Фьямметта. Пламя любви. Часть 2

– А мои вещи? Их что, еще не доставили? – спросила Фьямма, уже понимая, что Луис Игнасио ответит.

– Не-а, – ответил маркиз весьма довольно. – Ну так что? Мне следует помочь?

Луис Игнасио сделал вид, что встает с кровати.

– Нет! – Фьямма выставила ладонь в защитном жесте. – Не надо помогать. Я управлюсь сама.

Луис Игнасио усмехнулся и вновь уселся на кровать. Маркиза осмотрелась по сторонам.

– Здесь так светло. Солнце светит прямо в окна. Может, хотя бы зашторим их? – спросила Фьямметта с робкой надеждой. – Мне кажется, что я как будто бы на сцене.

Маркиз усмехнулся.

– Вы же мечтали об этом, вот шанс вам и выпал.

– Да, но я не никогда не мечтала выступать на сцене без одежды. Такая роль, знаете ли, не по мне.

– А на мой взгляд, преотличная роль для любящей супруги. Разнообразит семейную жизнь. И даже очень, – произнес де Велада с ироничной ухмылкой. – Так что давайте, не тяните. Начинайте. Мне не терпится приступить к делу.

Фьямметта Джада метнула в маркиза разгневанный взгляд, а потом, потупив глаза, нехотя принялась снимать одежду. Отколола полочки распашного платья, отстегнула стомак[116]. Атласный шелк голубой лужицей упал к ногам. Фьямма из-под опущенных ресниц осторожно взглянула на маркиза. У него вверх-вниз дернулся кадык на шее, как будто пришлось с трудом сглотнуть застрявший где-то в глотке ком.

Маркизу и в самом деле было сейчас не до смеха или злости. От факта смирения строптивой Ямиты и подчинения ее своей воле Луис Игнасио почувствовал небывалое возбуждение.

– Ну, что же вы остановились? – спросил он просевшим голосом. – Раздевайтесь дальше.

От услышанного Фьямметта Джада страшно смутилась, покраснела и… возбудилась! Как на всё это реагировать? Воспротивиться? Но маркиз в своем праве! Фьямма прекрасно понимала это. Понимала она и то, что Луис Игнасио поступает так нарочно. Это наказание за поцелуй с Анджело. Но отчего тогда внизу живота так остро, невыносимо остро щекочется что-то грешное и порочное, а еще больше сладкое и до жути приятное?

Каждый взгляд маркиза, каждое его слово лишь усиливают и подгоняют волну чувственного ожидания и запускают колкий бег мурашек по коже. Ее сердце давно уже галопирует трепетной ланью, вытесняя из головы страхи, а вместе с тем и все мысли. И, наверное, именно от их полного отсутствия она и принялась расшнуровывать корсет. После упавшего к ногам корсажа на туфельки оплыла голубым облачком верхняя юбка. Затем на пол полетели отвязанные потайные карманы и раздельное вердугале[117]. Оставшись в нижней сорочке, нижней юбке, чулках и туфлях, Фьямметта спросила с робкой надеждой в голосе:

– Может, этого достаточно?

Гораздо более хриплым голосом маркиз де Велада ответил:

– Сорочку… Теперь снимите сорочку.

Чего-то подобного Фьямма и ожидала. Она уже не ощущала на спине мурашек: должно быть, все они от потрясения провалились в глубокий обморок. Ей до ужаса захотелось отправиться в обморок вслед за ними. Но она будет не она, если позволит себе свалиться без чувств полуобнаженной на глазах этого невыносимого мужчины.

Собрав всю волю в кулак, не чувствуя рук, Фьямметта вытянула сорочку из-под нижней юбки и через голову стянула ее с себя. Однако бросать ее на пол не торопилась. Напротив, прикрыла ею обнаженную грудь в надежде хоть как-то защититься от пристального мужского взгляда.

Но разве от этого мужчины спрячешься?! Маркиз де Велада поднялся с кровати и медленным шагом двинулся к ней. Так медленно, что у Фьяммы от усиливающегося волнения, как молотки по наковальне, застучала в ушах пульсирующая кровь. Она оглянулась по сторонам. Эх, жаль, окно закрыто. Она бы не посмотрела, что это второй этаж. Выпрыгнула бы в него без промедления! И даже полуобнаженной!

Луис Игнасио подошел вплотную и, ни слова не говоря, протянул руку, ожидая, что она отдаст сорочку. Фьямма отрицательно мотнула головой. Он в пику ей кивнул и выразил приказ глазами. Борьба взглядов длилась недолго. Фьямметта с чувством вложила сорочку в протянутую мужскую ладонь, после чего прикрыла грудь руками. Маркиз отбросил комок батистовой ткани на пол и развел ее руки.

Не чувствуя ни биения собственного сердца, ни тока крови, ни мурашек на коже, но сгорая от жгучего стыда, Фьямметта Джада замерла под прицелом пристально следящих за каждым ее движением гагатовых глаз.

Луис Игнасио отступил на пару шагов и окинул ее взглядом с головы до бедер. От увиденного у него стало тесно в паху.

Изящный разлет ключиц. Влекущая яремная ямка, которую нестерпимо захотелось вылизать. Упругая молодая грудь с замысловатым рисунком венок и персиковыми ареолами вокруг возбужденно торчащих вершинок. Косточки ребер под тонкой, почти прозрачной сливочной кожей, которые так и просились быть обрисованными его пальцами. Манящая впадинка пупка на красивом плоском животе. Он до безумия желал приложиться к нему губами. Вылизать совершенную, будто подсвеченную изнутри кожу цвета девственно-белых лилий, которая сияет свежестью и молодостью.

Де Велада знал разных женщин: с кожей золотистой, как пустыня, и оливковой, как сверкающая на солнце бронза, сливочной, как панна-котта[118], и кремовой, как лепестки чайной розы. С развевающимися по ветру жесткими, как хвост вороного андалузца, черными волосами и мягкими, как китайский шелк, локонами цвета густого шоколада. Дерзких, бесстыдных шатенок, нежных, скромных блондинок и томных, страстных брюнеток. Игривых и плаксивых, застенчивых и провокационных, вальяжных и суетливых. Любых. Но никогда в его жизни не встречалась комбинация огненно-медных волос, к которым так и тянется рука, белоснежной, как сахар, кожи, которая манит губы, и колдовских болотно-нефритовых глаз, выражающих одновременно вызов и смирение. Глаз, в которые хочется нырнуть и утонуть навеки.

Луис Игнасио обошел девушку по кругу и заметил в луче солнца, проникшем сквозь незадернутые окна, россыпь веснушек на точеных девичьих плечах. Фьямма воспринимала их как свое несовершенство, поэтому постаралась прикрыть руками. У маркиза же эти солнечные брызги на белоснежной коже вызвали нежный трепет. Ему захотелось слизнуть языком эти совершенные несовершенства. Но он не стал. Не сейчас. Он убрал руки Фьямметты и облизал плечи взглядом, после чего вынул гребень из ее прически. Буйные рыжие пряди рассыпались по плечам.

Де Велада снова зашел спереди. В его глазах легко считывался жадный голод, и Фьямма ощутила мужской взгляд как чувственное прикосновение. Ее с ног до головы окатило кипятком дикого, не испытываемого ранее смущения. И от этой волны жара всколыхнулась и накатила другая волна, волна острого предвкушения, волна желания и томления. Ей прежде не приходилось ощущать подобное.

Но и для маркиза это действо с женским раздеванием оказалось отнюдь не простым испытанием. У него уже было невыносимо туго и напряженно в чреслах, но он не мог себе позволить дать слабину и взять немедля желанное тело. Не сейчас! Ему нужно довести наказание раздеванием до логического финала. Нужно подчинить волю рыжей строптивицы, сводящей его с ума. Тут вопрос стоит ребром: кто кого. Если он не обуздает Фьямметту Джаду, то сам превратится в набойки ее каблучков. Он близок к этому. И потому де Велада продолжил желанную для обоих пытку.

– А теперь юбку, – произнес маркиз хрипло и сдавленно.

– Может, всё же не надо? – прозвучало жалко, но с изрядной долей надежды в голосе.

– Надо, – ответил де Велада глухо и твердо.

Поколебавшись немного, Фьямметта принялась развязывать завязки, ощущая при этом немыслимую лихорадку и одновременно жар во всём теле.

Снятие юбки-«скромницы», как называли обычно нижнюю юбку бывшие партнерши по любовным утехам, добило маркиза окончательно. Его поджидал невероятный сюрприз – длинные, стройные ноги с узкими щиколотками, затянутые в белый шелк чулок, подвязанных розовыми лентами. Самая большая слабость де Велады! Но это было еще не всё. Луис Игнасио развел в стороны ледяные руки девушки, которыми юная маркиза прикрыла запретное местечко вверху сведенных вместе ног, и ему открылось просто невероятное зрелище… В луче солнца пламенел треугольник огненно-медных курчавых волос!

От увиденного у де Велады сперло дыхание. Одним ловким движением он подхватил девушку на руки и усадил ее на постель. Принялся развязывать подвязки и стягивать чулки. Аккуратные ступни с красиво вылепленными пальчиками привели его в еще больший экстаз. Мужские ладони заскользили по теплой коже.

Когда руки маркиза прошлись по внутренней стороне бедра, Фьямметта Джада с трудом сдержала чувственный стон. Ей пришлось для этого закусить губу и впиться ногтями в ладони.

– Не смей! – прошипел он.

– Что именно? – спросила она почти шепотом.

– Не смей кусать свои нежные губы. Отныне это дозволено делать лишь мне.

От этих слов Фьямма поплыла вовсе. Но и маркизу было не легче. Он ни с одной из прежних партнерш не чувствовал ничего подобного. Впервые в жизни смертельно боялся сорваться, опозориться, оказаться скорострелом, как какой-то сопливый мальчишка. Только опыт и годы тренировок помогали удерживать в узде внутренний огонь. Не дать ему спалить дотла ни себя, ни эту милую, сладкую, но такую несносную рыжулю.

Вмиг скинув жюстокор и жилет, Луис Игнасио своим телом откинул тело юной жены назад. Опершись одной ногой о пол, подтянул девушку за подмышки чуть выше, так, чтобы ноги Фьямметты были полностью на кровати. Склонился над ней, обездвижив ее собою. Его руки начали изучать ее тело, нагуливая их общий аппетит.

Маркиз касался ее везде. Трогал, гладил, пощипывал, сжимал. Он провернул это несколько раз, прежде чем полностью удовлетворил жажду касаний и ублажил ненасытное мужское эго. Ставшие донельзя чуткими ноздри уловили аромат женского возбуждения.

Тело Фьямметты и в самом деле воспринимало прикосновения Луиса Игнасио как невыносимо-желанные. Оно отзывалось с бешеной горячностью, сумасшедшей жаждой, которых девушка в себе даже не подозревала. Фьямма испугалась вулканического взрыва внутри себя, запустившего пламенные телесные реакции.

Она больше ничего не понимала. Страсть понесла ее с сумасшедшей скоростью по огненно-лавинной реке. И она поддалась течению, влилась в поток, закипела, забурлила, зафонтанировала чувствами и ощущениями. Окружающий мир перестал для нее существовать. Ей перестало хватать воздуха. Голова поплыла, погружая в бездумный туман чувственности.

Пальцы маркиза кружили по ее коже, всё ближе подбираясь к запретному местечку. Ей казалось, что, если он коснется ТАМ, она взорвется, как Везувий. В ее животе давно набрал силу вулканчик, требующий разрядки. Уловив этот момент, маркиз провел пальцами между нежных складочек, заставив тем самым Фьямметту выгнуться и натужно выдохнуть.

Краем глаза девушка заметила, что маркиз наконец-то решил расстегнуть кюлоты, но раздеваться полностью не стал. Освободив пах, он вновь навалился на нее, пленяя и подчиняя.

Фьямма знала, что должно произойти. Более того, ей хотелось, чтобы ЭТО произошло как можно быстрее. Всё ее тело настойчиво требовало ЭТОГО. Но маркиз почему-то не торопился, и ее прошило осознанием: он нарочно оттягивает это действо, заставляет плавиться в котле ожидания неизбежного, маринует, пытается заставить ее неистово желать, чтобы это неизбежное наконец-то произошло. Но она уже желает! Желает и сходит с ума от этого всепоглощающего желания.

И всё же, когда плоть мужа коснулась ее там, внизу, она напряглась.

– Посмотри на меня, – произнес Луис Игнасио, нависая над ней.

Фьямметта Джада с трудом сфокусировала на нем глаза. Заметив ее внимание, маркиз произнес другим, более мягким, бархатным и даже заботливым голосом:

– Non stressarti. Rilassati. I barrieri sono nella mente[119].

И если раньше они говорили на испанском, то это Луис Игнасио произнес четко на ее родном языке, итальянском.

Фьямма чувствует, как твердый мужской орган начинает осторожно входить внутрь ее тела. Луис Игнасио продвигается неспешно. Слегка покачиваясь, проникает всё глубже и глубже. На миг замирает, а потом резко толкается бедрами вперед, входя в нее на всю длину.

Фьямметта стонет и морщится от боли и непривычной наполненности, а де Велада, почувствовав внутреннюю преграду, которую только что преодолел, внутренне улыбается. От осознания, что он у Фьяммы первый, Луиса Игнасио заполняет волна эгоистичной радости. Он первый! Тому безусому щенку не досталось это сладкое, красивое тело. Чувство довольства и превосходства так и распирает его грудь. Хочется кричать в голос от радости. Он первый! Был первым, будет и последним! Он не допустит никаких поклонников, никаких любовников, никаких преферити[120], коими переполнены спальни светских охотниц за чувственными наслаждениями.

Фьямметта Джада опять кусает свои аппетитные губы, и его сносит окончательно. Он начинает двигаться в ней. И это так невыносимо хорошо, как не было никогда прежде. Это настолько идеально, что лучше даже быть не может. Внутри Фьяммы так тесно и узко, так влажно и жарко, что, кажется, нужно лишь пару толчков, чтобы его снесло в пропасть экстаза.

Его идальго-син-фальос добрался до персонального эдема, от которого дуреет и сходит с ума его хозяин. И непонятно теперь, кто кем управляет: этот стойкий боец или его ополоумевший обладатель. А может, ими обоими управляет маленькая рыжая бестия, которая стонет и извивается, пытаясь не перейти на порочные крики от не в меру горячих ласк?

Фьямметте в это время кажется, что ее бросили в жерло Везувия, в адово пекло, прямо на раскаленные угли. Разбуженная страсть туманит разум. Горячечный морок, которым заразил ее маркиз, не смогла разорвать короткая вспышка боли от первого проникновения. Желание принадлежать этому мужчине заполняет все клеточки ее тела.

Она подается бедрами навстречу, истекает внутренними соками, прижимается к мужскому телу, пытаясь впитать жар, исходящий от него. Ее трясет, и она не понимает: эта лихорадочная дрожь – следствие обнаженности, возбуждения или сжигающего изнутри огня. Огня, прожигающего нутро.

Фьямме кажется, что от медлительности маркиза она скоро сойдет с ума. Ей жизненно необходимо довести свои ощущения до какого-то логического финала. Какого, она не знает, но чувствует, что финал непременно должен быть. Ей это подсказывает какое-то глубинное знание, которое и заправляет сейчас всем. Именно оно владеет ее эмоциями и ощущениями, именно оно отключило разум и погрузило тело в огонь чувственной лихорадки.

Она дрожит и пытается сдерживать тихие всхлипы, но они всё равно вырываются, и каждый такой всхлип разжигает еще ярче огонь в глубине темных, как сама ночь, глаз.

Фьямма замечает пот на лбу Луиса Игнасио. Он блестит в луче солнца мелкими бисеринками. Маркиз тяжело дышит, но продолжает мучить ее этими сладкими ощущениями. Ей в голову приходит осознание, что происходящее для него тоже не легко, хотя он и пытается выглядеть сдержанным и суровым. Пытается делать вид, что наказывает ее.

Де Веладе и правда невероятно трудно удерживать контроль. От напряжения звенит в ушах, но он всё же крепится.

– Даже не надейся, что всё закончится быстро, – рваные хрипы прямо ей в ухо плеснули кипятком мурашек на ставшую неимоверно чувствительной кожу, заставив Фьямметту застонать в ответ. – Я слишком долго ждал этого момента. Хочу насладиться по полной, – произносит маркиз натужно.

Каждое резкое движение, впечатывающее ее в кровать, сопровождается жарким шепотом с нотками непререкаемой уверенности:

– Eres mi niña… eres mía, ya oyes, mi niña… ¡recuerda! ¡Eres sólo mía! ¡Vamos!¡Admítelo![121]

От изнеможения Фьямма стонет на итальянском:

– Хватит, маркиз, прошу вас, хватит!

– Terminaré cuando admitas que eres mía. Completamente… Indivisiblemente… Absolutamente mia…[122] – вколачивает он ей приговор напряженным телом.

– ¡Soy tuya! ¡Sólo soy tuya! ¡Y seré tuya[123], – выкрикивает Фьямметта на испанском в надежде, что, расслышав слова, Луис Игнасио прекратит эту сладкую пытку.

Услышав желаемое, де Велада задвигался резче. Яростные толчки внутри тела распаляют глубинные вулканчики удовольствия, о наличии которых Фьямметта не подозревала. И вдруг спазм мощного, упоительно-приятного чувства скрутил нутро в болезненно-сладостный жгут. Ей показалось, что внутри нее взорвалось собственное солнце и рассыпалось огненными осколками по телу. И этот взрыв выбросил обессилевшее тело ввысь, где оно распылилось на миллиарды частиц неописуемого блаженства, бурлящей радости и искрящегося счастья.

А маркиз всё продолжает и продолжает двигаться с неменьшей интенсивностью, высекая из юной жены новые и новые искры удовольствия. Извечными, как и весь наш древний мир, толчками, обладающими сокрушительной, как у стенобитного тарана древности, мощью, Луис Игнасио Фернандес де Москосо и Арагон, равно как и миллиарды мужчин до него, утверждал сейчас и закреплял право на обладание женщиной, которую избрал себе в спутницы жизни. И Фьямметта Джада, как и миллиарды женщин до нее, смиренно подчинялась мужской силе, покорно принимала тело и волю мужа, признавая его супружеское право как бесспорное и безоговорочное.

С каждым новым яростным толчком внутри себя Фьямма взлетала всё выше и выше. Не выдержав головокружительной эйфории, какую ранее не приходилось испытывать, Фьямметта Джада натужно застонала. Но ощущения были слишком сильными, чтобы их сдерживать, поэтому она тут же перешла на крик.

Луис Игнасио сотни раз слышал женские крики, свидетельствующее о наступлении пика, но ни разу не вслушивался в них, не старался различить в них меру возбуждения, не охотился с такой страстностью за удовольствием партнерши. С этой маленькой женщиной всё было как в первый раз, не так, как с другими. Острее, пикантнее, горячее. Возможно, так было оттого, что он впервые был возбужден сверх всякой меры.

Эта маленькая рыжеволосая женщина не просто огонь, она пылающий пожар, грозящий спалить его до основания. Де Велада и представить не мог, что можно до такой степени вожделеть женщину. До звона в ушах. До помутнения рассудка. До жгучей пелены в глазах.

Луис Игнасио хрипло застонал, рвано хватая ртом воздух, и в несколько особо резких толчков, в которых выразилась вся ярость желания, излился в молоденькую жену сильно и мощно. Его словно катапультой выбросило в небо, где он пролетел сквозь град из ослепительно ярких искр.

Выплеснувшись до капли, Луис Игнасио упал обессиленно на тело юной маркизы де Велада и прохрипел ей в самое ухо:

– Mi obsesión… Mi dolor… Mi maldición… Mi locura… ¡Dulce locura![124]

Скатившись в сторону, лег на спину и замер. Скосив взгляд, заметил широко раскрытые, расцветшие яркой зеленью глаза, приоткрытые пунцовые губы и пылающие румянцем щеки. Говорить больше ничего не стал. Прикрыл веки и замер.

* * *

Супруги лежали еще какое-то время, измученные удовольствием и недвижимые, и каждый пытался осмыслить, что же такое сейчас было? Буйное помешательство? Неистовое безумие? Или неизвестная миру магия, заставившая обоих испытать небывалое удовольствие, отправившая их тела в никому неведомый рай?

Маркиз, как опытный боец, отточивший силу воли и закаливший характер не одной сотней постельных сражений, пришел в себя первым, хоть ему и потребовалось для этого превозмочь чувство сытой и уютной неги. Больше всего хотелось обнять свою сладкую Карамельку. Прижать ее к себе, целовать, ласкать, говорить так нужные ей любовные глупости. Но де Велада понимал, что должен удержать себя в руках. Отыграть до конца роль властного супруга. Расставить в голове Фьяммы правильные акценты. Иначе весь первый акт пьесы с наказанием был сыгран впустую. Он оставит в душе Фьяммы лишь обиду за унижение, но не достигнет должной цели. Не объяснит, что в их семье отныне он главный. Ее обязанность – подчиняться ему.

Нет, он не строил иллюзий, что сможет сделать Фьямму послушной марионеткой. Да этого и не нужно было. Фьямметта Джада как раз и понравилась ему внутренней свободой, жизненной силой, здоровым упрямством, желанием добиваться поставленной цели, дерзостью и непокорностью. Она первая женщина в его жизни, с кем не приходилось скучать вовсе.

И всё же надо надеть узду на строптивую дикую кобылицу, которая живет в ней и управляет ею. Приручить своенравное пламя, заставить согревать и ластиться, слушаться его, считаться с его волей, подчиняться его решениям. И главное – заставить строптивую рыжую девчонку полюбить его.

После головокружительного акта любви это стало еще большей ценностью. Главной целью. Первостепенной важностью. В эту минуту он, как никогда в жизни, уверен в правильности выбора. Только новая маркиза де Велада способна подарить ему то счастье, о котором раньше даже мечтать не мог. А значит, стоит действовать, как задумывалось изначально.

Луис Игнасио встал с кровати и застегнул кюлоты. Обогнул ложе по кругу, поднял с пола покрывало и подал его полностью обнаженной жене. Увидел при этом на светлой коже ее бедер кровавые пятна – следы утраты невинности.

– Если хотите прикрыться, прикройтесь, – произнес он с каплей заботы на испанском.

Она метнула в него зеленые молнии. Веснушки в радужках болотных глаз полыхали отголосками их страсти. Губы припухли то ли от его поцелуев, то ли от того, что она в желании сдержать крики искусала их.

– Я распоряжусь, чтобы камеристка, которую назначил вам в услужение, принесла воду и помогла привести себя в порядок. Она же принесет всё необходимое. Я забрал из палаццо Ринальди и привез сюда ваши вещи.

Услышав это, Фьямметта Джада взбеленилась. Закутавшись в покрывало, она подбежала к мужу ближе.

– И вы говорите мне об этом только теперь? – ответила вопросом также на испанском.

Де Велада про себя отметил удовлетворенно: «Ага, один урок усвоен, хорошо».

– Устроили за мой счет развлечение для себя и рады, – продолжила Фьямма возмущаться на испанском. – Вы… вы… Вы самый несносный человек из всех, что я знаю. Иной раз мне кажется, что с легкостью можете заткнуть за пояс всех демонов преисподней.

– Опять дерзите?

– А что мне еще остается? Пытаюсь развлекать вас, как того и хотели. Вам же по нраву подобные словесные игры?

– Я уже говорил вам как-то: мне не нравится, что с помощью словесной дерзости пытаетесь выстраивать между мною и собою баррикаду. Меня это не устраивает. Я не позволю вам и дальше держать меня на расстоянии вытянутой руки. Отныне в вашей жизни главным буду я. Хотите со мной дерзить – смените акценты. Единственное, что я отныне потерплю, – флирт, упакованный в фантик колкости. За каждую попытку отгородиться от меня забором из словесных шпилек буду наказывать вас.

– Наказывать? Интересно, как?

Фьямма хотела было съязвить об имеющемся в арсенале мужа наказании постелью, но Луис Игнасио ее опередил:

– Вот так! – произнес он и, схватив Фьямму в охапку, порывисто притянул к себе. Она не успела и рта раскрыть, как этот самый рот ей запечатали поцелуем. Попыталась отстраниться и вырваться, но очень быстро сдалась на милость победителя и ответила на поцелуй.

Луису Игнасио хотелось бы продолжить лобзание. Он был готов целовать свою Карамельку бесконечно, но понял, что это точно закончится новым актом любви. А этого ему сейчас не нужно. Точнее, не так. Ему это нужно, как хлеб, воздух и вода. Но в эту конкретную минуту требовалось отыграть роль до конца. К тому же надо дать Фьямме отдых после первого раза.

Де Велада разорвал поцелуй и отстранился. Придержал рукой пошатнувшуюся жену. Указал ей на постель, где на простыне алели два красных пятна.

– Надеюсь, зримые доказательства потери невинности вразумят вас, и вы, наконец, уясните, что наш брак консумирован. А значит, можете хоть в трибунал Священной Римской Роты обращаться, нас не разведут. Отныне вы до смерти моя супруга.

И еще. Многие неаполитанские семьи имеют близкого друга. Так называемого cavalier servente[125] – верного рыцаря, галантного ухажера прекрасной половины фамилии. В таком случае семейство из пары скоро превращается в любовный треугольник. Конечно, такое происходит не только в Неаполе, но только здесь это выставляется напоказ. Так вот, хочу сразу предупредить: в нашем браке такого не будет. Носить рога я не стану. Так что советую выкинуть из головы даже мысли о таком повороте дела. Третьего в нашем браке я не потерплю и в ваших грезах.

В Неаполе поощряется обстоятельство, когда женщина пользуется каретой или ложей в театре постороннего мужчины. Ей не возбраняется, находясь в абонированной им ложе, принимать там других подобных «близких» друзей. Вы о такой свободе действий можете даже не мечтать. Вы будете пользоваться исключительно МОИМ экипажем, сидеть в абонированной лично МНОЙ ложе и наслаждаться обществом единственного мужчины – МЕНЯ!

И последнее. Каждая неаполитанка считает зазорным и крайне неприличным, если по атрио Театро-ди-Сан-Карло ее ведет супруг, а не воздыхатель. Так вот, моя драгоценная, можете зарубить на своем распрекрасном носике: везде и всюду сопровождать вас буду исключительно Я, а если по каким-либо причинам не смогу, то в роли компаньонки выступит ваша замечательная дуэнья.