Тайна Пророка Моисея

В конце восемнадцатого века Европу охватила романтика войны. Но чтобы пушки стреляли нужны были деньги, а деньги, как сказал Лициний Муциан 2 000 лет назад: "Деньги – это кровь в жилах страны".

Эту "кровь" для армий Петра Первого дали Гутенберги, создав первые в истории Московии Государственный банк и частный банк. Гутенберги финансировали все войны, которые вела российская империя.

Не цари и короли управляли миром, а деньги, которые были в руках банкиров. В истории России ничего не сказано о Гутенбергах. А они всегда стояли за спиной правителей мира и управляли миром.

Но какую тайну мог унести с собой на тот свет прапрадедушка Юлии? Чекисты ограбили Гутенбергов, отняли двадцать миллионов золотых рублей, отняли всё имущество. А что ещё могло быть у Гутенбергов?

– Юлия, почему комната называется "секретной"?

– Я не знаю. Мама так её называла. Я здесь была в детстве и ничего секретного не увидела.

Юлия прильнула ко мне всем телом, и я держал её в своих обьятиях, и смотрел на копию штандарта. В короткое мгновенье в моей голове прошла история людей с Древнейших времён. И из глубины памяти в моём сознании развернулась цитата Авраама Линкольна. "Можно долго обманывать немногих, можно недолго обманывать многих, но нельзя бесконечно обманывать всех".

И эту глупую мысль повторяли и ныне политики и важные чиновники, не зная историю людей планеты.

Никто за 2 000 лет, кроме меня, не обратил внимание, читая о Гае Юлии Цезаре, почему он был убит в святом месте? Неужели заговорщики не могли убить его на улице? И что за преступление совершил Цезарь?

Всех обманул внучатый племянник Цезаря – Октавиан, чтобы скрыть гнусное, отвратительное дело своего великого деда. Вся Римская республика была в ужасе от того, что сделал Цезарь, а люди забыли!

Хорошо организованная банда Ленина захватила власть в самой богатой стране мира, в России, где с февраля никакой власти не было. Ленин – в упоении от всесилия – отменил деньги. Всё оцепенело, началась разруха, а страна была отброшена ОДНИМ человеком назад, в прошлое на тысячу лет. Ленин обвинил в разрухе "царя" – и все поверили. И ныне верят. Хотя многие знают и повторяют слова Великого певца Фёдора Шаляпину "А за так только птички поют!"

К Великому басу и мужественному человеку Шаляпину пришли матросы и попросили его дать концерт в Кронштадте. Он спросил гонорар. Матросы, которые выполняли приказ Ленина: убивать для "остраски" всех, кто им не нравился, ответили:"Сейчас всё за так. Ленин отменил деньги". " А за так только птички поют", – ответил Шаляпин.

Матросы пошли, ограбили магазин, принесли певцу много продуктов питания. И он поехал в Кронштадт. А после Кронштадта покинул Россию навсегда. В 1926 году он написал Горькому "Ни живым, ни мёртвым я не приеду к этой красной сволочи!" Но его потомки в восьмидесятых годах продали труп певца Советскому Союзу.

"Всё, что было не со мной, помню…"

Почему Белое движение проиграло войну большевикам? Потому что оно было честью и совестью России. Оно было Добром, а Добро всегда слабое.

Подростком, рассматривая карты Гражданской войны, я порой слышал, словно наяву, барабанный бой. И мысленно видел шеренги белых офицеров и себя среди них. А впереди шёл генерал Каппель с винтовкой в руках.

Быдло, гниль человечская в очередной раз построило пещерный рай, не догадываясь, что подобный "рай" был много раз в истории планеты. И он кончался одинаково: крахом.

3 900 лет назад в Египте произошла "октябрьская революция". Народ, опьянённый словами о равенстве, братстве, убил царя и аристократов, всё разворовал…и началась разруха. Она тянулась 400 лет. Потом "октябрьский"переворот произошёл в Вавилоне после смерти Александра Македонского. И началась разруха. И Вавилон исчез.

Всё повторилось в пятом веке Новой эры в Римской империи. Произошёл переворот под предлогом равенства, братства. И началось уничтожение "старого мира". Исчезли культура, наука, искуство, грамотность. Вся Европа отлетела в прошлое на 20 000 лет назад. И в разрухе находилась 1 000 лет. А потом переворот во Франции в 1789 году.

Как только власть в стране слабела, тотчас человеческая гниль начинала рваться к власти.

В 1991 году мог произойти очередной большевистский переворот. но у гнили не было организованной банды и не было второго Ленина.

Моя девушка обняла меня за пояс и подвела к карте Ленинградской области, на которую на фото указывал прадедушка Юлии.

Юлия влюбилась в первый раз и не знала, как вести себя со мной. Она "потерялась". Властная девушка иногда выглядела очень слабой. Она часто прикасалась ко мне, трогала рукой, обнимала и внимательно следила за направлением моего взгляда.

Я посмотрел не на карту. Сбоку от неё было изображение старинного британского замка, с мощными толстыми стенами, башнями. Он стоял на скале. Длинный подьёмный мост был поднят. А ниже этого изображения была большая фотография, на которой был тот же замок, но перестроенный. Все бойницы были заполнены переплётами оконных рам с цветными стёклами. Перед замком был парк с огромными деревьями, а внизу, в долине простирался до горизонта большой город.

– Это замок Гутенбергов, – сказала Юлия.

– А кому он сейчас принадлежит?

– Британской короне. Прадедушка узнал, что после Гражданской войны из Великобритании в наркомат внутренних дел России поступил запрос о судьбе Гутенбергов. Наркомат ответил: "Гутенберги умерли". А теперь посмотри сюда.

И Юлия указала пальцем на приколотую булавкой к карте небольшую фотографию. На ней была обычная деревенская уборная.

Глава

– Всех детей "врагов народа" охранники заставляли окунаться с головой…Это охранники называли "перековкой" и говорили:"Почуйте нашу прошлую жизнь!" И так каждый месяц всех детей "врагов народа" охранники прогоняли через уборную. А так как мой прадедушка был аристократ, то его били палками, чтобы выбить "барский дух". Но у него была надежда: закончить скорей школу и поступить в университет. Такая льгота была у детей "врагов народа". Прадедушка в шесть лет поступил в пятый класс. И за четыре года окончил школу…

Под фотографией был маленький кармашек. Юлия вынула из него свёрнутый листок бумаги.

– Мама запретила мне читать до сорока лет. Здесь слова прадедушки…"Во время войны все дамбы вокруг Питера были взорваны, чтобы вода залила все предместья города. Там сейчас море. И там был наш загородный дом для летнего отдыха. Вот что сказал мне с помощью знаков мой папа в то время, когда я и мама пришли в ГПУ:"В стороне от летнего дома заброшенный колодец". Больше папа ничего не успел сказать, потому что охранник подошёл к нам. Дом во время войны был уничтожен. А колодец находился, примерно, в ста метрах от дома, в южном направлении. Его бетонная часть выступала над поверхностью земли на один метр. Над ним был "журавль" с ведром. Но мы никогда в этом колодце не брали воду. Мне неизвсетно, что там было спрятано. И я после окончания университета не посмел посетить то место, потому что за мной следили. Наш загородный дом находился, примерно, в двадцати километрах от города. На карте я отметил красным кружком…"

Ничего страшного в том, что читала моя прелестная девушка, не было. История большевистских упырей, их теорора была известна школьникам. И почему прадедушка Юлии решил, что внучке не нужно было знать его прошлое до того, как ей исполнилось бы сорок лет?

– Женя, я чувствую какую – то опасность, – сказала Юлия, прижимаясь ко мне. – Мама говорила, чтобы я закрыла этот дом и уехала за границу. Но я решила ждать тебя.

– А когда твой прадедушка переехал в Москву?

– Тогда, когда он был избран Президентом Академии наук. И когда он стал жить в Москве, то слежка за ним прекратиалсь. Вот тогда он решил построить элитный посёлок для тех, кто управлял страной.

– Чтобы следить за ними?

– Да. А для того, чтобы скрыть тайну подземных коммуникаций, строили только иностранцы, официально приглашённые.

Я, слушая свою прелестную девушку, был изумлён от фантастического предположения, что я был связан с этим далёким прошлом Гутенбергов. Кто – то сто лет назад знал о каких – то документах, которые, вероятно, хранились в колодце. И этот неизвестный человек было уверен, что прадедушка Юлии знал, где находились документы. Ждал, следил за ним. Но прадедушка был осторожным и не пытался навестить загородный дом. А после того, как он уехал в Москву…

– Юличка, а твой прадедушка когда – либо ездил в Питер?

– Нет, никогда. Его приглашали. И он всегда говорил, что этот город ему неприятен, потому что в нём погибли все его родственники.

На второй странице листа, который держала Юлия, было что – то написано мелким почерком.

– Что это? – спросил я.

– Не знаю… Мама говорила, что после того, как она записала слова прадедушки, он долго смотрел в строчки, о чём – то думал и…

Девушка протянула мне лист бумаги, и я прочитал вслух строчки слов, написанные иероглифами, которыми писали в Древнем Египте во времена восемнадцатой династии фараонов ("потеси – лугаль"):

"Полка "Е". Наверху, первые три книги. Автобиографический роман Марка Гутенберга "Мы штурмовали небо". И листы с текстом, который Юличка может прочитать только в сорок лет".

– Женя, ты знаешь древний египетский язык?

– Да, немного, – скромно сказал я.

Скромно – потому что мне было неприятно вспоминать то, что я не смог перевести на русский язык иероглиф "слово царя царей".

Мы поднялись на лифте на третий этаж. Перед входом Юлия вынула из шкафчика бахилы и тонкие пластиковые халаты.

Едва я мысленно соединил события, которые мне были известны, как тотчас понял, что нас ожидало в библиотеке. Я досадовал на себя за то, что прочитал Юлии тайную записку прадедушки. Юлия улыбалась мне очень нежной улыбкой, и я не смел думать о том, что сейчас должно было произойти, чтобы не огорчить девушку своим задумчивым видом.

На третьем этаже не было окон. Свет вспыхнул, едва мы вошли в библиотеку.

– Робот поддерживает здесь нужную для книг температуру и влажность. Пыли здесь нет, – сказала Юлия, ведя меня вдоль стеллажей за руку. – Здесь сто двадцать тысяч книг.

Третий этаж в сравнении с первыми двумя этажами был очень высокий. Наверное, для того он и был так построен, чтобы вместить огромное количество книг.

Впереди был круглый зал. В нём стояли огромный ящик картотеки, стол, кресла и электрическая платформа, чтобы подниматься к верхним полкам.

Юлия взяла пульт управления платформой, влючила её и направила к стеллажу, на котором была нарисована крупная буква "Е".

Когда мы поднялись на платформе к потолку, я сразу увидел три книги. Они стояли отдельно от других. И в первом томе находились большие листы бумаги. Я вынул их из книги и быстро скользнул взглядом по рукописному тексту, который был написан египетскими иероглифами. В тексте я увидел то, что предположил… И, не зная, что делать, что сказать Юлии, я открыл книгу на первой странице, чтобы подумать, а скорей всего, для того, чтобы как – то не сказать Юлии правду. Я посмотрел в строчки книги, которая называлась "Мы штурмовали небо".

"В день начала Великой войны я быстро вошёл в кабинет своего наставника – Императора. Он сидел за столом, а перед ним лежали стопки разного размера бумаг.

Император вскинул голову и, щурясь, посмотрел на меня.

– Сядь, мальчик. И говори быстро: что хотел?

– Ваше величество, я хочу поступить в школу воздушных пилотов, в школу Сикорского.

Император вздохнул, щёлкнул пальцами и, глядя в сторону, заговорил:

– Понимаю. Но я хотел бы видеть тебя рядом со мной. – Он рыком снял с рычага теелфонную трубку, сказал: – Соедините меня с Сикорским…Господин Сикорский, сейчас к вам приедет барон Марк Гутенберг. Прошу вас принять его в вашу школу.

Я вышел в большую приёмную из кабинета и увидел юных дочерей императора. И среди них была девушка, которая своей необычной, удивительной внешностью поразила меня.

– Марк! – воскликнула Ольга. – Познакомься: баронесса София де Боде.

Мы посмотрели друг на друга. И я отметил, что мне трудно было почему – то отвести взгляд от лица юной девушки. Принцессы засмеялись, хлопая в ладлоши, закричали:

– Они влюбились с первого взгляда!..

Юлия положила свои ладошки на страницу книги и мягко, но властно сказала:

– Не молчи. Я жду.

– Дед Хрыча запытал и убил Марка Гутенберга.

– Наверное, мама знала об этом. И всегда говорила мне, чтобы я не щадила Хрыча и эту… А я забыла её слова. И если бы не ты…– Юлия прижалась ко мне и с особой нежностью в голосе проговорила: – Женя, скажи мне что – нибудь хорошее.

– Я с детских лет мечтал о семье. И для меня семья – это святое.

– Скажи ещё что – нибудь.

И тогда я, чтобы отвлечь Юлию от неприятных мыслей о предке своего биологического родителя, обхватил нижнюю челюсть девушки большим и средним пальцами, провёл ими по челюсти к подбородку. На подбородке сформировалось нечто похожее на шишку.

– Ты родишь мальчика. А если появляется вертикальная ложбинка, то это знак рождения девочки. Так придумала Природа.

Моя прелесть сразу заволновалась.

– Нет, Женя. Я хочу родить девочку. Она мне снилась. Обнимала меня за шею.

– Это был мальчик.

– Я хочу родить девочку. Наверное, можно как – то сделать так, чтобы родилась девочка.

– Не можно, – ответил я.

И замолчал, потому что хотел юмористически посмеяться над наивными глупышками, которые платили огромные деньги коучам, заряжателям банок с водопроводной водой по теелфону, экстрасенсам, чтобы получить "лапшу" на уши о том, как родить нужного девушкам ребёнка.

У Юлии на глазах блестели слёзы.

– Я уже привыкла, что у меня будет девочка.

Она готова была заплакать. То, что я воспринимал пустяком, для Юлии было трагедией. Над её трагедией посмеялись бы нищие пенсионеры, которые получали шестнадцать тысяч рублей в месяц ( по ценам на продукты питания – это ШЕСТНАДЦАТЬ рублей в СССР).

Я часто видел их утром в магазинах сибирского города, в университета которого я учился. У меня не было проблем с едой, потому что, как бывший детдомовский выпускник, жил и учился за счёт государственного бюджета, получал стипендию. Но я часто утром заходил в магазины, чтобы купить булочки или пирожки. И всегда видел пенсионеров, одетых в серую сильно поношенную одежду. Я видел на этой старой, наверное, советской одежде заплатки, видел заштопанные места на одежде. У женщин они были аккуратные, а у мужчин – грубые.

Пирожки были с обманом, привычным для меня. Пирожок с капустой стоил пятьдесят рублей, а внутри – щепотка капусты. А внутри пирожка с повидлом – только небольшой мазок повидла.

Рядом со мной прозучал хрипловатый голос:

– Ну, и чо? Пустой пирожок?

– Других нет.

– А вот в СССР пирожок с повидлом стоил пять копеек. А повидла лежало почти полстакана. Кусаешь и боишься, что всё вытечет. А сейчас пирожки не для меня – дорогие… Вот и выбираю, что взять – толи пакет молока, толи булку хлеба.

– А вы считаете, что сейчас труднее жить, чем в СССР?

– Муторно жить. Скорей бы подохнуть! – зло ответил пенсионер. – Я пахал, как папа Карла неа заводе, а пенсия – семнадцать тысяч… Вон пакет молока – шестьдесят рублей. А молоко плохое. Я родился в деревне, вкус нормального молока помню. Да и в СССР молоко было хорошим. Пакет – четырнадцать копеек, хотя тоже с обманом. но нынешний обман – фантастический! Вот сейчас приду в свою коммуналку, сяду перед телеком с пакетом молока и куском хлеба и буду смотреть на пляски пидорасов с крестами на хрене…Парень, обьясни мне: что происходит? Что это такое: по телевизору страна чудовищно богатая – а мы нищие?

Я молчал, потому что не мог сказать правду: это вы, советские люди, построили свою будущую нищету.

И вот однажды по телевизору в программе "Время" появилось сообщение, что в Голландии кто – то обьявил в СМИ, что в нашем городе бизнесмен решил раздавать бесплатно пенсионерам хлеб. И было указано время, день и место, когда начнётся раздача хлеба.

Я приехал на окраину города, где находился магазин бизнесмена и увидел перед входом толпу пенсионеров. Но никто не входил в магазин. Все смотрели на вход. Вскоре двери от сильного удара распахнулись, и на крыльцо два "омоновца" вывели хозяина, сильно заломив ему руки назад так, что он шёл, низко наклонившись вперёд. За группой "омоновцев" вышел гладколиций мужчина с отвислым животом, размахивая над своей головой красной книжкой, крикнул:

– Я прокурор! Разойдитесь! Вы позорите страну! Вы по своей старческой безмозглости, дебильности лъёте воду на мельницу!… – Он замолчал и начал выискивать взглядом кого – то в толпе людей. – Где телеканал!? Где журналистка ? И давайте сюда святую, из монастыря!

Через толпу пенсионеров два "омоновца" пронесли бабушку. Ей было лет девяносто. Она выглядела, как "божий одуванчик". От неё исходила святость.

Бабушку "омоновцы" поставили перед крыльцом. Сюда же метнулись оператор с телекамерой на плече и девушка с микрофоном.

Бабушка, тяжело дыша, держала перед собой листок бумаги и дрожащим голосом говорила:

– Я не успела дочитать до конца… и очков нету…

Прокурор сильно махнул рукой.

– Показывайте! Крупно! И на одной ноге отправьте в эфир. Время поджимает.

Девушка торопливо сунула микрофон в лицо бабушке.

– Говорите, что вы думаете о раздаче хлеба?

– Я не спросила: сколько он стоит?

– Он бесплатный. Вас это унижает, правда?

– Ну, я бы взяла булочке две…а он свежий? а то зубов уже нету.

– А разве вам не позорно брать такой хлеб?

– Да, я вспомнила то, что прочитала: позорно кушать. Я вот неделю не кушала – денег не было. И как – то мне хорошо было. Я даже песни пела. А внучок, дурак, вызвал психушку. Держали меня там…долго…И хорошо было… А потом сказали:"Уходи, чужой хлеб ешь". А я его не ела. У меня зубов нет, – счастливо улыбаясь, быстро сказала бабушка.

С крыльца громыхнуд прокурор:

– Что она говорит, рухлядь старая? Эльвира, поработайте с ней. Быстро.

Из толпы выскочила ещё одна девушка и начала что – то тихо говорить на ухо бабушке. Та согласно закивала головой и воскликнула:

– Я презираю бесплатный хлеб!

– Почему вы его презираете? – спросила журналистка.

– Потому что жуванков нет, – счастливо улыбаясь, ответила бабушка. – Я молоко пью. А хлеб? Да я уже не помню, как он смотрится.

К бабушке подскочил прокурор и властно сказал:

– Враги за Бугром обвиняют наших пенсионеров, что они готовы взять бесплатный хлеб…

– Я не возьму! – с твёрдостью в голосе ответила бабушка. – Я готова с винтовкой идти на фронт, прямо сейчас!

– Верю. А теперь в камеру скажите раздумчиво и с презренеием на лице: "Меня оскорбил бесплатный хлеб. Мы, пенсионеры, богатые".

Бабушка повторила слова прокурора и быстро добавила:

– А мне вернут двести рублей "дорожных" к пенсии? У меня нет городской прописки. А мэр приказал не давать двести рублей тем пенсионерам, у которых нет прописки.

Но прокурор и его команда уже бежали к машине, забыв о бабушке. Она вздохнула и подошла ко мне.

– Я сразу почуяла, что ты бабник. Любила я давать таким.

– ?

Она поправила платок на своей морщинистой шее и с удовольствием, а может быть, с гордостью сказала:

– В юные годы я была "гулящей". И никогда не говорила: "Я не такая". Поэтому я сразу тебя раскусила: потаскун.

В это время прокурор, уже открыв дверцу машины, оглянулся и зло крикнул "омоновцам":

– А вам что – отдельный приказ нужен?! Работайте!

"Омоновцы" пошли "стеной" на пенсионеров, которые неподвижно стояли перед магазином.

Я взял под руку бабушку и повёл её к остановочной площадке. На ней было много молодых парней и девушек. Они смотрели на пенсионеров и смеялись. Бабушка со вздохом сказала:

– Ты не подумай, что я лохушка. Они решили мной закрыть позор России. А я отказаться не могла. Мы для власти – мусор… Я ходила в мэрию. Хотела написать прощение, чтобы мэр вернул мне "дорожные". А перед вертушкой, в коридоре сидел гладкий из КГБ. И он меня не пустил. Сделал зековский ощер и сказал: "Пошла вон, старая кляча, а то пинков получишь!" И крикнул мне в след, когда я улепётывала: "Ходят и ходят. Идите на кладбище, там ваше место!" Ну, такого в Советском Союзе не было. Там был коммунизм. Там было хорошо. И люди были добрые. А почему так плохо стало? И с каждым годом всё хуже и хуже. И народ стал бессовестным.

Но взглянув на улыбчивых парней и девушек, она весело сказала:

– А ты побольше трахай девушек. А то потом вспомнить нечего будет. Ох, как я трахалась! Любила я это дело!

И бабушка, раскрыв беззубый рот, счастливо и озорно рассмеялась.

Глава

– Женя, о чём ты думаешь? – спросила Юлия.

– Я думаю только о тебе. Ты родишь двух мальчиков и двух девочек. Они будут обожать тебя, обнимать за шею и дорожить тобой.

Юлия разулыбалась и влючила платформу, которая медленно стала опускаться вниз.

Я взял с собой три тома воспоминаний Марка Гутенберга. Быстро посмотрел в названия глав в третьем томе. И мой взгляд остановился на главе, которая называлась "Я нарком ( военный министр) Совнаркома. Первое заседание Совнаркома 26 октября 1917 года".

Я был удивлён и восхищён тем, какой великолепный Документ оказался у меня в руках. Я готов был немедленно приступить к чтению биографии авантюриста Марка Гутенберга. Но Юлия нежно прижималась ко мне и тихо говорила:

– Я должна тебе рассказать о том, чем мы владеем.

Деликатность Юлии мне была понятна. Я никогда не мечтал о богатой девушке, потому что я сам мог стать богатым. А сейчас я с удивлением отметил, что нельзя было сказать Юлии правду. Так как правда была похожа на хитрую ложь. И я сказал неправду:

– Мне интересно. И я внимательно буду слушать тебя. Но сейчас я прочитаю то, что для тебя написал твой

прадедушка.

Мы сели в кресло, и я сразу перевернул листы Послания для Юлии. На оборотной стороне последнего листа я, находясь на платформе, увидел непонятный рисунок. Он состоял из чёрточек, закорючек, линий. Наверху листа было написано на Древнем иудейском языке "Эдем" (рай). И я сразу вспомнил, что Пётр Первый свой город назвал "Парадиз" (рай).

– Женя, посмотри сюда, – сказала Юлия, указывая пальчиком на цифру "1". – Это часть шифровки. Вторая часть находится в кабинете прадедушки на столе, под стеклом. Там, вместо "1", стоит "5". А номер здания Гутенбергов – "15". Мой дедушка, генерал в девяностых годах выкупил у жильцов квартиру Гутенбергов. Большевики построили в ней более сорока коммунальных комнаток. Дедушка поставил железную дверь. А ключи от замка квартиры висят в кабинете прадедушки.

Я перевернул листы и готов был приступить к чтению Послания, но в это время в зале библиотеки начали раздаваться щелчки.

– Робот что – то хочет сказать мне, – быстро проговорила Юлия.

Звук щелчков был мерным в первые секунды, а потом – звук изменился. Свет в библиотеке погас.

Звук приближался к нашему столу, но теперь я чётко определил, что это были шаги человека, а не щелчки. У идущего человека на обуви были подковки, поэтому звук шагов был громкий и чёткий.

Возникший неизвестно откуда свет высветил фигуру идущего человека. В правой руке он держал стек. Стеки были в моде у офицеров во время Великой войны.

На человеке была форма русской императорской армии, с "разговорами" на гимнастёрке и краснозвёздной "богатыркой" на голове.

Он вышел из тени на освещённое место, и я узнал его. Это был египтянин Латуш.

– Да, это я, – словно ответил на мой вопрос Латуш и провёл стеком по гимнастёрке, по "разговорам". – А это экспериментальная форма, которую в 1914 году показывал Императору Марк Гутенберг. Тогда была мода на всё истинно русское, богатырское.

Он сел в кресло, которое стояло по другую сторону от стола. Я оглянулся. Юлии исчезла.

– Ты видишь сон. Юлия сидит рядом с тобой. Она положила твою голову на своё плечо. И внимательно сомтрит на твоё лицо.

– Латуш, я должен отправиться в Питер?

– Да, обязательно.

– А как же "Гость"?

– Женя, если "Спрут" поймёт, что тебе неизвестно направление к тайне, то немедленно уничтожит тебя.

– И Юлию?

– Она для "Спрута" – помеха.

– Меня интересует…

– Да, я знаю.

– Но как всё началось?

– Это ты, Женя, всё сделал, ты создал.

– Я?!

– Да, ты. Но пока ты осмысливаешь мои слова, я расскажу маленькую историю о Юлии. Она никогда тебе не расскажет. Но ты эту историю должен знать. Юлия с детстких лет любила театр. А перед театрами всегда очень много парней, которые, не догадываясь, используют Древний способ обольщения девушек. Вначале – напакостить, а потом разыграть спасение девушки и показать себя благородным. Такой пример есть в художественном произведении поэта Л. "Мажоры" заметили, что Юлия всегда приезжала в театр на троллейбусе, что у неё годовой абонемент на ложу, и она в ложе всегда одна. А годовой абонемент – дорогой. Нужно было разыграть Древний спектакль: вначале хамский поступок, а потом – благородное спасение. Коко был специалистом этой профессии, сын Борца. А до того, как ты, Женя, погубил бизнес Борца, его сын – раз в неделю нарочно разбивал очередную машину, чтобы показать всем свою крутость. Разумеется, для Коко было трагедий то, что он уже не мог, как раньше, убивать свои машины перед зрителями. "Кто меня сделал некрасивым!?" – кричал он отцу.