Фьямметта. Пламя любви. Часть 2

Маркиз, не давая ей ни секунды на раздумья, не оставляя ни малейшего шанса избежать неизбежного, вонзился губами в ее губы. Сокрушающий поцелуй обрушился на нее, как выброс раскаленной лавы из Везувия. И это стало концом ее воли, концом сопротивления, полной капитуляцией перед этим мужчиной. Внутреннее пламя всколыхнуло волну страсти и ринулось навстречу маркизу. Неожиданно для себя Фьямма буквально ворвалась в поцелуй. Отдалась ему полностью, безраздельно и безоговорочно.

Теперь и она целовала горячо, страстно, со всей отдачей, на которую была способна. Уже не было ни страхов, ни опасений. Даже мыслей никаких не было. Был только огонь, сжигавший ее, заставлявший плавиться в руках зрелого, искушенного мужчины. Вынуждавший растекаться перед ним восковой лужицей. Побуждавший прижиматься к его телу, желая слиться с ним воедино. Биения сердец и дыхания смешались так, что стало невозможно различить, где чей ритм и где чей жар.

Мастерским, искусным поцелуем Луис Игнасио заставил ее позабыть обо всём на свете. Он жадно терзал ее губы, воспламеняя ее кровь, пьяня и дурманя, лишая сил и остатка мыслей, высекая искры страсти, впечатывая ее тело в свое и пронзая острым желанием продлить лобзание как можно дольше.

Маркиз втягивал в себя ее дыхание, исступленно сминал губы, таранил языком, целовал до черноты перед глазами, до сведенных скул, до закипания мозга. Заставлял не чувствовать ног, забыть о себе. Хвататься руками за полы распахнутого жюстокора, за плечи, за шею. Бояться того, что сердце вырвется наружу из тесной клетки и упорхнет в небеса счастливой птицей.

И вдруг… это прекратилось. В голове Фьяммы всё еще плыло и кружилось в сумасшедшей, бесовской пляске. В ушах шумело от неистового тока крови, но она сумела разобрать чувственный шепот возле уха:

– И кто-то пытался меня уверить, что задавил в зародыше желание повторить поцелуй со мной?! Mi Llamita, ты не могла не заметить, насколько мы резонируем, насколько совпадаем внутренним пламенем. Минуту назад у нас обоих дым из ушей валил. Да от нашего с тобой поцелуя могли бы воспламениться спящие Кампи Флегрей[63].

Маркиз выпустил ее из объятий, и Фьямма, барахтающаяся в волнах штормящего океана эмоций, покачнувшись, попыталась по инерции ухватиться за него, как за единственную опору, в которой в эту минуту жизненно нуждалась. Луис Игнасио придержал ее за плечи, подвел спиной к стоящему возле стола стулу и усадил на него.

Краем глаза Фьямма проследила, как маркиз взял со стола подписанный брачный договор и свернул его в трубочку.

– Пойду спрячу его от греха подальше, – пояснил он, не скрывая на лице довольной улыбки, – а то ты так распалилась, что, боюсь, ненароком, а может, и вполне умышленно, сумеешь сжечь его дотла.

Последнее, что увидела Фьямма, – спину удаляющегося маркиза. И почему-то ей показалось, что сейчас улыбается даже она. Когда Луис Игнасио вышел и закрыл за собой дверь, Фьямметта Джада обессиленной рукой потянулась к графину с водой, стоящему на столе. С трудом подняла его, нажала большим пальцем на торчащий хвостик серебряной крышки и налила полный стакан. Жадно выпила, пытаясь потушить не желающий гаснуть пожар внутри, и поняла, что для того, чтобы затушить его полностью, придется выпить не один такой графин.

В это время маркиз де Велада стоял за дверью гостиной, подпирая ее спиной, и счастливо улыбался самой глупой, но и самой настоящей, подлинной из арсенала своих улыбок.

«Неужели луч счастья заглянул и в мою беспросветную жизнь?» – думал он с осторожностью, боясь спугнуть это редкое, трудноуловимое, но такое желанное состояние, которое лучшие умы человечества называют квинтэссенцией самых светлых, радостных и приятных человеческих чувств и эмоций, то есть счастьем.

Глава 3

Луис Игнасио подъехал в карете к площади, на которой расположено альберго, где проживал последние несколько дней. Ему нужно было перевезти вещи в палаццино[64] Москати. Он снял его накануне по совету зятя. Сегодня утром были улажены последние вопросы, связанные с арендой здания, и подписаны все необходимые бумаги.

Выполненный в барочном стиле, небольшой по размерам дворец вместе с находящейся в нем прислугой обошелся маркизу в семьдесят пять пиастров в месяц. Немало, конечно, но оно того стоило.

Палаццино находилось за городскими стенами, рядом с холмом Каподимонте, в гораздо более здоровом месте, чем многолюдный центр Неаполя. Чистый и довольно зеленый Рионе Санита был застроен дворцами богатых и благородных семей неаполитанской аристократии. Внешний фасад палаццино был недавно отреставрирован. Внутренняя отделка также подверглась ремонту. Меблировка комнат и прочее убранство обновлены и продуманы до мелочей. Кроме всего прочего, маркизу не пришлось возиться с наймом челяди, что непременно оттянуло бы сроки переселения. Все эти обстоятельства, вместе взятые, и сыграли в пользу принятия положительного решения.

Джанкарло Мария предлагал ему оплатить расходы по аренде, но Луис Игнасио отказался от щедрого подарка. Хоть он и знал счет деньгам, для него было важно, чтобы их первое с будущей женой семейное гнездышко было оплачено им самим.

Это палаццино было спроектировано и построено знаменитым неаполитанским архитектором-дворянином Фердинандо Санфеличе[65] по заказу Николы Москати. Именно у его потомка, маркиза ди Поппано, Луис Игнасио и снял этот дворец.

Отдав распоряжение кучеру и груму забрать из гостиницы упакованные накануне вещи и перевезти их в арендованное палаццино, где местные слуги должны будут разобрать и разложить их по местам, де Велада отправился пешком в дом сестры и зятя. Надо было сообщить тамошним обитателям, что дворец для их совместной с Фьяммой жизни арендован и теперь туда можно перевозить потихоньку часть приданого невесты, именуемое здесь корредо нуциале[66].

Помимо прочего, Луис Игнасио хотел порадовать Фьямметту тем, что вчера в Неаполь приехала ее любимая камеристка, которую он, по совету Хасинты Милагрос, выписал из Кастелло Бланкефорте. Сестра шепнула по секрету, что Фьямма дорожит этой девушкой и очень хочет заменить ею служанку, выделенную Джанкарло из состава персонала своего неаполитанского дворца.

Палаццо Ринальди находилось на первой, прибрежной, линии района Пиццофальконе[67], в пятнадцати минутах ходьбы от Палаццо Реале[68] и Театро-ди-Сан-Карло. У фамильного дворца герцога Маддалони было интересное расположение. Редко какой дом в Европе, во всяком случае в центре города, мог бы похвастаться подобным. Из одних его окон открывался вид на Кастель-дель-Ово и Позиллипо. Из других можно было любоваться Неаполитанским заливом и купающимся в его бирюзовых водах островом Капри, который в любое время дня овеян сизовато-голубой поэтичной дымкой. Слева виднелись Сорренто и мыс Минервы. С обратной стороны окна дворца выходили на борго Санта-Лючия[69], вписавшийся между морем и скалистой стеной Монте-Экия[70]. Там вечно сновали крикливые мелонари[71] да пестрая россыпь торговок дарами моря. Несмотря на извечный галдеж, шутки и перебранки, присутствие ярких субъектов, представляющих будни Неаполя, только добавляло красок в незабываемый колорит этого места.

В Неаполе, в отличие от Рима, всего три главных улицы: Кьяйя, Толедо и Форчелла. Кьяйя, расположенная неподалеку, – улица неаполитанской знати и богатых приезжих. Толедо, ведущая к Королевском дворцу, – мекка негоциантов и праздношатающихся. Форчелла, протянувшаяся на северо-востоке города, – эдем для адвокатов и сутяг. На этих улицах обычно и гуляет весь высший свет столицы Неаполитанского королевства. Есть несколько сотен второстепенных улиц, куда знать и носа не сует, потому как их обитатели – по преимуществу лаццарони. Названий этих улиц, кроме грязных оборванцев, не знает никто.

Сейчас маркиз де Велада шел по одному из таких переулков. Мощенный плиткой пол крытой галереи казался ему полосатым. Солнечные лучи, врезавшиеся в мощные колонны, поддерживающие свод крыши, разрезали его на полосы света и тени. Они сменяли друг друга, как светлые и черные полосы в жизни любого человека.

По какой-то неведомой причине Луису Игнасио подумалось, что радостная полоса его жизни так же внезапно может смениться мрачной и неприятной. Фьямметта Джада в любой момент может выкинуть какой-нибудь фортель или преподнести малоприятный сюрприз. С рыжей упрямой говоруньи станется.

Мысль об этом вызвала в сердце маркиза смутное беспокойство. В душе, словно клубок серых крыс, заворочались дурные предчувствия. Будоражащие сознание страхи походили на вспышки огненных стрел посреди темных туч, зависших в районе Монти-дель-Партенио[72] и возвещающих о том, что гроза не за горами. Приближение дождя подтверждала и жаркая влажность сирокко. По поверьям неаполитанцев, именно этот ветер способен навевать такие смутные, дурные мысли.

У колонн крытой галереи, по которой шагал Луис Игнасио, расположились группки малолетних лаццарони-оборвышей. Они, как стайки растрепанных воробьев, нежились в лучах горячего неаполитанского солнца. Мальчишки разных возрастов пытались впрок напитаться теплом, чтобы в злые зимние ночи вспоминать эту ласковую негу и мечтать о скорейшем приходе весны.

Один из них, заметив богатого прохожего, лениво протянул руку за подаянием. Де Велада прекрасно знал: стоит подать милостыню одному, как вся ватага постреленышей ринется к нему, обступит со всех сторон, начнет тянуть грязные руки, дергать за полы жюстокора и галдеть наперебой, надеясь выклянчить подаяние и себе тоже. Не желая увязнуть в подобной сценке, маркиз прошел мимо просящего.

– Su, smamma! Castrato curnuto![73] – полетело ему вслед обиженное и очень злое обзывательство.

Де Велада скривился. Захотелось развернуться и наподдать гаденышу за грязное оскорбление. Но только он попытался сделать это, как того и след простыл. А вместе с ним улетучились и все остальные голодранцы. Сидели, разморившись на солнышке, – и нет их. Испарились, как первые капли дождя, оседающие на раскаленную мостовую.

Луис Игнасио вышел из-под крытой галереи на солнце и чуть было не врезался в торговку, разместившую у одной из колонн лоток со сморившимися на солнцепеке морскими гадами. Обошел женщину по дуге и вздрогнул, когда за спиной она прокричала зазывалку:

– Cozze, jammere, ammazzancolle, vongole niro, zeppole, ustrice, calamare, purpette, cappe sante, scampi, rapani, codi di rospo[74].

Своим криком громкоголосая неаполитанская матрона могла бы перекрыть гогот всех капитолийских гусей[75]. Словно бы в состязание с ней вступила другая, разместившаяся с лотком чуть поодаль, но торгующая тем же товаром. Стараясь перекричать соперницу, она принялась громко и выразительно перечислять свой залежалый товар.

Первая перестала зазывать покупателей и принялась бранить вторую за то, что она якобы из вредности встала в том же переулке, желая досадить за какую-то давнюю обиду. Вторая не осталась в долгу и приложила первую крепким словцом:

– Sciù p' 'a faccia toja! Stupito streca![76]

– Frenare le passioni, viecchia putecarella![77] – ответила первая.

– Arretìrate, pireta vecchia! Nun fà pìrete a chi tene culo![78] – крикнула вторая.

– Chiav’t a lengua ‘ncul, zoccola![79], – подняла градус перебранки первая.

Далее последовал обмен еще бо́льшими «любезностями», коих обе торгашки вовсе не стыдились. Неаполитанки ругались смачно, со вкусом и пониманием этого дела. Видимо, несильная предполуденная жара не отбила у них желания задать сквернословную работу языку и мозгу.

– Vipera![80] – кричала одна.

– Il piu conosce il meno![81] – отвечала другая.

В потоке ругани обе женщины чувствовали себя как те самые гады, когда еще барахтались в прохладной морской воде. Две торговки устроили гвалт, сравнимый с криками целой стаи голодных чаек в порту. Их громкие восклицания могли бы с легкостью посоперничать с возгласами самых наглых из этих шумных пернатых.

– He 'a murì rusecato da 'e zzoccole e 'o primmo muorzo te ll'à da dà mammeta![82] – пожелала вторая.

– Chitestramuort![83] – не сдавала позиций первая.

Опешив от злобного пожелания конкурентки, вторая торговка воскликнула в недоумении:

– Ma te fosse jiuto 'o lliccese 'ncapo?[84]

Первая махнула в ее сторону рукой и выдала:

– Te se pozza purtà, 'a lava d''e Virgene![85]

Исчерпав арсенал недобрых ругательств и злобных пожеланий, зачинщица перебранки повернулась к сопернице задом, показав всем видом, что не намерена тратить слова на ту, которая их недостойна.

В другое время Луис Игнасио посмеялся бы над комичной сценкой, столь характерной для этого города, но сейчас она вызвала лишь прилив раздражения. Из головы маркиза не выходило обзывательство мальчишки-лаццарони. Почему из всех возможных он выбрал именно такое и не было ли в этом происшествии злого намека насмешницы-судьбы?

Маленькая рыжая чертовка превратила его в мнительного ополоумевшего неврастеника. С нею рядом он на себя становится не похож. Он же де Велада! В его руках любая женщина ведет себя, как послушная марионетка в руках кукольника. Чего ему бояться? Что не справится с маленькой строптивой упрямицей? Что не обуздает ее? Не подчинит? Однако в глубине души маркиз знал ответ на эти вопросы. Он боялся упустить из рук надежду на личное счастье. А оно немыслимо без его Ямиты, без этой сладкой Карамельки, на ком сосредоточился теперь весь его мир.

В желании прогнать дурацкие мысли де Велада тряхнул головой и направился к третьей торговке, продававшей в этом же переулке цветы. Пожалуй, надо порадовать Фьямметту Джаду красивым букетом. У них не было положенного периода ухаживаний, нужно каким-то образом компенсировать это упущение. Для столь юной и романтичной особы это должно быть важно.

Купив букет ярко-оранжевых роз, Луис Игнасио достал из кармана часы. Время близилось к полудню. Во всех церквах, а их в ближайших окрестностях было не менее пяти, вовсю распевали Те Deum laudamus[86]. Де Велада расправил букет и спорым шагом направился прямиком к дому невесты, которую из-за занятости, связанной с вопросами аренды, не видел целых три дня. Не прошло и пяти минут, как он уже стоял в атрио палаццо Ринальди.

* * *

Освободившись после примерки подвенечного платья, Фьямметта Джада вернулась в будуар. Вся эта суета со свадебными приготовлениями жутко утомляла. Благо, что основную долю забот в этом вопросе взяли на себя донья Каталина и Хасинта Милагрос. Фьямме было вполне достаточно иных переживаний.

Чем ближе становился назначенный день, тем острее ощущала она невольный трепет в душе. Предстоящее событие и волновало, и возбуждало одновременно. Хоть Фьямметта и пыталась уверить себя, что ничего сверхординарного не происходит, но предвкушение грядущих перемен заставляло ее переживать и паниковать.

Если она от обычного поцелуя с маркизом теряет голову и забывает всё на свете, то что будет с нею, когда окажется с этим мужчиной в одной постели? Недаром же маркиз де Велада заслужил репутацию распутника и знатока чувственных удовольствий, и неспроста ведь за ним тянется шлейф из сотен разбитых женских сердец?!

Неужто она будет вынуждена стать очередной игрушкой и жертвой Луиса Игнасио? Неужели, добившись ее, он нацелится на новый амурный объект? Не придется ли ей, как и его почившей супруге, вечно терпеть измены?!

И всё же, несмотря на страхи и переживания, следовало признаться хотя бы перед самой собой: она со сладостным предвкушением ждет этого волнительного события. Ждет, когда маркиз по праву назовет ее женой. Наверное, он вызвал у нее зависимость от своих поцелуев и присутствия в ее жизни. Она не видела Луиса Игнасио всего лишь три дня, но уже изрядно соскучилась по его обществу. Вот бы он пришел к ней сегодня!

Усевшись на кровать, где мирно дремали Вольпина и Джельсомино, Фьямметта Джада почесала собак за ушками. Донья Каталина по ее просьбе привезла в палаццо Ринальди любимого песика, и животные на удивление скоро поладили. Фьямма с улыбкой на лице наблюдала за тем, как любвеобильный Джельсомино обхаживает новую подружку, вылизывает ее до мокрой шерсти, оставляет ей лучшую косточку и страшно ревнует, когда кто-либо из обитателей палаццо берет ее на руки. Вот и сейчас он внимательно наблюдал за тем, как хозяйка гладит объект его пристрастного интереса.

Фьямметта улыбнулась ему, потрепала по загривку и потянулась за лежащей рядом с собаками гитарой. Взяв инструмент в руки, провела пальцами по струнам и запела:

Вот мука приближается к концу.Душа моя во вздохах растворяется,Благодаря желанному лицу,Которое мне нежно улыбается.Слов подходящих не могу найти,От чувств готово сердце разорваться,Оно трепещет, рвется из груди,И мне на месте сложно оставаться![87]

Как только она закончила петь, дверь в комнату отворилась, и на пороге появилась служанка Орсина, которую брат приставил к ней в качестве личной камеристки. По какой-то неведомой причине она не нравилась Фьямме, и, кажется, это чувство было взаимным. Нет, всё, что от служанки требовалось, Орсина выполняла хорошо и без промедлений, но при этом держалась холодно и отстраненно. Не желала сближаться с хозяйкой или быть немного более услужливой, чем требовалось.

Фьямметте иногда казалось, что женщина смотрит на нее как-то искоса, а то и с оттенком непонятной зависти. Впрочем, может статься, ей это просто казалось. «И всё же следует вызвать из Кастелло Бланкефорте свою собственную камеристку Джиорджину», – сделала мысленную зарубку у себя в голове Фьямметта Джада.

Присев в полупоклоне, Орсина возвестила:

– Ваше сиятельство, в малой гостиной вас дожидается визитер.

Фьямма хотела было расспросить подробнее, но служанка, поспешив ретироваться, покинула будуар. Фьямметта подумала, что, скорее всего, ее навестил Луис Игнасио. Наконец-то маркиз соизволил осчастливить ее визитом!

Девушка подбежала к зеркалу, взяла в руки щетку и пригладила выпавшие из прически рыжие локоны. Заметила, что к щекам прилип излишне яркий румянец, а глаза засветились возбужденным блеском. Фьямма прислонила ладони к лицу и ощутила, что они стали очень холодными. Или это щеки были излишне горячими. А уши… Они вновь стали огненными! Дурацкие уши! Всякий раз предают неразумную хозяйку.

Расправив кружева на платье, Фьямметта Джада поспешила в малую гостиную. Буквально влетев туда, ожидала столкнуться с насмешливо-ироничным взглядом маркиза и вовсе не была готова к тому, что в качестве визитера ее будет поджидать там… Анджело Камилло?

Она узнала бывшего жениха со спины по светлым волосам. Он стоял у окна и, казалось, смотрел на улицу. По всей видимости, его привлекло там какое-то занимательное зрелище. Почувствовав, что в комнате не один, молодой человек обернулся.

– Ты? – в вопросе Фьяммы было больше удивления, чем вопроса.

– Я, – произнес Анджело несколько смущенно. – Не ждала?

– Признаться, нет, – ответила Фьямметта, ничуть не колеблясь.

И это было абсолютной правдой. Нет, в мыслях девушка время от времени возвращалась к прощальной встрече с бывшим возлюбленным, но в том, что она и в самом деле прощальная, не сомневалась. И вот на тебе! Как снег посреди лета, за неделю до ее свадьбы с другим мужчиной, как ни в чем не бывало Анджело Камилло является к ней.

– Что ж, понимаю тебя, – произнес он с интонацией явного сожаления, – я сам виноват в этом.

– О чем ты вообще? – спросила Фьямметта недоуменно.

Юный Саватьери приблизился к ней и взял за руку. Потрясение Фьяммы в этот момент было столь велико, что она ее не отдернула.

– Фьямметта, милая, отец угрожал лишить меня поддержки. Он сказал, что заставит меня порвать с тобой в своем присутствии. Сказал, что пойдет вслед за мной в Кьеза-Санта-Мария-сопра-Минерва. Я был уверен, что он наблюдает за нами, поэтому не мог говорить всё, что думаю и хочу сказать. Я пришел в локанду дель Монтоне на следующий день после нашего мнимого расставания, но тебя там уже не было. Узнав об этом, я пустился вслед за тобой.

– Мнимого расставания? Вслед за мной? – в голосе Фьяммы, наряду с удивлением, сквозило непонимание и неверие. – А как же твой отец? Он изменил мнение? Разрешил тебе встречаться со мной? И учеба… Ты оставил учебу?

– Нет, учебу я не оставил. После зачисления нас распустили на каникулы. А отец… Отец на следующий день уехал по делам в Бергамо. Я оставил ему записку, что поехал домой проведать братьев. Однако по приезде в Неаполь первым делом решил навестить тебя.

Молодой человек замолчал, словно собираясь с мыслями, а потом продолжил:

– Понимаешь, я не хочу рвать с тобой, Фьямма. Я всё еще люблю тебя.

– Но ты сказал…

– Всё это было ложью. Мне велел так сказать отец. Я же хочу предложить тебе совсем другое. Давай уедем в Рим вместе. У тебя есть деньги. Ты поселишься где-нибудь поблизости от моего университета. Я буду навещать тебя каждый день.

– Прости, – перебила его Фьямма, – я не могу взять в толк, что именно ты предлагаешь.

Анджело Камилло взял ее за руки.

– Хорошо, я буду говорить без обиняков. Я не могу оставить университет. Я буду учиться и стану архиепископом или даже кардиналом, но не хочу порывать с тобой. Я предлагаю тебе идти по жизни вместе, рука об руку.

– И как ты это представляешь? – спросила Фьямма озадаченно.

– Ты будешь моей невенчанной женой.

Заметив, как сильно расширились глаза девушки, Анджело Камилло стал говорить с бо́льшим жаром в голосе:

– Не удивляйся. Я всё продумал. Со временем я стану кардиналом, а ты будешь моей возлюбленной. Если же мне посчастливится стать папой римским, то никому и в голову не придет в чем-либо упрекать нас. И наши дети… Я смогу их защитить тогда. Смогу обеспечить их титулом. Ты и они – вы будете под моей опекой. Чем мы хуже прочих? Ведь известно, что священники часто нарушают обет безбрачия. Так почему таким образом не могу поступить я?

Фьямма тяжело вздохнула и выдернула ладони из рук бывшего жениха.

– В том-то и дело, Анджело, ты не хуже, ты лучше их, поэтому и не должен делать мне такие предложения, – грустный смешок чуть уловимой тенью скользнул по губам девушки, унося с собой остатки растерянности. – Твои предложения… Они, знаешь ли, отдают душком, как сапоги, из которых ноги не вынимали несколько дней кряду.

Фьямметта отвернулась и отошла в сторону. Мысль о том, чтобы стать любовницей «будущего папы римского», претила ей. И это было следствием не строгого воспитания в истинно христианских традициях и не страха перед геенной огненной. Нет. Воспитание юной маркизы было более чем либеральным. Она вполне могла поддаться силе чувств и преступить моральные нормы. Могла бы пойти на такую жертву, если бы к аналогичной был готов и Анджело Камилло.

Фьямметта Джада всегда жила порывами и могла согласиться, если бы бывший жених предложил ей бросить всё, бежать и тайно обвенчаться. Но Анджело не был готов на подобный шаг. Не хотел поставить чувство превыше амбиций. Ему хотелось и кремолату[88] съесть, и чтобы рот холодом не обожгло.

А потому это значило лишь одно: он не любил ее так, как ей бы того хотелось. А Фьямма поклялась себе однажды, что станет женой лишь того, кто будет любить ее с такой же силой, с какой отец любил мать. Герцог Маддалони решился пренебречь всем, чтобы навеки связать себя с любимой. Фьямма хотела, чтобы и ее любили с неменьшей силой и самоотдачей. На другое она не была согласна.

Анджело Камилло шагнул ближе и развернул ее за плечи к себе.

– Фьямма, милая, ты не можешь предать наше чувство, всё то светлое и прекрасное, что между нами было. Ведь мы с тобой любим друг друга! Отказом ты разбиваешь мне сердце.

Фьямметта высвободилась из его рук.

– Перестань, Анджело! В твоих словах звучит мелодрама, а я никогда не любила слезы. Разве что момент, когда они проступают сквозь смех.

Молодой человек вновь попытался ухватить ее за руку.

– Ну почему? Почему ты так жестока? Пойми, то, что я предложил, – это единственный выход. Отец не допустит нашего венчания. Мы можем сохранить в тайне нашу связь. Об этом никто не будет знать.

– Будем знать мы с тобой, – заметила Фьямма с грустью.

Она вдруг осознала, как сильно заблуждалась насчет Анджело, как слепо верила в его непогрешимость. Влюбленное сердце создало ангелоподобный фантом, коим ее возлюбленный не был даже отдаленно.

Анджело повернулся лицом к окну и в несколько шагов подошел к нему. Постоял там немного, а потом развернулся к ней, держа в руках какую-то карточку. Голубые глаза зло сощурились.

– Это из-за него? Из-за него ты рушишь наше счастье?

Фьямметта Джада не сразу поняла, о чем он, а потом разглядела в руках Анджело пригласительную открытку на их с маркизом венчание. Эти открытки принесли сегодня утром из типографии. Как раз в этой гостиной они с Хасинтой Милагрос и доньей Каталиной рассматривали их. Видимо, кто-то из них случайно оставил одну карточку лежать на подоконнике. Так вот что Анджело Камилло рассматривал, когда стоял у окна! Он знал, что она собирается замуж, тем не менее сделал ей непристойное предложение!