Стеклянный Дворец

Постепенно Долли выучила несколько слов на тамильском и хиндустани. Стало чуть проще работать с новыми слугами, но они все равно казались какими-то неловкими, неуклюжими и бестолковыми. Порой Долли не могла удержаться от смеха – когда видела, как они пытаются делать шико, елозя локтями и поправляя сари. Или когда наблюдала, как неуклюже они ползают на коленках, пыхтя и кряхтя, или путаются в одежде и падают прямо лицом вниз. Долли никак не могла взять в толк, почему им так трудно передвигаться на четвереньках. Ей казалось, что так гораздо легче, чем подниматься на ноги всякий раз, как нужно что-то сделать. Так ведь гораздо меньше устаешь, а когда ничем особо не занят, можешь спокойно сидеть на пятках. Но новые айя считали, что это невыносимо тяжело. Им нельзя было доверить подать поднос королеве. Они или проливали то, что нужно было пронести через комнату, или ползли так медленно, что от двери до кровати добирались добрых полчаса. Королева теряла терпение, лежа на боку и наблюдая, как ее стакан воды ползет через комнату, будто его тащит на себе улитка. Иногда она гневно кричала, но тогда все становилось еще хуже. Перепуганная айя тут же опрокидывала поднос и то, что на нем, и все приходилось повторять с самого начала.

Было бы, конечно, много проще, если бы королева не настаивала так на соблюдении всех мандалайских правил – шико, ползание на коленях, – но она и слышать не желала ни о каких переменах. Она королева Бирмы, заявила она, и если не будет требовать подобающего обращения, как можно рассчитывать, что окружающие будут оказывать ей соответствующие почести?

Однажды случился грандиозный скандал из-за У Маун Джи. Одна из нянек зашла в детскую и застала его на полу с другой нянькой, лоунджи его была задрана до пояса. Вместо того чтобы пристыженно бежать, он набросился с кулаками на разоблачительницу. И выбежал за ней в коридор, и преследовал до самой спальни короля.

Король сидел за столом и скручивал сигару. У Маун Джи настиг няньку ровно в тот момент, когда она вбежала в комнату. Она споткнулась и ухватилась за скатерть. Все, что лежало на столе, взмыло в воздух, табак разлетелся повсюду. Король чихнул и продолжал чихать, казалось, несколько часов. Когда чихание наконец унялось, король впал в такую ярость, в какой его никогда еще не видели. Это означало новые отъезды.

Поскольку главная нянька вообразила себя белкой, а еще одна вернулась в Бирму, у королевы осталось всего несколько надежных прислужниц. И она решила пригласить английскую акушерку. Мистер Кокс нашел такую, некую миссис Райт. С виду вроде милая и дружелюбная дама, но ее появление вызвало очередные проблемы. Повитуха не желала делать шико и опускаться на четвереньки в ожидании королевы. Королева воззвала к мистеру Коксу, но англичанин встал на сторону миссис Райт. Она могла бы кланяться в пояс, сказал мистер Кокс, но ей ни к чему шико, и уж точно она не станет ползать. Она же англичанка.

Королева приняла предложенные правила, но это не добавило симпатии к миссис Райт. Королева начала все больше и больше полагаться на бирманского массажиста, который каким-то образом оказался частью ее свиты. У него были ловкие руки, и он умел снять боли у королевы. Однако английский доктор прознал об этом и устроил грандиозный скандал. Он заявил, что то, что делает массажист, это оскорбление медицинской науки. Сказал, что мужчина прикасался к Ее Величеству в неподобающих местах, причиняя вред здоровью. Королева решила, что доктор рехнулся, и объявила, что ни за что не прогонит массажиста. Доктор отомстил, отказавшись лечить ее далее.

К счастью, роды прошли быстро и без осложнений. Родилась девочка, которую назвали Ашин Хтейк Су Мят Пхая.

Все очень переживали, потому что знали, как сильно королева хотела мальчика. Но та всех удивила. Она рада, сказала королева, девочке легче будет переносить боль изгнания.

На некоторое время Мандалай обратился в город призраков.

После британского вторжения многие солдаты королевской армии разбежались по округе со своим оружием. Они начали действовать самостоятельно, нападать из засады на оккупантов, иногда ночами материализуясь даже в самом городе. Завоеватели отвечали ужесточением репрессий – облавы, казни. Звуки винтовочных выстрелов разносились по пустынным улицам, люди прятались по домам и держались подальше от базара. Целыми днями Ма Чо сидела без дела, не разводя огня под своими котлами.

Однажды ночью в ее харчевню вломились грабители. Раджкумару и Ма Чо вдвоем удалось прогнать злоумышленников, но нанесенный ущерб оказался серьезным. Засветив лампу, Ма Чо обнаружила, что большая часть горшков, сковородок и мисок либо украдены, либо разбиты. Она испустила горестный вопль:

– Что мне делать? Куда мне теперь податься?

Раджкумар присел на корточки рядом с ней.

– Почему бы тебе не поговорить с Сая Джоном? – предложил он. – Может, он сумеет помочь.

– Не смей говорить мне про Сая Джона, – сердито фыркнула сквозь слезы Ма Чо. – Какая польза от мужчины, которого никогда нет рядом, если он нужен? – И зарыдала, закрыв руками лицо.

Раджкумара затопила волна жалости.

– Не плачь, Ма Чо. – Он неловко обхватил ее голову, перебирая пальцами кудряшки. – Перестань, Ма Чо. Хватит.

Женщина шумно высморкалась, выпрямила спину.

– Все в порядке, – резко бросила она. – Это ерунда. – Она нашарила впотьмах подол его лоунджи и потянула к себе, утереть лицо.

И прежде приступы рыданий у Ма Чо частенько заканчивались подобным образом, когда она утиралась его тонким хлопковым одеянием. Но на этот раз, когда ее пальцы ухватили свободную складку, трение ткани совершенно по-новому подействовало на Раджкумара. Он почувствовал, как глубоко внутри тела разгорается жар, а затем его таз сам собой подался вперед, навстречу ее пальцам, ровно в тот момент, как она сжала руку. Не обращая внимания на лишнюю деталь, Ма Чо неспешно провела комком ткани по лицу, вытерла щеки, промокнула морщины вокруг рта и глубокие ямки под глазами. Раджкумар, стоя прямо перед ней, покачивался, двигая бедрами вслед за движением ее руки. И только когда кончик тряпки оказался между ее губ, тонкая ткань предала его. Сквозь складки, теперь влажные и липкие, она почувствовала, как твердое естество, которое не спутать ни с чем, касается уголков ее рта. Она стиснула тряпочный комок посильнее, внезапно насторожившись, и ущипнула, проверяя. Раджкумар ахнул, выгнувшись дугой.

– Ого? – проворчала она.

Затем с поразительным проворством одна из рук метнулась к узлу его лоунджи и потянула, развязывая, другая толкнула его вниз, опуская на колени перед табуреткой. Раздвинув ноги, Ма Чо привлекла Раджкумара к себе. Теперь лоб Раджкумара оказался прижат к ее щеке, кончик тонкого носа зарылся глубоко в ямку под ее подбородком. Он чувствовал запах куркумы и лука, поднимавшийся от ложбинки между ее грудей. А потом вдруг перед глазами полыхнуло и повисла белая пелена, а голова его запрокинулась, потому что вдоль позвоночника прокатилась судорога.

Ма Чо резко оттолкнула его с возгласом отвращения.

– Что я творю? – воскликнула она. – Что я делаю с этим мальчишкой, этим ребенком, этим полоумным калаа? – Отпихнув его локтем, она вскарабкалась по лесенке и скрылась в своей комнате.

Раджкумару понадобилось время, чтобы собраться с духом и заговорить.

– Ма Чо, – позвал он тонким, дрожащим голосом, – ты сердишься?

– Нет, – рявкнули сверху. – Я не сержусь. Я хочу, чтобы ты забыл про Ма Чо и отправлялся спать. Тебе нужно подумать о собственном будущем.

Они никогда не говорили о том, что произошло тем вечером. Следующие несколько дней Раджкумар почти не видел Ма Чо, она исчезала рано утром и возвращалась только поздней ночью. А потом как-то раз Раджкумар проснулся и узнал, что она ушла навсегда. И впервые он поднялся по лесенке, которая вела в ее комнату. И нашел там одну-единственную вещь – новая синяя лоунджи, аккуратно сложенная, лежала посреди комнаты. Он понял, что Ма Чо оставила это для него.

Что ему теперь делать? Куда идти? Он ведь раньше предполагал, что в конце концов вернется на сампан, к своей команде. Но сейчас, вспоминая жизнь на судне, он понял, что не хотел бы возвращаться. Он слишком многое увидел и узнал в Мандалае, у него появилось слишком много новых целей.

В последние несколько недель он часто думал о том, что сказал Мэтью, сын Сая Джона, насчет того, что причиной британского вторжения стало тиковое дерево. И мысль эта прочно угнездилась в разуме Раджкумара, одновременно любопытном и хищном. Если британцы готовы были начать войну из-за каких-то деревьев, это могло быть только потому, что они знали о некоем тайном сокровище, скрытом в лесах. Что это за богатства, он не понимал, но ясно было, что нет другого способа выяснить, кроме как увидеть собственными глазами.

Обдумывая эту мысль, он уже быстро шел, удаляясь от базара. Озираясь, чтобы понять, где находится, Раджкумар обнаружил, что стоит у беленого фасада церкви. И, пройдя разок-другой мимо, решил задержаться. Он ходил кругами и ждал, и точно – не прошло и часа, как он заметил Сая Джона, приближающегося к церкви рука об руку со своим сыном.

– Сая.

– Раджкумар!

Оказавшись лицом к лицу с Сая Джоном, Раджкумар растерялся. Как рассказать про Ма Чо, когда именно из-за него Сая стал рогоносцем?

Но первым заговорил Сая Джон:

– С Ма Чо что-то случилось?

Раджкумар кивнул.

– Что такое? Она ушла?

– Да, Сая.

Сая Джон глубоко вздохнул, возведя глаза к небу.

– Может, это и к лучшему, – сказал он. – Думаю, это знак, что пришло время этому грешнику вернуться к целибату.

– Сая?

– Неважно. И что ты теперь будешь делать, Раджкумар? Вернешься в Индию на своей лодке?

– Нет, Сая, – покачал головой мальчик. – Я хочу остаться здесь, в Бирме.

– А чем будешь зарабатывать на жизнь?

– Вы сказали, Сая, что если мне когда-нибудь понадобится работа, я могу прийти к вам. Сая?

Однажды утром король прочитал в газетах, что вице-король приезжает в Мадрас. В состоянии невероятного возбуждения он послал за мистером Коксом.

– Вице-король собирается навестить нас? – спросил он.

– Ваше Величество, – покачал головой мистер Кокс, – меня не информировали о подобных планах.

– Но этого требует протокол. Король Бирмы такой же суверен, как короли Сиама[29] и Камбоджи, как императоры Китая и Японии.

– Сожалею, Ваше Величество, вероятно, уже слишком поздно вносить изменения в программу поездки вице-короля.

– Но мы должны увидеться с ним, мистер Кокс.

– Время вице-короля уже расписано. Мне очень жаль.

– Но мы хотели бы знать, что с нами намерено делать правительство. Когда мы прибыли сюда, мне сказали, что это не постоянная резиденция. Нам необходимо знать, где мы будем жить и когда туда отправимся.

Мистер Кокс удалился и вернулся несколько дней спустя.

– Ваше Величество, – сказал он, – рад проинформировать вас, что вопрос относительно постоянной резиденции для пребывания вас и вашей семьи наконец-то решен.

– О? И где это?

– Место под названием Ратнагири.

– Что? – Король растерянно уставился на него. – Где это?

– Примерно в ста двадцати милях к югу от Бомбея. Великолепное место, с чудесным видом на море.

– Чудесным видом?

Король послал за картой и попросил мистера Кокса показать, где находится Ратнагири. Мистер Кокс ткнул в карту где-то между Бомбеем и Гоа. Король был всерьез обеспокоен – место настолько незначительно, что даже не отмечено на карте.

– Но мы предпочли бы остаться в городе, мистер Кокс. Здесь, в Мадрасе. Или в Бомбее. Или в Калькутте. Что мы будем делать в захолустной деревушке?

– Ратнагири – это районный центр, Ваше Величество, ни в коем случае не деревушка.

– Как долго мы должны там оставаться? Когда нам позволят вернуться в Бирму?

Теперь настал черед мистера Кокса растеряться. Ему не приходило в голову, что король до сих пор лелеет надежды на возвращение.

Мистер Кокс был по-своему добрым человеком.

– Ваше Величество, – произнес он тихим и ласковым голосом, – вы должны подготовиться к тому, что в Ратнагири придется прожить некоторое время, довольно значительное, боюсь. Возможно…

– Возможно, остаться там навсегда?

– Я этого не сказал, – мистер Кокс закашлялся. – Ничуть. Это не мои слова. Нет, я должен настаивать, что они не…

Король резко вскочил и удалился к себе. И несколько дней не выходил из комнаты.

Через месяц они отплыли из Мадраса на пароходе “Клайв”. Это путешествие было совсем другим. Они плыли вдоль побережья, и берег все время оставался в пределах видимости. Прошли Полкским проливом, и слева видно было северную оконечность Цейлона, а справа – самую южную точку Индии, мыс Коморин.

Спустя четыре дня после отплытия из Мадраса “Клайв” вошел в широкую, залитую солнечным светом бухту. По обеим сторонам пустынного пляжа высились скалы, дальше виднелась петляющая река. Городок стоял на холме над бухтой и так густо зарос кокосовыми пальмами, что его едва удалось разглядеть сквозь зелень.

Ночь они провели на судне и наутро сошли на берег. “Клайв” подполз к причалу, который выдавался далеко в мелководную бухту. В дальнем конце причала, около рыбацкой деревушки, их ждали экипажи. Короля приветствовали салютом из пушек и почетным караулом. Потом экипажи цепочкой потянулись по узкой тенистой дороге. По обе стороны стояли дома под красными черепичными крышами, в окружении садов из деревьев манго и пальм арека. Полицейские сдерживали толпу, собравшуюся поглядеть на короля. Миновали базар, серые стены тюрьмы и череду казарм. Дорога закончилась у большого двухэтажного бунгало, стоящего посреди окруженного стеной сада на утесе, возвышавшемся над городом и бухтой. Усадьба называлась Аутрем-хаус.

Король вошел первым и медленно поднялся по лестнице. Постоял на пороге большой спальни и шагнул внутрь. Стол, кровать и три кресла. С небольшого балкона открывался вид на запад, в сторону моря. Король медленно обошел комнату. Пощелкал деревянными планками жалюзи, поскреб ногтем пятнышко парафина на подсвечнике, провел ладонью по полустертой отметине на стене, раскрошив между большим и указательным пальцами отслоившуюся пластинку штукатурки. В помещении стоял легкий запах затхлости, на стенах кое-где проступила плесень. Он постарался запечатлеть в памяти эти детали, потому что знал, что со временем они потускнеют, но придет день, когда он захочет вспомнить – вспомнить первую встречу с местом своего заточения, его кислую плесневую вонь и шероховатость его текстуры на коже.

А внизу Долли бегала по саду с Первой принцессой, гоняясь за ярко-красной ящеркой. Здесь все было совсем иначе, чем в особняке в Мадрасе, гораздо меньше места, но много уютнее. Здесь можно было бегать и играть в прятки между стволами клонящихся кокосовых пальм. Долли подошла к дереву манго, чьи ветви тянулись до окна верхнего этажа бунгало. Может, это будет ее комната, ее окно, и ветки будут постукивать в стекло.

Где-то в городе зазвонил колокол в храме. Долли замерла, прислушиваясь, глядя вниз по склону сквозь полог пальмовых листьев, в сторону широкого, сверкающего залива. Пахло сушеной рыбой и пряностями. Как светло, как спокойно. Здесь, под защитой высоких каменных стен, все выглядело так безопасно.

Король тоже расслышал колокол. Он вышел на балкон спальни. Внизу расстилался весь город, обрамленный изгибом залива и обрывами мысов с обеих его сторон. Вид великолепный, как и обещал мистер Кокс. Король вернулся в комнату. Сел в кресло и долго следил, как покачиваются на белых оштукатуренных стенах тени пальмовых листьев. В этой комнате один за другим будут песчинками сыпаться часы, пока в конце концов не погребут его под собой.

Часть вторая

Ратнагири

6

Для Раджкумара и Сая Джона самое напряженное время в году наступало, когда поднималась вода в реках. Каждые несколько недель они загружали партию мешков, клетей и ящиков на одну из барж Пароходной флотилии Иравади: дребезжащие колесные пароходы, капитанами которых чаще всего были шотландцы, а команда состояла по большей части из кхаласи из Читтагонга, каковым в свое время стремился стать и сам Раджкумар. Подгоняемые мощью вздымающейся позади реки, баржи неслись вниз по течению от Мандалая на такой скорости, что пролетали мимо всех обычных пунктов маршрута. На закате, когда пора было приставать к берегу, они часто становились на ночлег у какой-нибудь крошечной деревушки – несколько соломенных хижин, сгрудившихся вокруг плаца полицейского участка.

Независимо от размеров деревушки, вокруг стоящего на якоре парохода немедленно образовывался рынок – разносчики, лоточники с едой, торговцы с лодок, продавцы жареных закусок и деревенского самогона спешили со своим добром, радуясь, что в их сети неожиданно попалась такая внушительная стая клиентов. Иногда новость о прибытии парохода доносилась до трупп бродячих артистов. С наступлением ночи, под аккомпанемент взращенного дождями кваканья, над берегом поднимались ширмы кукольников и из темноты проступали пританцовывающие фигуры Бодо и Байин, Митами и Митаджи, Наткадо и Нан Белу[30], такие же большие и знакомые, как пятна на диске луны.

Сая Джон любил путешествовать первым классом, в каюте, – бизнес его процветал, и у него имелись средства. В Мандалае он переехал в большой дом на 33-й улице, там же поселились и Раджкумар, и все прочие, так или иначе связанные с бизнесом Сая Джона. Британская оккупация изменила все, Бирма быстро стала частью Империи, насильно превращенная в провинцию Британской Индии. Аристократичный Мандалай сделался суетливым деловым центром, природные ресурсы эксплуатировались с энергией и эффективностью, о которых доныне и помыслить не могли. Дворец в Мандалае обновили в соответствии с малопонятными потребностями завоевателей: западное крыло превратили в Британский клуб; Зал Приемов королевы стал бильярдной; Зеркальный Зал обклеили старыми выпусками “Панч” и “Лондонских иллюстрированных новостей”; сады вырубили, чтобы освободить место для теннисных кортов и площадок для поло; изысканный маленький монастырь, в котором Тибо проходил послушание, стал часовней, где англиканский священник благословлял британскую армию. Можно было с уверенностью предсказать, что вскоре Мандалай превратится в азиатский Чикаго, процветание было естественной судьбой города, который контролирует слияние двух величайших водных артерий – Иравади и Чиндуин.

Сая Джон получал громадные прибыли, поставляя оборудование и продовольствие на тиковые делянки. Будучи человеком, вовсе не испытывающим тяги к роскоши, он тем не менее считал необходимым вознаграждать себя хорошим ночным сном, когда отправлялся в очередную экспедицию. Каюту первого класса на пароходе, плывущем по Иравади, можно было считать небольшой уступкой слабостям.

А Раджкумар ночи на судне проводил на нижней палубе. В команде были мальчишки его возраста, чьей работой было, свесившись за борт с отвесом в руках, как некогда делал и он сам, следить за приближением мели и громко выкрикивать глубину: Эк гач, до гач, тин гач…[31]С ними он переходил на родной язык Читтагонга, а когда пароход становился на якорь, они поднимали его с циновки и брали с собой на берег, показать места, где проводят ночи моряки.

По утрам невыспавшийся Раджкумар встречал свеженького, плотно позавтракавшего Сая Джона, который спешил встретить свой груз и везти его дальше на плантации. Первую часть пути обычно преодолевали на воловьих повозках. Преодолевая реки грязи, скрипящие телеги ползли к далеким горам.

Когда все шло по плану, их путешествие завершалось в крошечной деревушке, где груз перемещали на спины дожидавшихся здесь слонов, после чего можно было налегке возвращаться обратно. Но зачастую они прибывали на место и выяснялось, что в лагере лесорубов не нашлось свободных слонов, и тогда нужно было искать собственный транспорт, чтобы доставить груз в горы. И Раджкумару тоже приходилось взваливать на спину корзину, глубокую плетеную пах с налобным ремнем. Его персональным грузом становились мелкие предметы роскоши, заказанные “лесными комиссарами”, которые управляли тиковыми разработками, – сигары, бутылки с виски, жестянки с консервированным мясом и сардинами, однажды даже хрустальный декантер из Rowe & Co, большого рангунского универмага.

Они отправлялись в путь на рассвете, Сая Джон во главе длинной цепочки носильщиков, а Раджкумар замыкающим, ползли вверх по бездорожью, как мулы, по раскисшим от дождя тропинкам, врезаясь ребрами стоп в красную скользкую грязь. У Сая Джона был ритуал, нечто вроде суеверия, всегда начинать такой путь в европейской одежде: пробковый шлем, кожаные башмаки, штаны хаки. Раджкумар шел босиком, как все носильщики, в рубахе, лоунджи и крестьянской шляпе с широкими полями.

Но независимо от того, как тщательно он его берег, наряд Сая Джона никогда не выдерживал долгого пути. Подлесок оживлялся, когда они проходили через него, пиявки вставали торчком на травинках, пробужденные теплом шагающих мимо тел, и, как самый плотно одетый в команде, именно Сая Джон непременно снимал самый богатый урожай этих чертовых тварей. Каждые пару часов он объявлял привал. Вдоль троп через равные промежутки были сооружены тростниковые навесы. Скорчившись под соломенной крышей, с которой непрерывно капало, Сая Джон доставал из сумки завернутый в брезент сверток, куда Раджкумар упаковал спички и сигары. Разжигая сигару, он глубоко затягивался, пока на кончике не появлялся яркий сияющий кружок. А потом проходился по всему телу, выжигая пиявок одну за другой.

Самые большие скопления кровососущих личинок всегда собирались в складках тела, где одежда натирала кожу, морщины и неровности помогали этим тварям добраться до излюбленных целей – подмышек, паха, складок между бедрами и ягодицами. В своих башмаках Сая Джон иногда находил целые скопища пиявок, которые впивались во влажную кожу между пальцами – самые лакомые кусочки человеческой плоти для них. Некоторые оказывались раздавлены весом стопы, и их челюсти застревали в коже. Эти места привлекали все новых и новых хищников, не только пиявок, но и насекомых, а если оставить укусы без внимания, они начнут гноиться, превращаясь в зловонные глубокие тропические язвы. К таким ранкам Сая Джон прикладывал коу-йок – смолистый кусочек красного табака, намазанный на клочок бумаги и ткани. Припарка сама собой так плотно прилипала к коже, что не отваливалась даже в воде, защищая рану и обеззараживая. На каждом привале Сая Джон снимал с себя очередную деталь одежды, и уже спустя несколько часов он был одет как Раджкумар – лоунджи и рубаха.

Почти неизменно они следовали вдоль чаунга[32], бурного горного потока. Каждые несколько минут в воде проносилось бревно вниз в долину. Оказаться на пути такого двухтонного снаряда означало неминуемое увечье или смерть. Когда тропа пересекала чаунг, выставляли дозорного, который давал знать, когда носильщикам можно безопасно перейти поток.

Часто бревна приплывали не по одному, а сразу несколько, десятки тонн тяжелого дерева подскакивали в водоворотах, и когда они сталкивались друг с другом, то удар ощущался по всему руслу. По временам бревно застревало на порогах посреди стремнины или возле берега, и уже через несколько минут из воды вырастала корявая дамба, перегораживая поток. Бревна одно за другим врезались в преграду, добавляя массы тяжелому дереву. Громада затора росла, пока вес ее не превращался в непреодолимую силу. А потом что-то не выдерживало, очередное бревно девяти футов в обхвате ломалось, как спичка. С чудовищным грохотом дамба рушилась, и приливная волна из дерева и воды окатывала склон горы.

– Чаунги – это пассаты тиковой торговли, – любил приговаривать Сая Джон.

В сухой сезон, когда земля трескалась и леса увядали, потоки превращались в прерывистые ручейки, с трудом несущие пригоршню сухих листьев, жалкие струйки грязи между цепочками мутных луж. В это время для заготовщиков тика наступала пора прочесывать лес. Выбранные деревья следовало убить и оставить сохнуть, поскольку плотность тиковой древесины такова, что бревно не удержится на воде, пока дерево сырое. Убийство осуществлялось путем кольцевых надрезов, тонких глубоких насечек на стволе на высоте четырех футов и шести дюймов над землей (несмотря на дикую местность, вырубка тика регулировалась имперскими правилами до мельчайших деталей).

Приговоренные деревья оставляли умирать стоя – иногда года на три или даже дольше. И только когда они засыхали достаточно, чтобы держаться на воде, их намечали к вырубке. Вот тогда приходили лесорубы с оружием на плечах и, прищурившись вдоль лезвия топора, прикидывали на глазок место падения своих жертв.

Деревья, пускай уже мертвые, грохотали набатными колоколами протеста, падая на землю, эти громовые раскаты слышны были на мили вокруг, в падении они разрушали все на своем пути: молодые побеги, подлесок, переплетение лиан ротанга. Толстые стволы бамбука расплющивались мгновенно, тысячи сочленений одновременно взрывались смертоносными осколками, выбрасывая грибовидные облака щепы.