В дне пути вглубь страны от города Пинмана, стоявшего на берегу реки, находилась деревня под названием Хуай Зеди. Много лет назад, когда тиковые компании только начинали осваивать этот участок лесов, Хуай Зеди была таким же временным тиковым лагерем, как прочие. Но с течением времени лагеря перемещались все выше и выше по склонам, и снабжать их припасами становилось все труднее. Постепенно благодаря своему выгодному местоположению на спуске, где горы переходили в равнину, Хуай Зеди стала своеобразным перевалочным пунктом на пути в горы. Многие носильщики и погонщики слонов, сопровождавшие компанию в этот прежде малонаселенный район, решили поселиться в окрестностях деревни.

Мало кто из погонщиков слонов и прочих работников, живших в Хуай Зеди, были бирманцами по происхождению, некоторые были из каренов, кто-то – каренни, а еще па-о, падаун, каду-канан; было даже несколько семей из индийских махаутов – погонщиков слонов из Корапута в Восточных Гхатах. Жители деревни держались обособленно, мало общаясь с народом равнин; Хуай Зеди была местом самодостаточным, частью нового цикла жизни, порожденного добычей тикового дерева.

Деревня стояла прямо над песчаной отмелью, где протока изгибалась широкой извилистой дугой. Поток здесь мелел, растекаясь по галечному руслу, и бо´льшую часть года вода поднималась лишь до колен – идеальная глубина для деревенских ребятишек, которые патрулировали реку дни напролет с маленькими арбалетами наготове. В протоке хватало легкой добычи – серебристые рыбы кружили на мелководье, ошеломленные внезапной переменой скорости потока. Постоянное население Хуай Зеди состояло в основном из женщин, поскольку на протяжении многих месяцев трудоспособные мужчины в возрасте от двенадцати лет и старше работали в том или ином тиковом лагере на склонах горы.

Поселок был окружен огромными прямоствольными деревьями, растущими так тесно, что листва образовывала высокую стену. За этой стеной скрывались многочисленные стаи попугаев, семейства мартышек и разных приматов – белолицых лангуров и меднокожих резусов. Даже обычных бытовых звуков, доносившихся из деревни, – скрежета кокосовой плошки по металлической кастрюле, скрипа колесика детской игрушки – было достаточно, чтобы посеять панику в пестром сумраке леса: обезьяны разбегались с истеричным верещанием, а с вершин деревьев вздымалось облако птиц, словно подхваченная ветром простыня.

Жилища в деревне Хуай Зеди отличались от построек в тиковых лагерях только высотой и размером, а формой и внешним видом они были точно такие же, из того же самого материала – плетеного бамбука и тростника, – каждое приподнято над землей на сваях из тикового дерева. Лишь несколько сооружений заметно выделялись на фоне окружающей зелени: деревянный мост, пагода с белеными стенами и церковь под тростниковой крышей, увенчанная раскрашенным тиковым крестом. Последняя служила значительной части обитателей Хуай Зеди, многие из которых были выходцами из каренов и каренни – народов, что были обращены последователями американского баптистского миссионера, преподобного Адонирама Джадсона.

По пути через Хуай Зеди Сая Джон обычно останавливался у почтенной вдовы бывшего старшины погонщиков, христианки-каренни, которая держала небольшой магазин на увитой виноградом террасе своей хижины. Сын дамы, которого звали До Сай, стал одним из ближайших друзей Раджкумара.

До Сай был на пару лет старше Раджкумара – скромный нескладный юноша с широким плоским лицом и коротким носом, похожим на окурок чируты. Когда они впервые встретились с Раджкумаром, парень работал всего лишь помощником па-киейк, цепных дел мастера. До Сай был слишком юн и совсем неопытен, чтобы доверить ему закреплять цепи самостоятельно, его работа состояла в том, чтобы подавать цепи мастеру. Но До Сай был упорным и старательным работником, и когда Раджкумар с Сая Джоном вернулись в деревню в следующий раз, он уже дослужился до мастера. Год спустя он был уже пе-си, помощником погонщика, и трудился со стадом аунджи, занимаясь расчисткой ручьев.

В лагере Раджкумар по пятам ходил за До Саем, стараясь быть полезным – разжечь огонь или вскипятить воды. От До Сая Раджкумар научился заваривать чай, как любят погонщики – крепкий, горький и кислый, – сначала набивая чайник листьями до половины, а потом добавляя еще при каждом доливе воды. Вечерами он помогал До Саю плести тростниковые ограждения, а по ночам сидел на ступеньках лесенки его хижины, жевал бетель и слушал рассказы. Ночью стадо не нуждалось в присмотре. Ноги слонов опутывали цепями и отпускали их самостоятельно добывать себе пропитание в окрестных джунглях.

В лагере было одиноко, и До Сай частенько рассказывал о своей возлюбленной, Нау Да, юной девушке, стройной и цветущей, в белой тунике с кисточками и домотканой лоунджи. Они должны были скоро пожениться, как только До Сай станет старшим погонщиком.

– А ты? – спрашивал До Сай. – Есть девушка, о которой ты мечтаешь?

Раджкумар обычно равнодушно пожимал плечами, но однажды До Сай был чересчур настойчив и пришлось утвердительно кивнуть.

– Кто она?

– Ее зовут Долли.

Раджкумар впервые заговорил о ней, но те дни минули так давно, что сейчас он едва мог припомнить, как она выглядит. Тогда она была совсем ребенком, но все же задела его душу, как никто и ничто прежде. В ее огромных, наполненных страхом глазах он разглядел собственное одиночество, вывернутое наизнанку, ставшее видимым, практически осязаемым всей кожей.

– И где она живет?

– Думаю, в Индии. Точно не знаю.

До Сай озадаченно поскреб подбородок.

– Однажды тебе придется отправиться ее искать.

– Это очень далеко, – рассмеялся Раджкумар.

– Все равно придется. Иного пути нет.

Именно благодаря До Саю Раджкумар узнал, под какими разными личинами смерть преследует погонщиков: цепочная гадюка, случайное бревно, нападение дикого буйвола. Однако худшие из страхов До Сая были связаны не с этими узнаваемыми воплощениями смерти, а с одной особенно мстительной ее формой. Сибирская язва, самая смертоносная из болезней слонов.

Сибирская язва была распространена в лесах Центральной Бирмы, и эпидемию невозможно было предотвратить. Эта болезнь может дремать на лугах лет по тридцать. Тропинка или просека, с виду мирная и признанная вполне годной после многих лет покоя, может внезапно оказаться дорогой к смерти. В своих самых опасных формах сибирская язва убивала слона за несколько часов. Обладатель гигантских бивней, возвышающийся на добрых пятнадцать локтей над землей, мог в сумерках мирно пастись, а к рассвету уже лежать бездыханным. Всего за несколько дней можно было потерять целое рабочее стадо в сотню животных. Взрослые слоны оценивались в много тысяч рупий, и потери во время эпидемии была таковы, что эхо докатывалось до Лондонской фондовой биржи. Страховые компании редко готовы были рисковать, опасаясь убытков.

Слово “антракс” – сибирская язва по-гречески – происходит от того же корня, что “антрацит”, разновидность угля. Поражая человека, сибирская язва сначала проявляется в виде маленьких воспаленных прыщиков. По мере того как ранки увеличиваются, по центру становятся заметны маленькие черные точки, крохотные гнойники, похожие на угольную крошку, – отсюда и название болезни. Когда сибирская язва поражает шкуру слона, эти раны развиваются с вулканической энергией. Сначала они появляются на задних ногах животного – размером с человеческий кулак, красновато-коричневого цвета. Язвы быстро набухают и у самцов покрывают кожу полового члена.

Карбункулов особенно много в задней части тела, и по мере роста они закупоривают анус животного. Слоны потребляют огромное количество корма и должны постоянно испражняться. Функции их пищеварительной системы не прекращаются с началом болезни, кишечник продолжает производить фекалии, даже когда выделительные пути уже закрыты, мощно толкая неизвергнутые каловые массы к перекрытому анальному проходу.

– Боль такая дикая, – говорил До Сай, – что больной слон бросается на все, что видит. Он может вырывать с корнем деревья и ровнять с землей стены. Самые кроткие слонихи становятся безжалостными убийцами, самые нежные детеныши бросаются на своих матерей.

Когда разразилась эпидемия, они оказались вместе в тиковом лагере. Сая Джон и Раджкумар по своему обыкновению остановились у старшины погонщиков, маленького сгорбленного человечка с усиками-ниточкой. Однажды поздно вечером в дом ворвался До Сай – сообщить старшему, что один из у-си погиб и, похоже, его убил собственный слон.

Хсин-оук не мог поверить. Слон находился на попечении этого погонщика уже лет пятнадцать, и с ним прежде не было никаких трудностей. Однако незадолго до смерти у-си увел своего подопечного подальше от стада и приковал к дереву. Сейчас слон стоял над телом погонщика и никого близко не подпускал. Все это выглядело очень и очень неправильно. Но что пошло не так? Несмотря на поздний час, старшина отправился в джунгли вместе с До Саем и еще несколькими рабочими. Сая Джон и Раджкумар решили идти с ними.

Так случилось, что лесной комиссар, который отвечал за этот лагерь, уехал на пару дней и задержался в общежитии компании в Проме. В его отсутствие в лагере не было огнестрельного оружия. В распоряжении погонщиков были только пылающие факелы и привычное вооружение – копья и да.

Слона Раджкумар услышал издалека. По мере их приближения рев животного становился все громче. Раджкумар и раньше часто удивлялся, сколь оглушительные и разнообразные звуки может издавать слон: трубный рев, визг, испускание газов, и все это сопровождает треск молодых деревьев и подлеска. Но этот рев отличался от обычного слоновьего шума – сквозь привычные звуки прорывалась пронзительная нота боли.

Прибыв на место, они обнаружили, что слон расчистил вокруг себя большую поляну, вытоптав все, до чего смог дотянуться. Мертвый погонщик лежал под деревом, искореженный и окровавленный, всего в паре ярдов от скованных цепями слоновьих ног.

Сая Джон и Раджкумар издалека наблюдали, как хсин-оук и его люди окружали разъяренную самку, пытаясь понять, что с ней произошло. И вот старшина вскрикнул и вскинул руку, указывая на зад животного. Несмотря на неровный свет факела, Раджкумар сумел разглядеть темные шишки на спине слона.

Хсин-оук с подручными мгновенно развернулись, ринулись в лес и помчались обратно в лагерь.

– Саяджи, что такое? Почему они убежали?

Сая Джон уже торопливо продирался через подлесок, стараясь не упустить из виду факелы погонщиков.

– Из-за сибирской язвы, Раджкумар, – крикнул он.

– Что?

– Сибирская язва!

– Но, Сая, почему они не забрали тело погибшего?