Фьямметта. Пламя любви. Часть 2

Луис Игнасио отложил бумаги, которые держал до этого в руке, на стоящий рядом геридон и попытался подойти ближе, протягивая руку, с тем чтобы ухватить девушку за плечо. Фьямма сумела увернуться. Он стал обходить кресло по кругу. Она тоже стала перемещаться, причем так, чтобы кресло всё время разделяло их. Воздух между ними от напряжения заискрил, словно щелкающее в огне камина сухое бревно.

– Стоять! – приказным тоном прикрикнул на нее маркиз. – Будет так, как я сказал, и никак иначе. И вот еще, – он взял в руки кружевную мантилью и протянул ей, – возьми, она тебе понадобится.

Кажется, у Луиса Игнасио в отношении нее сложилась очень нехорошая тенденция: не хочешь, чтоб было по-моему? Значит, всё равно будет по-моему! И, кажется, ей всю жизнь придется с этим считаться. Одно радует: он снова перешел на «ты».

Фьмметта взяла протянутую накидку.

– Но у нас нет обручальных колец! – резонно заметила она, не очень-то надеясь, что маркиза остановит этот довод.

Луис Игнасио сунул руку в карман и продемонстрировал на раскрытой ладони два золотых кольца. Фьямма в бессилии развела руками – мол, у меня нет больше никаких аргументов.

Мужская напористость, упрямый натиск, не желающий принимать во внимание никакие причины, никакие доводы, мешающие воплощению в жизнь задуманного, обескуражили ее и привели в состояние полного замешательства. И тут один шаг до принятия ситуации и подчинения воле, которой невозможно противостоять.

Когда утлую лодчонку накрывает девятым валом, бессмысленно сопротивляться стихии. Нужно подстроиться под нее и молить Бога, чтобы эта мощь хоть что-то от тебя оставила.

Фьямметта Джада тяжело вздохнула и протянула маркизу руку. Он ухватил ее крепко и спешным шагом, так, что она еле за ним поспевала, поволок к выходу из палаццо.

Спустившись по центральной лестнице в атрио, они столкнулись с только что вошедшими в палаццо супругами ди Бароцци. Луис Игнасио их появлению чрезвычайно обрадовался.

– Похоже, вас сюда сам Бог послал! Не придется искать на улице праздношатающихся лаццарони и платить им за то, чтобы покрасовались в роли наших свидетелей.

Адольфо Каллисто с Бьянколеллой Маргаритой удивленно переглянулись, поэтому де Велада решил им пояснить.

– Вы сейчас же пойдете с нами и засвидетельствуете перед Господом наш с маркизой Гверрацци брак.

Супруги ди Бароцци вновь переглянулись, но, ни слова не говоря, направились к выходу. Через несколько минут все вчетвером они стояли перед священником ближайшей к палаццо Ринальди маленькой и уютной Кьеза-ди-Санта-Мария-делла-Катена[96]. А еще через две третьих часа из дверей церкви вышла обвенчанная пара супругов Фернандес де Москосо и Арагон, маркизов де Велада, маркизов де Асторга, маркизов де Вильяманрике и далее по списку всех титулов, принадлежащих отныне не только Луису Игнасио, но и его новобрачной.

Погода встретила выход молодоженов из церкви разразившейся грозой. Видимо, тучи, висевшие над Монти-дель-Партенио, добрались и сюда. Несмотря на проливной дождь, Бьянколелла улыбнулась:

– Мой духовник падре Донато считает: «Если небо в день свадьбы грохочет от радости и плачет слезами счастья, быть браку удачным». А служанка Мария при этом всегда добавляет: «Промокшая невеста – счастливая невеста»[97].

– Да услышат Господь и Мадонна их слова, – произнес с не слишком радостной ответной улыбкой маркиз де Велада.

Луис Игнасио остановил две проезжавшие мимо веттуры: одну для себя с женой, другую для кузена и его супруги. Попросив Адольфо сообщить о произошедшем в палаццо Ринальди и дать распоряжение мажордому собрать вещи маркизы, за которыми он намерен вскоре вернуться, Луис Игнасио повез молодую супругу в арендованное им палаццино.

Через двадцать минут Фьямметта Джада в сопровождении теперь уже мужа вошла в типичный для неаполитанских палаццо восьмиугольный внутренний дворик, где имелись небольшой грот, выложенный раковинами, лимонный садик и ротонда, оплетенная олеандрами. По красивой пятиарочной маршевой лестнице, напоминавшей то ли крылья ястреба, то ли театральные ложи, они поднялись на второй этаж.

По пути следования им встречались слуги, которые кланялись и приветливо улыбались. Луис Игнасио проводил жену в комнаты, похожие на женские покои. Оглядевшись, Фьямметта Джада поняла, что не ошиблась, потому что в смежной комнате виднелась большая кровать с балдахином.

– Ожидайте меня здесь, моя драгоценная супруга, – произнес Луис Игнасио строгим голосом, снова перейдя на учтивое обращение. – Я скоро вернусь, и тогда обсудим, что будем делать и как станем жить дальше.

Сказав это, маркиз вышел из комнаты. Фьямма попыталась оглядеться, но лишь вздрогнула, когда в замочной скважине у нее за спиной неожиданно звонко провернулся ключ. Она обернулась и подбежала к двери. Подергав за ручку, попыталась открыть, но не тут-то было.

«Он запер меня!» – пришло ей в голову.

Глава 4

– Нет, всё-таки жаль, что ты сразу увез Фьямметту Джаду в палаццо Москати. Могли бы отметить это знаменательное событие, хотя бы в кругу семьи, – Джанкарло на правах хозяина дома разливал вино по бокалам.

Радостные и весело шипящие пузырьки игристого должны были бы вызвать у Луиса Игнасио ощущение праздника, но недавнее происшествие в малой гостиной препятствовало этому. Противоречивые эмоции раздирали душу до физической боли. С одной стороны, его сердце удовлетворенно ликовало: он сумел привязать Фьямметту Джаду к себе. Теперь она от него никуда не денется. Она его супруга навеки. Остается дело за малым – влюбить ее в себя. А с другой… Луис Игнасио впервые осознал, что любит Фьямметту Джаду так, что самому становится страшно. Это смущало, удивляло и пугало одновременно.

Одна его половина желала устроить для молоденькой супруги незабываемый романтический праздник, хотела холить и лелеять сладенькую Карамельку, а вторая, отравленная ядом ревности, стремилась во что бы то ни стало наказать ее. И даже не наказать, а доказать ей, что отныне и навсегда он будет единственным мужчиной в ее жизни, а тот поцелуй, который она подарила гнусному «ангелочку», – последним подаренным не ему.

– Да, кузен, заварил же ты кашу, – промолвил, потянувшись за налитым бокалом, Адольфо Каллисто. – Не завидую я сейчас Бьянке и Хасинте. Разъезжать по всему Неаполю с извинительными визитами, выставлять себя в глупом свете, объяснять, почему в первой половине дня присылаете приглашение на венчание, а во второй – приезжаете сообщить, что это событие уже свершилось, делать туманные намеки на возможность торжества в ближайшем будущем…

Граф ди Бароцци замолчал на миг, словно пытался представить себя на месте супруги и Хасинты Милагрос, а потом продолжил:

– Знаешь, Лучо, по большому счету, эти визиты следовало наносить вам с маркизой.

– Я не просил Хасинту и Бьянку об этой услуге, – произнес Луис Игнасио хмуро и раздраженно. – Как я понял, сестра сама вызвалась. А Бьянколелла… Бьянколелла – просто сердобольная душа. Как говорится, можно вывезти девушку из монастыря, но вывести монастырь из девушки – никогда. Твою жену хлебом не корми, дай кого-нибудь омилосердствовать.

– Скажи спасибо, что Бьянка не влила струю в фонтан возмущений, который выплеснула сегодня в адрес твоей персоны твоя же сестрица, – произнес граф ди Бароцци с ироничной ухмылкой на лице. – Помнишь, что моя жена сказала, пытаясь урезонить разгневанную Хасинту: «Настоящая любовь искупает всё». Твой долг – доказать теперь, что твоя любовь действительно настоящая.

Де Велада хмыкнул:

– Твоя жена, на твое счастье, не грешит излишней говорливостью и пышнофразием, чего не скажешь о Хасинте Милагрос. А молчаливые женщины, как я не раз отмечал, иногда выдают весьма умные вещи. Видимо, молчание они компенсируют усиленной мыслительной работой, которая и приносит столь значимый результат. Доказывать же подлинность любви я обязан лишь одному человеку на свете – маркизе де Велада. Поэтому у нас и нет достаточно времени, чтобы разъезжать по Неаполю с извинительными визитами. Поверь, нам с Фьяммой есть чем заняться.

Граф ди Бароцци хмыкнул:

– Не думал я, что доживу до того дня, когда такой любожен, как ты, станет таким женолюбом.

– Куньято, в словах Адольфо Каллисто есть смысл. Если бы Хасинта с Бьянколеллой не поехали сегодня с визитами, разразился бы большой скандал, – вставил реплику герцог Маддалони.

Вращая в пальцах ножку бокала и любуясь игрой золотистого вина в его хрустальных гранях, Луис Игнасио задумчиво произнес:

– Скандал… Целовал… Ревновал… Забрал… Знаешь, mi yerno[98], пусть они все катятся… на какой-нибудь бал!

– Кто они? – переспросил герцог недоуменно.

– Las malas lenguas[99], разумеется, – ответил де Велада. – Те, кто любит чесать и мозолить языки от зари до заката семь дней в неделю. Еще не хватало расшаркиваться перед ними. Зря ты, mi yerno, разрешил Хасинте колесить по городу с подобными визитами. Она родила меньше месяца назад. По-хорошему, ей в постели лежать нужно, а ты потворствуешь ее сумасбродству.

– Не знал я, что ты считаешь светские обязанности сумасбродством, – неодобрительно заметил герцог Маддалони.

Луис Игнасио скривился.

– Обязанности мы имеем по отношению к нашим родным, друзьям и близким, а светские сплетники должны быть нам безразличны, – отрезал маркиз безапелляционно. – Кроме того, через полгода мне в любом случае придется представлять новую супругу испанскому королевскому двору и устраивать пышные торжества по случаю бракосочетания. Так что будем считать неаполитанские празднования сорвавшейся репетицией будущих церемоний, которые, увы, неизбежны.

– Что-то ты, бискуджино, раздражен не в меру. Только что обвенчался. По идее, светиться от счастья должен, а ты больше напоминаешь чадящую масляную лампу, – отметил Адольфо Каллисто. – Мы, кстати, еще не выяснили, что подтолкнуло тебя на такое внезапное венчание.

– Меня этот вопрос тоже занимает, – присоединился к ди Бароцци Джанкарло. – Мажордом сообщил мне, что перед твоим визитом Фьямметту Джаду навестил младший Саватьери. Между ним и сестрой что-то произошло?

Маркиз досадливо цыкнул языком. Зря он не запретил дворецкому трепаться на эту тему.

– Считайте, что на меня дурь нашла или вожжа под хвост попала. На этом точка, – ответил Луис Игнасио нехотя. – Больше мы об этом говорить не станем.

Граф ди Бароцци и герцог ди Маддалони растерянно переглянулись. Нахмурившись, Адольфо Каллисто обратился к брату:

– Ты и впрямь не нравишься мне, дружище. Надеюсь, ничего серьезного не случилось. Тебя в арендованном палаццо молодая жена ждет, а ты в таком состоянии… Уверен, что с консумацией брака проблем не возникнет?

Произнеся это, итальянский родственник маркиза изогнул уголок губ в лукавой полуулыбке.

Луис Игнасио угрюмо хмыкнул:

– Шутишь? Ты и вправду усомнился в моем мастерстве? Смею тебя заверить: я, как опытный консуматор, могу читать лекции в вашем университете на предмет лишения невинных девиц их первостепенной ценности. Поверь, брат, в этом вопросе мне нет равных. Сделаю в лучшем виде в любое время дня и ночи и даже с завязанными глазами. Можешь не сомневаться.

– Ну-ну. Надеюсь, твоя строптивая супруга не откажет тебе в возможности пополнить сегодня список побед на фронте борьбы с непорочностью, – Адольфо Каллисто игриво подмигнул родственнику.

– Что-то мне с трудом верится, что ты всякий раз заручаешься согласием Бьянки, когда экстренно приспичит воспользоваться супружескими правами, – хмуро парировал де Велада.

– А я надеюсь, что имя моей сестры станет последним в списке таких побед и что ты, куньято, будешь сегодня мягок и обходителен с Фьямметтой, – несколько раздраженно вставил в разговор шурина с приятелем герцог ди Маддалони.

В его интонации явственно чувствовалось неодобрение. Ему не слишком нравились шутки троюродных братьев на интимные темы, поэтому он решил перевести разговор в иное русло.

– Кстати, Адольфо, как я понял, ты только вчера вернулся из Рима, – обратился Джанкарло к графу ди Бароцци. – Как там дела в нашем банке?

– Да, собственно, за этим я к тебе и приехал, Джанни. А Бьянколелла, узнав, что я к вам сегодня собираюсь, напросилась за компанию. Она намеревалась проведать твою супругу и новорожденного сынишку. Да вот маркиз нас перехватил на пороге.

– И правильно сделал, что перехватил, – ответил герцог. – Во-первых, лучше вас с Бьянкой ему свидетелей было не найти. А во-вторых, нас всё равно не было дома. Мы с Хасинтой Милагрос поехали к духовнику договариваться о крещении сына. На восьмой день, как положено, его окрестить не смогли. Малыш был слишком слаб. А сейчас окреп, так что теперь самое время. Ждите приглашения на крестины.

– Ну, если вы будете обсуждать банковские дела, – вклинился в разговор Луис Игнасио, – я, пожалуй, к себе поеду.

Он поднялся, но Джанкарло Мария его остановил.

– Постой, мы еще не выпили за счастье новобрачных.

Он вновь разлил игристое по бокалам, подняв фужер, произнес:

– Ну что ж, пусть ваша семья будет крепкой, пусть полнится детьми, пусть всех вас хранят Господь и Святая Мадонна.

Коснувшись бокалом фужера испанского родственника, Адольфо Каллисто не преминул высказаться тоже:

– Дорога жизни длинна, Лучо, и счастье – отнюдь не финальная станция на пути, а способ путешествовать по этой длинной дороге. Пусть Фортуна для вас с Фьямметтой будет надежным проводником! Пусть вас обоих похоронят в один день, в одном гробу, сколоченном из столетнего дуба, который посадите в день рождения вашего первого сына.

Он лукаво подмигнул, а потом добавил:

– И пусть Таласий[100] в первую брачную ночь подержит над вами свечку, чтобы ты точно не промахнулся, но не станет досаждать тебе советами и сопливыми любовными гимнами. Prosit![101]

– Prosit! – ответили де Велада и Маддалони хором.

* * *

Оставшись одна в выделенном ей будуаре, Фьямметта Джада обошла покои по кругу, без особого интереса разглядывая довольно изысканный интерьер, выполненный в модном стиле шинуазри[102]. По сути, здесь были три небольшие комнаты, предназначенные для комфортного существования хозяйки палаццо: спальня (чуть больше остальных) и туалетная комната, совмещенная с чем-то, отдаленно напоминающим кабинет.

Стены этих помещений были обтянуты китайским шелком с изображением невиданных заморских птиц. В спальне позолоченная лепнина в виде замысловатых растительных орнаментов на потолочном бордюре плавно перетекала непосредственно на потолок. Там же, на потолке, в угловых медальонах красовались фресковые изображения парочек попугаев, символов супружеской верности, а в центральном – на фоне голубого неба и облаков – кружащая пара лебедей, символов чистоты и целомудрия.

В туалетной комнате бросалось в глаза обилие зеркал в богатых резных позолоченных рамах. Эти зеркала ломали и искажали пространство и были расположены таким образом, чтобы визуально раздвигать реальные границы небольшой по площади комнаты.

Все три помещения были обставлены легкой, камерной мебелью в изящном стиле со множеством рокайлей[103] и прочих позолоченных завитушек. Самым внушительным предметом была большая альковная кровать, по вполне понятной причине вызвавшая у Фьяммы прилив щекочущих спину мурашек и концентрацию отнюдь не целомудренного жара внизу живота.

Весь интерьер, включая обстановочные[104] кресла и небольшие диванчики, был то ли вердепешевого[105], то ли вердепомового[106] цвета. Фьямма вечно путалась во французских названиях цветов, отчего всегда получала выволочку от доньи Каталины за незнание того, что дуэнья считала необходимым минимумом для всякой уважающей себя знатной синьорины.

Этот цвет был довольно приятным и замышлялся как успокаивающий и умиротворяющий, но с новоиспеченной маркизой де Велада это совершенно не работало. Да и разбираться в правильности его названия было вовсе недосуг.

Фьямметта Джада уселась на диванчик меридьен[107] и поджала под себя ноги. Ей нужно срочно обдумать недавно произошедшее. Картинки венчания мелькали в памяти, как страны на вращающемся глобусе. Мгновения, которые они провели в церкви, смешались и растянулись во времени.

От охватившего ее после инцидента в малой гостиной общего потрясения и волнения, связанного непосредственно с церемонией венчания, Фьямма не помнила того, что было в церкви, в подробностях. В сознании всплывали лишь отдельные детали бракосочетания.

Вот Бьянколелла ди Бароцци покрывает ее голову кружевной мантильей, принадлежащей сестре жениха. Это единственная деталь, которая, пусть отдаленно, но всё же напоминает наряд невесты.

Вот она пытается встать перед алтарем по правую руку от Луиса Игнасио, а настоятель церкви, сообщая ей, что Ева была сформирована из ребра Адама с левой стороны, значит, и стоять невеста должна по левую руку от жениха, подводит и ставит ее слева от маркиза.

Вот священник читает проповедь из Евангелия, а она, не вслушиваясь в речитатив, застывшим взглядом всматривается в заалтарный образ. На нем изображена Мадонна, держащая в руках цепи[108]. И отчего-то это кажется ей очень символичным. Цепи в руках Девы Марии выглядят для нее отнюдь не символом избавления от разных пут, а напротив, символом подчинения, повиновения и послушания мужчине, стоящему по правую руку.

Вот падре, обращаясь непосредственно к ней, задает какие-то, по всей видимости, важные вопросы. Она молчит. Священник не торопит ее с ответом, а Луис Игнасио смотрит на нее сосредоточенно-строго и принуждающе, и она, то ли под его давлением, то ли от общей растерянности, а может, и по какой-то иной причине, отвечает: «Я согласна».

Следующее воспоминание о том, как священник соединяет их с маркизом руки, после чего накрывает их столой. Затем – она что-то лепечет заплетающимся языком, повторяя за настоятелем слова брачной клятвы. Потом, как колокол на кампаниле, в голове звучит приговор: «Властью Церкви я подтверждаю и благословляю брачные узы, которые вы заключили. Что Бог сочетал, того человек да не разлучает. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь».

И последняя вспышка в памяти – обмен кольцами, одно из которых сейчас красуется на ее безымянном пальце.

Фьямма взглянула на руку и сняла кольцо. Рассмотрела его внимательно. Обычное золотое кольцо с растительным орнаментом по кругу и монограммой в виде сплетенных букв L. I. F. на небольшой печатке по центру, означающих, что ее судьба отныне – вечно принадлежать ему, Луису Игнасио Фернандесу.

Фьямметта неосознанно отложила кольцо на кофейный столик[109], стоящий по правую руку от дивана. Ее голова была занята совершенно другими вопросами – и глобального, и чисто житейского свойства.

Как она поняла, маркиз поехал в палаццо Ринальди. Значит, ее вещи должны будут привезти сюда уже сегодня. Это радовало, а то у нее даже сменной одежды нет, не говоря о свадебном ночном белье, которое точно есть в приданом и которое скоро понадобится. От этой мысли вновь стало не по себе.

Нет, она не будет думать об этом. Лучше поразмыслит о том, что теперь по брачному договору у нее появилась возможность обучаться пению и совершенствоваться в игре на гитаре у лучших учителей Неаполя. Жаль только, что продлится это недолго. Всего-то полгода. А дальше… Дальше ей придется переехать с маркизом в Испанию.

В Испанию! О Мадонна! Как она об этом не подумала раньше?! Ей же придется оставить здесь всё, что близко и дорого: и Кастелло Бланкефорте, и Сант-Агата-де-Готи, и Неаполь, в конце концов! О Боже! Какой ужас!

Предавшись горестным мыслям и жалости к себе, Фьямметта Джада не заметила, как задремала, а проснулась от резкого щелчка замка во входной двери.

Увидев входящего в будуар Луиса Игнасио, Фьямметта вскочила с дивана и, не разобравшись со сна, куда и почему бежит, метнулась в первую попавшуюся комнату, пытаясь закрыться там от мужчины, ставшего ее мужем. Однако убежать она не успела. Маркиз де Велада схватил ее и потянул в эту самую комнату, которая, на беду, оказалась спальней.

Провернувшийся за спиной в замочной скважине ключ прозвучал для нее приговором.

– Вы так спешите в спальню! Торопитесь приступить к своим обязанностям, моя возлюбленная супруга? – обратился к ней Луис Игнасио с изрядной долей иронии и отчего-то на испанском.

– Вовсе нет. Я лишь пыталась спрятаться от вас, – ответила Фьямма без утайки на итальянском.

– ¡En español por favor![110] – потребовал маркиз строго.

– С каких это пор вы перестали понимать итальянский?

– Desde que te convertiste en mi esposa![111] – был ей ответ.

Фьямма пожала плечами и начала отвечать по-испански:

– Bueno, voy a repetirlo si no me entiendes…[112]

А закончила на итальянском:

– Я пыталась спрятаться от вас. Так понятнее?

Она попыталась отвернуться, но маркиз схватил ее за руку и, дернув на себя так, что их тела столкнулись, процедил сквозь зубы:

– Eres mi peor dolor de cabeza. Una piedrita en mi zapato. ¡Pero eres mi piedrita! ¡Sólo mía! ¡Recuérdalo bien! Repítete eso cada vez como un hechizo! ¡Y debes obedecerme sin dudarlo! ¿Me entiendes?[113]

– Entiendo[114], – ответила Фьямма уже по-испански.

– Так-то лучше, – продолжил говорить на испанском Луис Игнасио. – Отныне язык общения нашей семьи – испанский. Зарубите это на своем распрекрасном носике, маркиза де Велада.

Надеюсь, супружеское послушание скоро станет для вас нормой. Хотя на этот счет у меня всё же возникают сомнения. Иногда кажется, что ждать от вас послушания – всё равно что пытаться найти лысого осла или волосатую тыкву.

– Вам правильно кажется, – ответила Фьямма с вызовом в голосе, но, заметив недобрый взгляд супруга, тут же пожалела об этом. Сейчас точно последует наказание. Предчувствие на этот раз не подвело.

– Маркиза де Велада, вы еще не до конца осознали свой новый статус? – спросил Луис Игнасио с нескрываемой угрозой в голосе.

– Вы не дали мне достаточно времени для этого, – ответила Фьямма гораздо более осторожно.

– Ну что ж, помогу вам осознать это иначе. Раздевайтесь!

– Что?!

– Вы вдруг стали плохо слышать? Я приказал вам раздеться. Справитесь сами или помочь?

– Что вы собираетесь делать? – спросила Фьямма настороженно.

– А вы как думаете?

– Хотите выпороть меня или прямо сейчас вступить в супружеские права? – предположила она несмело.

– О первом я как-то не подумал, хотя это было бы кстати. Может, когда-нибудь, если продолжите всё так же дурить, мне и придется сделать это, но не теперь. Сейчас я и впрямь намерен покончить с вашей девственностью. Я намерен внушать вам новый статус до тех пор, пока в вашей голове и в сердце, в особенности в сердце, не останется ни одного мужского имени, кроме моего, и пока вы скулить им от изнеможения не начнете.

Фьямметта испуганно оглянулась на окна.

– Но еще светло. До ночи много времени. Ведь брачная ночь не зря называется «ночью»!

Де Велада усмехнулся.

– У вас, mi Caramelito, несколько неверные представления о брачной ночи. Законным супругам не требуется ждать наступления собственно ночи. Да и наличие спальни тоже не обязательно. Теоретические знания, навязанные вам дуэньей, страшно далеки от практики, к которой мы сейчас приступим. Впрочем, вас должно успокаивать, что из должных атрибутов брачной ночи есть хотя бы спальня. Причем довольно неплохая, заметьте. Так что не тяните, раздевайтесь. Пора покончить с вашей непорочностью. Она вам явно поджимает.

– Но, ваша светлость, – промолвила Фьямма, внутренне ругая себя на чем свет стоит за то, насколько жалко и беспомощно звучит голос, – у меня нет спального белья и… вообще… Моя непорочность желала бы встретиться с супружеским долгом при несколько иных обстоятельствах. Знаете, я всё это как-то по-другому себе представляла…

– Оно и должно было быть по-другому, и красивое белье тоже планировалось, но вы сами напросились, чтобы всё произошло иначе. Вам следовало бы понимать, к чему приведут якобы прощальные поцелуи с чертовым «ангелочком». Всем известно: возмездие – вещь неотвратимая. Так что можете считать свою брачную ночь наказательной ночью. Впрочем, хватить болтать и терять время по пустякам. Раздевайтесь, я хочу хорошенько рассмотреть вас. Стало до жути любопытно, что, помимо острого язычка и кантайо[115] строптивости, мне досталось.

Луис Игнасио подошел к кровати и стянул покрывало на пол. Усевшись на край, положил ногу на ногу и сцепил пальцы под коленом, явно приготовившись наслаждаться зрелищем. Фьямма стояла посреди спальни, не шевелясь.

– Ну, что же вы, маркиза? Почему медлите? Куда подевалась хваленая смелость? Или хотите, чтобы я вам помог? В общем-то, я не против, но вы должны знать: я не умею снимать с женщин платья медленно и аккуратно. Как правило, их просто рву. Поэтому, если не хотите потом ходить нагишом, советую поторопиться.